е думайте, чтобы волшебники и добрые духи жили только во времена Гаруна Альрашида; нет, они живут и теперь, и я сам был свидетелем одного случая, который хочу вам рассказать.
В одном из больших городов милой родины моей Германии, жил сапожник со своею женою. Они были бедны. Он сидел на улице на перекрестке целые дни — прохожим чинил башмаки и сапоги. Он умел также и новые шить, даже шивал, когда ему закажут, но по бедности у него не бывало запасного товару. Жена его была зеленщица. Она продавала на базаре зелень и у нее охотно покупали, потому что она умела хорошо и чисто приготовлять корешки и зелень.
У них был сын, хорошенький восьмилетний мальчик; он сидел возле матери на базаре и относил поварам и кухаркам на дом зелень, купленную у его матери. Редко возвращался мальчик без какой-нибудь подачки: где дадут денежку, где кусок пирога; все его знали и любили.
Однажды жена башмачника сидела по своему обычаю на базаре с корзинами зелени, овощей и ранних скороспелых груш, яблок и абрикосов. Мальчик ее сидел возле и подзывал покупателей, крича во весь голос: «Капусты! Не угодно ли капусты, кореньев, зелени! Пожалуйте! Груши есть. Скороспелки! Яблоки, абрикосы! Матушка дешево отдаст! Купите!»
Вдруг на базаре показалась какая-то странная старушонка, вся в лохмотьях, сгорбленная; на сморщен ом желтом лице ее только и видны были красные глаза и длинный горбатый нос. Она шла с посохом, ковыляя и раскачиваясь на все стороны; страшно было смотреть на нее, того и гляди ткнется носом.
Все на нее смотрели. Зеленщица наша, которая уже шестнадцать лет торговала на базаре, а ее доселе не видывала. Она даже испугалась, увидав, что старуха идет прямо на нее.
— Ты что ли зеленщица Анна? — спросила она сиплым, неприятным голосом, тряся головою.
— Я, — отвечала жена башмачника, — что вам угодно?
— Посмотрим, посмотрим, найдем что, так купим! — И она стала перебирать своими черными костлявыми пальцами чисто и порядочно уложенную зелень. Опрятной зеленщице не понравилось это, но она смолчала: всякий покупатель волен смотреть продажный товар.
— Дрянь, порядочная дрянь, пробормотала она, — и нет того чего мне нужно! Как можно, пятьдесят лет тому назад, то ли было!
Маленький Яша рассердился. Ему стало обидно за мать.
— Стыдно тебе, старуха, — сказал он в досаде, — все перерыла да перемяла своими гадкими грязными руками, и ничего не взяла. Что ты думаешь, людям то любо будет брать после того, как ты перенюхала все своим длинным носом? Все плохо! Да как же повар герцога покупает у нас?
Старуха покосилась на бойкого мальчика.
— Так тебе не нравится нос мой? Постой! У самого вырастет до самой бороды!
И она снова принялась рыться в корзинах. Выбрав всю капусту, она перещупала, сдавливая, каждый кочан, но и их всех в беспорядке побросала, не выбрав ни одного.
— Плох ваш товар, плох, — снова сказала она, тряся головою.
— Смотри ты, головы не потеряй, — дразнил ее мальчишка, — уж шея-то у тебя очень тонка, как бы вовсе не сломилась.
— Ладно, не сломится! Вот будешь зато без шеи вовсе.
— Ну что пустяки болтать, — сказала наконец зеленщица, выведенная из терпенья, — бери что ли коли покупаешь, а то пусти других. Сама не берешь и другим мешаешь.
— Так и быть капусту возьму, только я ведь не донесу ее, дай мальчика на помощь.
Яша ни за что не хотел нести капусту этой противной старухе, но мать заставила его; он плакал и отпрашивался: но мать пожалела старуху, она и то едва ходила, куда ей было донести корзину! Со слезами послушался он мать свою и, собрав раскиданную капусту, пошел за старухою.
Не скоро они дошли до дома; прошло добрых три четверти часа, когда они пришли на край города в лачужку старухи. Тогда она вынула из кармана какую-то старую, ржавую отмычку и проворно всунув ее в замочную скважинку — отворила дверь.
Войдя в дом, Яша не мог опомниться от удивления: стены и потолки были мраморные, столы, стулья и шкапы черного дерева с золотом, а полы зеркальные. Мальчик даже не мог по ним ходить, он скользил и падал. Старуха вынула из кармана серебряный свисток и резко свистнула на весь дом. В ту же минуту по лестнице сбежало несколько морских свинок. Они бегали на задних лапках, обутые в ореховые скорлупки вместо башмаков, в платьях и в шляпках по последней моде.
— Эй вы! Бестолковый народ! Куда подевали мои туфли! — крикнула, она ударяя по ним палкой. Свинки завизжали, запрыгали и в миг снесли сверху большие туфли из скорлупы кокосового ореха, подбитые кожею.
Как только старуха сменила свою обувь, так походка ее переменилась; она бросила посох и плавно и быстро пошла по дому, таща за собою маленького Яшу, едва успевавшего за нею следовать. Дойдя до комнаты, похожей на кухню, но убранною красною мебелью и увешанной коврами, старуха остановилась.
