Предисловие

«Егорка» — это книжка про забавного медвежонка, про его необыкновенные похождения, про то, как довелось ему пожить среди людей. Чего только не случалось с этим медвежонком! Побывал он в море, и под водой, и в воздухе. Два раза он тонул, раз с самолёта чуть не свалился… И так интересно описаны все эти приключения, что читаешь книгу — и всё время хочется поскорее узнать: а что дальше будет, а как на этот раз выкрутится медвежонок из беды?

И всё-таки самое интересное в книжке не это. Самое интересное в ней то, что, читая «Егорку», ты вместе с ним попадёшь на линкор — огромный боевой корабль советского военного флота. Это не сегодняшний корабль. Корабли, на каких плавал Егорка, давно отслужили свой век. Многое изменилось с тех пор, но самое главное, самое важное на советских военных кораблях и сегодня осталось таким, каким было в то далёкое уже время.

Так же старательно изучают советские моряки свою могучую боевую технику, так же смело ведут свои корабли навстречу опасностям, так же готовы двойным ударом ответить на удар врага, если враг задумает напасть на нас с моря. Так же дружно живут сегодняшние матросы и офицеры нашего флота, так же упорно трудятся и так же весело отдыхают.

Ты многое узнаешь о кораблях и о людях нашего флота. Вместе с Егоркой ты побываешь в машинном отсеке, и на сигнальном мостике, и в орудийной башне. Потом, опять же вместе с медвежонком, переберёшься на быстроходный эскадренный миноносец, узнаешь, как наши моряки в бою и на учении самоходными минами — торпедами — метко поражают цели. С эсминца ты попадёшь на подводную лодку и даже в подводном плавании побываешь вместе с Егоркой, потом окажешься на военном гидросамолёте, на пограничном катере…

Так, незаметно, словно опытный провожатый, маленький смешной медвежонок проведёт тебя по самым интересным кораблям Военно-Морского флота. Он познакомит тебя с матросами и офицерами — смелыми, весёлыми, добрыми людьми. Ты увидишь, как они живут, как днём и ночью, в бурю и в тихую погоду несут свою вахту, охраняя морские границы нашей Родины. Ты узнаешь, как они трудятся, как учатся, как отдыхают…

Вот это-то и есть самое интересное и самое главное в книжке. Про забавных медведей написано много разных рассказов. Кому очень захочется, тот и на живого медведя может посмотреть в зоопарке. На боевом корабле побывать — это не в зоопарк сходить. Это не всякому доведётся. А тот, кто прочитает книжку «Егорка», тот хоть и не на самом деле, а всё равно как будто побывает на боевых кораблях. Уж очень здорово всё тут описано — читаешь, и кажется, будто своими глазами видишь и корабли, и пушки, и море, и людей… Читаешь и удивляешься: откуда писатель Пётр Гаврилов так хорошо всё знает о нашем флоте? Читаешь и завидуешь немножко писателю, который не раз, наверно, желанным гостем приходил на боевые корабли, подолгу беседовал с матросами и к командирам в каюты заходил, как старый друг. Иначе откуда бы писателю так знать корабли и моряков?

Нет, не гостем на кораблях был Пётр Павлович Гаврилов. В 1921 году по комсомольскому призыву пришёл он на флот служить матросом. В то время у него ещё и усов не было, но зато был уже за плечами трёхлетний боевой путь в рядах Красной Армии. Шестнадцатилетним пареньком принял Петя Гаврилов присягу на верность трудовому народу и до последнего дня жизни остался верным солдатом Родины и партии.

Во флоте Пётр Гаврилов окончил школу подводного плавания и стал рулевым-подводником. Не раз вместе со своими боевыми товарищами он спускался в тёмную глубину моря и там своими руками водил подводные корабли по дорогам, проложенным командирами. И товарищи знали: если Петя Гаврилов на руле, значит, можно спокойно работать, можно отдыхать, спать без тревоги — у Пети рука не дрогнет, глаз не обманет. Что бы ни случилось, с курса он не собьётся.

Сейчас у нас могучий военный флот. А в то время маловато было боеспособных кораблей у молодой Советской страны. Особенно не хватало военных кораблей в Тихом океане, на Дальнем Востоке. И вот в 1924 году морское командование решило перегнать крейсер «Воровский» из Кронштадта во Владивосток.

Поход предстоял долгий и трудный. Лучших моряков отбирали для этого плавания — самых смелых, самых надёжных. Вот так и случилось, что старшим рулевым на крейсер назначили молодого краснофлотца Петра Гаврилова.

Долго длилось это трудное плавание. «Воровский» кругом обошёл всю Европу, побывал на Цейлоне, в Индии, в Китае… Много интересного повидал в этом трудном походе молодой краснофлотец, и, когда отслужил свою службу на флоте, он решил рассказать ребятам о том, что видел в боях и в походах.

Вот так и сделался писателем Пётр Павлович Гаврилов. Он много писал для детей. И, о чём бы он ни писал, он всегда вспоминал тесные корабельные отсеки, высокие мачты, боевые флаги, могучие залпы корабельных пушек, солёные волны безбрежных морей и надёжных товарищей — краснофлотцев, в дружной семье которых он вырос и прожил столько лет.

Потому и книги, которые написал Пётр Гаврилов, почти все про море, про моряков, про славный советский Военно-Морской флот.

Больше тридцати лет читают ребята морские рассказы Петра Гаврилова. Тысячи его читателей давно сами стали матросами и командирами советского флота…

Вот и ты прочитаешь эту книжку, и она заронит в твою душу мечту о широком море, о далёких морских походах, о солёном морском ветре…

И, может, лет этак через пятнадцать, стоя на палубе корабля, в далёком походе вспомнишь ты косолапого медвежонка Егорку, улыбнёшься и добрым словом помянешь писателя-моряка Петра Павловича Гаврилова, сумевшего поделиться с тобой своей крепкой любовью к морю.

А. Некрасов

Однажды летом

Это было летом, в полдень. Знойно припекало солнце. Не только в открытом поле, но и в дремучем лесу нечем было дышать.

Сосны стояли неподвижно и прямо, словно часовые, которых забыли сменить. По их горячим шершавым стволам не переставая стекала тёплая пахучая смола, играя на солнце бриллиантовыми ожерельями.

В лесу душно и сладко пахло прошлогодними листьями, смолой, цветами и ягодами.

Алые головки земляники в зелёных шапочках, опираясь слабыми своими листочками на травку, как будто говорили:

«Пусть уж нас съест кто-нибудь, чем такая жара!»

У белок беспомощно повисли их пышные и цепкие хвосты. Самая весёлая из них задумала было перепрыгнуть на другую ель, сорвалась на самую нижнюю ветку да там и застыла, сонно мигая чёрными глазками.

Жарко, ох как жарко было в лесу! Не куковала даже и болтливая кукушка. Даже холодная змея замерла на полянке и не хотела ползти в свою скользкую нору. Мимо её жадной пасти проскакал лягушонок. Змея и глазом не повела на вкусного прыгуна. Лень, жарко…

Не мог скакать дальше и лягушонок. Он положил свою растопыренную лапку на ягодку земляники и стал неподвижен и невидим в траве, как упавший с дуба листок. Только лишь под горлышком у лягушонка билась серебряная горошинка.

Не перестанет солнце палить ещё с полчаса — и заснёт дремучий лес, накрывшись сосновыми шапками, как в сказке в один миг засыпает заколдованный богатырь.

Вдруг ветер дохнул на деревья. По лесу как будто пробежали мурашки.

Белки тревожно зацокали и, как мячики на резинке, прыгнули на самые верхушки елей.

Зашипела и, мелькнув серой молнией, пропала в траве змея. Лягушонок со страху перемахнул через кустик земляники и пошёл скакать без передышки, сам не зная куда.

Под чьими-то неторопливыми лапами валежник трещал всё ближе и ближе.

«Кто тут? Кто тут? Кто тут?» — испуганно спросила кукушка и вдруг конфузливо смолкла.

В самом деле, кого все испугались?

На полянку выбежал медвежонок. Ростом он оказался не больше валенка.

Белки в досаде на то, что их напугал такой рыжий малыш, цокали не переставая. На полянку полетели шишки.

Но медвежонок даже головы не поднял на трусих. Он стоял посреди полянки на задних лапах, часто-часто работал носишком, похожим на чёрную пуговку с двумя дырками.

Подуй, подуй, ветерок! Укажи родную сторонку!

Остроносая пичужка — ножки у неё были тонкие, как булавки, а хвостик смешно трясся — нагнула зелёную головку и спросила:

«Чьи вы? Чьи вы?»

Глупая, надоедливая пичужка! Чем чирикать понапрасну, полетела бы вперёд и показала, где остались мать-медведица и старший брат.

«Чьи вы? Чьи вы?»

Медвежонок махнул лапой и сердито заурчал. Пичужка фыркнула крылышками и пропала в лесу, как будто выстрелили из рогатки живым зелёным камешком.

Медвежонок вздохнул и, повизгивая, ещё старательнее задвигал носом.

И страшно ему, маленькому, было тут, далеко от матери, и есть хотелось так, что в животе щекотало и кусалось.

А тёплый ветер, как назло, то смолой пахнёт, то цветами, а это уж такая гадость, что их даже и есть нельзя.

Муравьёв бы сейчас пососать! Что на свете может быть вкуснее муравьев? Ничего! Это все медведи скажут.

Медвежонок ещё выше задрал носишко и задвигал им.

В это время большой чёрный жук летел по своему жучьему делу. Он очень торопился, и медвежаткин нос попался жуку по пути совсем некстати. Жук засипел от злости и вцепился в чёрную пуговку.

Медвежонок взвизгнул и подскочил от земли на полметра. Потом завертелся волчком и пошёл кувыркаться через голову, как будто был клоуном в цирке.

Ничего не понимая, лес смотрел на прыжки медвежонка и посмеивался в зелёную бороду елей. Белки — те от радости запрыгали так, что чуть-чуть не свалились наземь. Кукушка куковала без конца.

