огенцоллерн, — в былое время славный город верхней Швабии, — стоит на высоких крутых скалах. Смелых и храбрых принцев его знали и боялись не только в околодке, но и во всей Германии. За несколько сот лет там княжил странный граф: он хоть и не притеснял народа и не беспокоил соседей, но не смотря на это его все-таки не любили. Вечно сумрачный, ворчливый, он не отвечал на поклоны и не входил в разговоры с подданными. Кроме любимых слов его: «Сам знаю! Вздор все!» других от него не слыхивали. Он сердился и ругался из-за всякой безделицы, но никогда никого не бивал. За угрюмый нрав его прозвали «Цоллернской непогодицею».
Жена его была напротив самая добрая, тихая женщина; она часто заглаживала дерзости и неприятности, которые делал ее муж; помогала бедным, навещала больных, одинаково усердно в летний жар и в зимний холод. Когда же муж встречал ее при таких посещениях, то бормотал: «Вздор все!» и проезжал мимо.
Такое грубое с нею обращение мужа нисколько не уменьшало ее любовь к нему.
Когда же у них родился сын, то она стала такой же доброй и заботливою матерью, как прежде была хорошей женой. Но граф видал сына только раз в неделю; по воскресеньям после обеда ему — приносили мальчика, он брал ребенка, бормотал что-то и затем снова отдавал его кормилице. Когда мальчик впервые сказал «папа», то кормилице граф подарил золотой, но мальчика даже не приласкал.
Когда же ему минуло три года, то граф одел его в атлас и бархат, и велел оседлать пару лучших коней своих. Сам взял на руки сына и гремя шпорами сбежал с лестницы. Жена никогда не знала куда едет муж и не спрашивала когда вернется, но на этот раз забота о сыне заставила ее спросить:
— Куда вы, граф? Зачем вы взяли Куно, я бы с ним лучше пошла погулять.
— Сам знаю! — загремел Непогодица. Подняв мальчика за ногу и посадив его на оседланную лошадь, граф привязал его платком к седлу и, взяв за уздечку лошадь, сам сел на другую.
Сначала они ехали тихо; мальчик с радости смеялся, бил в ладоши, тряс лошадь за гриву, погоняя ее, и отец радовался на него: «Молодец у меня будешь», — говорил он.
Выехав за город, они пустились рысью. Мальчик просил отца ехать потише, но тот не слушал его; тогда маленький Куно заплакал и наконец стал кричать изо всех сил.
— Сам знаю! Вздор все! — крикнул на него отец. — Молчи сейчас, а не то…
Не успел он докончить, как лошадь его зашалила, он выронил поводья, та поскакала; и лишь справясь со своею лошадью он увидал, что сына его в седле больше не было, лошадь бежала одна, обратно в город.
Как ни был суров граф, а сердце у него больно сжалось. «Она его сбросила, убила, думал он. — Но где же? Где мальчик?» Он ездил взад и вперед, искал ребенка — но его не было.
— Верно в ров слетел! — мелькнуло у него в голове, и только было он повернул лошадь в ту сторону, как услыхал детский голосок: «Папа! папа!» и увидел мальчика на руках какой-то старухи, сидевшей под деревом.
— Где ты его нашла, старая ведьма! — закричал он. — Отдай его мне сейчас!
— Погоди, дай срок, — сказала старуха. — Где я нашла его? На лошади висел, одной ножкой держался, а я в фартук его и поймала.
— Сам знаю! — сказал он в досаде. — Ну подавай его сюда, не слезать же мне с лошади.
— Наградите за то золотым, — умильно просила старуха.
— Вздор! — прикрикнул на нее граф, бросая ей в колена мелочь.
— Нет, не вздор! Мне бы нужен золотой!
— Мало чего золотой! Вся-то ты не стоишь золотого, — гневно продолжал граф. — Ну давай, что ли мальчика, а не то собаками затравлю.
