Весна приходила медленно, но настойчиво.
Запотел мох на опушке леса, зазеленел в проталинах, у корней, ползущих по земле, и на стволах старых деревьев. Ярче зеленели хвои. И на березах и тополях намечались почки, топырились ветки в сторону, в высь, к солнцу... И вздыхал весь лес полной, проснувшейся грудью...
Река была еще скована льдом, и потому перевоз не действовал: лодка лежала на берегу, опрокинутая кверху дном, на двух осиновых корягах.
Около опрокинутой лодки возился высокий, худощавый старик -- Емельян-перевозчик.
Скинул он полушубок, засучил рукава красной рубахи и идет вдоль борта лодки с долотом и паклей. Седые космы перевозчика раздуваются идущим с реки ветерком, и на лице, изрытом морщинами, лежит печать сосредоточенности. Глаза серые, старые, но еще зоркие, знают свое дело и не упустят ничего. Работает Емельян часами, молча, неспешно. Изредка оторвется, отойдет в сторону, полюбуется на работу, погладит правой рукой жидкую седую бороденку, и опять берется за молоток.
К лодке подошли мужик и баба. Мужик -- здоровый, рыжий, лет пятидесяти, в рваном полушубке и валенках, а баба -- тощая, заморенная, как заезженная лошадь. На ней тоже полушубок и мужицкие сапоги, и лицо белое, словно восковое.
Подходила она размашисто, грузно, шлепая по грязи, а мужик шел сгорбившись, вяло, мелкими шажками, ставя ноги в валенках криво, по-медвежьи. И за спинами оба несли холщовые мешки, а в руках -- клюки.
-- Бог в помощь! -- сказал мужик, подходя и кланяясь.
Емельян, не отрываясь от работы, поблагодарил. Мужик с бабой постояли с минуту молча, в нерешительности, а затем мужик спросил:
-- Надолго хватит?
Емельян перестал стучать и повернул голову.
-- Ты это насчет работы, что ли?
-- Про нее...
-- К вечеру, Бог даст, кончу!
-- Помогай Господь!
-- А вы что: к селу пробираетесь? -- спросил Емельян, разглядывая обоих.
-- К селу... к селу! -- заговорила баба. -- Да как попасть на тот берег и ума не приложим!
-- Трудно! -- согласился ее спутник и сокрушенно мотнул головой. -- Вот птица, та действительно... той легко!
Улыбнулся Емельян. Исчезла суровость си лица, и серые глаза смотрят теперь на мужика с бабой с иронией.
-- Да, жаль, что человеку крылья не дадены!.. Махнули бы вы, теперь, на тот берег одним махом, и не надо бы вам: ни моей лодки, ни меня самого!
-- Хи... хи! -- скривила рот баба и закрылась почему-то концом шерстяного платка. -- Вот уж это правильно!
-- А может быть и к лучшему, что у человека нет крыльев! -- как бы промечтал Емельян, устремить глаза за мужика и бабу. -- Сколько зла он и без крыльев творит!
Отмахнулся рукой и принялся за работу. И, стуча тихо молотком по долоту, спросил:
-- А вы чьи же будете?
-- Мы ж?.. Да мы ж Анаповские! Митрия, то-ись, родители! А теперича, значить, к яму на праздники идем!
Перевозчик приостановил работу. Смерил их удивленным взглядом.
-- Митрия?.. Это тот, что у попа в работниках?.. Чурчавый такой?
Расцветилась улыбкой баба. Восковое лицо подернулось дымкой радости.
-- Ен самый!
-- Правильно! -- подтвердил серьезно мужик. -- Самый он, наш сын настоящий и есть!
-- Так вот оно что! -- протянул. Емельян и стал снова работать.
Неприятно ему стало. Поповский работник второй год с его дочерью, Матреной, любится, жениться норовит, да противится этому браку Емельян. Нет ничего у Дмитрия за душой, кроме пары сапог новых на подборах, да пары дюжих плеч, а его Матрена как-никак -- невеста. Не мильонщик Емельян, но есть кое-что у него про черный день, да хозяйство исправное, да скотина... Прочит он дочь свою за сельского лавочника, вдовца. Немолодого, правда, но тоже с деньгой.
