Карташев, не успевший сделать нужных покупок, мог выехать только в понедельник и приехал в Бендеры во вторник утром.
С этим же поездом по делам уезжал старший Сикорский, и его провожала Елизавета Андреевна. Таким образом, Карташев встретился с ней на вокзале, страшно обрадовался и вместе с ней поехал на дачу.
После первых радостных приветствий, пересказа того, что случилось в Одессе, передачи привезенных Марье Андреевне разных отсутствовавших в Бендерах фрукт и сделанных ею поручений, младший Сикорский сказал:
- Ну, а теперь едем в управление принимать чертежи, проекты, бумагу, инструменты, потому что нас гонят на линию, и через два дня едем.
В управлении Карташев, передав Пахомову письмо Савинского, пошел с Сикорским к Борисову.
- Вот ему сдавайте все, - сказал Борисову Сикорский.
- Что значит "все ему сдавайте"? На руках он все это унесет? Нужны ящики, люди, подводы, наконец, чтоб увезти отсюда все сданное. Готово все это?
Карташев молча отрицательно мотнул головой, а Борисов ответил:
- А нет - так проваливайте, потому что и настоящего дела по горло.
Сикорский отвел Карташева в сторону и сказал:
- Разыщите Еремина и вашего Тимофея, пусть Еремин купит ящики какие-нибудь, ну, хоть из-под апельсинов, пусть найдет подводу и едет сюда. Собственно, конечно, Борис Платонович мог бы пока и так выдавать, складывали бы пока на полу.
- Совершенно не мог бы, - ответил услыхавший Борисов, - не дальше как вчера вот так как раз отпускали, а пока послали искать ящики и извозчиков, половину растаскали. Поверьте, что в ваших же интересах призываю вас к совершенно справедливому, во всех парламентах даже и в коммуне принятому, порядку.
- Ну, идите, - махнул рукой Сикорский.
Через час Карташев с Ереминым и Тимофеем принимали от помощников Борисова по спискам принадлежащее им и укладывали в ящики.
- Вот что, - сказал Карташеву Борисов, отрываясь от работы и выходя из-за своего стола, - какая ни на есть, а будет материальная отчетность, и если у вас счетовода еще нет, то пока вы хоть ведите реестр получаемого.
- Я ведь беру опись.
- Ну-у... - заикнулся слегка Борисов, - а если вы потеряете опись, где у вас след того, что такая опись была? А вы заведите книжку себе, - на книжечке напишите...
И Борисов взял со стола книжку и написал на первом листе: "Опись получаемого имущества и материалов".
- Вот... Теперь разделите это на графы...
Карташев провозился с приемкой часа три.
- Вот теперь у вас все в порядке, - говорил ему Борисов, - и, сдавая все это вашему счетоводу, или заведующему материальным складом, или кому там, вам останется только передать ему эту книжечку с прилагаемыми документами. Так-то, а теперь пойдем ко мне обедать, потому что у Сикорских отобедали уже.
Когда пришли к Борисову, прежде обеда Борисов снял со стены две рапиры, две маски, нагрудники и спросил Карташева:
- Фехтовать умеете?
- Нет.
- Одевайтесь, буду учить.
И с полчаса учил Карташева, немилосердно тыкая его рапирой.
- Ну, теперь, располировав немножко кровь, можно садиться за обед.
Обед был простой, из двух блюд: борщ малороссийский с ушками и салом и вареники с маслом и сметаной.
Кончив обед, Борисов, евший с таким же аппетитом, как и Карташев, махнул рукой и сказал девушке:
- Убирайте, и самовар нам! А вы, - обратился он к Карташеву, рассказывайте теперь, что делали в Одессе?
Карташев рассказал.
- Похвалили меня за то, что так обстоятельно с ваших слов передал о положении дел.
- Выругать инспекцию не забыли?
- Конечно, и Николай Тимофеевич на днях с Лостером сам едет в Букарешт к главному инженеру Горчакову.
- Зто хорошо; Горчаков человек толковый, он их живо подтянет.
Карташев сообщил Борисову также и об интересовавшем его предмете.