— Вот как? Не стою золотого? — сказала старуха, злобно смеясь, — если так, то посмотрим какого золотого стоит твое наследство, а мелочь эта мне не нужна, — и она ловко бросила ему деньги обратно в кошелек, который граф не успел еще закрыть. Сначала он от изумления не мог сказать слова, но потом в гневе схватил ружье и уже прицелился в нее. Она же спокойно держала ребенка, подставя его под выстрел. Граф остановился; тогда она отдала ему мальчика, но при этом погрозила пальцем, прибавя: «Помни, за тобой золотой!»
С тех пор граф более не брал с собою на прогулку маленького сына. Он решил, что мальчишка дрянь, баба, что из него никогда не будет толку, прогнал его от себя и больше с ним не разговаривал.
Жена его, терпеливо переносившая все неприятности, не могла видеть такой несправедливости к сыну; ее огорчало это, она захворала, долго болела и наконец с горя умерла.
Тогда граф вовсе бросил мальчика, сдав его на руки нянюшкам, мамушкам да домашнему священнику.
Еще горьче стало мальчику, когда отец его женился на богатой девушке и когда через год у них родились двойни мальчики. Куно был вовсе забыт; ни мачеха, ни нянюшки о нем не заботились и он все свое время проводил у той самой старухи, которая спасла ему жизнь. Та ему рассказывала о его покойной матери, как ее любили бедные, сколько она им делала добра, и как мальчика ни отговаривали навешать эту старуху, которая, говорили, была колдунья, ничего не могли сделать: он любил ее больше всех на свете. В колдовство он не верил; священник учил его, что все это вздор, и ведьмы, и колдуны бывают только в сказках. Мальчик продолжал ходить к старухе и учился у нее разным лечебным травам, знал средства для больных лошадей, от укуса бешеной собаки, как прикармливать рыб и многое другое.
Маленькие братья его были в большей милости у отца, потому что они выдержали первую поездку удачнее его; они усидели в седле без плача и крику, и отец, довольный этим, ездил теперь с ними каждый день верхом. Он сам взялся учить их, но недалеко они ушли, потому что он сам был невежда, не умел даже читать и писать. Но браниться они научились славно, оба переняли говорить «вздор все, сам знаю» и междоусобным ссорам их не было конца; они дружились только в случае общего заговора против старшего брата.
Мать не обращала внимания на их ссоры: «мальчики всегда таковы», — говорила она. Отец же беспокоился о них; он боялся, что они перессорятся и передерутся из-за его наследства. Слова старухи приходили ему на ум: «посмотрим какого золотого стоит твое наследство!»
Он задумал выстроить еще два города и их завещать двоим младшим сыновьям, старший же должен был княжить в родовом своем поместье. Но злая мачеха не могла успокоиться, она до тех пор просила и приставала к мужу, пока тот не переменил своего завещания, и не отдал одному из двойней столицы. Вскоре после этого он заболел; пришел врач и объявил ему, что он скоро умрет, на что он отвечал: «сам знаю». Когда же священник стал его уговаривать покаяться в грехах и приготовиться к новой жизни, то он сказал: «Вздор все», по прежнему бранился и сердился — и так и умер.
Еще не успели его схоронить, как графиня подала завещание своему пасынку, добавив насмешливо, что сам может прочитать, если грамотен.
Куно безропотно покорился воле умершего. Со слезами простился он с родным городом своим, где родился и вырос, где лежал прах его матери, простился с своими друзьями — священником и старушкою. Как ни был хорош новый замок его, а все-таки Куно тосковал по своей родине.
Однажды графиня увидела из своего замка подъезжавшего всадника и за ним два паланкина, окруженные графскими слугами. Двойни, которым в то время было уже по восемнадцати лет, подошли к окну. «Смотрите, да это брат наш Куно!»
— Может ли быть? Должно быт он хочет почтить нас своим приглашением, видите вон паланкины, верно для меня. Не ожидала я от него такой любезности, — говорила мачеха, — пойдемте же к нему на встречу и будьте приветливы: может быть он нам сделает подарки. А я давно желала ожерелье его матери!
