I.

Старуха с дочерью вошли на палубу и стояли с Антониной до второго звонка. И когда пришло время расставаться, -- долго целовались, крестя Антонину. И, кажется, первый раз в жизни суровая купчиха не выдержала и заплакала на плече замужней дочери. Но быстро оправилась и сухо заметила:

-- Довольно! Пойдем, Поликсена!

Вышли на пристань и смотрели, как пароход отчаливает. Махала им белым платком Антонина, все больше и больше уходя с пароходом в темноту ночи.

Река уносила в даль ярко освещенную громаду, и все меньше делались огоньки, и скрылись, наконец, за поворотом. Баранова глубоко вздохнула, перекрестила, в последний раз, костлявой рукой темное пространство и пошла, не оглядываясь.

-- В Слободку... к Власьевне! -- глухо приказала она кучеру, садясь с дочерью в экипаж...

Пролетка свернула в сторону и покатилась по улице, которая вела к загороду...

Ворожея Власьевна жила на окраине городка, существуя исключительно гаданием. Ее домик -- маленький, покривившийся, выходил к сосновой роще, к ряду холмиков, уложенных можжевельником.

Баранова, вместе с дочерью, вылезли из пролетки, постучали. Зашлепали старческие ноги и тихий голос спросил:

-- Кого Бог несет?

Баранова назвала себя, и дверь быстро отворилась. На пороге стояла столетняя, на вид, старушка, пригнувшаяся от годов к земле. В руках она держала ночник, и, при свете его, лицо её казалось сморщенным в кулачек... А седые, жидкие космы непокрытой головы развевались во все стороны...

"Ведьма", -- решила девушка и прижалась от страха к матери...

Вошли в душную, небольшую комнату, с низким потолком. Власьевна подкрутила огонь в лампе и зашамкала:

-- Входи... входи, благодетельница!.. Не ожидала в такую позднюю пору! Садись, матушка... садись, золотая!..

Баранова с дочерью сели.

-- Провожала я тут одного человека на пароход... -- начала купчиха. -- И думала: дай, кстати, заеду к Власьевне!..

-- Что ж... дело хорошее... На войну провожала?..

-- На войну!

-- К мужу поехала?

Девушка чуть не вскрикнула от ужаса. А Баранова с удивлением посмотрела на ворожею, стоявшую посреди комнаты.

-- А ты почем знаешь?

-- Все, матушка, знаю!.. Все!.. Так ты, значит, нащот заклятиев приехала?

-- Да!

-- Можно!.. Только надо непременно на улицу выйтить... к холмикам!

Пошли трое к сосновой роще, к холмикам...

Власьевна по дороге бормотала:

-- Лежат тут у меня "тихие"... лежать "покойные"... никому неведомые деды! Великими ветвями оборонились сосны... Шумят только вершинами... Внизу тень... Седой можжевельник... Две-три сухие травинки... Черника, сухая хвоя. Камни огорожены рядом и кругом. Серые. На них белый лишай. Седой мох. В седине "тихие"... в белом "покойные"... Претерпели. Все видели. Знают мудро и без смятения. Как на небе, так и на земле! Как наверху, так и внизу! Что было, то будет опять! Ладно будет!..

Власьевна поставила Баранову с дочерью лицами к западу, сама стала сзади их и быстро, быстро заговорила:

-- Кирик-камень из гнезда бободунова, лучше всего противу изменника. По нашему времени возьми три заклятия. Первое -- от супостата. Второе, не забудь, -- от оружия смертного... Третье, крепко помни, -- от грома небесного и земного. Говорить, что ли?

-- Говори! -- тихо ответила Баранова.

