Возвращаясь на другой день утром назад на линию, Карташев поздно спохватился, что ничего не купил в подарок Дарье Степановне из того, что обещал и собирался в разное время купить ей.
Забыл он как-то совсем об Дарье Степановне, совершенно вылетела она из головы при встрече с Петровыми. И теперь он жалел и придумывал законную причину.
"Да скажу просто, что приехал поздно, уехал рано: магазины были заперты".
Но это все-таки не успокаивало Карташева, и он чувствовал угрызения совести в отношении Дарьи Степановны. Правда, она не предъявляла к нему решительно никаких требований, но она была очень хороший, скромный человек, и это налагало, помимо требований с ее стороны, ответственность за свои действия и с его, Карташева, стороны. Иногда ему приходила мысль в голову жениться на ней, и тогда Аделаида Борисовна вставала перед ним. Аделаиду Борисовну он боготворил какой-то неземной любовью, - союз с ней казался ему недосягаемым счастьем. Дарью же Степановну он, в сущности, и не любил даже, а только привык уже и уважал.
Несколько дней тому назад приехал к ним и другой телеграфист. Это был молодой человек, желтолицый, плохо сформированный. Но, очевидно, более опытный, потому что Дарья Степановна беспрекословно подчинялась его авторитету.
Теперь он дежурил ночью, а Дарья Степановна днем. Дарья Степановна пока, до перевода телеграфа на станцию, жила по-прежнему в конторе, занавесивши в углу свою кровать, и на той же кровати высыпался в течение дня телеграфист. Нанимать же на деньги из жалованья квартиру не было средств. Телеграфист получал тридцать пять рублей в месяц, Дарья Степановна двадцать пять рублей. И почти все деньги, при существовавшей дороговизне, уходили на еду. Карташев, правда, предлагал Дарье Степановне денежную помощь, но она наотрез отказывалась.
Таким образом, в течение этих нескольких дней с приезда телеграфиста Карташев фактически был разлучен с Дарьей Степановной.
То, что он ничего не купил ей, усилило в нем к ней нежное чувство, и Карташев серьезнее других раз стал обдумывать вопрос, не жениться ли ему на Дарье Степановне.
Когда он подъезжал к дому, вопрос был решен: жениться и сегодня же сделать ей предложение.
Увидев ее на завалинке, он остановил паровоз и весело пошел к ней навстречу.
- Я так соскучился по вас, что мне кажется, - сказал он, здороваясь с ней, - что уже сто лет, как не видел вас.
- Правда? - вздохнула Дарья Степановна, - а я думала, что вы уж совсем и забыли меня.
- Слушай, Даша, - сказал Карташев, садясь рядом с ней и держа ее руку, - что нам тянуть? И ты и я свободные люди, поженимся...
Дарья Степановна быстро опустила голову и долго молчала. Она заговорила глухим, дрожащим голосом:
- Я уже выхожу замуж... за этого телеграфиста. Я хочу вас просить быть у нас шафером. Что было - то было - у него, у меня; мы ответственны друг перед другом только за то, что будет. Еще я к вам с просьбой, - и мне очень совестно. Дайте мне взаймы сто рублей на свадьбу. Вы, может быть, не верите мне, так поверьте: я каждый месяц буду вам выплачивать по три рубля...
Карташев торопился освоиться с новыми ощущениями, - ему было и обидно и легко в то же время, - и он ответил, упрашивая взять у него больше денег и не считаться с отдачей.
Дарья Степановна выслушала и покачала головой.
- Что вы меня обижаете, Артемий Николаевич? Вы хотите, чтоб я себя не уважала? Я знаю, что вы без умысла это... Сделайте, как прошу, и больше не говорите ничего.
Карташев покраснел, сконфузился и, целуя ей руку, сказал:
- Больше не буду. Сто рублей сейчас передать?
- Если есть.
Карташев передал деньги.
- Расписку вам выдадим муж и я. Мы хотим в воскресенье и венчаться. А как вы думаете, Сикорский согласится тоже быть шафером?
- Конечно.
- Я сегодня же поеду в город.
- Вы поезжайте с этим паровозом, а воротитесь с балластным. Он выедет сюда в семь часов вечера из Бендер, я дам вам записку.
В воскресенье состоялась свадьба.
После свадьбы был обед у Сикорских, и прямо с обеда новобрачные уехали на станцию, в свое новое, очень скромное помещение.
Вечером опять светила луна, но Карташев уже один сидел на своей завалинке, смотрел на реку, смотрел на соседний пустой теперь дом бывшей телеграфной конторы, где уже никто не сидел на завалинке, куда не пойдет он больше, и чувствовал пустоту и одиночество.
"Теперь, - думал он в утешение себе, - когда я опять свободен, больше не вкручусь ни в какую историю: или Аделаида Борисовна, или никто".
Он вздохнул и подумал:
"Слава богу, и нет никого. Даже у Лизочки уже есть жених".