не могу рассказывать вам о чужих странах, как рассказывали мои товарищи; не знаю также сказок, а расскажу вам просто похождения моего друга, что вас может быт займет.
На том самом алжирском корабле, с которого вы меня купили, был молодой невольник моих лет, резко отличавшийся от всех прочих. Грубое платье невольников не шло к нему; он редко сидел с прочими рабами, и все свободное время мы с ним проводили вместе. Его звали Альмансором и по выговору он казался египтянином. Мы много между собою говорили и однажды вздумали рассказать друг другу свои похождения. Его жизнь была гораздо замечательнее моей, а потому я и хочу вам передать ее.
Отец Альмансора был знатный вельможа в Египте. Альмансор весело провел свое детство; в роскоши и богатстве. Но при всем том он не был избалован и изнежен; отец его был умный человек и рано заботился о воспитании сына; он взял ему в наставники известного ученого, который старался в нем развить всякое доброе и хорошее чувство. Альмансору было около десяти лет, когда вспыхнула война с французами.
Отец его казался французам человеком не надежным и в виде залога они требовали с него жену его; когда же он не согласился на это, то они увели его маленького сына.
Тут шейх нахмурился, в зале поднялся общий ропот, «Какая дерзость! Как он смеет раздражать шейха? Вместо того чтобы успокаивать его, он только растравляет уж и без того больное место!» — говорили слушатели. Надсмотрщик над рабами был вне себя, он приказал невольнику замолчать. Тот в недоумении посмотрел на шейха, спросив чем он заслужил такую немилость? «Успокойтесь, друзья мои, — сказал Али-Бану, — он не знает моих страданий, он всего три дня как куплен, где ему знать все мое горе? Разве мало беды наделали в то время европейцы?
Не я один пострадал, были и другие несчастные, а кто знает, может быть этот самый Альмансор… но продолжай, продолжай, я хочу слушать».
Рассказчик поклонился и снова начал речь.
— Итак мальчика отвели во французский лагерь и там оставили. Ему не дурно было жить, потому что сам начальник призывал его к себе, говорил с ним через переводчика и заботился, чтобы мальчика хорошо кормили, поили и одевали. Но не смотря на все это Альмансор скучал и рвался домой. Он тосковал по отце и матери, плакал целыми днями, но слезы его никого не тронули. Войско кочевало с места на место, Альмансора обнадеживали, что его отвезут к отцу, что держат его только временно в виде залога; но время шло, а Альмансор все-таки не видел своего отца.
Вдруг в лагере поднялась тревога. Заговорили об отступлении, о нагрузке кораблей. Мальчик слышал это и радовался: наступало время его свободы, думал он. Войско пошло в пут и стало подвигаться к берегу моря; показались корабли. Наконец началась нагрузка; долго ждал Альмансор, когда все кончится и его наконец отпустят. Ночь наступила, и мальчик задремал, когда же он проснулся, то лежал в какой-то крошечной незнакомой комнатке. Он встал и хотел идти, но все под ним качалось, он едва держался на ногах. Добравшись по стене до двери, он вышел из комнаты поднялся по лестнице и — о ужас! — кругом него была лишь вода и небо! Он был на корабле! Его обманули, увезли от отца, от матери! Он стал плакать и хотел броситься за борт, но французы удержали его, сказав, что если он будет умно себя вести и слушаться, то его скоро отвезут к отцу, а иначе он навсегда останется у них.