А медвежонок разбежался и со всего хода ударил носом в старый пень. Поднялась лёгкая пыльца, и на землю упал чёрный жук. Вернее, то, что осталось от жука. А остались одни лёгкие крылышки, да и те никогда уж не полетят…

Жук был наказан, но в носу продолжало щипать. От этого стало вдвое и страшней и голодней.

И тут чуть было не погиб лягушонок. Не разбирая, куда скачет, он налетел на медвежонка.

Громадная мохнатая лапа подняла лягушонка, как тому со страху показалось, выше сосен. Мрачные глаза громадного зверя уставились на лягушонка, выискивая, с какого боку он вкусней. Оказалось — ни с какого.

От толчка лапы лягушонок отлетел метра на три, шлёпнулся на спину, но тут же перевернулся и задал стрекача.

Дошла очередь и до кустиков земляники. Зверюга слопал ягодки вместе с зелёными листочками. Потом он важно огляделся по сторонам, словно спрашивал:

«Теперь знаете, кто у вас тут хозяин?»

Послышался треск валежника, сердитое урчанье, и всё опять стихло.

И лес опять задремал…

А медвежонок долго шёл, сам не зная куда. Теперь-то уж наверняка мать-медведица рассердится не на шутку.

Вдруг в ноздри медвежонка так и ударил кислый, самый аппетитный на земле запах. Так и есть — муравейник!

Он стоял выше пня и шевелился и шелестел тысячами жирных муравьев. Муравьи, бегая туда-сюда, сердито шевелили усами.

Ну разве это не вкусно?

Боль в носу у медвежонка сразу прошла. Забылись и мать-медведица и сердитый старший брат.

Когда муравьи увидели над своим муравейником страшную беду, было уже поздно…

Не ешьте муравьёв!

В самой глуши леса, где трудно было продраться сквозь чащу зарослей и упавшие деревья, жили только одни звери. Теперь люди решили построить здесь медеплавильный комбинат.

Расчищая место для строительства, люди валили столетние деревья, подрывали громадные пни. Гулкое эхо взрывов, крики, пыхтенье машин и автомобильные гудки докатывались до самых далёких уголков дремучего леса. Всю ночь, пугая зверей, дрожало над лесом зелёное зарево ярких огней строительства.

Звери убегали в глубь леса, как от лесного пожара. Они были так напуганы, что на время забыли о своей вечной вражде.

Кровожадная рысь, поджав короткий хвост, держалась ближе к оленям. Медведи равнодушно пробегали мимо пчелиных ульев. Рядом с угрюмым волком, прижав уши, через кочки и пни скакал косой заяц.

Лиса даже не оглядывалась на тетеревов и на иную дичь, хотя уставшую птицу можно было достать лапой с каждого куста.

Ломая ветки и перья, слепо шарахались в чащу совы. От их диких криков в лесу становилось ещё тоскливей…

Повела и мать-медведица своих медвежат на новые места. Старший бежал сам, младшего пришлось нести. Медведица, не больно, но крепко ухватив меньшого за загривок зубами, несла его, хмурясь на всех.

Первую ночь на новом месте провели плохо. Медведица тревожно нюхала воздух, ворчала то сердито, то жалобно, шерсть на её спине так и ходила волнами.

Под утро она собралась куда-то и строго-настрого приказала старшему брату следить за младшим. Уходя, она оглянулась и, жалобно урча, поглядела на меньшого, как будто чуяла, что видит его в последний раз.

Медвежата терпеливо дожидались матери. Они возились сначала до того, что запыхались и сидели, широко открыв пасти, как грачи в жару. Потом начали гоняться друг за другом. Потом, сам не зная как, младший очутился далеко от берлоги, один, и неизвестно, что с ним произошло бы, если бы не муравьи.

Запуская по очереди обе лапы в муравейник, медвежонок громко чавкал и аппетитно вздыхал. Работяга дятел перестал стукать в кору старого ясеня.

«Такая жадность к добру не приведёт!» — подумал дятел и отлетел подальше.

Носом вверх

Трое комсомольцев-геологов возвращались с дальней разведки в отличном настроении. Они говорили об удачной разведке и о завтрашней поездке на флот, на подшефный корабль «Маршал».

— Всё хорошо, ребята… одно плохо, — сказала Соня, — «Маршал» — корабль необыкновенный, а подарки мы ему везём самые обыкновенные!

— Что ты, что ты! — замахал руками длинный и близорукий Миша Скоков и принялся считать на пальцах. — Пять патефонов. Сто пластинок. Два новейших радиоприёмника. Десять фотоаппаратов.

— Ты, Миша, всё на штуки считаешь, словно продаёшь…

— А макет будущего комбината? — значительно перебил Соню хмурый Сеня Доцюк. Он подкинул винтовку на плече, как будто грозил пальнуть из неё во всякого, кто скажет, что макет плох.

— Вот разве макет, — согласилась Соня, — а остальное всё обыкновенное.

Ребята наперебой принялись спорить с Соней и всё спрашивали её:

— Что же ты предлагаешь? Ну что?

Соня не отвечала и оглядывалась кругом.

Из лесу взглянул на Соню и дружески подмигнул ей жёлтый тугой кувшинчик. Из-под ажурного и лёгкого папоротника улыбнулась нежная фиалка, Иван-да-марья согласно кивнул лёгкой головкой.

— «Что, что»! Да вот я морякам цветов соберу…

И Соня побежала в чащу. Сначала она слышала голоса и смех ребят, потом всё стихло. Лишь ветер шумел наверху в соснах да тихонько, как стёклышко о стёклышко, звенела синичка.

«Я знаю, кому отдать цветы на корабле, — сама с собой разговаривала Соня, — Я отдам их командиру корабля и расскажу ему, что за красавец наш лес. Расскажу ему о звериных тропках, о пахучих ягодах, о птицах и об их песнях. Сколько птиц в лесу, столько у них и песен. Расскажу, какие сказки нашёптывает ветер деревьям и цветам. И как смеётся лес после дождя проливного, как играет каждой каплей на каждой ветке».

— Правду я говорю? — вслух спросила Соня.

«Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!» — согласилась кукушка.

Соня шла всё дальше. Огромный букет был в её загорелых руках. Пора было возвращаться…

Вдруг чьё-то странное чавканье остановило девушку. Соня осторожно раздвинула кусты. Около муравейника сидел и чавкал медвежонок.

Под неосторожной ногой Сони хрупнула ветка. Девушка затаила дыхание. Нет, не слышал косолапый! Тогда Соня сняла с головы голубой платок, повесила его на сучок берёзы и стала отступать на цыпочках. Потом она побежала. Кусты больно хлестали её по ногам, можжевельник рвал платье, но ей было всё равно.

Вот послышались голоса ребят. Соня подбежала к ним, еле переводя дух:

— Ребята… тише, тише! Я подарок нашла для «Маршала»! Он муравьев ест. Скорей, ребята, скорей!

Стараясь не шуметь, комсомольцы стали пробираться к берёзе. Вот и она, а на ней лёгкий ветер развевает Сонин голубой платок…

Медвежонок услышал незнакомые звуки и насторожился. Он поднял лапы и замер. Из открытой его пасти сыпались муравьи. Миша Скоков не выдержал и рассмеялся. Медвежонок кинулся в кусты.

— Ой, подарок убежал! — закричала Соня.

Но медвежонок от страха не мог бежать. Он забился в кусты и сидел там ни жив ни мёртв. Вдруг его потянули за лапу.

Только теперь догадался бедняга, что ему нужно было делать. А что ему нужно было делать? Цапнуть кого-нибудь и бежать, бежать!

Он так и сделал. Острые зубы щёлкнули. Соня закрутилась на месте, размахивая окровавленным пальцем.

Медвежонок бросился прочь со всех ног.

Но вдруг дневной свет погас. Стало тесно и душно.

— Готов! Мишка в мешке! — сказал, тяжело дыша, Сеня Доцюк. — Ну, ребята, теперь бери ноги в руки! Узнает медведица, что мы с её сынишкой сделали, и нас примется таскать за ноги. Только уж от неё нам в кусты не спрятаться…

Соне наскоро перевязали палец. Миша взвалил мешок с медвежонком на плечи. Сеня зарядил свою винтовку. Ребята пустились наутёк.

Когда лес поредел и опасность миновала, ребята пошли тише. Вдруг Миша вскрикнул и сбросил мешок с плеч.

А мешок на земле, как живой, подпрыгивал и рычал.

— Поглядите-ка, как он безобразничает! — сказал Миша, показывая на разорванную когтем медвежонка рубаху. — Я не понесу его больше, тащите сами!

Сеня Доцюк быстро достал из-за пояса лёгкий топорик и принялся рубить толстую ветку.

Через несколько минут ребята тронулись дальше. Впереди с букетом лесных цветов шла Соня, за ней Миша и Сеня несли на шесте медвежонка. Лапы у медвежонка были связаны, и он качался на шесте, как ведро на коромысле.

Жара спадала. Лес проснулся и словно потягивался и протирал глаза.

Белки верещали, прыгали с ветки на ветку как угорелые, разнося новость по всему лесу:

«Медвежонка поймали! Поймали медвежонка!»

И лес навсегда прощался со своим маленьким хозяином.

Птицы грустно чирикали на разные голоса. Шумели сосны, раскачивая верхушками, как будто снимали шапки и кланялись. Печально пахло мхом, смолой, цветами и земляникой. Чуть не плача, куковали кукушки»

— Ну и молодец ты, Соня! — сказал Миша Скоков. — Моряки получат подарок необыкновенный!

— Что он там делать будет, на корабле-то? Маленький такой… — ответила Соня, жалостливо оглянувшись на медвежонка.

— Краснофлотцы не обидят. Они его научат и за рулём стоять и из пушки стрелять, — пошутил Сеня.

Дальше ребята пошли молча.