На столе уже лежали привезенные альвачик и семитаки. Теперь Карташев вынул из кармана две привезенные и в дороге уже просмотренные им брошюры.
Мимоходом он упомянул о сестре и высказал свой взгляд на революционную партию, причем, как и в вопросе передачи Савинскому, явился только популяризатором идей сестры и Савинского.
Борисов внимательно слушал, и Карташев, кончая, сказал:
- Если соберетесь как-нибудь в Одессу, я вам дам письмо к сестре.
Борисов покраснел и, напряженно потянувшись, горячо пожал руку Карташеву.
- Непременно...
Но в это время пришли Лепуховский с другим инженером, темным, загорелым, и третий молодой, Игнатьев.
- Это ты что так горячо его трясешь? - спросил добродушно, выпячивая живот, Лепуховский.
- Не твоего ума дело, - ответил Борисов, а Карташев стал прощаться.
Выйдя от Борисова, он отправился на свою квартиру к Данилову.
Ящики из управления уже стояли в комнате, и тут же стояли рейки треноги.
Заглянул Данилов в одной рубахе и повел Карташева к себе в комнату.
- Хотите идти купаться? - спросил он.
- Хорошо, - согласился Карташев.
Данилов натянул летние штаны, надел пиджак, на голову широкую соломенную шляпу, на босую ногу туфли, простыню накинул на плечи, как шарф, и сказал:
- Ну, идем...
И так шли они по городу, обращая внимание прохожих.
Кто знал, что этот толстый неряха в туфлях на босую ногу - Данилов, останавливался и долго еще смотрел ему вслед.
В купальне Данилов долго сидел в воде, и фыркал, и полоскался, как бегемот.
Карташев одевался и думал, как бы ему отделаться от него.
Выйдя из воды, Данилов спросил Карташева:
- Ну, вы куда теперь?
- Надо свое начальство разыскать. Мы послезавтра хотим ехать.
- Пора, пора... ну идите, не по дороге: я отсюда в управление.
На даче Марья Андреевна встретила его с упреком:
- Это очень мило. Мы его ждем с обедом, не едим...
- Но, ради бога!..
- Да ели, ели, - успокоил его младший Сикорский и спросил, принял ли он все в управлении?
- Все, кроме тех чертежей, которые у них еще в работе. В этих списках обозначено.
Карташев показал списки, свою книжку.
Сикорский посмотрел, кивнул головой и сказал:
- Это, значит, в порядке. Завтра утром надо ехать на ярмарку покупать лошадей, тарантасы и завтра же нагрузить на них весь наш скарб, и с Ереминым и еще одним десятником, которого я взял, отправить в Заим, оставив себе только тарантас и мою тройку, и послезавтра налегке, чтобы к вечеру быть в Заиме, выедем.
Выбранное резиденцией третьей дистанции село Заим ясно встало в глазах Карташева.
Ужинали, гуляли по саду, пели, играли, разговаривали.
В половине одиннадцатого Сикорский сказал:
- Ну, а теперь спать. В пять утра я буду вас ждать на ярмарке.
А Петр Матвеевич, у которого уже слипались глаза, сказал:
- Слава богу, кажется, начинает водворяться порядок.
Когда Карташев приехал на свою квартиру, он увидел спину Данилова, наклоненную над столом.
Быстро раздевшись, он лег, потушил свечку и сейчас же заснул, попросив разбудить себя в четыре часа.
Извозчик у него был уже договорен, все тот же молодой парень из России.
Апатичный Семен в четыре часа уже будил Карташева, а немного погодя принес ему чай, масло и хлеб.
Умываясь, Карташев заглянул в коридор и, увидев в кабинете опять неподвижную спину Данилова, подумал:
"Что ж он, так не вставая и сидит за работой? А на вид лентяй, какого и не выдумаешь".
Когда он уходил, Данилов, тяжело повернувшись, спросил его:
- Куда?
- Лошадей покупать.
- А вы понимаете в них?
- Немного, но там будет и Сикорский, и Еремин, и Тимофей, и мой извозчик.
Карташев заехал за Ереминым и Тимофеем и с ними проехал на ярмарку.
