Карташев и Шацкий благополучно выдержали экзамены; Карташев вступительиый и Шацкий на второй курс, а Карташев даже отличился: выдержал вторым.
– Мой друг, я никогда не сомневался, что ты выдающийся человек, – протянул ему руку Шацкий после экзамена.
Друзья в тот же день приобрели путейские фуражки и поехали на радостях в оперетку.
Там они сидели в литерной ложе. Карташев в левом ее углу, а Шацкий, поставив кресло спиной к сцене и вытянувшись вдоль фасада ложи, так и сидел все время спектакля, корча карикатурные физиономии, долженствовавшие изобличать в нем истинно светского человека. Из публики на него смотрели, и Шацкий был удовлетворен: Петербург его видит.
– Да, мой друг, – говорил он, – это не так легко, и не одно поколение нужно, чтоб сделаться порядочным человеком и не чувствовать стеснения… Вот так…
И Шацкий, забросив ногу за ногу, вздернув свою всегда коротко остриженную голову, смотрел куда-то поверх партера. Карташев тоже выглядывал из-за занавеса ложи на публику и смотрел смущенно, с какой-то затаенной тоскою человека, которому почему-то не по себе.
– Скучно здесь, Миша.
– Едем – итальянку посмотрим.
Поехали и там взяли ложу. Увидел Карташев итальянку. Она скользнула по нем глазами, узнала его, и взгляд ее совершенно ясно сказал Карташеву, что она в это мгновенье взвешивала его денежные шансы. Карташев подумал: «Если мне дома надарят денег, я сошью себе платье у лучшего портного, и она будет моя».
Будет костюм, будут деньги, и сомнения нет, что итальянка его: без всякой идеализации, правда, но это прекрасное тело все-таки будет принадлежать ему, и этим путем он доберется и до того, что светилось иногда в ее глазах, доберется до той чистой, изящной, идеальной женщины, которая непременно должна быть в этом прекрасном теле…
И оба – Шацкий и Карташев – говорили о лучших портных, о том, какие платья необходимо иметь порядочным людям: прежде всего фрак, затем сюртук и какую-нибудь визитку. Шацкий, изложив свои соображения, когда именно порядочные люди надевают то или другое платье, удовлетворенно замолчал и вдруг, точно вспомнив, прибавил:
– Мало этого… она заехала к нам: в чем ты ее встретишь? – пиджак… А-а! c'est grave [это важно (франц.)].
После театра друзья поехали ужинать. После ужина Шацкий вынул свой набитый деньгами бумажник и, бегло пересчитав деньги, сказал:
– Итого сегодня: восемьдесят семь рублей…
– Четыре месяца жизни для бедного студента, – проговорил Карташев.
– И один день для порядочного человека, – перебил Шацкий. – И, в сущности, ничего особенного… Из этого ты видишь, мой друг, сколько нужно, чтобы быть порядочным мальчиком… А для Васи все, конечно, ничего: надел свой сюртук и думает, что уж совершил в земном все земное… Запиши-ка к себе сорок три рубля пятьдесят копеек, а всего с прежними девяносто шесть тридцать…