Они спорили о подарках и бранились до самых ворот. Куно слез с лошади и почтительно поклонился своей мачехе.
— Вот это похвально, — сказала она льстивым голосом, — что сынок не забыл нас навестить. Ну что, как живется на новоселье? Видишь, какой славный паланкин, и царице бы не стыдно в таком ехать; теперь стало дело за самой хозяйкой, пора позаботиться и о ней.
— Нет, еще рано, а одному скучно, вот я и приехал к себе гостей звать.
— Ты очень заботлив и любезен, — перебила его мачеха.
— Что делать, ведь уж он верхом не доедет, — спокойно продолжал Куно, — состарился наш священник, пусть его доживает век свой у меня; мы с ним так условились, еще когда я уезжал отсюда. Возьму также и старушку, которая спасла мне жизнь, когда меня впервые посадил на лошадь покойный батюшка. Место у меня много, пусть себе живет в покое. Сказав это, он прошел двором за домовым священником.
Графиня пожелтела от злости, а сыновья ее стали насмехаться над братом.
— Вот славно! Отлично! — говорили они. — Нашел кого взять! Священника да ведьму! Что же? Утром будет у священника брать уроки греческого языка, а после обеда с нею заговаривать да колдовать! Дурит наш милый братец!
— Просто срамит всю семью! — в негодовании говорила графиня, — все узнают, все об этом будут говорить, что сам граф повез к себе в пышном паланкине старую ведьму и поселил ее у себя в замке! Позор да и только! Так и видно, что маменькин сынок и та не умела порядочно держать себя, все бегала по разным оборванцам нищим.
Между тем Куно сходил за священником и, к великому ужасу графини, сам вел его под руку и усадил в носилки; за городом у бедной хижинки поезд снова остановился и старушку посадили в паланкин. Затем все обратно отправились в путь.
Но графиня напрасно беспокоилась: никто во всей стране не осуждал графа; напротив все хвалили его за доброе сердце, что он не забыл стариков и успокоил их. Но с братьями Куно не мог сойтись, не смотря на всю свою доброту; сколько он ни старался с ними сблизиться — все было напрасно. Зная корысть их, он уже думал задобрить их этим путем. Между тремя замками лежало озеро, бывшее во владениях старшего брата. В озере этом водилась славная рыба, и братьям было досадно, что оно попало в долю старшего брата. Куно знал, что они любили удить рыбу, и пригласил их однажды на озеро.
Все трое прискакали на берег в один и тот же час.
— Славно сошлись, — сказал младший, — я выехал из дому ровно в семь часов.
— И я также, и я, — говорили другие братья.
— Стало быть озеро как раз по середине между нами, — продолжал он, — а славное озеро!
— Да, хорошо, — приветливо проговорил Куно, — вот за тем-то я вас и созвал: мне хотелось предложить вам, чтобы оно отныне считалось нашим общим. Я тоже охотно ужу рыбу, но места довольно всем троим, мешать друг другу не будем, хоть и все разом сойдемся. Я бы рад хоть здесь с вами иногда видаться, ведь мы все же братья.
— Нет, я так не согласен, — вскричал один из братьев, — удить рыбу надо одному, иначе друг другу будем мешать, только распугаем рыб. Пусть у каждого будут свои дни — это другое дело!
— Нет, а я и на это не соглашусь, — сказал другой, — я от других не люблю принимать подарков и сам ни с кем не делюсь. Что Куно предлагает нам озеро — это очень понятно, потому что у нас на него одинаковое право — но пусть владеет им один который-нибудь. Давайте метать жребий.
— Я жребия не бросаю, — отвечал Куно, грустно глядя на братьев, — при новом разладе.
— Разумеется, как можно! — насмешливо подхватил младший, — жребий бросать грех, наш братец святой человек! Ну так вот вам другое предложение: пусть каждый из нас, ровно в полдень сядет удить рыбу и кто к вечеру наудит больше — того и будет озеро.