Но они не сдержали слова. Долго плыло судно и наконец пристало к берегам Франции. Между тем Альмансор уже научился несколько понимать их язык, что ему пришлось очень кстати там, где никто не знал его языка. Долго длилось их путешествие по Франции, где, в каждом городе, сбегались толпы любопытных смотреть на Альмансора, которого выдавали за сына короля египетского; говорили, будто он послан во Францию для воспитания и обучения. Так обманывали народ, говоря ему, что вернулись из Египта победителями и будто бы в тесной дружбе с королем. После долгого пути, они прибыли в большой город, где Альмансор был поручен и отдан на воспитание какому-то врачу. Тот стал учить мальчика всем европейским приличиям и обычаям; начал с того, что одел его в узкое и неловкое платье далеко не такое красивое как египетское, потом запретил ему кланяться скрестя руки, а вместо того приказывал одной рукой снимать с головы огромную пуховую шляпу, как там носят, а другую прижать к себе и шаркнуть ногой. Он не смел более сидеть поджав ноги, а должен был по тамошнему обычаю взлезть на высокий стул и спустить ноги вниз. С кушаньем было также большое затруднение: всякий кусок надо было наперед насадить на железную вилку и потом с нее уже в рот.
Врач этот был строгий человек. Если Альмансору случалось забывшись сказать свое родное приветствие «Salem aleicum», то он ударял его палкою, приказывая сказать вместо того: «Votre serviteur». Альмансор не смел вовсе говорить на своем языке, а только по-французски; пожалуй он вовсе позабыл бы родной язык, если бы не один ученый, живший в том же городе.
Это был человек уже пожилой, но знавший многие восточные языки: арабский, персидский, китайский и другие. Он слыл за редко ученого человека и ему платили большие деньги за уроки. Вот он-то призывал к себе несколько раз в неделю маленького Альмансора и угощал его дорогими и редкими блюдами. Мальчику казалось, будто он снова дома. Старик велел даже сшить ему платье как носят вельможи египетские и каждый раз как Альмансор к нему приходил — он наперед одевал его в его родное платье и затем отправлялся в «Малую Аравию», как называлась одна из его комнат.
Комната эта была вся уставлена цветами, пальмами, бамбуками, кедрами; весь пол был покрыт персидскими коврами, по стенам лежали подушки, на которые садился профессор; но не было ни стула, ни стола. Здесь сам профессор был другим человеком; он надевал на голову турецкую шаль как чалму, подвязывал длинную седую бороду, надевал шелковый халат, широкие турецкие шаровары, желтые туфли и не смотря на то, что был самый миролюбивый человек, подвязывал саблю и затыкал за пояс кинжал, украшенный поддельными драгоценными камнями, курил длинную двухаршинную трубку, и лакеи, одетые в восточные платья, прислуживали ему, у некоторых были даже вычернены лица и руки.
Сначала все это казалось Альмансору очень дико. У доктора он не смел слова сказать на своем языке, здесь же французский язык был вовсе изгнан. Входя в комнату, мальчик должен был скрестя руки поклониться по восточному и проговорить свое приветствие. Тогда профессор важно кивал ему головою и указывал место возле себя. Затем у них начинался разговор. Профессор болтал на всех языках, на персидском, китайском, арабском, мешая одно с другим, и это называлось ученой беседой на восточных языках. Возле него стоял лакей, изображавший по таким дням невольника, держа в руках огромный словарь, и как только профессор запинался, раб его подавал ему словарь; отыскав слово, ученый бойко продолжал. Прислужники разносили восточное угощение в восточной посуде. Когда же Альмансор хотел потешить старика, то говорил, что у него точно как на востоке. Мальчик хорошо читал по-персидски, и профессор часто заставлял его читать вслух, со вниманием слушал его, учась выговору. Это было единственным удовольствием бедного мальчика; профессор не отпускал его без подарков, которых он не видывал у своего строгого врача.
Так прошло много лет, все это время Альмансор жил в столице Франции, и уже не так скучал по своей родине; ему было пятнадцать лет, когда следующий случай изменил судьбу его.
В то время французы избрали себе в короли своего полководца; это был тот самый генерал, который принимал участие в Альмансоре, будучи в Египте. Альмансор слышал об этом, видел все торжества, но не знал, что это был именно его знакомец, бывший в то время еще очень молодым человеком.