Высоко в небе плыли спокойные белые облака. Медвежонку казалось, что облака стоят на одном месте, а сам он куда-то плывёт, плывёт…

Поел и стал смел

Два раза заглядывала звёздная ночь в окна поезда, а под медвежонком что-то всё тарахтело и стучало. Особенно страшно становилось ему, когда раздавался вдруг долгий и пронзительный вой.

Тогда медвежонок оскаливал зубы, отмахиваясь лапой от невидимого чудовища, или, закрыв морду двумя лапами, тихонько и жалобно урчал.

Вторые сутки он ничего не ел и не вылезал из-под лавки. Напрасно Миша Скоков совал под лавку то кусок колбасы, то куриную ногу, то баночку с молоком. Всё это сейчас же вылетало обратно.

— Это ничего, ребята, что он с голоду подохнет, — хмуро шутил Сеня, — Краснофлотцы из него чучело сделают. К лапам приделают медный поднос, а на него будут свои фуражки класть, зубные щётки или ещё что-нибудь.

Соня чуть не плакала. А тут ещё и цветы её начали вянуть…

За окном поезда показалось красивое тихое озеро. Одинокая яхта скользила по озеру, блистая белым косым парусом. Вода сливалась с голубым небом, и нельзя было понять, по озеру ли плывёт яхта или по небу, и только парус её отражается в воде.

Соня отвернулась к стенке и незаметно смахнула с ресниц слезу.

Длинный Миша слез с верхней полки и сказал:

— Что в поезде делать? Есть да спать. Я поспал, давайте есть. Соня, твой подарок всё ещё голодовку держит?

Девушка ничего не ответила и стала доставать еду. На столик она поставила масло и хлеб, на лавку — мёд в коробке из берёсты.

Девушка смотрела, с каким аппетитом насыщаются её товарищи, сама ничего не ела, и ей становилось всё грустней и грустней. Сердце у неё больно сжималось, когда она думала о том, как приедут они в приморский город, заглянут под лавку, а медвежонок там лежит и не дышит.

И она уж готова была заплакать как следует, когда представила, как при входе в кают-компанию корабля стоит медвежонкино чучело с медным подносом в лапах, смотрит на людей стеклянными глазами, а на поднос краснофлотцы кладут бескозырки.

Скучно стало и ребятам. Они ели молча, поглядывая в окошко на красивое озеро. Яхта задумчиво пригибала парус к неподвижной воде.

— А ну, попробуем медку! — оживлённо сказал Миша. — Попробуем медку с калачом, и будет нам всё нипочём!.. Братцы, а где же мед-то?

Миша надел очки на самый кончик носа и смешно разглядывал пустую лавку.

— Ребята, слушайте! — счастливо улыбнулась Соня и подняла палец.

Из-под лавки доносились чавканье и довольные вздохи. Вдруг к ногам ребят выкатился пустой коробок из берёсты.

— Эх, знать бы мне раньше, и я бы под лавку полез! — смеясь, сказал Миша. — Хитёр подарок, кое-что в жизни понимает!

Сидевший в углу бородатый охотник усмехнулся:

— Голодное брюхо без уха. Теперь он поел и будет смел. Я уж их повадки знаю.

Так оно и случилось. Вслед за коробком из-под лавки вылез медвежонок. Он неуверенно и боязливо коричневыми умными глазами посмотрел на людей и вдруг прижался к ногам Сони.

Соня покраснела от радости и прошептала:

— Ребята, он узнал меня!

Девушка нагнулась и принялась тихонько гладить медвежонка. Зверёныш ткнулся мокрым носом в руку Сони и лизнул ту самую руку, которую недавно укусил.

— Признал, признал он вас, — сказал охотник. — Теперь не обидит. Ваш он теперь…

Паровоз завыл, но медвежонок уже не испугался гудка.

Скоро под полом перестало тарахтеть, и медвежонка вытащили из вагона. После полусумрака в вагоне солнце так и ударило в глаза.

Но медвежонок на верёвочке спокойно ковылял за Соней. Он не обращал никакого внимания на крики и смех приморских мальчишек, которые в первый раз видели медведя.

Комсомольцы прошли по улице и поднялись на гору.

Внизу, под отлогим берегом, лежало что-то огромное и голубое. Посередине этого голубого полз жук.

Соня заслонила глаза от яркого солнца.

— Вот оно, море, — улыбнулась она, — вот оно, большое! И корабль плывёт. Вдруг это «Маршал»?

Спор на корабле

Соня не ошиблась: возвращаясь в Севастополь из дальнего плавания, в порт входил линейный корабль[1] «Маршал». На палубе его, сверкая на солнце серебряными трубами, играл оркестр, Победно развевались походные флаги. Из широченных труб вырывался еле видимый дымок. Выкрашенный в голубую краску, под цвет моря, линкор входил в порт, играя пеной.

Оркестр замолк. Тяжеловесные якоря упали из клюзов[2] в воду, подняв блеснувшие на солнце фонтаны брызг. На задней мачте быстро-быстро спускали походный флаг.

Едва он дополз до рук сигнальщика, как другой такой же флаг, только в пять раз больше, был поднят на кормовом флагштоке.[3]

Он был шёлковый; на белом его поле сияли красные серп, молот и звезда. Внизу по флагу шла голубая полоска.

Линкор «Маршал» стал на якорь.

— Как же мы на корабль попадём? — спросила Соня, когда они вместе с медвежонком добрались до каменного мола.

Не успели комсомольцы посоветоваться, как к ним подошёл командир с синей повязкой на рукаве. Он вежливо приложил руку к козырьку и спросил, о чём они так беспокоятся. Ребята объяснили, кто они и куда им нужно попасть.

Моряк попросил у них документы, внимательно их проверил и вернул обратно:

— Не могу пропустить. Удостоверение на троих, а вас тут четверо.

Командир опять вежливо приложил руку к фуражке и пошёл к белому домику на краю мола.

— Вот тебе, Соня, и необыкновенный подарок! — сказал Миша. — Очень обыкновенно, что из-за твоего зверя и нас на корабль не пустят. Это тебе не зверинец, а линкор.

Командир вошёл в домик. Через минуту оттуда выбежал краснофлотец. Он быстро поднялся по трапу на деревянную площадку домика и принялся размахивать двумя красными флажками на коротких палках.

Вскоре к молу ловко пристал красивый катер. На носу его сияли медные буквы: «Орлёнок». На мол спрыгнул загорелый, весь в белом старшина катера Сверчков и, улыбнувшись белыми зубами, спросил:

— Кто тут с медведями? Прошу садиться!

Тут ребята поняли, что дежурный командир подшутил над ними. На самом деле он приказал краснофлотцу-сигнальщику вызвать с линкора катер.

Старшина оказался очень весёлым и разговорчивым. Пока «Орлёнок» мчал к кораблю, он рассказал гостям о том, как чудесно было возвращаться домой, к родным берегам, о том, как в Сингапуре[4] командир разрешил сигнальщикам купить обезьянку макаку, презабавную и хитрую бестию.

— Прозвали мы её «Мэри». Однако напрасно. Её бы чертёнком стоило назвать. Вот слушайте-ка! Вчера обедали мы на верхней палубе. На третье были пирожки. Я только было хотел приняться за пирог и в рот уж его направил, а Мэри — хоп у меня пирог из рук! Я ещё рот закрыть не успел, а мартышка уж на мачте сидит, корчит мне оттуда рожи и крошит мой пирожок чайкам в море… А вот и наш красавец! Хорош, а?

Катер подлетел к трапу линкора, спущенному к самой воде, дал задний ход и остановился.

Да, это был гордый и прекрасный корабль.

Всё, что Родина умела строить, — всё это было на «Маршале». Не осталось такого завода в стране, который бы что-нибудь не изготовил для линкора.

Не построили бы мы в своё время больших заводов, не было бы у нас и Большого флота…

Медвежонок вцепился лапами в поручни катера, упёрся и не хотел подыматься по вздрагивающему трапу. Соня взяла его на руки:

— Моряком хочешь стать, а трусишь? Не срами нас, пожалуйста!

Краснофлотцы помогли гостям взойти на корабль. Медвежонок шёл за Соней нехотя. Он озирался по сторонам, сопел и хмурился. Очень ему не нравилось, что столько людей, удивляясь и подшучивая, смотрят на него.

Впрочем, не все краснофлотцы видели мохнатого гостя. Тем, кто был внизу, в машинах и кочегарках, приходилось только догадываться. Одни говорили, что на корабль привезли волчонка. Другие говорили, что поросёнка и что его сегодня к ужину зажарят с кашей. Третьи говорили, что трёх жёлтых лисят привезли комсомольцы. А кто-то пустил слух, что на корабль прибыл учёный крокодильчик, что он играет на шарманке — сам хвостом вертит ручку…

Скоро всё разъяснилось. В последних корабельных новостях по радио было сообщено, что на корабль прибыли шефы-комсомольцы и привезли подарки, в числе которых живой медвежонок.

Было объявлено, что подарки получат бойцы и командиры, показавшие самые лучшие результаты в боевой подготовке.

О том, кому достанется медвежонок, ничего сказано не было. Тут и поднялся спор по всему кораблю.

Сигнальщики доказывали, что медвежонок должен находиться с ними, потому что с верхнего мостика ему будет всё видно. Машинисты говорили, что с сигнальщиков достаточно и мартышки — она целыми днями только и носится по мостику да по мачтам. В машине тепло, пусть медвежонок живёт там и греется.

— У нас ему ещё теплей будет, — посмеивались кочегары. — Пусть хоть загорает около топок, нам не жалко!

А комендоры, так те прямо заявили:

— Победителям и награда. На последних стрельбах «Маршал» занял первое место. А кто стрелял? Артиллеристы. Наш медвежонок, и баста!

— Это неправильно, товарищи, — возражали дальномерщики. — Не давали бы мы вам прицела, как бы вы стреляли? Наш медвежонок, вот какая штука!

Требовали себе медвежонка и строевые во главе с боцманом Топорщуком, и трюмные, и электрики, и музыканты, и хлебопёки, и редакция корабельной газеты «Залп», и парикмахеры.