— Пожалуй я согласен на это, — сказал Куно, и все трое поехали за удочками и за приманками.
Куно явился первый, но он оставил братьям выбрать себе лучшие места и затем уже закинул удочку. Вся рыба шла к нему, точно желая признать в нем своего господина. Он едва успевал снимать их и насаживать приманку, которой научила его старуха. Не прошло и двух часов, как весь берег кругом него был покрыт рыбою, тогда Куно встал и пошел посмотреть на братьев: у каждого из них было по три, по четыре рыбки. Со злости они поломали, порвали лесы, побросали все в пруд и с бранью разъехались по домам.
Это оскорбило старшего брата, так что он с горя захворал и слег. Старуха знахарка поила его своими травами, и он встал благодаря ей и священнику.
Братья же, узнав о болезни его, радовались.
Они сговорились, что первый из них, кто узнает о смерти его, известит об этом другого пушечными выстрелами и в награду тот получит из братнина погреба лучшую бочку вина; для этого один из них держал там караульного, а другой обещал слуге старшего брата щедрую награду, если тот первый даст знать о смерти своего барина.
Но человек этот был более предан своему господину чем чужому; он рассказал старухе о предложении молодого графа и о том, что они по смерти брата с радости хотят стрелять из пушек. Она передала это самому графу; когда же он не поверил этому, то она предложила ему испытать их и послать своего человека с известием о его смерти. Так и сделали. Оседлали лошадь, всадник поскакал. По дороге его остановил караульный другого брата, спросив куда и зачем он едет?
— Барин мой кончается, — отвечал он грустно.
— Вот как! — вскричал тот и вспрыгнув на лошадь поскакал обратно в замок.
— Граф Куно умирает! — кричал он своему барину — и цоллернские пушки загремели. Эхо громко разносило выстрелы. Граф радовался, что он первый возвещает смерть брата своего. Но то было не эхо, а пушки брата его, в одно время узнавшего о смерти старшего графа. Сев на коня, он поскакал с радостным известием к своему двойне. Между тем тот также ехал к брату и встретясь у пруда они были удивлены и оба рассердились. Но делать было нечего — никто друг друга не опередил, теперь оставалось им миролюбиво переговорить о наследстве, как разделить поместья покойного брата. Совещаясь они подъехали к замку графа и ужаснулись, увидя в окне брата своего Куно, живым и здоровым.
— Что за вздор! Разве ты жив? — вскричал один.
— Не век же ему жить, мы все-таки свое возьмем, — утешал другой.
Куно гневно смотрел на них.
— С нынешнего дня между нами нет более ничего общего, — закричал он грозно, — вы мне не братья! Убирайтесь же, пока не загремели мои пушки, иначе как бы вам не поплатиться жизнью. Братья взапуски поскакали с горы, ругаясь всю дорогу и расстались врагами.
На другой же день Куно сделал завещание и как ни хотелось старухе узнать, в чью пользу оно было — она не узнала, а год спустя умерла не от какой другой болезни как от старости, на девяносто восьмом году жизни. Граф похоронил ее со всеми почестями, как бы родную мать свою, и скучно и одиноко ему было после нее, тем более что за нею вскоре последовал и старичок священник.
Но Куно не долго жил в таком одиночестве, он умер на двадцать восьмом году, как говорили злые языки — от отравы. Едва успел он закрыть глаза, как снова радостные выстрелы раздались в братниных замках.
— Умер же наконец, — говорил один из братьев едучи в замок покойного.
— Да, кажется что так, — отвечал другой — а если бы он, паче чаяния, вздумал опять встать и выглянуть в окно, то на этот случай у меня с собою ружье, я его угощу так, что по неволе на век замолчит.