— Теперь сядь и отдохни, — сказала она, усаживая его в угол дивана и застанавливая столом, — ты принес тяжелую ношу; голова человека не легка.
— Как голова? Что вы говорите? — вскричал мальчик, — положим, что я устал, но я нес капусту, а не головы.
— Да, да, капусту, посмотри-ка, какую капусту продает твоя мать. — И она приподняв крышку вытащила из корзины голову. — Видишь какая капуста.
«Если бы покупатели знали что они берут!» — в ужасе подумал мальчик.
— Ну постой же, за то, что донес, надо тебя и покормить; я тебя на славу угощу, всю жизнь будешь помнить мое угощение. — Сказав это, старуха снова свистнула. В комнату вошло множество морских свинок, в платьях и кухонных фартуках, с веселками и поварскими ножами за поясом. За ними бежали белки в широких турецких шароварах и зеленых бархатных шапочках. Они проворно и ловко лазили всюду, доставали кастрюли, сковородки, бегали за хозяйкою шаг, за шагом, подавали яйца, масло, муку, зелень, прислуживали бойко как настоящие поварята. Сама хозяйка готовила обед: она то и дело совала свой длинный нос в суповый горшок. Наконец суп поспел; из горшка повалил пар, душистый вкусный запах дошел до Яши, и он с нетерпением ждал кушанье.
— Ну вот тебе, поешь, — говорила ему старуха, — и не завидуй мне, у самого все то же будет. Но травки той ты не найдешь, за то что ее не было в продаже у твоей матери.
Яша не понял, что говорила старуха; он принялся за суп и уплетал его с таким удовольствием, как давно не едал. Дома кушанья ему далеко не так нравились. К концу обеда морские свинки зажгли арабский ладан, дым синими клубами разносился по комнате, становилось душно, трудно дышать. Сильный запах одурял Яшу, он что-то говорил, просился к матери, затем забывался; опомнившись хотел выйти, но не мог выбраться из засады своей, забывался снова и наконец крепко уснул.
Ему мерещились, будто старуха с него снимает платье и также одевает его как белок в шаровары и шапочку и он сам стал белкою: он прыгает, бегает, лазит точно как они; он вместе с ними и морскими свинками прислуживает старухе, общей своей барыне, а свинки и белки вовсе не животные, они точно такие же люди как и все. Сначала его заставляют чистить хозяйке башмаки и он ловко, отлично справляется, он привык к этому еще дома у отца, только здесь он чистит не настоящие башмаки, а ореховые скорлупки. Потом ему кажется, что прошел уже год и должность его переменилась: он с прочими белками собирал пылинки из солнечных лучей и просеивал их в мельчайшее волосяное сито. Из этой пыли пекли старухе хлеб, который ей был очень по вкусу.
Еще через год обязанность его опять переменилась: он набирал воду для питья старухе, но не простую воду дождевую, такой воды старуха не пила. Ей собирали утреннюю росу с душистых роз. Это было нелегко, потому что она ужасно много пила.
Наконец еще год прошел, и должность Яши снова переменилась: он был взят в комнаты, где заставили его чистить зеркальные полы, на которых всякое пятнышко было заметно.
На четвертый год его сделали поваренком; это была самая почетная должность. Яша вскоре научился и стал готовить очень порядочно. Он умел сварить суп из сотни разных трав и корешков, испечь пирог из самых разнообразных снадобьев.
Прошло семь лет. Яша уже был главным пирожником. Однажды утром, сняв с ног ореховые скорлупки, старуха собралась на базар, а Яше приказала зажарить к ее приходу курицу, нафаршировав ее зеленью. Он обварил курицу, ощипал ее, выпотрошил и пошел в кладовую за зеленью. Вдруг он заметил там стенной шкафик, которого доселе не видывал. Дверка была полуотворена; он с любопытством заглянул туда. В шкафчике стояли коробочки с зеленью и корешками. Сильный запах слышался оттуда. «Что это за травы?» — подумал Яша и вынул одну из коробочек. В ней лежали растения с голубовато-зеленым листом и ярко-желтым огненным цветком. Яша понюхал: запах цветка напоминал ему суп, приготовленный старухою — он стал чихать и от этого проснулся. «Какая чепуха! — подумал он, протирая глаза — как может присниться такой вздор, будто я и белка, и повар, и живу с морскими свинками. Вот-то мама посмеется, как я ей расскажу все это! А пожалуй, что она и побранит меня: ведь я оставил ее одну на рынке, а сам заснул в чужом доме».
И в самом деле, Яша до того заспался, что едва мог разогнуться: шея у него не вертелась, и он точно ошалел, куда ни пойдет, везде ткнется носом, повернется неловко — заденет им об косяк, об дверь, — что за чудеса! Наконец он кое-как выбрался из дому. Свинки и белочки бежали за ним визжа и пища, но у сеней повернули назад, как бы не смея выходить наружу.