Однажды, идя по мосту, Альмансор увидал своего старого знакомца, в простой солдатской шинели; прислонясь к перилам, он смотрел в воду. Альмансор не знал его имени, но решился подойти и заговорить с ним. Поклонясь ему по восточному, он проговорил свое родное приветствие. Тот оглянулся, окинул его своим быстрым взглядом и задумался, как бы припоминая что-то. — Может ли быть! — воскликнул он вдруг, — Альмансор! Какими ты судьбами? Что поделывает твой отец?
Тут Алмансор более не выдержал и горько заплакал.
— Стало быть ты не знаешь, что эти скоты со мною сделали? Ты не знаешь, что я с тех пор более не видал ни отца, ни родины моей!
Воин нахмурился.
— Быть не может, чтобы тебя увезли в то время.
— Да, я здесь с тех самых пор, как вы ушли из Египта. Один из генералов ваших отдал меня какому-то злому врачу и платит за меня деньги, но тот колотит меня и голодом морит. У меня к тебе будет просьба, — продолжал он доверчиво, — помоги мне в моем горе.
Собеседник его улыбнулся и спросил чем он может ему помочь.
— Видишь в чем дело, — начал Альмансор, — просить у тебя я ничего не стану, ты сам человек небогатый, на тебе все та же шинель и шляпа, что были тогда, видно дела твои не поправляются; но вы выбрали себе нового султана, и может быть ты знаешь кого-нибудь из его приближенных?
— Ну? Что же дальше?
— Попроси ты их, чтобы замолвили за меня словечко султану, выпросили бы мне свободу и отпустили бы меня на родину. Но тогда мне понадобятся и деньги на дорогу; только дай мне слово, что ты никому об этом слова не скажешь. Беда моя, если узнает доктор или арабский профессор!
— Кто это арабский профессор?
— Есть тут такой странный человек; да о нём после, в другой раз я тебе расскажу о нем. Дело в том, что если они узнают, то ни за что меня отсюда не выпустят. Ну так что же, поговоришь ты, попросишь за меня?
— Пойдем со мною, быть может я тебе сейчас же устрою дело.
— Сейчас? — с испугом переспросил Альмансор, — нет, теперь я не могу, меня прибьет доктор, мне надо спешить домой.
— Что у тебя в корзинке? — спросил тот удерживая Альмансора. Мальчик покраснел, сначала не хотел показать, но потом решился.
— Вот видишь, я должен служить этому противному врачу как последний раб! Из — за его скупости мне приходится бегать каждый день по несколько верст, чтобы ему купить горсточку салату, скверную селедку да комочек масла, которые будто бы дешевле на дальнем рынке чем там возле нас. Если бы мой отец знал это!
— Ну, не беспокойся, брось своего доктора, и пойдем со мною, не бойся, тебе не достанется, если он и будет сегодня без салата и селедки.
Как ни боялся Альмансор своего врача, но не мог устоять против приглашения знакомца и, когда тот взял его за руку, то с корзинкой на руке молча последовал за ним. Так прошли они несколько улиц, и странным казалось Альмансору, что весь народ на них смотрит, каждый сторонится и останавливается перед ними. Он заметил это своему спутнику, но тот молча улыбнулся.
Подойдя к великолепному замку, они остановились.
— Здесь ты живешь? — спросил Альмансор.
— Да, в этом доме. Пойдем, я тебя сведу к жене.
— Неплохой у тебя дом! Должно быть у тебя даровое помещение от султана?
— Да, пожалованное государем, — отвечал спутник вводя Альмансора, во дворец. Они поднялись по широкой красивой лестнице и вошли в огромную залу. Там проводник Альмансора велел ему оставить корзинку и затем ввел его в великолепно убранную комнату; на диване сидела женщина. Вошедший заговорил с нею на каком-то непонятном языке; затем оба рассмеялись и женщина, обратясь к Альмансору, заговорила с ним по французски, расспрашивая его о Египте.