Много тут было смеха и шуток. Наконец выступил кок.

— Дорогие товарищи! — сказал он, одёргивая белоснежный фартук. — Топтыгин приехал к нам из дальних лесов. Он, наверно, устал, проголодался. Вот что: отдайте мне медвежонка до завтрашнего обеда, а там видно будет. Я повелитель краснофлотских желудков. Я знаю, чем накормить и вас и медведей. А судя по вашему аппетиту, медведей легче накормить, чем вас.

— Все на верхнюю палубу, на общее собрание! — раздались вдруг крики вахтенных и свист их дудок.

Солнце садилось за море. Устало кричали чайки. Вода ласково булькала у стального борта корабля. Море дышало прохладой и покоем. На всех кораблях рынды[5] отбивали вечерний час.

На верхней палубе моряки окружили комсомольцев. Всем хотелось послушать о гиганте-комбинате и рассказать о своих победах.

Соня преподнесла командиру корабля цветы и была очень довольна, когда командир обрадовался цветам.

— Вот уж спасибо так спасибо! — сказал командир. — Это ничего, что они чуть завяли. Они и засохшие пахнут детством моим. Я ведь, милая девушка, до революции-то пастухом был…

Медвежонок был тут же. Главный боцман Топорщук подсунул ему старую швабру, и что только не разделывал с нею медвежонок, раззадориваемый краснофлотцами, — трудно и рассказать! Потянут от него швабру, а он вцепится в неё зубами и едет по палубе, как прицеп грузовика. Растрепал всю швабру в клочья.

— Но-но, брат, сорить на палубе не разрешается и медведям! — нахмурился боцман и отнял швабру.

— А ну-ка, держи гостинец послаще! — сказал кок и положил перед медвежонком кусок сахару.

Медвежонок взял кусок обеими лапами, благодарно заурчал и приготовился полакомиться. Вдруг в воздухе мелькнул коричневый клубок. Это была Мэри. Она ловко выхватила сахар из лап медвежонка, заложила кусок за щёку, прыгнула с палубы на орудийную башню и села там с таким видом, как будто говорила: «А что у вас случилось? Я ничего не знаю!»

Медвежонок с укоризной посмотрел на кока.

— Да не я это, Мишенька. Мэри озорует, — оправдывался кок. — Ну ладно, пусть воровка радуется. Получай ещё!

Второй кусок медвежонок накрыл лапой, просунул под неё морду и стал осторожно хрупать. Как это удалось Мэри, трудно сказать, но и второй кусок сахару очутился у неё за щекой. Все засмеялись, а кок не на шутку рассердился и погрозил обезьянке:

— Смотри, сингапурка! Компотом не угощу, хвост отвинчу!.. На-ка, Мишуха, держи ещё!

Кок хотел сунуть третий кусок сахару медвежонку прямо в пасть, но, к удивлению всех, зверь отвернулся, и сахар упал на палубу.

— Не хочет! Обиделся! Характер показывает… — засмеялись краснофлотцы. — Ишь ведь, и не смотрит!

Кусок сахару лежал на палубе. Разумеется, Мэри бросилась и схватила кусок.

Тут-то и показал медвежонок, какой у него характер. Он так крепко наподдал обезьяне лапой, что куски сахара сразу выскочили у Мэри из-за щеки, и медвежонок съел их в своё удовольствие. Поднялся дружный хохот.

А Мэри взлетела на рею[6] и бранила оттуда медвежонка, как только умела. Но бранилась она, наверно, по-сингапурски — её никто не понимал.

«Нет, — подумал старшина катера Сверчков, — такого умного медвежонка мы, рулевые-сигнальщики, не уступим никому. Шалишь!»

Началось собрание. Командир корабля говорил о готовности линкора в любую минуту отразить нападение врага, он рассказал комсомольцам о меткости орудий «Маршала», о его чудесных машинах, о краснофлотцах и командирах — мужественных моряках. Комсомольцы рассказали о стройке комбината. Но выходило так, что говорили они, и моряки и комсомольцы, об одном и том же: о Родине своей милой и о счастье жить ради неё и защищать её с оружием в руках.

После собрания на верхнюю палубу вышел краснофлотский оркестр, и началось веселье.

Лихо отплясывали краснофлотцы. Пришлось и Соне войти в круг, и длинному Мише, и хмурому Сене.

Медвежонок лежал на палубе, нагретой за день солнцем. Палуба пахла чистым деревом и смолой, совсем как в лесу. Медвежонок вздохнул и закрыл глаза.

«Ой-ой, — подумал старшина машинистов, — какой же он симпатичный зверёк! Как же можно уступить коку такого медвежонка? Наш он будет, и точка!»

Той же ночью комсомольцы уехали на свою новостройку. Их доставил на берег всё тот же Сверчков. Ночные огни на мачтах и клотиках[7] перемигивались по всему рейду.

— Словно светлячки в лесу, — задумчиво сказала Соня и вздохнула. — Что-то наш зверюга сейчас делает?

— А он ничего не делает. Он справился с бачком компота и сладко себе похрапывает у кока, — ответил Сверчков и скомандовал: — Задний ход! Стоп!

Нужно было сходить на берег.

Охапка

На следующий день до обеда на «Маршале» шли обычные работы и учение. Перед обедом в гавань быстро вошёл лёгкий крейсер. Катер сейчас же доставил командира крейсера на берег, в штаб флота.

Вскоре на берегу, на сигнальной станции командующего Большим флотом, взвились разноцветные флаги. Сигнальщики на всех кораблях разбирали их и докладывали командирам о том, что приказывал командующий. По сосредоточенным лицам сигнальщиков и радистов можно было догадаться, что они принимали какие-то тревожные вести.

Флагман приказал всей эскадре быть в двухчасовой боевой готовности.

Подошло время обеда. Как всегда перед раздачей обеда, кок налил тарелку борща, положил две котлеты, три добрых пирога с вареньем, поставил всё это на сверкающий поднос и пошёл с пробой обеда к командиру корабля.

Командир попробовал всего и сказал:

— Как всегда, очень вкусно.

— Есть! — щёлкнул каблуками кок и, довольный похвалой командира, поспешил на камбуз.

По кораблю разносились весёлые сигналы на обед. Чайки со всех сторон слетались к кораблям, крикливо спорили из-за выгодного места. Неужели и они знали, что наступил час обеда?

Ну как же им не знать! Ещё со времён парусного флота наигрывали горнисты эти сигналы в одно и то же время и в любую погоду. Матросы царского флота даже слова сочинили к обеденному сигналу:

Бери ложку,
Бери бак!
Нету ложки —
Хлебай так!

В царском флоте матросы садились в кружок по десять человек и хлебали из одного бачка. Торопились, обжигались горячей пищей: не поспешишь — останешься голодным. Потерял кто или сломалась у кого деревянная ложка — ждать не будут. Очень часто матросов кормили тухлой солониной и вонючей кашей.

На «Маршале» обед получали тоже в бачки, но лишь для того, чтобы принести его в помещение команды и разлить по тарелкам. На столах хрустели белые скатерти. У каждого краснофлотца был отдельный прибор, а кормят на флоте так, как не изготовить повару самого лучшего ресторана.

«Эх, надо было бы мне попросить медвежонка у командира! — сам с собой рассуждал кок, торопясь на камбуз. — Ну, да всё равно он будет мой. И назову я его Компотом!»

Кок вбежал на камбуз и, сам радуясь своей шутке, крикнул:

— Компот, получай компот!

Но медвежонка на камбузе не было. Кок осмотрел все углы. Напрасно! Зверь исчез. Тут горнист в последний раз проиграл сигнал на обед. Кок хлопнул себя по лбу:

«Эх, я ведь и забыл о сроке! Но к кому же он перешёл, Компотик мой?»

— Что-то вы грустный сегодня? — спросил кока старшина катера Сверчков, подставляя бачок для борща. — Может, у вас, товарищ кок, котлеты подгорели или что?

Наливая борщ, кок ответил:

— Ещё поэт Лермонтов сказал: «Мне грустно потому, что весело тебе». Понятно?

Старшина катера прикусил язык и заторопился с полным бачком к товарищам.

— Ребята! — сказал он рулевым и сигнальщикам. — Догадался хитрый кок, что медвежонок у нас. Я, говорит, знаю, почему вам весело. Наверно, искать примется.

— Найдёт, так не достанет! — засмеялся Охапка, командир отделения сигнальщиков.

В самом деле — ох, и высоко же на мостик забрался медвежонок! Сигнальщики, как орлы в горах, работают на корабле выше всех. Их чуть облака не достают, их чайки чуть крылом не задевают. Видно, не зря сигнальщиков зовут «глаза корабля».

На стоянке, в походе, днём и ночью, в жару и холод, в тихую погоду и в яростный шторм не мигая смотрит корабль глазами сигнальщиков на всё, что творится вокруг него на воде, под водой и в воздухе. И ничему не укрыться от этих зорких глаз…

Похитил медвежонка старшина катера Сверчков вместе с Охапкой. Дело было так. Когда горнисты проиграли на обед, Сверчков сказал:

— Ну, прошёл срок. Пойдём к коку за медвежонком. Только не отдаст он его нипочём.

— А мы его, того… в охапку! — сказал Охапка.

Так и сделали. Только кок ушёл с пробой обеда, Сверчков и Охапка подхватили медвежонка под лапы и благополучно доставили зверя на мостик.

— Не опоздали! — смеялся Охапка.

Охапка никогда не опаздывал.

Однажды в Южно-Китайском море «Маршал» попал в тайфун. Громадный корабль раскачивался на волнах, как игрушечный. Через всю палубу перекатывались ревущие волны. Линкор глубоко зарывался носом. Корма обнажалась, и огромные винты с грохотом вращались в воздухе.

«Маршал» гневно раскидывал море на обе стороны и, не уменьшая хода, продвигался всё вперёд да вперёд, к родным берегам.