Старуха завела его на самый край города; Яша едва мог выбраться из тесных кривых переулков; к тому же там была толпа народу, все торопились, толкали его, говорили о каком-то карлике, который должно быть показывался где-нибудь вблизи. Яша охотник был до всяких зрелищ и представлений; он бы в другой раз и сам не прочь посмотреть карлика; но теперь ему было не до того, он спешил к матери и не знал как она его примет, как оправдаться перед ней.
Добравшись до базарной площади, он издали завидел мать и порадовался, что стало быть не слишком долго проспал, если мать его не успела еще распродать весь товар свой.
По дороге, он стал придумывать как подойти к матери и что ей сказать; он видел, что мать сидит грустная, не зазывает прохожих покупателей, а подперши голову рукою, молча смотрит в землю. Яша сзади подошел к ней и, положив ей руку на плечо, ласково проговорил:
— Что с тобою, мама? Ты на меня сердишься?
Женщина оглянулась.
— Пошел прочь от меня! Урод ты эдакий! — к с испугом закричала она — терпеть не могу таких глупых шуток!
— Что ты, мама? Что с тобою? Затем ты меня гонишь? — в изумлении говорил мальчик.
— Сказала я тебе, пошел прочь, так и убирайся, — с досадою продолжала Анна, — не дам я тебе ничего, ступай.
— Она помешалась! Что я теперь с ней стану делать? — тихонько проговорил Яша, — домой-бы ее как-нибудь отвести. Мамочка, послушай, взгляни только на меня, отчего ты меня не хочешь признать? Ведь я сын твой Яша.
— Это невыносимо! — закричала она, обращаясь к торговкам — смотрите пожалуйста, привязался ко мне урод этот, да еще насмехается надо мною, над моим несчастием, говорит: я сын твой Яша.
Тут все соседки поднялись с шумом, бранью и накинулись на Яшу. Они бранили его как умели (а торговки в этом деле мастерицы); они укоряли его, что стыдно насмехаться над бедною Анною, у которой уже семь лет как пропал сын, и грозили ему, что в клочки разорвут его, если он не уйдет тотчас и не оставит в покое бедную женщину.
Яша вовсе с толку сбился. Ведь он вышел на базар сегодня утром, помог матери расставить корзины, с нею торговал, понес старухе капусту, правда, закусил и вздремнул у нее, но все-таки не долго, тотчас же вернулся назад, а его не признают, говорят, что он пропадал семь лет и что это вовсе не он; бранят, называют его уродом. Слезы навернулись у него на глазах. Он решился идти к отцу и от него узнать правду.
Дойдя до угла, где отец чинил башмаки, Яша увидал его работавшим в лавке; робко подошел он к двери и остановился. Сначала сапожник работал прилежно, не замечая мальчика; затем оторвавшись на минуту от работы и взглянув в дверь, он выронил от удивления работу из рук и воскликнул:
— Что это такое?
— Здравствуй, хозяин, — сказал мальчик, входя в лавку, — как поживаешь?
— Плохо, — отвечал Яшин отец, осматривая мальчика с головы до ног, — не спорится у меня дело; работаю один, становлюсь стар, а помощника держать дорого, несходно будет.
— А сынишка — что же разве не может? Пора бы и ему приучаться ж делу! — допрашивал Яша.
— Да, сынишка! То-то вот и беда, что сынишки-то нет! — вздохнул сапожник. Будь он со мною, так мы не только что чинить, а и вновь стали бы работать, тогда бы разжились! Ему уж теперь шестнадцатый год пошел бы.
— А где он? — спросил Яша дрожащим голосом.
— Бог весть где! Семь лет тому назад его у нас украли с базару.
— «Семь лет тому назад!» — с недоверием повторил Яша.
— Да, семь лет. Я как сейчас помню: жена вернулась с криком и плачем, говоря, что мальчишку у нее увели, что она везде искала и спрашивала его; но никто его не видал. Яша был хорошенький мальчик; я всегда за него боялся; мать рассылала его с чужим народом в незнакомые места, мне было за него страшно: город велик, мало ли какие есть люди! Так и случилось: понес он раз чужой старухе целую корзину капусты, да так с тех пор мы его и не видали.
— И с тех пор прошло семь лет?
— Да, весною будет семь. Мы печатали о нем объявления, искали его, обошли весь город, спрашивали в каждом доме. Многие знали, любили его, приняли в нас участие, помогали разыскивать его, но ничего не могли сделать — как в воду канул! Пропал да и только! Даже старухи той никто после не видал. Говорила какая-то старая, престарая старушонка, что это была, должно быть, злая колдунья, которая приходит в город в пятьдесят лет раз. Должно быть она и увела нашего Яшу.
Теперь только понял Яша в чем дело: стало быть он не во сне провел семь лет у старухи-волшебницы, она в самом деле обратила его в белку; отняла у него целых семь лет жизни его, — и как же он их провел? Чему научился за все это время? Он жил в обществе морских свинок да белок и научился натирать полы да готовить кушанье. Горько стало бедному Яше, он готов был расплакаться.
— Заказов каких не будет ли? — спросил его сапожник, — туфлей, а может чехольчик на нос? — добавил он смеясь.
— Это зачем? — спросил Яша, — не слыхивал я, чтобы на носы надевались чахлы.