— Знаешь что? — сказал наконец хозяин, — лучше всего я тебя сейчас же отведу к государю.
Альмансор испугался, но мысль быть освобожденным и вернуться на родину придала ему силы.
— Хорошо, пойдем, — сказал он, — сам Аллах помогает несчастным! Но ты меня поучи, что мне делать, как кланяться вашему государю? В землю что ли?
При этом вопросе оба засмеялись и уверили Альмансора, что это лишнее.
— А страшен он? — продолжал допрашивать Альмансор, — какие у него глаза? С бородой он?
Собеседник Альмансора снова рассмеялся.
— Нет, я тебе лучше ничего не скажу, ты сам его узнаешь. Помни только, когда мы войдем в комнату, то все будут с непокрытыми головами, кроме одного: сам государь будет в шляпе.
Сказав это, он взял за руку Альмансора и пошел с ним в приемную залу государя. Чем ближе они подходили, тем сильнее билось у мальчика сердце, дрожали колена и он едва устоял на ногах, когда придворный лакей отворил им дверь. В комнате стояло человек тридцать, все в шитых мундирах, в лентах и звездах по французскому обычаю. Все они стояли с непокрытыми головами, и Альмансор стал уже осматриваться где же государь? Но по-видимому его в комнате не было. Вдруг он взглянул на своего провожатого, — он был в шляпе!
Долго глядел на него в удивлении Альмансор не говоря ни слова. Затем сняв шляпу, сказал:
— На сколько я знаю, не я государь французов, а потому я могу снять шляпу; но ты не снимаешь — неужели же ты сам государь?
— Да, я, — отвечал тот, — но я все тот же друг твой и прошу тебя не сердись за то, что ты попал сюда, это случилось второпях в суматохе; даю тебе слово, что с первым же кораблем ты обратно поедешь на свою родину. Иди теперь к моей жене и потешь ее своими рассказами об арабском профессоре и о чем еще вздумаешь. Салат и селедку я отошлю твоему доктору, ты же оставайся у меня во дворце до своего отъезда.
Альмансор упал на колена, целовал у государя руку и просил у него прощения, за то что не узнал его, потому что он вовсе не похож на государя, оправдывался мальчик.
— Ты прав, у меня на лбу этого не написано, но я ведь и царствую всего несколько дней, — с улыбкою сказал государь.
С этого дня зажил Альмансор счастливо и спокойно. Он навещал арабского профессора, но доктора больше не видал. Так прошло несколько недель, тогда государь снова призвал Альмансора и сказал ему, что судно готово и отправляется в Египет. В несколько дней собрался Альмансор и богато одаренный государем весело отправился на родину.
Но Аллаху угодно было испытывать его в несчастиях; он не допустил его видеть родные берега. Другой европейский народ воевал в то время на море с французами. Англичане взяли в плен судно, на котором находился Альмансор. Всю команду и его в том числе пересадили на меньшее судно, которое последовало за прочими.
Но море не более обеспечивает от неприятеля как суша, и там, как в степи на караван, нападают разбойники. Тунисский капер напал на небольшое судно, оторванное бурею от прочих, людей повезли как невольников продавать в Алжир.
Альмансору было не так тяжело как прочим, потому что он был правоверный, не христианин как другие, но и для него теперь пропала надежда вернуться на родину, свидеться с отцом. Там прожил он шесть лет у богатого барина; занимался его садом и поливал цветы. Тогда умер его господин без прямых наследников. Все его состояние разделилось и раздробилось на несколько частей, и Альмансор попал в руки торговца невольниками, который в то время снаряжал судно для выгодной распродажи их. Случилось так, что и я был рабом того купца и ехал на одном корабле с Альмансором. Там мы с ним познакомились и он рассказал мне свою жизнь. Когда же мы остановились у пристани, то мне довелось быть свидетелем дивного промысла Аллаха. То были берега его родины, и нас повели на рынок того самого города, где родился Альмансор, где жил его отец и откуда был похищен французами! А в довершение всего — сам отец купил своего сына как раба!