Среди мрака бури Охапка первым заметил в море военные корабли. Это была английская эскадра. Она шла навстречу «Маршалу».

Скоро стали видны на мостиках английские офицеры. Они смотрели в бинокли на «Маршала».

Вдруг на задней мачте линкора бешеный ветер сорвал вымпел: красный длинный с косицами флаг. Его носят только военные корабли как боевое отличие.

Оторвало вымпел вместе с верёвкой-фалом. Заменить сорванный вымпел другим можно было, лишь поднявшись на самую верхушку мачты, под клотик. Но как и кто это сделает в такой дикий шторм?

Английская эскадра уменьшила ход своих кораблей до малого. Быть может, английским офицерам захотелось посмотреть на русский военный корабль?

Вдруг на высокой мачте «Маршала» показалась маленькая фигурка.

Английские офицеры так и замерли с биноклями у глаз.

А моряк карабкался вверх по мачте, будто мальчишка на дерево.

Страшно раскачивало корабль. Вот-вот дорвётся смельчак в бушующее море или разобьётся вдребезги о бронированную палубу линкора. Завывал ветер. Ревело море, ожидая своей добычи…

Да не тут-то было!

Вот добрался храбрец до клотика и сделал что было нужно.

Вымпел развернулся по ветру и заиграл красной молнией. А краснофлотец спокойно пополз вниз.

Спустился Охапка с мачты, подошёл к командиру корабля и поднял расцарапанную руку к бескозырке:

— Товарищ командир корабля! Вымпел на месте!

Командир корабля что-то хотел сказать, но вместо этого крепко обнял Охапку и расцеловал его в мокрые щёки.

Вот какого друга нашёл себе медвежонок.

Правильный прицел

Притащили Сверчков и Охапка зверёныша на мостик. Охапка поднял его на руки:

— Живи теперь, малыш, с нами, под облаками. А чтобы все знали, что ты наш, будем звать тебя с этого часу Клотиком!

Медвежонок посмотрел на палубу, на море и зашевелил лапами. Ему представилось, что внизу ползают муравьи. Но это бегали краснофлотцы по палубе и катера носились по воде. Сверху они казались совсем маленькими.

— Ну, что ж ты молчишь? Отвечай по-морскому: есть! — засмеялся Охапка и поднёс к носу медвежонка румяное яблоко.

«Уррр!» — пробурчал медвежонок.

— Ну вот и молодец! — сказал Охапка, опустил медвежонка на палубу и положил перед ним яблоко.

Медвежонок занялся делом…

Ему тут нравилось. Приятно разглаживал шерсть свежий ветерок, весело кричали чайки, было очень тихо. Сигнальщики подымали фалы с разноцветными флагами. Лёгкие флаги улетали куда-то в голубое небо. Они были похожи на больших бабочек.

Вот интересно только: когда одно яблоко съешь, второе дадут?

Вдруг на медвежонка упала сверху живая бомба с длинным хвостом. Это была всё та же коварная Мэри.

Не помня себя от злости, она вцепилась в густую шерсть медвежонка и давай его щипать и царапать.

Она делала это без остановки, как сердитая хозяйка щиплет курицу. Шерсть медвежонка, словно перья, летела в стороны.

От страха и боли бедняга завертелся волчком и пустился куда глаза глядят…

Для того чтобы командирам и сигнальщикам можно было скорей и удобней спускаться и подниматься на мостик, в мачте ходили два лифта. Работали они день и ночь. Один бежал вверх, другой спускался вниз.

С полного хода медвежонок вскочил в лифт, сбросил со спины Мэри. Теперь обезьянка уже не могла удрать. Лифт пошёл вниз.

Вот лифт дошёл до места. Первой на верхнюю палубу пулей вылетела Мэри.

У неё как будто и хвост был завязан в узел. Она даже визжать не могла, а только разевала рот, как глухонемая. Прихрамывая, кое-как доскакала Мэри до мачты и стала карабкаться вверх куда медленней, чем всегда. Досталось и медвежонку на орехи. Он всё кружился на месте, стараясь увидеть, цел ли ещё у него хвост.

Эх, в лес бы сейчас да в какую-нибудь тёмную нору укрыться от беды!

И вдруг медвежонок увидел нору прямо перед своим носом. Перед норой была даже небольшая лесенка.

Медвежонок влетел в нору — и очутился прямо на руках человека. Он попал не в нору, а в носовую орудийную башню.

— Товарищи, гость к нам! — сказал хозяин башни Рубин и скомандовал: — Задраивай!

Тяжёлая, в шестнадцать дюймов толщины, квадратная стальная дверь неслышно тронулась с места и закрыла вход в башню.

Рубин посадил медвежонка к себе на колени, Он успокаивал беднягу, гладил его и чесал за ухом. Удивлённые и обрадованные комендоры окружили Рубина. Каждому хотелось дотронуться до медвежонка.

— Теперь мы его никому не отдадим, товарищ Рубин, а? Ведь он своей охотой явился к нам.

— Надо полагать, что так, — спокойно ответил Рубин.

Он был всегда спокоен — и в игре в шахматы и во время боевых стрельб.

Орудия грохочут, башня сотрясается от могучих залпов, снаряды со стоном ввинчиваются в воздух и несутся к цели. Попадут или нет? Рубин спокоен. Он знает: попадут.

Рубин умно подготавливал краснофлотцев к стрельбам. Ошибок в носовой башне никогда небывало. Комендоры любили и уважали Рубина и, когда хотели доставить ему удовольствие, как бы невзначай спрашивали его:

— А не скажете ли вы, сколько сейчас времени, товарищ Рубин?

Хозяин башни не спеша вынимал из кармашка замшевый мешочек, доставал золотые часы и щёлкал крышкой. А на крышке красивыми буквами было выгравировано:

«Хозяину башни линейного корабля «Маршал» товарищу Рубину за отличную стрельбу».

Но не только боевому делу учил командир группы краснофлотцев. Он и в театр с ними ходил, и книги читал, и знал, что у каждого творится на сердце.

— Надо полагать, — повторил Рубин твёрдо, — мы медвежонка не отдадим никому.

Молодой краснофлотец Шуткин обрадованно засмеялся и погладил медвежонка!

— Я гляжу — что такое? А это медвежонок! Он, как бомба, к нам влетел!

— Вот и назовём его Бомбой. Согласны, товарищи? — спросил Рубин.

— Согласны! — хором ответили комендоры.

— Ну, теперь смотри, Бомба, куда ты попал, — сказал Рубин и спустил медвежонка с рук на стальной пол башни.

Три громадных орудия грозно выглядывали из башни наружу. Двадцать пять человек могли поместиться на одном таком орудии, если бы встали на него плечом к плечу. А дуло у каждого орудия было такое широкое, что медвежонок мог прямо из башни пролезть на палубу и обратно.

Жутко бывало в башне во время стрельбы! На специальных податчиках заряды и снаряды подымались из артиллерийского погреба и сами входили в орудие. Тяжеловесный замок закрывался. Не успевал вылететь один снаряд, как уж другой просился в орудие. Его посылали в дорогу, и он летел, невидимый и страшный, туда, куда посылал его «Маршал».

Сегодня — в плавучий щит, а когда нужно будет — во врага.

Сейчас в башне было тихо. Стальные стенки её и крыша толщиной в шестнадцать дюймов не пропускали ни летнюю жару, ни комаров, ни мартышек.

А не найдётся ли здесь чего-нибудь вкусного? Медвежонок принялся обнюхивать комендоров, одного за другим.

— И чего это он выискивает? — разводили руками комендоры. — Бомба, тебе чего, братишка?

— А вы не замайте его, — сказал Рубин, — он сам доложит.

Медвежонок подошёл к Рубину, поднялся на задние лапы и уткнулся в карман хозяина башни. Похожий на чернослив носишко медвежонка так и заработал, а когти зверя заскребли по парусиновым штанинам Рубина.

— Ага! Прицел правилен, — сказал Рубин и достал из кармана горсть конфет.

На их обёртках были нарисованы пчёлы. Конфеты оказались с мёдом.

Молодой краснофлотец Шуткин так обрадовался за догадливого медвежонка, что захлопал в ладоши. Смеялись и качали головами и остальные комендоры:

— Ну и метко целится Бомба!

Рубин стал развёртывать конфеты и совать их в рот медвежонку.

— Я о них и забыл, — рассказывал он комендорам. — Сунул в карман и забыл. Я посылку получил. Товарищи с завода узнали из газет, что «Маршал» занял первое место по стрельбам, и сообразили мне посылку. Там и конфеты эти были. Пригодились в самый раз!

Медвежонок чавкал, облизывался и умильно поглядывал на комендоров.

— Весело нам будет с ним, с Бомбой, — сказал Шуткин. — Мы его всему обучим. Мы его никому не отдадим!

Вдруг около башни засвистала боцманская дудка. И комендоры услышали крик вахтенного:

— Медвежонка к командиру корабля!

В башне стало тихо-тихо. Было слышно лишь, как тикали часы да как у медвежонка на зубах хрустели медовые конфеты.

— Как же быть теперь, товарищ Рубин? — прошептал Шуткин и положил руку на медвежонка. — Как же быть?

Рубин поправил фуражку и ответил:

— Приказание командира корабля должно быть выполнено. Всегда. При любых обстоятельствах.

Хозяин башни взял медвежонка на руки и скомандовал:

— Отдраить!

Стальная дверь немедленно отошла в сторону. Рубин оглянулся на притихших комендоров:

— Буду просить у командира Бомбу. Надо полагать, не откажет комендорам товарищ командир.

Четыре линкора

На верхней палубе солнце так ослепительно сияло на медных частях, что медвежонок зажмурился. Ветер поднял на нём шерсть бобриком. Море злее шумело у стальных бортов корабля, а там, в открытом море, кое-где уже вскипала пена.

Флаги громко хлопали.

В гавань один за другим, в строю кильватера,[8] входили три стальных брата по оружию, три линкора.

Они входили медленно, величаво и один за другим вставали на якорь недалеко от «Маршала».