— Ну ведь это смотря по носу; будь я на вашем месте, я бы конечно сделал себе чехол; по крайней мере уж спокойно бы было, заденешь носом, так не больно! — И сапожник рассмеялся.
Яша хватился за нос. О ужас! У него был толстый нос, длиною по крайней мере в четверть! Вот почему и мать не признала его! Вот почему его называли уродом.
— Нет ли здесь зеркала? — жалобно спросил Яша.
— Зеркала? Нет. Да тебе бы кажись лучше и не смотреться вовсе.
— Нет, мне надо, мне непременно надо посмотреться, — настаивал Яша.
— А коли надо, так убирайся от меня. Иди вон к тому цирюльнику, там и посмотрись.
Яша пошел.
— Позвольте мне у вас посмотреться в зеркало, — сказал он, входя в цирюльню.
— Сделайте одолжение, — с улыбкою сказал цирюльник, и общий хохот сидельцев раздался в лавке. — Лебединая шейка! Княжеские ручки! А нос!.. Такого другого не завидишь, хоть два века проживешь! — говорил цирюльник.
Между тем Яша подошел к зеркалу.
— Не мудрено, что ты меня не признала, матушка! — подумал он. — Не таков был твой Яша в те счастливые дни, когда ты любила его и гордилась им.
Глаза его съежились, огромный нос висел ниже подбородка; голова сидела на самых плечах и едва ворочалась; ростом же он остался как семилетний мальчик, но в плечах был широк, а выгнутая грудь и спина придавали ему еще более уродливый вид; жиденькие, тоненькие ножки едва сдерживали такое толстое туловище, а длинные сухие руки болтались по самые пятки; он дотрагивался до земли своими черными костлявыми пальцами.
Яша вспомнил то утро, когда старуха подошла к его матери, перерыв у нее все корзины. Он смеялся над ее уродливостью и за то стал теперь сам еще хуже ее.
— Ну что, налюбовались? — спрашивал цирюльник Яшу, все еще в изумлении стоявшего перед зеркалом. — Оно, конечно, трудно наглядеться на такую диковину, да ведь вам, чай, и не впервые. А вот что, брат, ты не вздумаешь ли поступить ко мне в цирюльню? Жил-бы ты на всем на готовом и покойно и весело без всякой работы, стой себе только у двери да поглядывай в нее на прохожих, а зайдет кто — ну дай на себя полюбоваться, прислужи, помоги выбрить, прими и подай, что нужно. А то видишь ли, сосед мой соперник завел у себя великана — все к нему и идут, а я остался без работы, так пусть же у меня будет карлик, может и ко мне пойдут.
Яша был глубоко оскорблен таким предложением. Быть в лавке приманкою для посетителей! Вот до чего унизила его злая старуха волшебница.
Обдумав хорошенько, Яша решился идти снова к матери и объяснить ей все, что с ним было, где он пропадал семь лет и почему так переменился.
Застав мать еще на рынке, он объяснил ей что мог, припоминая мельчайшие подробности из детства своего, желая этим доказать ей, что он в самом деле сын ее Яша. Мать в раздумье повела его к отцу.
— Смотри-ка какого я тебе гостя веду, — сказала она мужу, — он уверяет, будто сын наш Яша, и рассказал мне как семь лет тому назад его увела старуха колдунья.
— Вот как! Это он тебе все рассказал? — с сердцем вскричал сапожник. — Славно! Сначала меня расспросил, а потом и пошел да рассказал тебе. Ловко!
И схватив ремень, он стегнул им карлика так, что тот с визгом убежал и скрылся.
День-деньской прошлялся Яша по городу, и никто над ним не сжалился, не приютил и не накормил его. К вечеру он лег на церковной паперти и уснул.
Первые лучи солнца разбудили его. Опомнившись он вскочил и начал обдумывать, что ему делать и как быть? Отец с матерью отказались от своего Яши; быть цирюльной вывеской ему не хотелось: он был слишком горд, чтобы показываться за деньги; трудиться и работать желал он, но какую работу придумать по силам? Он вспомнил, что жил у старухи в поварах, и ему казалось, что он кухонное искусство знает хорошо, а потому, как только улицы стали оживляться, наш Яша, зайдя наперед в церковь и благословись на работу, пошел в люди искать счастья. Тамошний герцог был известный сластена, он выписывал себе поваров из всех пяти частей света, и Яша отправился ко двору. У ворот часовые спросили его, что ему нужно?
— Главного смотрителя над царскою кухнею, — отвечал Яша.
Над ним смеялись, трунили, однако повели к смотрителю внутренними дворами. Где они ни проходили, везде карлик обращал на себя внимание: лакеи, конюхи, скороходы, половщики — все бросали свое дело и бежали за карликом «Смотрите, смотрите! Карлика ведут! Видели карлика?» — кричали они. Народу прибывало, шум усиливался.
В дверях показался смотритель дворца, с огромною плетью в руках.
— Пресвятые небеса! Что здесь за шум! Не знаете вы, собаки, что герцог еще почивает! — закричал он, выразительно взмахнув плетью, причем порядком поплатились спины некоторых конюхов и привратников.
— Мы привели карлика, — заговорили те, — да еще какого! Посмотрите-ка, диковинный какой!