Она представляла бесконечное количество конных рядов, и только где-то в стороне стояли балаганы с наваленными перед ними кадками, колесами, лопатами и другими деревянными изделиями, да высокие молдаванские каруцы с углем и разным лесом. Были пряники с сусальным золотом и лошадки из картона, крашеные и полированные, с их особым запахом кислого клея, но все это уже не интересовало Карташева.
Маленький Сикорский вынырнул из-за одной из телег и крикнул ему:
- Идите сюда!
Он уже облюбовал тройку для себя и теперь отчаянно торговался с цыганами.
Глазки Сикорского сверкали лукаво, щурился он так же, как и цыгане, хлопал их по ладоням и твердо выкрикивал свою цену.
Черный цыган, сняв свой картуз и вытирая платком пот, говорил:
- Ай, ай, барин, уж не цыган ли ты сам?
Сикорский весело хохотал и уходил, а цыган, после долгого раздумья, кричал:
- Ну, бог с тобой, красненькую прибавь и бери!
Но Сикорский, не поворачиваясь, кричал ему свою прежнюю цену.
И с отчаянием опять кричал цыган:
- Бери!
Сикорский возвращался и говорил:
- Нет, после мы еще запряжем, а вы, господа, смотрите лошадей.
И Еремин, и Тимофей, и извозчик осматривали лошадей еще раз. Смотрели в зубы, наступали им на копыта, сжимали им ноздри, водили перед глазами соломинкой, выворачивали губы, щупали под челюстями и осматривали все пятна на спине, запускали руки под ноги. Потом запрягли.
Купили тройку, купили трех рабочих лошадей, купили тарантас, телеги.
Карташев совершенно случайно нашел и для себя то, что искал.
На маленькой, красиво сделанной тележке, запряженной молодой гнедой кобылой, сидел пожилой мещанин.
- Купите, барин, - сказал он проходившему Карташеву, - всю справу продаю.
Карташев остановился.
- Продаю без обмана; я не цыганин и не барышник. Лошадка выросла у меня в доме, и думал: никогда не расстанусь. Да вот пришлось. Купите, будете благодарить и вспоминать меня. Присаживайтесь, попробуйте.
Когда Карташев сел, хозяин сказал:
- Берите сами и вожжи и поезжайте, куда хотите.
Карташев взял вожжи, выехал в улицу и поехал. Он поворачивал и направо и налево, пробовал и кнутом ударить, пускал полным ходом и поехал опять шагом.
Лошадка словно чувствовала, что выдержала экзамен, и весело-задорно вздергивала головой.
- Послушная лошадка, говорю вам, и умна, как человек: воспитанная скотинка, руками своими воспитал. Бросьте вожжи, уходите куда хотите, сутки простоит и не шелохнется. Вот, постойте, смотрите.
Хозяин слез, зашел вперед лошади и сказал:
- Машка, за мной.
И умное животное, вытянув шею, осторожно ступая, шло вслед за своим хозяином.
Карташеву очень понравились и лошадь и тележка.
Лошадка действительно была красивая, стройная, с тонкими ножками и блестящей нежной гнедой шерстью.
- Какая цена?
- Без запросу полтораста рублей.
- А дешевле?
- Нет, пожалуйста, не торгуйтесь. От нужды ведь только продаю. Раньше ни за какую бы цену не отдал.
- Хорошо, я беру.
И Карташев торопливо, пока не подошла компания, отдал деньги и, сев в тележку, поехал разыскивать своих.
Он радостно думал:
"С такой лошадью и кучера мне не надо. Уложу нивелир, рейку на тележку и буду ездить".
- Смотрите, смотрите, - закричал Сикорский, увидев Карташева, - это что? Купили?
- Купил.
Все стали внимательно осматривать покупку.
Лошадь, правда, оказалась молодая, неиспорченная, но цену нашли дорогой.
- Семьдесят пять рублей цена, ну, через силу восемьдесят пять, - сказал извозчик.
Сикорский из-под полуопущенных век насмешливо смотрел на Карташева. Рот его был полуоткрыт по обыкновению, уши как будто еще больше оттопырились, и, качая головой, он говорил:
- Эх, вы... Ну что позвать бы было нас!