Все они были выкрашены голубой краской, под цвет моря. У всех по четыре башни на верхних палубах, по две широченные трубы, одинаковая артиллерия по бортам, мачты, флаги, самолёты, катера, прожекторы — всё одинаковое.

Как же теперь различить линкоры?

У первого, головного, клюзы устроены по-иному, чем у всех. И покрашен он чуть светлее. Боцман на линкоре лучше всех знал, как красить, чтоб корабль совсем сливался с голубой волной.

У второго линкора катапульта для выбрасывания самолёта особой конструкции. И задняя мачта хоть и ненамного, а всё пониже, чем у других.

У третьего, концевого, герб на корме покрашен ярче, чем у всех.

«Маршала» можно узнать по вымпелу. Вымпел у него самый длинный, потому что «Маршал» первым спущен на воду и плавал больше всех.

— Есть и ещё, Бомба, у нас линкоры, — говорил Рубин, направляясь с медвежонком к командиру корабля. — И все такие же могучие, стальные богатыри… Да ни у одного нет такого славного медвежонка, как ты, Бомба…

Сказав это, Рубин вздохнул и добавил:

— Если командир корабля не отдаст нам тебя, что мне тогда сказать своим комендорам?

Рубин вошёл в коридор на корме корабля, где были расположены каюты командиров, спустил медвежонка с рук, постучался в одну каюту и прошептал:

— Бомба, ты здесь меня подожди! Надо полагать, мы сейчас с тобой опять пойдём в башню конфеты грызть.

Дверь за хозяином башни задвинулась.

В ту же минуту отодвинулась дверь каюты старшего помощника командира корабля, и в коридор вышел главный боцман Топорщук.

Старший помощник вызвал боцмана к себе, чтоб узнать, почему боцман совсем не увольняется на берег.

— Товарищ старший помощник, разрешите спросить, а зачем мне увольняться на берег? — вопросом на вопрос ответил боцман.

— Ну как же! — удивился старший помощник. — Вы так много и отлично работаете на корабле, неужели вам не хочется отдохнуть на берегу? Погулять по земле, среди зелени? Сходить в театр, а? Вот вам билет в театр — смотрите: первый ряд…

Боцман густо покраснел. Топорщук часто краснел и особенно, когда его хвалили.

— Я уж лучше по палубе погуляю, товарищ старший помощник, — сказал боцман. — Чем она хуже бульвара? Хоть на автомобиле катайся, простите за шутку. Вот в газетах пишут: скоро Художественный театр сам к нам приедет. Вот тогда уж разрешите… первый ряд…

— Ну, в кино сходите, наконец!

— На корабле кино, товарищ старший помощник, через день бывает. Выбирай любое место. И билетов не надо. А ежели картина по душе придётся, механик с полным удовольствием прокрутит ещё разок. А то и два…

— Гм! — произнёс старший помощник. — Что ж, боцман, по-вашему, всё, что на земле есть, то и у нас на корабле имеется?

— Всё! — твёрдо ответил боцман. — Всё, кроме отца-матери. А их, как я вам уже рассказывал, товарищ старший помощник, их у меня и на земле нет. Корабль для меня и есть самый родной человек.

— И для меня тоже, товарищ Топорщук! — сказал старший помощник и положил руки на широкие плечи боцмана. — И для меня! Поэтому мне ещё больше хочется сделать вам что-нибудь приятное. Что вы хотите, боцман?

Боцман переступил с ноги на ногу, покраснел и ответил:

— Хочется мне того самого… медвежонка получить, чтоб на полное воспитание. Уж как я бы за ним последил! Мы бы с ним вечерком прогуливались по палубе. Это было бы так восхитительно, что боцманы со всех других линкоров, простите за шутку, так бы и треснули от зависти!

— Ну, вот и отлично! — обрадовался старший помощник. — Я сегодня же поговорю об этом с командиром корабля, и медвежонок, надеюсь, будет ваш! Вот что: найдёте медвежонка — задержите его у себя.

Они крепко пожали друг другу крепкие руки. Сияя, боцман вышел в коридор. Он тут же и наткнулся на медвежонка. И сделал так, как приказал старший помощник… А старший помощник собрал в папку все рапорты и донесения для командира корабля и прошёл к нему в каюту.

Обман за обман

После того как медвежонок исчез из камбуза, кок не находил покоя своему чувствительному сердцу. Как только выдалась свободная минутка, кок бросился искать медвежонка.

Где только не был кок!

Он даже на самое дно корабля залез — в трюмы. Сунул пытливый нос во все четыре башни. Побывал в типографии, у радистов, в хлебопекарне — Компота нигде не было.

Разочарованный и печальный, кок возвращался к себе на камбуз и вдруг застыл на месте.

По палубе шёл сияющий боцман Топорщук и нёс Компота. Кок растерялся лишь на одну секунду. Он кинулся навстречу боцману, качая головой и всплёскивая руками.

— Мой… — начал кок.

— Нет, мой! — перебил его боцман.

— Вы о чём, товарищ боцман?

— А вы о чём, товарищ кок?

— Я хочу сказать: мой совет вам, чтобы вы не очень расстраивались.

— А что случилось? — насторожился боцман.

— Не знаю, как вам и сказать, товарищ Топорщук! Но только вы не очень расстраивайтесь. Несчастье случилось на верхней палубе, в вашем хозяйстве…

— Да говорите же вы толком, шут вас возьми! — закричал, краснея, Топорщук, как только услышал о верхней палубе.

Главный боцман так ревниво и тщательно берёг чистоту палубы, что однажды поссорился со своим другом, машинистом, за то, что тот вытряхнул на палубу крошки из кармана.

«Это всё равно что вы мне в глаза насыпали ваши крошки!» — с гневом сказал тогда боцман машинисту и перестал подавать ему руку.

— Ну уж ладно, товарищ боцман! — горестно махнул рукой кок. — Так слушайте же. Ваши строевые — как им только не стыдно! — пролили на верхней палубе целое ведро чёрной краски! Чуете? Так она прямо кричит, эта краска: «Позор боцману, позор!» Да и правда ведь позор! Не отмыть её, не отскоблить. А что боцманы с других линкоров скажут? Ох же посмеются!

Топорщук покраснел и схватился руками за голову.

Медвежонок выпал из рук боцмана на палубу, и боцман вихрем побежал к месту происшествия.

Кок, оглянувшись по сторонам, поднял медвежонка, спрятал его под фартук и пошёл, посвистывая, на камбуз. Он был уверен, что никто не видел его хитрой проделки…

Но за коком зорко следили два машиниста. Сначала они увидели медвежонка в руках боцмана и, в надежде завладеть медвежонком, шли за боцманом по пятам. Машинисты оказались свидетелями обмана боцмана и решили наказать кока его же хитростью.

Один машинист отстал, а другой, сделав строгое лицо, пошёл навстречу коку и сказал:

— Поймали наконец?

— По-поймал наконец, — растерянно улыбнулся кок.

— Так хорошенько теперь проучите! Это же свинство: вся команда без ужина осталась!

— Кого проучить? — поднял брови кок.

— Да вот того, кто у вас под фартуком.

— А кто у меня под фартуком? — осторожно спросил кок.

— Как — кто? Да всё она, проказница Мэри! Неужели вы ничего не знаете?

Тут подбежал второй машинист. Первый машинист сказал ему:

— Смотри, кок ещё ничего не знает про свой камбуз!

— Как так?! — удивился второй машинист. — А впрочем, лучше бы вам, товарищ кок, и не знать! Тут с ума сойти можно!

— Братцы! — взмолился кок. — Что случилось на камбузе?

Тогда два машиниста заговорили наперебой:

— А вот что. Захотелось Мэри сухого компота попробовать. Шарила она, шарила, да не нашла. Понятно?

— И принялась со злости дебоширить на камбузе. Да что ведь понатворила!

— С полок всё посшибала! Банку с томатом бултых в компот! Понятно?

— А сама сорвалась с полки да прямо на кулебяку. Обожглась о кулебяку и давай её раздирать на части!

— Чем больше раздирает, тем больше обжигается! Визжит, пищит! Соус какой-то вылила на плиту! Пар из камбуза валит, как дым от лесного пожара. Беда! Ну и страшная беда у тебя, кок! Понятно?

Бедный кок схватился за голову. Медвежонок второй раз шлёпнулся на палубу, и кок на всех парах помчался на камбуз.

А машинисты подхватили медвежонка и спустились с ним в люк, словно провалились сквозь палубу…

Золотые часы

Старший помощник застал в каюте у командира много народу. Тут были главный инженер-механик, командир артиллерийской части, редактор корабельной газеты «Залп» и хозяин носовой башни Рубин.

Перед командиром на столе лежала пачка заявлений.

Обычно решительный во всех своих поступках, командир читал эти заявления и растерянно улыбался:

— Право, не знаю, как тут и быть! Кому же отдать медвежонка?

— Прошу отдать его главному боцману, — сказал старший помощник. — Это и его просьба и моя, товарищ командир корабля.

— Как! Ещё одно заявление? — воскликнул командир корабля, и все засмеялись.

Старший помощник ничего не понимал.

— Вы не удивляйтесь, — сказал ему командир, — тут все о медвежонке хлопочут. Редактор просит за редакцию газеты. Главный механик — за машинистов, электриков и трюмных. Штурман просит за рулевых, сигнальщиков и дальномерщиков. Артиллерист пришёл помочь хозяину башни Рубину. А теперь вот вы с боцманом! Все хотят медвежонка, всем он по сердцу пришёлся. Но ведь нас-то около двух тысяч на корабле, а медвежонок-то один. Да такой славный толстопузый чудачок! — засмеялся командир корабля. — А ну-ка, давайте его сюда, товарищ Рубин!

— Есть! — ответил хозяин башни и вышел в коридор.

Он скоро вернулся.

— Товарищ командир корабля, медвежонок пропал!

— Что за история! — удивился Командир. — Что за беспокойный косолапый пассажир! В один день побывал у кока, у сигнальщиков, у комендоров. Где ж он теперь?