Власьевна растопырила крючковатые пальцы, словно собиралась что-то схватить, и запела, раскачиваясь:

-- На море на окиане, на острове на Буяне стоит железный сундук, а в железном сундуке лежат ножи булатные. Подите вы, ножи булатные, к нашему супостату, рубите его тело, колите его сердце... Будь ты, супостат, проклят моим сильным заговором в землю преисподнюю, за горы Араратские, в смолу кипучую, в золу горячую, в тину болотную, в бездомный дом! Будь прибит осиновым колом, иссушен суше травы, заморожен пуще льда, окривей, охромей, ошалей, одервеней, обезручей, оголей, отощай, с людьми не свыкайся и не своей смертию помри!"... Все!

Баранова глухо спросила:

-- А еще какое?

-- А еще заклятие оружия! Заговоры ратного человека... Как имена-то твоих?

-- Федор... Архип... Андрей!

-- Вот как буду говорить и замолчу -- повторяйте обе громко имена эти! Поняли?

-- Поняли!

-- Начинаю! -- За дальними горами есть море-окиан железное, на том море есть столб медный, на том столбе медном есть пастух чугунный, а стоит столб от земли до неба, от востока до запада. Завещает тот пастух своим детям: железу, укладу, булату красному и синему, стали, меди, свинцу, олову, серебру, злату, пищалям и стрелам, борцам и бойцам, большой завет. Подите вы, железо, медь и свинец, в свою мать-землю от ратных людей...

Власьевна замолчала...

-- Федора... Архипа... Андрея... -- заговорили тихо купчиха с дочерью.

-- ...а дерево к берегу, а перья в птицу, -- продолжала Власьевна, -- а птица в небо сокройтеся, а велит он мечу, топору, рогатине, ножам, пищалям, стрелам, борцам быть тихими и смирными... А велит он не давать выстреливать на...

Власьевна замолчала опять...

-- Федора... Архипа.,. Андрея! -- опять подсказали купчиха с дочерью...

-- ...всякому ратоборцу из пищали, а велит схватить у луков тетивы и бросить стрелы в землю... А будут тела...

-- Федора... Архипа... Андрея!

-- ...крепче камня, тверже булата, округа -- крепче панциря и кольчуги!.. Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень Алатырь! А как у замков смычи крепки, так мои словеса крепки!.. -- Все! Третье заклятье грозное!

-- Говори!..

-- Свят! Свят! Свят!.. Седый во грому, обладавый молниями, проливый источники на землю, Владыко грозный!.. Сам суди окаянному диаволу в бесы, а их грешных...

-- Федора... Архипа... Андрея!

-- ...спаси!.. Ум преподобен, самоизволен, честь от Бога, отечеству избавление, ныне и присно и во веки веков! Боже страшный! Боже чудный! Живый в вышинах, ходяй во громе, обладавый огнем! Сам казни врага своего диавола, всегда, ныне и присно и во веки веков... аминь!

Когда возвращались Баранова с дочерью домой, розовая полоска в небе обещала близкую зарю... Девушка все еще дрожала от страха и плотно куталась в платок...

II.

Прошло два месяца со времени отъезда дочери Барановой к мужу. Купчиха верила, что заклятья Власьевны сохранят ей её детей и зятя. Но на деле было иначе: Федор убит, Архип чуть не погиб на море, Антонина словно в воду канула... Не возобновить ли заклятья!?. Говорят -- одного раза недостаточно!

И Баранова подошла к комоду, заглянула на старинные, пузатые часы, монотонно тикавшие на всю спальню. Было ровно одиннадцать ночи -- как раз время ехать к Власьевне...

Старуха выглянула в окно, посмотрела в вышину, где высоко стояла новая луна...

"Аккурат новолуние! Самое удобное время для заклятий"...

И пошла к дочери. Не хотелось ехать одной к знахарке.

Девушка еще не спала. Сидела перед туалетным зеркалом в одной сорочке и закручивала бумажками, на ночь, локоны... Увидев мать в такое неположенное время, испугалась...

-- Случилось что-нибудь, маменька?

-- Нет, ничего! Я за тобой! Поедем к Власьевне!

-- К Власьевне?.. Опять?