Но Карташев был доволен.
Его поддержал и проходивший мимо бывший хозяин:
- Не сумлевайтесь, сударь, - будете благодарить. Это не цыганское отродье.
- Ну, ты! - закричал на него высокий черный цыганище и так сверкнул своими громадными, иссиня-белыми белками, что бывший хозяин махнул на него и, торопливо уходя, бросил:
- Бог с тобой, бог с тобой...
- Я на этой лошадке и назад поеду. Садись, Тимофей, со мной.
Карташев подкатил к даче и весело побежал звать дам смотреть его покупку. Марья Андреевна очень внимательно и деловито осматривала лошадь, а Елизавета Андреевна стояла и радостно повторяла:
- Прелестная лошадка и тележка хорошенькая!
- Хотите попробовать?.. - предложил ей Карташев.
Елизавета Андреевна посмотрела на сестру.
- Поезжай, только не долго ездите, через час обед. Какая хорошенькая лошадка!
Елизавета Андреевна и Карташев уехали, а Марья Андреевна, прикрыв рукой глаза, долго еще смотрела им вслед.
Возвращаясь назад, правила уже сама Елизавета Андреевна, а Карташев то смотрел на нее, то на лошадку, то на окружающие дачи, Днестр, небо и чувствовал непередаваемую радость жизни.
- Теперь, - сказал он, высаживая Елизавету Андреевну, - когда я буду одиноко разъезжать по линии, со мной будет всегда прелестная маленькая волшебница Лизочка.
Елизавета Андреевна только покраснела, махнула рукой и быстро скрылась в саду.
Собиралась гроза, в небе неспокойно двигались облака, и на горизонте собирались уже целые баталионы из темных грозных туч. А между ними, как в амбразурах, еще нежнее, еще безмятежнее просвечивалось небо. В воздухе сразу посвежело.
- И куда вы едете на дождь! - говорила Марья Андреевна.
- Надо, надо, - решительно отвечал, попрощавшись и направляясь к тарантасу, Сикорский.
- Промокнете.
- Не сахарный.
- Господи! - удержала за руку Марья Андреевна Карташева, - неужели вы уезжаете? Я так привыкла к вам, как будто мы уже сто лет жили вместе.
- Слышите, слышите? - говорил ее муж, - нет, уж лучше уезжайте...
- Не забывайте же нас.
Карташев, сидя уже в тарантасе, кланялся и смотрел на Марью Андреевну и ее сестру. Елизавета Андреевна стояла грустная и молчала.
Отъехав и встав на ноги, Карташев крикнул ей:
- Еду строить воздушный замок!
Она кивнула головой, а он все стоял и смотрел, и так много хотелось бы ему теперь сказать ей, Марье Андреевне, ее милому мужу ласкового, любящего, чего-то такого, что переполняло его душу и рвалось из нее.
Но экипаж уже повернул, группа скрылась, и все быстрее и быстрее мелькали последние сады и дачи.
Что до Сикорского, то он весь был поглощен вниманием к своим новокупленным лошадям; то откинувшись на пристяжную с своей стороны, то вставая, смотрел на другую, на коренника, как тот, забирая рысью, нес на себе высокую дугу с разливавшимися под нею колокольцами. А пристяжные давно уже поднялись вскачь, с загнутыми на сторону головами, все больше и больше свертывались в клубки, выбивая сразу всеми четырьмя ногами облака пыли.
- Эй вы, соколики! - прикрикнул кучер, едва передернув вожжами, и резвее взвились пристяжные, и совсем вытянулся, широко махая, коренник.
- Хороший кучер, - тихо сказал Карташеву Сикорский, - и лошади очень удачно подобраны: коренник выше, пристяжные поменьше; я еще куплю им бубенцы и буду тогда настоящий жених-становой.
Он весело рассмеялся.
- А вы знаете, - говорил он, - я вот заплатил за все это пятьсот рублей, а попомните меня, что продам за тысячу, а вы вашу Машку, дай бог, чтоб за пятьдесят продали.