-- Так вот оно что?! -- тянет снова, между работой, Емельян, -- Так вы, значит, Митрия родители?.. Не попасть вам, люди Божие, и завтра в Красный Звон!.. -- вдруг говорит он мужику и бабе. -- Ежели даже сегодня ночью двинется река -- не пройти к завтрашнему вечеру грузному льду! А при таком порядке я ночью не повезу! A вот послезавтра, утром, наверняка попадете!
Мужик, с сердцем почесал затылок...
-- Куда ж мы теперь?
-- Ишь ты горе-то какое... -- покачала баба головой, -- Просто хошь повертай в обратную!..
Емельян подумал.
-- Зачем в обратную?.. У меня переночуете. Изба, слава
Богу, на всех хватить! Кстати, Матрешку мою поглазеете! Небось, отписывал нам про нее Митрий?
Он, пытливо взглянул на обоих.
-- Отписывал! -- махнула рукой баба и вытерла концом платка глаза, -- Да што, уж не судьба, видно!
-- Парень-то наш Митрий хороший! -- мрачно сказал мужик, -- Не пьющий... работящий! Голь... дивствительно... Так это уж от Бога!
До обеда говорят родители Дмитрия с Емельяном. Ерошится лед на Воронке, дуют ветры в него теплым, весенним дыханием. А над головой небо уже синее, с круглым раскаленным солнцем. И, вскидывая порой голову к нему, Емельян щурится, чему-то улыбается и дышит полной грудью...
* * *
Не спится Емельяну. Ворочается он с боку на бок на широкой лавке. Жарко в избе, -- невмоготу старику.
Медленно встал, зажег керосиновую лампочку на стене и обвел избу хозяйским взглядом... Вон, на печке, чернеет тулуп, прикрывший его старуху... Тридцать девять лет прожил он с нею душа в душу, -- дочь вырастил. Вон разметалась она на соседней лавке... А на полу, под стенкой, храпят родители Дмитрия... Лежит баба, уткнувшись восковым лицом в котомку, а мужик -- затылком, широко раскрыв рот и разбросав ноги в валенках... Подкрутил Емельян огонь. Встал, почесался и подошел к дочери. Лежит она в одной холщовой рубашке, которая сползла с плеча и обнажила круглую, упругую грудь... Жаром пышет лицо, огнем пылает все тело...
"Вот и моя баба была такая же! -- думает старик, глядя с любовью на единственную дочь. -- Тоже огнем пылала, когда я за ней бегал! Весна жизни была у нас обоих... Хорошее было время!.."
Сел опять, на лавку. Задумался.
Вспомнил свою молодость. Себя -- тоже курчавого, тоже бездомного и голого, как и Дмитрий... И старуху свою -- краснощекую, ядреную, дочь сельского писаря... Много вытерпели оба, пока заносчивый отец не дал своего согласия. И вот, прожили столько лет, достаток нажили...
Поглядел на печку и ухмыльнулся. Лежит там его старуха одна-одинешенька, словно былиночка в поле... Нахлынуло что-то внутри, заколыхалось... Встал, потушил огонь, полез на печку...
Толкнул жену кулаком в бок:
-- Ну-ка-сь, старуха... подвинься!..
Через день прошла Воронка... Побежала синей рябью вода, ныряли в ней запоздавшие льдины, поглядывая почерневшими краями на солнце... А оно плыло в синей вышине радостное, светлое... Высоко в небе заливался жаворонок, и падала песня его и на рыхлую землю, и на шумящий восторженно лес...
Перевез Емельян родителей Дмитрия на тот берег... И, когда выходили те из лодки, сказал им, чему-то улыбаясь, весело:
-- Да уж присылайте сватов! Что с вами поделаешь!..
1915 г.