Подъезжая к воротам замка, они увидели всадника, ехавшего по-видимому туда же. Нагнав их, он следовал за ними шаг за шагом. Они приняли его за друга покойного и, приняв жалобный вид, стали соболезновать о ранней кончине графа. Приехав в замок, братья велели себе подать лучшего вина из погреба покойника, а сами пошли в верхнюю залу по пышной лестнице. Всадник спешился и шел также за ними; когда же они уселись за стол, в ожидании угощения, незнакомец вынул из кармана золотой и, бросив его на стол, сказал:
— Вот вам все ваше наследство, делитесь как знаете.
Братья рассмеялись и, поглядывая друг на друга, в удивлении спросили его, что это значило.
Тогда незнакомец вытащил сверток пергамента с достаточным количеством печатей и прочитал завещание умершего. Сначала Куно писал как дурно при жизни его поступали с ним братья и затем кончил, что в виду этого он лишает их наследства и продает виртембергскому королю за один золотой все свое имение, исключая ожерелья матери, на которое желает чтобы была основана богадельня.
Братья неприятно удивились такому распоряжению; но нечего им было делать, идти против Виртемберга им было не под силу и вместо богатого наследства им достался один только золотой! Даже рыбное озеро они упустили! Нечего им было больше делать в чужом замке; взяв свой золотой, отправились они по домам.
Когда на другое утро мать стала их упрекать, что не сумели они удержать за собою богатого наследства, выпустили даже из рук ожерелье матери покойного, то один грубо спросил у другого:
— Ну что же мы теперь сделаем с наследством, проиграем что ли его, или пропьем?
— Лучше пропить, тогда мы оба будем в выигрыше, — отвечал другой.
— Поедем же в его владения, чтобы назло нас все видели, пусть знают, что кутим, хоть и ничего не получили.
Они условились в какой гостинице пить и поехали, там спросили цену красному вину и выпили как раз на золотой. Тогда, встав, они бросили на стол свой золотой.
— Вот вам плата, — сказал один из них.
Хозяин осмотрел монету, но не принял ее.
— Потрудитесь дать другую, — сказал он, — сегодня утром объявляли по всем улицам, что отныне виртембергский граф уничтожает эти деньги и они больше не ходят.
Братья молча взглянули друг на друга.
— Плати же, — сказал один.
— Разве у тебя нет с собою денег? — спросил другой. И кончилось тем, что они остались в гостинице в долгу.
— Что же мы теперь станем делать? — прощаясь спросил один.
— Да ничего, — отвечал другой. — Правду сказала старуха: «посмотрим какого золотого стоит наследство его!» Нам даже и золотой не достался, потому что за вино пришлось самим платить.
— Да, и скверное было вино.
— Сам знаю, — сказал один.
— Вздор все, — отвечал другой, уезжая в свой замок, недовольный людьми и собою.
— Вот вам предание о золотом. Говорят, что это быль, — сказал механик, докончив свой рассказ. — Товарищ мой слыхал это от самого содержателя соседней харчевни «Замков троих братьев».
Все одобрили рассказ механика.
— Да лучше поговорить чем в карты играть, — сказал извощик.
— Пока я слушал и я вспомнил рассказ, — сказал студент.
— Расскажите, расскажите, — просили все.
— Непременно, ведь и мне надо с вами чередоваться. Говорят, это быль; слушайте же.
Он только было хотел начать свой рассказ, как сама хозяйка подошла к ним.
— Ну, господа, пора и честь знать, — сказала она, — уж десятый час, не угодно ли ложиться, ведь завтра тоже вставать надо.
— Так ступай и спи, — сказал студент, — нам больше ничего не надо, дай только бутылку вина и отправляйся.
— Вот еще! — сказала она ворчливо, — да разве это можно? У меня народ, а я спать лягу? Как знаете, а я для вас огня жечь не стану, у меня в девять часов уж ночь, такое положение.
— Что ты, хозяйка, с ума что ли сошла? Как же ты меня неволишь спать, коли я не хочу? — горячился механик, — ведь мы не какой-нибудь народ, нас нечего бояться, ничего у тебя не унесем и без платы не уйдем.
У хозяйки засверкали глаза.