В дверях каюты вырос радист. Он протянул командиру корабля синий квадратик радиограммы. Командир прочёл, и брови его чуть нахмурились. Он сказал:

— Снимаемся с якоря. Проверьте часы, товарищи командиры!

Командиры проверили свои часы. На всех было одно и то же время: без десяти минут шесть.

— У вас? — посмотрел командир корабля в глаза Рубину.

Хозяин башни вынул замшевый мешочек, щёлкнул золотой крышкой часов и сказал:

— Без десяти шесть, товарищ командир корабля!

Командир посмотрел на свои часы.

— У меня то же самое, — сказал он. — Можете быть свободным, товарищ Рубин. Спор о медвежонке мы разрешим, когда вернёмся. Я буду на вашей стороне.

Хозяин башни чётко повернулся и вышел в коридор. И сердце Рубина весело стучало, хоть лицо оставалось всё таким же спокойным. «Правильно поступает товарищ командир! Для чего созданы корабли? Для решительного артиллерийского боя с врагом. А кто будет стрелять по врагу? Мы, комендоры!»

А в это время к командиру корабля прибежал второй запыхавшийся радист и подал сразу две синенькие радиограммы. Командир прочитал их и сказал:

— Сниматься с якоря!

Интересная репетиция

Сколько тут было радости, когда два машиниста кубарем спустились по трапу в котельное отделение и показали кочегарам медвежонка!

— Нос-то, нос-то у него — настоящая форсунка! — закатывался смехом кочегар Сорокин. — У нас на Дальнем Востоке немало я видел ихнего брата, но такого красавца, братцы-товарищи, вижу в первый раз. Форсунка. Форсунка, иди ко мне!

К удивлению машинистов, медвежонок с охотой подошёл к Сорокину.

— Почему он к тебе подошёл? — спросили машинисты у кочегара.

— А как же иначе? — подмигнул им Сорокин. — Я на зверином языке отлично говорить умею.

Молодой кочегар протянул медвежонку французский металлический ключ и сказал:

— А ну, Форсунка, покажи, что делает механик, когда он спустится в кочегарку, а кочегары все спят!

Медвежонок заграбастал ключ, понюхал его и вдруг принялся сердито стучать ключом по железной палубе. Машинисты и кочегары от смеха так и схватились за животы. А медвежонок всё стучал ключом по палубе и такие уморительные рожи строил, что прямо беда!

— Это ещё не всё! Подождите-ка, братцы-товарищи! — сказал Сорокин.

Он принёс кожаный краснофлотский ремень с медной бляхой, с литым якорем на ней, живо проделал в ремне дырочку, привязал к ней верёвочку, подпоясал медвежонка и пошёл прогуливаться с ним по кочегарке.

— Это что такое за интересная панорама? — смеясь, спросили кочегары.

— А это я репетирую, — ответил Сорокин, — Пойдём мы на берег, возьмём с собой Форсунку — и прямо в наш детский подшефный дом. Покажем ребятишкам медвежонка — то-то порадуются наши хлопчики!

Вдруг по всему кораблю раздались тревожные звуки колоколов громкого боя. Кочегары бросились по местам.

И, сколько ни было на «Маршале» всяких специалистов, все они со всех ног побежали на свои посты.

Сердце корабля

«Маршал» снимался с якоря.

Тихо стало на корабле. Краснофлотцы замерли, ожидая приказаний командиров, готовые выполнить их как нельзя лучше.

Линкоры питались не углем, как прежние корабли, а жидким топливом. По специальному трубопроводу горючее попадало прямо к топкам котлов. Здесь форсунки разбрызгивали топливо, и оно жарко горело, нагнетая пар в котлы. Из котлов пар поступал к турбинам, турбины начинали вращаться, двигали гребные валы. А на валах были прикреплены огромные медные винты.

Винты вертелись так быстро, что не стало видно отдельных лопастей, а казалось, что в воду упали два солнца и теперь вертятся там.

Быстро ходил «Маршал»! И рулей он слушался отлично. Чуть нажмёт рулевой электрический штурвал — и линкор вместе с тысячами людей, с мощными орудиями послушно поворачивается, куда прикажут.

Вот в машине раздались резкие звонки. Командир приказывал дать ход кораблю. В котлах вспыхнуло яркое пламя. Оно так страшно загудело, что медвежонок прижался к чьим-то ногам и жалобно заскулил.

Сорокин отнёс его в кладовую машинного отделения.

«Маршал» вышел из гавани и грозно двинулся в открытое море…

Медвежонок сидел смирно недолго. Надо было посмотреть, куда он попал. Он старательно обнюхал все баки, ящики с инструментом, гору мягкой ветоши — чистые рваные тряпки. Ими машинисты протирают части механизмов.

Медвежонок не отыскал в кладовой ничего интересного. Тогда он подошёл к высокому порогу (на корабле все пороги высокие), положил на него лапы и с любопытством заглянул вниз.

Внизу спокойно стояли машинисты, каждый на своём месте — около какого-нибудь механизма. Они не сводили глаз с того, что им было доверено. А доверили им многое…

Здесь билось могучее сердце линкора — работали его чудесные машины!

Глаза разбегались от разнообразия приборов, рычагов, штурвальчиков и всяких показателей. На «Маршале» находились такие турбины, что не уступали турбинам самой мощной электростанции. И, если бы нужно было, линкор мог давать свет и ток для заводов целого города.

Стрелки всевозможных указателей весело прыгали за круглыми стёклышками, словно хотели сказать: «Ничего! Не беспокойтесь! Мы своё дело знаем!»

И верно, что знали. Не сходя с места, по этим стрелкам узнавали машинисты, сколько в запасе горючего, воды и смазочного масла, какая температура в машине, какой силы давление пара в турбинах, сколько оборотов гребному валу даёт машина, и всё, что нужно было знать машинистам.

Чуть что не так, стрелки сейчас же предупредят машинистов о беде, как самые верные друзья.

И машинисты не оставались в долгу. Они так любовно и осторожно ухаживали за сложными этими механизмами, что всё работало точно, как часы, и блестело чистотой и порядком.

Вот бы солнышко сюда! Как бы забегали золотые зайчики на медных и стальных частях! Но солнце никогда не заглядывало в машину линкора.

Она, как сердце у человека, была хорошо защищена и находилась ниже уровня моря, под водой. Сверху машину прикрывала стальная броня.

Вдруг медвежонок насторожился и зашевелил одним ухом. Ему представилось, что то не турбины работают, а сердито гудят в дупле пчёлы.

Всё никак он не мог забыть свой милый лес…

Долго смотрел медвежонок вниз, выискивая глазами: где же дупло с пчёлами? А машинисты подымали головы, и при виде любопытной, с торчащими ушами мордашки медвежонка их напряжённые лица теплели от улыбок…

Эскадру вёл «Маршал»

Эскадру вёл флагманский корабль «Маршал». Он гордо шёл впереди всех. На передней мачте его был поднят флаг командующего Большим флотом.

Эскадру тяжёлых кораблей со всех сторон окружали миноносцы и подводные лодки.

Море беспокойно шумело. Белые барашки волн вскипали тут и там.

Подводная лодка, когда она идёт под перископом, тоже подымает белый бурун. Как тут разузнать, где барашки от волн, а где белый хвост от перископа?

Зорко следили сигнальщики за морем. Наготове были орудия и глубинные бомбы.

Похожие на золотых стрекоз, ярко освещённые заходящим солнцем, над эскадрой гудели гидросамолёты.

Впереди, за горизонтом, скрывались стройные мачты крейсеров, ушедших в разведку.

Вдруг радист «Маршала» насторожился, поудобней надел наушники, потом стал быстро-быстро писать какими-то чёрточками, крючками и точками. Это был шифр — секретная азбука кораблей.

Откуда-то издалека подводная лодка Большого флота «Тигр» разговаривала с «Маршалом». Она обнаружила главные силы противника и следует за ними сама, незамеченная.

«Тигр» указывал точное число линейных кораблей неприятеля и сообщал точный курс, каким они идут.

Флагман приказал дать полный ход. Под ударами могучих винтов забушевала голубая пена. Вытянулись по ветру флаги. Ветер в снастях завёл свою тоненькую, самую лучшую песенку на свете — песенку полного хода.

Ни одного дымка не вырывалось из многочисленных труб эскадры.

Раньше царские адмиралы считали особым шиком для военного корабля дымить на полнеба, их не смущало, что по чёрному дыму можно было издалека обнаружить корабль и дать по нему залп.

Наш Большой флот появляется перед врагом внезапно. Тем сокрушительней его беспощадный удар.

Сурово шумели отступающие волны, гордо развевались кормовые флаги, грозно глядели орудия.

Вдруг головной эскадренный миноносец «Гневный» круто изменил курс и помчался в сторону. На мачте его замелькали сигнальные флаги:

«Вижу неприятельскую подводную лодку».

Эскадра продолжала свой путь. Командующий не сомневался, что «Гневный» справится один.

Так оно и было. Миноносец подлетел к тому месту, где только что исчез перископ подводного корабля, и сбросил глубинные бомбы.

Пенящиеся столбы взрывов высоко поднялись над морем.

«Гневный» опять вступил в строй. На мачте «Маршала» взвился сигнал флагмана:

«Гневному». Благодарю. Командующий».

Ветер задувал сильней. Начинало покачивать…

На большом корабле и качка большая. Медленно-медленно кренился «Маршал» на один борт и шёл так несколько секунд. Потом начинал долго-долго выпрямляться и грузно ложился на другой борт.

Медвежонок, словно его потянули за хвост, вдруг поехал в другой угол кладовой. За ним поползла маслёнка. Медвежонок протянул к ней лапу. Маслёнка почему-то остановилась и поехала обратно. Медвежонок — за ней. Вначале ему нравилось кататься по палубе. Но, когда беднягу разок стукнуло о металлический ящик, а другой раз ткнуло носом в банку с олифой, езда потеряла для него всякий интерес. Олифа пристала к носу, и от неё пахло лесными клопами. Лес, лес! Где ты шумишь — далеко ли, близко ли?