Увидав карлика, смотритель чуть было не рассмеялся, но вовремя удержался, боясь уронить достоинство свое. А потому он наперед разогнал своею плетью лишний народ, ввел карлика в комнаты, и спросил что ему нужно.
— Ты ошибся, любезный, тебе не смотрителя кухни нужно, а смотрителя дворца, т. е. меня, ты вероятно желаешь быть придворным карликом, не так ли?
— Никак нет-с, — отвечал карлик, — я могу похвалиться и смело говорю, что я отличный повар, а потому желал бы видеть самого смотрителя царской кухни и предложить ему свои услуги.
— Вольному воля! Только странный у тебя вкус: как же предпочесть должность повара должности придворного карла и шута. Тут тебя кормят отлично, хорошо одевают, живешь ты в покое и довольстве, а там… — да еще вопрос, можешь ли ты быть поваром самого герцога?
Но карлик наставал на своем, и смотритель дворца повел его к смотрителю кухни.
— Я привел вам искусного повара, сказал он, — не нужен ли он вам?
Главный смотритель царской кухни взглянул на карлика и расхохотался.
— Ты повар? — спросил он в удивлении. — Думаешь ты, что в нашей придворной кухне плиты выложены по твоему росту? Ты и на цыпочках до нее носом не достанешь. Нет, любезный, тебя на смех должно быть ко мне послали.
И он снова расхохотался, а за ним и дворецкий и вся прислуга.
Но карлик не смутился.
— Дайте мне для опыта изготовить какое-нибудь кушанье; что вам стоит, если и пропадет два, три яйца да немного варенья, вина, муки, да масла! У вас тут кажется всего довольно, не велик убыток. А вы увидите, я при вас стану готовить и ручаюсь за успех, — убеждал карлик.
Смотритель придворной кухни согласился.
— Пойдем посмотрим, что из этого будет, — сказал он дворцовому смотрителю, и оба, в сопровождении карлика, отправились разными ходами и переходами в кухню, занимавшую целое отделение дворца. В ней все было великолепно устроено: огонь горел под двадцатью плитами; тут же был водоем из чистой прозрачной воды, служивший также рыбьим садком; по стенам были мраморные и из редкого дерева шкапы с самыми необходимыми припасами, а направо и налево от кухни были десять зал: там хранились отборные припасы — все, что было редкого во всей Европе и Азии. Кухня полна была народу, кто нес ложку, кто вилку, кто сковородку, кто плошку; все суетилось, бегало; но при появлении главного смотрителя придворной кухни все словно замерли. Каждый из прислуги остался на том месте, где его застал смотритель, и все смолкло, только трещал огонь да плескала вода.
— Какой сегодня завтрак приказал себе герцог? — спросил смотритель первого повара придворных завтраков.
— Датский суп соизволил приказать герцог, с красными гамбургскими клецками, — отвечал первый повар придворных завтраков.
— Слышишь, — обратился к карлику смотритель, — слышишь-ли какое блюдо желает герцог сегодня к завтраку? Обдумай и скажи по совести, можешь ли ты исполнить такую трудную задачу? Датский суп — дело не легкое, а гамбургские клецки — и подавно; это наша тайна.
— Самое легкое блюдо, — отвечал карлик ко всеобщему удивлению. Будучи белкою, он часто готовил его, а потому и не испугался такой по видимому трудной задачи. — Для супа мне нужны такие-то и такие коренья, такая-то зелень, кабанье сало и яйца; для клецок же, — продолжал он, понизив голос, так что его слышали только смотритель да первый повар придворных завтраков, — для клецок мне нужно четыре рода различного мяса, вина, утиного сала, имбирю и зелени, называемой тогозки.
— Святые отцы! Да где ты этому научился? У какого волшебника? — вскричал повар вне себя от удивления — он все знает, все перечел до последней мелочи, даже траву прибавил, которую мы вовсе не знали! Да это должно быть хорошо! О! ты чудо-повар!
— Не ожидал я этого, — говорил смотритель царской кухни, — ну что же, давайте ему припасы, пускай готовит.
Все подали. Карлик приступил к стряпне — но тут оказалось, что он едва доставал носом до плиты; ему составили два стула, положили на них мраморную доску и, взлезши на них, он принялся готовить. Вокруг стояли повара, поварята, всякая прислуга и в удивлении глазели на ловкого повара. Изготовя, он велел поставить оба блюда на огонь, а сам стала считать: раз, два, три, четыре, пять. Досчитав до пятисот, он закричал: «Снимай!» и предложил смотрителю придворной кухни отведать кушанье.
Главный повар приказал поваренку подать золотую ложку, и сполоснув ее в водоеме, передал главному смотрителю придворной кухни.
Этот торжественно подошел к плите, зачерпнул на ложку супу, отведал его, закрыл глаза и защелкал языком.
— Отлично! — сказал он, — не хотите ли попробовать? — обратился он к смотрителю дворца. Тот поклонился, взял ложку, также отведал и пришел в неописанный восторг.
— Ваше искусство я уважаю и, верьте, глубоко ценю его, — сказал он главному повару придворных завтраков, — но такого супу и таких гамбургских клецок вы еще не делывали!