Но Карташев совершенно не интересовался теперь ни тройкой, ни тем, за сколько он продаст потом свою Машку. Его захватывала езда, какие-то образы так же быстро проносились перед ним, и щемило душу сожаление о том, что все так быстро проносится в жизни.
Особенно хорошее...
А дождь уж лил, и от края до края, по всему темно-серому небу, сверкала зигзагами молния, и, страшно перекатываясь, гром грохотал, казалось, над самыми головами. В наступившей темноте вдруг точно разорвалось все небо, и громадная ослепительная молния упала перед глазами. Испугавшись, лошади сразу подхватили, понесли и мчали куда-то в неведомую даль в серой, сплошной от дождя мгле. Напрасно, откинувшись совсем назад, тянул кучер, напрасно помогали Карташев и Сикорский. Казалось, неземная сила гнала лошадей, крылья вдруг выросли у них, и летели и они, и экипаж, и три пигмея в нем. И вдруг треск - и сразу упали и лошади, и экипаж, и, как пробки из бутылок шампанского, разлетелись из него и Карташев, и Сикорский, и кучер.
Наступила на мгновение тишина, совпавшая с тишиною в небе.
Первый поднялся кучер и, хромая, пошел к лошадям. Затем встал с земли Сикорский и усталым голосом спросил:
- Карташев, вы живы?
Карташев лежал в луже и ответил лежа:
- Кажется, жив.
- Ну, так вставайте.
- Сейчас: я немного ошалел от падения. Кажется, головой ударился.
Он сделал усилие встать, но крушилась голова, ноги так дрожали, что он опять присел и, чувствуя боль в голове, начал мочить голову водою из лужи.
- Ну, теперь, кажется, ничего.
Карташев опять встал и пошел к экипажу и лошадям.
Лошади уже были на ногах и тоже дрожали.
- Кажется, благополучно, - говорил, осматривая их, кучер.
Экипаж оказался в порядке, стали собирать вещи. Дождь по-прежнему лил как из ведра. Все побилось, промокло: еда, закуски, вина, фрукты.
- Тем лучше, - махнул рукой Сикорский, - сразу, по крайней мере, перейдем на походное положение. Как голова?
- Ничего.
- А твоя нога?
- Не знаю, болит, - ответил кучер и горячо заговорил, указывая на коренника: - Теперь, когда карактер его узнал, врешь: я ему сейчас покамест из ремешка сплету вторые удила, он и не сможет тогда уже закусывать, а как станет ему рвать челюсть - небось остановится тогда. И трензель, чтоб и голову драть ему нельзя было бы.
И кучер принялся плести ремешок.
А гроза тем временем уже пронеслась, и выглянуло яркое, умытое небо.
И все больше выглядывало, пока не сверкнули первые густобагровые лучи солнца по серой грязи земли.
Собрав и наладив всё, промокшие насквозь, сели и поехали дальше.
Немного погодя начался крутой спуск, и, покачивая головой, кучер говорил:
- Ну это все-таки, слава богу: не дай бог до этой кручи донестись бы...
Сдерживая коренника, кучер не кончил и только энергичнее тряхнул головой.
- Спустим ли? - спросил тревожно Сикорский.
- Бог даст, спустим.
И, как бы в ответ на это, осевший совсем на задние ноги коренник энергично замотал головой.
- Я все-таки слезу, - сказал Сикорский и быстро соскочил. - Слезайте и вы! - крикнул он Карташеву.
Если слезть - неловко перед кучером, не слезть - перед Сикорским.
И Карташев, продолжая сидеть, все думал, как ему быть, а тем временем лошади спустили, но все-таки Карташев, за несколько саженей до конца, тоже спрыгнул.
- К чему рисковать? - сказал ему Сикорский.
- Конечно, - согласился с ним Карташев.
Солнце село, но еще горел запад и грозными крепостями сверкали золотистые верхушки темных туч. Приехали, когда потухли и эти огни, и только бледный отсвет остался там, в небе, и в нем яркий серп молодого месяца, да зарница перебегала, освещая на мгновение темную бездну под ними.