-- Что значит опять? Раз только и были! Не каждый же день ездим!.. Поедем, а то одной ехать -- тоска берет!

-- Маменька! я боюсь!.. Она такая страшная... лохматая, словно ведьма!.. И слова такие говорить страшные, от которых мороз по коже бегает! И холмики эти с покойниками, и сосны высокие -- ужасную жуть нагоняют! Я, маменька, в прошлый раз чуть не умерла от страха! Ей-богу!.. После той ночи я неделю спать не могла без огня.

Девушка тряслась от одной только мысли, что ей снова придется ехать с матерью в это страшное место... И так умоляюще смотрела на мать, что купчихе стало ее жалко:

-- Ну Бог с тобой -- оставайся!

И вышла. Приказала заложить пролетку и через полчаса ехала уже в Слободку.

Власьевна спала. Баранова с кучером долго стучали в двери, и, решив, наконец, что знахарки нет дома, собрались уже уезжать, как в тёмном окне блеснул огонек, затем и окно открылось. И лохматая голова перегнулась на улицу:

-- Чего нужно?! -- крикнула знахарка, впервые недовольным голосом...

-- Это я... Баранова! -- смущенно отозвалась купчиха.

Знахарка скрылась и вскоре шаги её послышались в сенях.

-- Прости, что тебя обеспокоила... -- сказала Баранова, входя в горницу. -- Мне и невдомек, что ты уже спишь!.. Прошлый раз позднее приехали, а ты еще бодрствовала!

Власьевна что-то проворчала непонятное, копаясь под печкой. Наконец вытащила оттуда котелок с темной гущей, принесла его к столу, ярче подкрутила огонь и стала пристально смотреть в котелок...

И вдруг, быстро, быстро, заговорила:

-- Кровь... кровь!.. Всюду кровь!.. И на земле и на небе! А в аду преисподнем справляет свой пир Сатана!.. Сидит Сатана за большим огненным столом на бочках с кипящей смолой, окруженный сонмом диаволов, и пьет человеческую кровь, с диким хохотом, со скрежетом зубовным! Пьет и гостям дает! И сидят за столом и дедушка Вий с головой, на которой растет дремуч-бор, с бровями вышиной в прибрежные кусты, с бородой сухой перекати-поле!.. Сидит Агафаил -- смерти носитель, с косой-косищей в добрую сажень, и течет с этой косы кровь алая, как рубин, и точит косу Агафаил и тоже хохочет... И сидят птицы вещие Гамаюн и Мымра, с носами-горбами, с крыльями, аки черны паруса, и кричат все: "пей до дна!" и хохочут. И сидят Леший-сосновик и Леший-березовик, подмигивая друг другу... И домовой и русалки... Полны чаши у всех до верху, и много, много еще красна вина!.. И конца не предвидится кровавому пиру!..

-- Довольно! довольно! -- закричала вдруг купчиха, закрывая в ужасе лицо руками...

Власьевна оставила котелок и посмотрела на Баранову злыми, воспаленными глазами...

-- Так чего ж ты приплелась сюда, будить меня?! -- крикнула она вдруг, подбоченясь. -- В заклятия... в ворожбу веришь, а крови боишься!.. А знаешь ли ты, что заклятия и кровь -- родные сестры и одна без другой жить не могут?!

-- Уйду... уйду! -- замахала руками Баранова, приподнимаясь и пятясь к двери. Не помня себя, выбежала из домика страшной старухи и приказала во всю мочь гнать к дому лошадь... А вдогонку ей Власьевна, потерявшая рассудок, хохотала и, каким-то хриплым визгом, кричала:

-- Кровь!.. кровь!.. Смотри: по тебе течет! По твоим детям! У-у-у!.. Пир Сатаны!..

Баранова, сгорбившись, сидела глубоко в кузове пролетки, боясь открыть глаза и взглянуть на небо, с которого, ей казалось, идет большой, кровавый дождь...

1915 г.