И сам повар отведал и почтительно пожал карлику руку.
— Да ты волшебник, — сказал он ему, — в самом деле твоя зелень придает особый вкус клецкам.
Тут вошел в кухню придворный лакей и потребовал герцогский завтрак. На серебряном подносе и на серебряных блюдах понесли во дворец кушанье, а смотритель дворцовой кухни, взяв карлика за руку, увел его к себе.
Не прошло пяти минут как пришел от герцога посланный за самим смотрителем. Тот нарядился в свое лучшее платье и пошел.
Герцог был очень доволен и весел, он только что доел остатки своего завтрака и утирал себе бороду.
— Да сих пор я всегда был очень доволен твоими клецками, но сегодня они были необыкновенно хороши; кто готовил? С тех пор как я сижу на троне праотцев моих, я не едал такого завтрака.
Смотритель придворной кухни рассказал, как нынче к нему явился карлик и просил место повара, и как он дал ему на пробу изготовить завтрак, прибавя, что своим искусством карлик поразил их всех. Герцог приказал карлика позвать и стал расспрашивать его кто и откуда он? Бедный Яша не мог сказать ему правды: как он был белкой и служил у старухи волшебницы, а потому отвечал кратко, что он круглый сирота, а поваренному искусству он научился у одной старухи. Герцог не расспрашивал его больше и только подивился и полюбовался на него.
— Хочешь оставаться у меня? — сказал он, — я назначу тебе жалованья пятьдесят золотых в год, праздничное платье и кроме того еще две пары штанов. Твоя обязанность будет заключаться в том, чтобы ежедневно изготовить мне завтрак и наблюдать за обедом; вообще я желаю, чтобы кухня моя была под твоим ведением. Так как каждому служащему у меня во дворце я сам даю имя, то пусть ты будешь карлик Нос.
Карлик Нос упал герцогу в ноги и благодарил его, обещаясь век свой служить ему верою и правдою. Он принялся за работу, и с тех пор, можно сказать, герцог стал другим человеком. Прежде ему случалось крутенько расправляться со своею прислугою: часто летали им в головы блюда; раз даже он бросил в лицо самому смотрителю придворной кухни непроваренную телячью ножку; она была жестконька и не понравилась герцогу, а смотритель после этого пролежал трое суток. Конечно герцог загладил свой поступок, щедро отсыпав несколько пригоршней золотых пострадавшему смотрителю; но все-таки повара не без страха подавали герцогу кушанье; с тех же пор как готовил карлик — все вдруг переменилось: прежде герцог кушал только три раза в день, теперь же, чтобы вполне наслаждаться искусством своего повара, он стал кушать пять раз в день и при всем том не находил случая не только гневаться, но даже быть недовольным чем бы то ни было, и день ото дня полнел и здоровел.
Вскоре карлик стал известен на весь город; все о нем говорили, дивились его искусству и самая знать просила у герцога позволения присылать поваров в науку к карлику Носу. За это ему щедро платили, но он не брал этих денег себе, оставляя их прочим поварам, чтобы задобрить их.
Так прожил Нос два года; жизнь его текла спокойно без всяких перемен; всем бы хорошо ему было, если бы не разлука с родителями.
Однажды он пошел по своему обычаю на базар. Важно прохаживался он взад и вперед по площади, осматривая живность и зелень. Теперь уже никто не смеялся над ним, всякий знал его и уважал в нем отменного повара. На этот раз карлик Нос пошел за гусями, он долго выбирал потому, что герцог любил самых жирных. Все торговки наперерыв добивались чести продавать придворному повару; одна только тихо сидела на самом конце рынка, грустно опустя голову на руки. Нос подошел к ней, у нее были три отличные жирные гуся; купив их вместе с клеткою, он взвалил ее на плечи и пошел домой.
Ему показалось странным, что только два гуся гоготали, а третий сидел смирно, будто вздыхая. «Надо поторопиться заколоть его, — проговорил карлик — а то пожалуй околеет, он что-то невесел». Вдруг гусь проговорил человечьим голосом.
Карлик Нос в изумлении поставил клетку наземь и посмотрел на гуся. Тот жалобно глядел на него своими умными глазами.
— Не бойся, не бойся, гусек, не трону тебя, — успокаивал его карлик, — ты птица редкая; должно быть в птичьих перьях не весь свой век жила. Ведь был же и я когда-то белкою!
— Правда твоя! — сказал гусь, и я был человеком! Я дочь великого Ветробока; имя мое Мими. Не думала я, что кончу жизнь свою постыдною смертью на герцогской кухне под поварским ножом!
— Успокойся, милая Мими, — говорил карлик, — пока я жив — никто тебя не тронет. Я устрою тебе местечко у себя в комнате, ты будешь сыта и покойна; все свободное время я буду проводить с тобою, чтобы ты не скучала, а на кухне скажу, что взял откормить гуся особым способом для герцогского стола, и при первой же возможности освобожу тебя.