— Так это я и стану из-за всякой сволочи порядки менять? — закричала она, — очень мне нужны ваши гроши! Большего-то не видала. Говорят вам, убирайтесь отсюда.
Механик хотел было возражать, но студент остановил его знаком.
— Хозяйка велит, так пойдемте, — сказал он, — только уж дайте нам огоньку с собою.
— Ну нет, уж извините, — грубо сказала она, — эти молодцы и так дойдут, а вам — извольте вот огарочек, больше у меня во всем доме нет.
Молча взял студент зажженный огарок и пошел вперед, прочие же, забрав свои узлы и котомки, пошли за ним.
Взойдя на верх, он тихонько зазвал всех к себе в комнату и, заперши за ними дверь, сказал:
— Теперь, братцы, нет более никакого сомнения, что мы попали в разбойничью трущобу. Вы заметили как ей хотелось поскорее уложить нас? Она даже боялась, чтобы мы не оставались у себя в комнате при огне сидеть.
— Нельзя-ли нам бежать? — сказал золотовщик, — в лесу все-таки вернее чем здесь.
— И тут железная решетка в окнах, — говорил студент, раскачивая решетку и пытаясь вытащить перекладину, — стало быть нам одно средство спасенья — дверь!
— Давайте-ка я попытаюсь, — сказал извощик, — если я выберусь из дому, то приду за вами и тогда все мы убежим отсюда.
Все согласились, и извощик разувшись тихонько пошел вниз по лестнице. Товарищи его прислушивались, притаив дыхание. Он уже почти сошел, как вдруг на последних ступенях огромная собака бросилась на него, положив ему обе лапы на плеча и разинув пасть свою прямо ему в лицо. Чуть он шевельнется, она хватала его за горло, заливаясь громким лаем. Хозяйка и работники сбежались со свечами.
— Ты куда? Чего тебе нужно? — кричала хозяйка.
— Я забыл достать, кое-что из повозки, — отвечал извощик, дрожа от страха; он увидал за дверьми какие-то смуглые лица и несколько вооруженных людей.
— Мог бы подумать раньше, — ворчала хозяйка, — иди-ка ты вперед, Яков, — продолжала она, обращаясь к работнику, — да запри ворота, а ты посвети ему, — сказала она другому.
Собака снова улеглась поперек лестницы, а работник пошел с извощиком к его повозке. О побеге нечего было и думать. Подойдя к повозке, он и сам не знал, что ему оттуда взять. Вдруг он вспомнил, что у него был с собой фунт восковых свеч, он тихонько вытащил пару, сунул их в рукав и, затем взяв свой кафтан как бы для того, чтобы накрыться им — пошел назад.
Наверху он рассказал товарищам обо всем случившемся, о собаке, о спрятанных людях с ружьями, о том какие делались приготовления, чтобы его выпустить из дому, и кончил тем что сказал:
— Нет, нам не пережить этой ночи.
— Ну это, положим, еще вопрос, — сказал студент, — уж не так же глуп этот народ, чтобы перебить четверых людей из-за такой пустой добычи. Мое мнение то, что обороняться нам не надо, если кому жизнь дорога; лучше прямо им отдать, что есть. Вот уж лошади моей конечно мне не видать, а стоила она не дешево.
— Вам то хорошо говорить, — сказал извощик, — вы сегодня отдали, а завтра купили себе лошадь, а вот как у меня с собою тут пара лошадей, все мое имущество. Да как отнимут его? Тогда что?
— Что будешь делать? Ну отнимут, так отнимут! — сказал механик. — В самом деле ведь не в драку же с ними идти? Разве с ними сладишь. Нет! Я тоже лучше отдам последнее и поклянусь, что не выдам их, только бы живым отпустили.
Извощик между тем налепил на стол восковые свечи и зажег их. — Ну давайте ждать что будет, сказал он, — садитесь, да поговорим чтобы не задремать.
— Слушайте же, я буду рассказывать, — сказал студент.