Во время рассказа шейх Али-Бану сидел в глубоком раздумье; видно было, что он увлекался рассказом и вдруг при конце как будто разочаровался чем-то.
— Ему теперь двадцать один год, говоришь ты? — начал он спрашивать.
— Да, он моих лет, ему двадцать второй год.
— А в каком городе жил он? Где родился? — продолжал Али-Бану.
— Если не ошибаюсь, в Александрии.
— Александрия! Стало быть это верно, я не ошибся, это сын мой! Где же он? Где он теперь? Не называл ли он иногда себя Кайрамом? Каков он? Темно-русый с карими глазами?
— Да, я слыхал от него и это имя.
— Аллах! Аллах всемогущий! Как же ты говоришь, будто его купил сам отец его? Верно ли это? В таком случае он не сын мой.
— Да, он сам сказал мне: «благодарю Аллаха за его великие милости, после таких долгих страданий я снова очутился в своем родном городе! Не долго сидел я на рынке, как увидал почтенного старца, приближавшегося к нам. О чудо! О милость великого Пророка! То был сам отец мой!» Этот старик купил Альмансора, который уходя шепнул мне: «Теперь я снова увижу счастье и радость, я иду к отцу моему!»
— Стало быть это не мой сын, не Кайрам! — с грустью сказал шейх.
Тут рассказчик не мог долее удержаться: слезы радости полились из глаз его, он бросился шейху в ноги и взволнованным голосом проговорил:
— Нет, это он, сын твой, Кайрам Альмансор, ты сам его купил.
— Аллах! Аллах! О чудо! О великое чудо! — заговорили гости теснясь ближе. Шейх молча стоял, глядя на прекрасное лицо юноши.
— Друг мой Мустафа, посмотри он ли это, сын ли это мой, похож ли он на мать свою? Я не вижу из-за слез.
Мустафа долго, пристально смотрел на невольника, наконец, положив руку на голову его, спросил:
— Кайрам, какое изречение я тебе сказал, когда тебя уводили в плен французы?
— Чистая совесть и любовь к Аллаху вот два друга, с которыми и в несчастий нет одиночества, — сказал Кайрам Альмансор, поднося к губам руку наставника своего. Старик поднял глаза к небу и, обняв юношу, проговорил:
— Да, это он! Бери его, счастливый отец, и утешься в печали своей!
Шейх был вне себя от радости, он не мог налюбоваться на сына своего, всматривался в черты его, признавал своего потерянного Кайрама. Все друзья и знакомые разделяли радость его, и с того дня дом шейха снова наполнился весельем, как в былые счастливые дни. В тот день шейх богато одарил друзей своих на память такого радостного события. Четверых молодых людей он представил сыну своему, с которыми Кайрам должен веселиться и заниматься.
— И за все это мы благодарны ему, нашему доброму старичку, — говорили они, поздно вечером расходясь по домам. — Кто бы мог подумать чем это все кончится? Кто бы поверил этому в тот день, как мы, стоя тут, осуждали шейха?
— Хорошо что мы разговорились с Мустафою, а ведь могли бы и не слушать его: кто же его знает, кто он, на вид точно нищий, оборванный.
— Какое счастье! Я могу не только читать все книги шейха, но и покупать на его счет какие захочу! — говорил писатель.
— А я могу давать обеды и затевать всякие увеселения! — говорил другой.
— А я слушать пение, музыку, хоть каждый вечер заставлять его невольников плясать передо мною.
— Нет, самый счастливый я! — в восторге говорил художник. — Я был беден и не мог шагу сделать отсюда, теперь же я еду куда хочу!
Итак все, счастливые и довольные, разошлись по домам.