Растроганный гусь благодарил карлика со слезами на глазах. Как Нос обещал, так и сделал: он отгородил уголок в своей комнате, посадил туда гуся под предлогом откормит его особым способом; приносил ему лакомых блюд и проводил с ним все свободное время. Они рассказывали друг другу свои похождения, и он узнал от Мими, что она дочь сильного волшебника Ветробока, живущего на Готландском острове. Отец ее поссорился со злою, хотя и слабейшею волшебницею; она однако перехитрила его и в отмщение оборотила дочь его в гуся. Выслушав рассказ Носа, она сказала ему: «Как дочь волшебника, я знаю некоторые заговоры и из всего, что ты мне рассказал, вижу, что ты заговорен на какую-нибудь траву. Волшебница поспорила с тобою, разбирая зелень у твоей матери; понюхав какую-то траву, ты вдруг превратился в человека, наконец иные ее речи — все это подтверждает мои догадки и если ты найдешь траву, на которую ты заговорен — то чары исчезнут и ты снова станешь прежним Яшею».
Но где было найти Носу неизвестную ему траву?
Тут прислал за Носом герцог и объявил ему, что ждет к себе важного гостя, соседнего владетельного принца, предупреждая карлика, что у этого принца отменный стол, а потому и герцог желает угостить его на славу. «Смотри же, — говорил он, — чтобы у тебя ни разу не повторялись одни и те же кушанья, от этого зависит вся судьба твоя. Требуй что тебе надо; я не пожалею ни золота, ни бриллиантов и лучше разорюсь, пусть я стану нищим, только бы достойно принять моего высокого гостя!»
Карлик выслушал. «Приказание ваше будет исполнено, — сказал он, низко кланяясь. — Если Бог поможет, заслужим милость и перед гостем вашим».
И вот карлик принялся за работу; он не щадил ни герцогской казны, ни трудов своих. Целый день стоял перед плитой в чаду и в огне, и только раздавался его голос: то и дело он покрикивал на поварят да на прислугу.
Уже две недели гостил у герцога принц и был всем очень доволен. Принцы ели по пяти раз на день, и герцог был счастлив, что угождал своему гостю. Тут вздумалось герцогу показать принцу карлика Носа.
— Каков мой повар? — спросил герцог, когда Нос вошел в комнату.
— Истинный художник! — воскликнул принц, — но скажи, любезный, — обратился он к карлику, — почему при твоем глубоком знании дела, при таком разнообразном столе, ты до сих пор не подаешь нам пирог Сюзерена.
Карлик испугался, он и не слыхивал о таком пироге, но он тотчас же спохватился:
— Я надеялся, что ваше высочество еще долго будете радовать герцога своим присутствием, и берег такое блюдо на прощанье, — сказал он.
— Должно быть ты и мне берег его на прощанье, чтобы накануне смерти меня им угостить, — засмеялся герцог, — потому что и я его никогда не едал. Нет, милый, выдумывай сделать на прощанье что-нибудь другое, а пирог подай нам завтра же.
— Приказание ваше будет исполнено, — отвечал карлик кланяясь и затем уда лился. Но невесело ему было; молча пошел он к себе в комнату и там рассказал свое горе бедной пленнице Мими.
— Утешься, — сказала она, — я выручу тебя из беды, у нас за столом часто подавали пирог этот, и я научу тебя как его готовить.
Она рассказала карлику чего и сколько класть в пирог, как его делать, и Нос тотчас же пошел сделать пробу. Он испек небольшой пирожок, дал отведать главному смотрителю придворной кухни, который расхвалил карлика за его новое искусство.
— Если тут чего и не достает, — сказала Мими, — то конечно принцы твои не узнают, где им!
На другой день карлик испек как следовало большой пирог и горячий, прямо с пылу, украсив его цветами, послал за стол. Сам же переоделся в праздничное платье и пошел в столовую. Он вошел в ту минуту, как главный дворецкий, разрезав пирог, подавал его на серебряной лопаточке высоким особам.
Герцог откусил, и вскинул глаза к небу.
— Да, это можно назвать царем пирожных! — сказал он, проглотив кусок. — А вы какого мнения? — обратился он к принцу.
Тот не сразу отвечал; он кусал по крошечке, долго ворочал во рту, разбирал, причмокивал и наконец с насмешливою улыбкою, отодвинув тарелку, сказал:
— Отлично сделано, но это не то, это не Сюзерена. Я этого ожидал.
Герцог нахмурился.
— Урод ты эдакий! — крикнул он на карлика. — И ты дерзнул мне нанести такую обиду? Это пачкотня, а не стряпня! Казнить тебя велеть!
— Ради Бога, не гневайтесь, — просил карлик, — уверяю вас, пирожное это приготовлено по всем правилам искусства.
— Ты лжешь, негодный, — вскричал герцог, толкнув карлика ногою, — стало быть не так приготовлено, принц знает, что говорит.
— Сжальтесь! — умолял карлик принца, — скажите, чем не так, чего не достает в моем пирожном?
— Если я и скажу, то это ни к чему не поведет, — сказал принц смеясь, — я еще вчера был уверен, что ты не испечешь этого пирога как следует, как печет мой повар. Тут не достает травки «чихай на здоровье», вовсе неизвестной в ваших странах, а без нее пирог безвкусен и барину твоему не едать настоящего пирога Сюзерены.
Это герцога задело за живое.
— Клянусь честью праотцев моих, — закричал он и глаза его гневно засверкали, — клянусь, что или мы завтра будем есть настоящий пирог Сюзерену, или голова этого негодяя украсит мои ворота! Ступай, даю тебе сутки сроку.
Снова пошел карлик поверять свое горе пленнице своей.
— О чем же ты плачешь? — сказала она. Я знаю все травы, все названия их и выручу тебя из беды. Теперь к счастью новолуние, именно время цвета «чихай на здоровье». Скажи только есть-ли тут по близости старые каштаны?
— Есть много, но зачем тебе их?
— А затем, что трава эта растет всегда при корне старых каштанов. Возьми меня с собою и пойдем в рощу, я разыщу тебе ее.
Карлик взял гуся на руки и собрался было в путь, как вдруг у выходной двери остановил его часовой, объявив, что получил строжайшее приказание не выпускать карлика Носа из здания дворца.
— Но ведь не запретят же мне идти в сад? — спросил карлик, — сделай милость пошли спросить главного смотрителя дворца. — И получив разрешение, карлик вышел в сад. Пройдя несколько шагов, он спустил гуся, который быстро побежал к пруду; там стояли старые тенистые каштановые деревья. Сердце замирало у бедного карлика: вся судьба его зависела от того, найдет ли Мими травку или нет. Уже смеркалось. Мими обошла все деревья, но напрасно: травки не было. Ей стало жаль бедного карлика, и она прослезилась.
Взглянув на тот берег, карлик с радостью увидал еще одно каштановое дерево.
— Может быть там будет мое счастье! — сказал он, указывая на каштан. Гусь бежал, подпрыгивая и взмахивая крыльями, карлик едва мог следовать за ним. Под большим тенистым деревом уже было совсем темно. Гусь проворно совал нос свой в длинную густую траву, вдруг захлопал крыльями, вытянул шею и, сломив стебелек, подал его карлику.
— Вот она! Вот та трава, — сказала Мими, — здесь ее много! Тебе надолго станет!
Карлик стал припоминать — что-то растение это было ему знакомо: тот же запах, тот же голубоватый цвет зелени, те же ярко-красные цветы с желтым краем — как он видел у старой колдуньи в потайном шкафчике.
— Какое счастье! — воскликнул карлик, — я узнаю траву, на которую я заговорен! Да, это она! Я нюхал именно ее, когда оборотился из белки в такого урода. Не понюхать-ли мне ее теперь?
— Нет, нет, подожди, — остановила его Мими, — тебе лучше нарвать и взять с собою; наперед собери платья, деньги и вещи свои, а потом уже понюхай.
Так они и сделали. Карлик достал свою казну — пятьдесят или шестьдесят золотых, связал вещи и затем уткнул свой длинный нос в душистую траву.
Вдруг у него затрещали кости, заходили суставы, выросла шея, выпрямились спина и грудь, вытянулись ноги, нос съежился — и стал наш Яша рослым красавцем.
— Как ты хорош! — в удивлении вскричала Мими. — Ты совсем другим стал, ничуть не похож на того урода!
Яша поблагодарил Бога за Его милость, и как он ни спешил вернуться к родителям своим, однако помнил, что всему был обязан бедной Мими, без нее он никогда бы не нашел разгадки и век свой оставался бы карликом; поэтому он предложил ей наперед отвезти ее к сильному Ветробоку, отцу ее, который вероятно сумеет с нее сиять чары.
Благополучно выбрался Яша из дворца, с гусем на руках; никто его не узнал и не остановил. Счастливо они доехали до родины Мими, где Ветробок радостно принял дочь свою и, оборотив ее снова в человека, богато наградил Яшу, спешившего вернуться к родителям своим.
На этот раз и отец и мать признали в красивом молодом человеке своего ненаглядного Яшу.
На подарки Ветробока Яша купил лавку и завел торговлю. Он не боялся труда и вскоре разбогател и стал жить счастливо.
Между тем во дворце сделалось великое смятенье: пришел час казни карлика, а он исчез. Принц утверждал, что герцог нарочно скрыл карлика, потому что не желал лишиться своего лучшего повара; говорил, что так поступать нечестно, упрекнул герцога даже в вероломстве. Тогда вспыхнула война между обоими владетельными особами, война известная под именем «Травяной войны». После нескольких битв и большого кровопролития принцы заключили мир, называвшийся «Пирожным миром», потому что на мирном торжестве принц велел своему повару испечь пирожное Сюзерену, которое герцог кушал и не мог нахвалиться.
— Бывают важные последствия от ничтожной причины. — Рассказчик окончил; стали разносить угощение.
— Весело ему жить, — говорил писатель, указывая на Али-Бану, — я готов слушать такие сказки с утра до ночи.
— Хоть мне и семьдесят семь лет, — говорил старик, а все-таки люблю послушать сказки: где бы, кто бы ни рассказывал, уж я непременно тут.
— Скажи, старик, отчего это все так любят сказки, ведь не одни дети, а и мы, взрослые люди?
Но старик не успел отвечать, в зале засуетились: другой невольник готовился рассказывать.