Мишка вскарабкался на кипу ветоши.

Электрические лампочки слепили глаза. Медвежонок поворчал, закрыл голову лапами, вздохнул и начал подрёмывать.

Шёл уже третий час полного хода, когда командир отделения приказал электрику Соломакину принести ветоши. Соломакин взял мешок и побежал в кладовую.

На корабле всё умеют делать быстро и ловко. Одной рукой Соломакин держал мешок, другой засовывал в мешок ветошь и приговаривал:

— Так-так-так!

Вдруг электрик вскрикнул и отдёрнул руку от ветоши:

— Крысюга! Ишь куда забралась, подлая! Пошла прочь!

Но тут вместо крысы из груды ветоши появилась лапа с когтями.

Сердитый, недовольный тем, что его потревожили, медвежонок выкарабкался наружу и чихнул.

— Так-так-так! Будь здоров! — сказал Соломакин, и больше уж он ничего не говорил…

В машине никто не обратил внимания на электрика, выбежавшего из кладовой с мешком за плечами. Лишь главный инженер-механик, посмотрев вслед Соломакину, принялся тереть глаза. На секунду ему почудилось, что ветошь в мешке шевелится.

Инженер-механик, работая в машине, не спал вторые сутки.

— Чего только не примерещится от усталости! — покачал головой инженер-механик и опять принялся следить за стрелками показателей.

Машины работали отлично…

В мешке капуста

Соломакин выбежал из машины, как будто за ним гнались все машинисты. Только на верхней палубе он перевёл дух и огляделся.

Это было место, где хранились продукты для камбуза. На свежем ветру качались подвешенные на крюки бараньи туши, стояли ящики с продуктами и мешки с кочанами капусты.

Соломакин поправил мешок за плечами:

— Да не брыкайся ты, сынок, слышишь? Я тебе на шею электрический фонарик привешу, эге? Сам себе светить будешь… Куда бы мне тебя схоронить пока?.. Ага! Так-так-так!..

Соломакин снял мешок с плеч, поставил его рядом с капустой и побежал к себе. Он был так доволен, что даже разок подпрыгнул на бегу…

Но если бы увидел Соломакин, кто подходит к мешкам с капустой, то, наверно бы, не подпрыгнул. А подходил кок. Он пришёл за капустой для щей.

Кок взялся за мешок да так и задумался: «Что за оказия такая? Куда ж моего Компота спрятали?»

Тем временем Соломакин спустился в помещение электростанции. Тут перед большой мраморной доской с громадными рубильниками и приборами несли вахту электрики.

Отсюда шли свет и электроэнергия по всему кораблю: во все каюты и краснофлотские помещения, в кают-компанию, в ленинский уголок, где помещался киноаппарат, на электрическую плиту камбуза, а главное — в боевые погреба и в орудийные башни.

На «Маршале» и снаряды подавались в башни и башни с орудиями вращались силою электричества.

Соломакин подошёл к старшине электриков и принялся шептать ему на ухо, улыбаясь и весело подмигивая остальным электрикам.

— Да не может быть! — обрадовался старшина. — Где же он у вас?

— А в мешке с ветошью. И мягко и никто не видит! — ответил Соломакин.

— Скорей же тащите его сюда!

— Есть! — ещё веселей ответил Соломакин и опрометью побежал по трапу.

На корабле не ходят, а бегают. Но кок не бежал, а прямо-таки на крыльях нёсся на камбуз с мешком за плечами. Но лишь он взялся за ручку двери, как услышал за собой ласковый голос боцмана:

— Что это вы несёте, товарищ кок?

— Ка-капустку! — неохотно ответил кок. — Капустку, товарищ боцман.

— И свежая, наверно, капустка, товарищ кок?

— Куда какая свежая! Только что с грядки сорвал! — буркнул кок и захлопнул за собой железную дверь.

В камбузе он вытряхнул из мешка вместе с ветошью медвежонка, а ветошь запихал обратно. Потом поставил перед медвежонком тарелку с компотом и осторожно высунул нос из камбуза.

В коридоре никого не было. Кок закрыл камбуз и с мешком за плечами понёсся наверх. Около мешков с капустой прохаживался взад-вперёд очень злой Соломакин.

— Понимаешь, безобразие какое! — сказал ему кок и сделал большие глаза. — Взял я мешок с капустой, принёс на камбуз, а в мешке — ветошь. Из ветоши-то щей ведь не сваришь!

Соломакин почесал в затылке, потом вздохнул и сказал:

— Та-а-ак, так-так…

А кок взвалил мешок с капустой на плечи, пошёл, посмеиваясь, на свой камбуз:

— Так-так-так! Кто-то из нас чудак!

Вдруг мешок с капустой упал со спины кока на палубу: в другом конце коридора боцман вёл на верёвочке медвежонка.

Бедный кок подобрал мешок, бросил его в камбуз и догнал боцмана. От обиды и горечи он не мог выговорить то, что хотел, а, уткнув руки в бока, зашипел, как яичница на сковородке:

— Удивительно, товарищ боцман! Поразительно!

— Что тут удивительного? Что тут поразительного? — краснея, ответил боцман. — У вас краска на палубе кричит, а у меня, простите за шутку, капустка на верёвочке гуляет!

— Да нет, постойте! Как же так! — ещё пуще рассердился кок.

Но тут по кораблю грянула боевая тревога.

Кок и боцман моментально надели противогазы.

Медвежонок рявкнул и в диком страхе шарахнулся от боцмана к коку. Но, увидев перед собой вторую страшную маску противогаза, совсем очумел, царапнул кока по руке и кинулся бежать.

Под грохот боевой тревоги он бежал по коридору так, как ещё никогда в жизни не бегал.

Но со всех сторон, из всех люков выскакивали сотни людей с такими же немигающими глазами и хоботами, как у боцмана и кока.

Страшнее всего было то, что люди бежали молча.

Но это только так казалось медвежонку. Вот одна маска глухо позвала:

— Клотик, Клотик!

Вот другая мотнула хоботом:

— Форсунка, братишка!

Глухо позвала третья:

— Бомба! Бомбочка! Беги за мной!

Но никто из краснофлотцев не остановился около медвежонка ни на одну секунду.

Его могли сшибить за борт, отдавить ему все лапы. Но, как ни быстро разбегались краснофлотцы по боевой тревоге, никто его не сшиб, не ушиб. А те, у кого под ногами внезапно появлялся медвежонок, перепрыгивал через него, как через «козла» на занятиях по физкультуре.

Всё окончилось в несколько секунд. Тысячи бойцов, бежавших как будто неизвестно куда, словно магнитом притянутые, очутились на своих местах.

Люки захлопывались. Вот задраили последний люк, и на верхней палубе линкора не осталось никого, кроме медвежонка.

Наступила грозная тишина. Громадные орудия медленно разворачивались.

«Следовать за мной!»

Охапка сразу заметил на горизонте верхушки мачт неприятельской эскадры. Чтобы не мешать бою, миноносцы отошли в сторону, готовые по первому приказанию командующего ринуться в минную атаку. Вдали слышались глухие выстрелы. Это лёгкие крейсеры Большого флота вели бой с лёгкими крейсерами противника.

Наступал решающий момент — сражение с главными силами.

Пылающий шар солнца медленно опускался к горизонту. Командующий Большим флотом поднял на «Маршале» сигнал:

«Следовать за мной!»

Командующий придумал замечательный манёвр. Он хотел сделать так, чтобы заходящее солнце ярко освещало корабли противника.

Как выяснилось после боя, командующий неприятельской эскадрой захотел сделать то же самое. Он также перестроил свою эскадру и начал маневрировать.

Забушевала пена у бортов кораблей. Краска на трубах начала лопаться от сильного огня в топках. Стало ясно: кто разовьёт больший ход, тот и станет победителем.

Не сплоховали наши линкоры! Вот «Маршал» изменил курс, остальные линкоры согласно повернули за ним, и солнце стало нашим союзником.

Теперь оно слепило глаза комендорам противника и мешало им наводить. Под лучами солнца неприятельские корабли стали видны как на ладони, и Большой флот навёл уже на них громадные свои орудия.

Лишь только захлопнулся последний люк и, как по волшебству, исчезли страшные маски, медвежонок успокоился. Он не спеша прошёлся по палубе; верёвочка волочилась за ним, как хвостик.

При крутом повороте «Маршала» медвежонок чуть было не упал за борт, но удержался. Недовольно фыркнув, отошёл он поближе к орудийной башне, поднялся на задние лапы и стал смотреть на красный шар солнца.

Вот так же, бывало, закатывалось солнце за лесом. Медвежонок со своим братом залезал на упавшую сосну и слушал, как в вечерней тишине, провожая солнце, начинали звенеть птицы и ухал филин. А мать-медведица усаживалась на задние лапы и, любуясь своими ребятками, довольно урчала…

За спиной медвежонка медленно разворачивалась носовая башня, готовая рявкнуть, как пять тысяч медведиц. Рубин и комендоры, замерев у орудий, и не думали, как близок от них их приятель Бомба.

Орудия были заряжены. Командиры-артиллеристы дали прицел. Теперь лишь нажать на кнопку ревунов, и все башни линкоров дадут залп.

А медвежонок всё смотрел на солнце. Жёлтая бабочка сложила крылышки и опустилась на палубу. Каким тёплым ветром занесло её сюда, на бронебойную палубу, за сотни миль от берега?

Медвежонок бросился за бабочкой. Вот он догнал её, занёс беспощадную лапу — и хлоп по палубе!

Бу-бух! — вдруг раздался страшный грохот, и молния сверкнула над медвежонком.

Тёплый воздух ударил тугой подушкой и, словно перышко, сдул медвежонка с палубы прямо в кипящее море.

Не успел он, кувырнувшись через голову, упасть в воду, как воздух и море содрогнулись от второго могучего залпа.

Бронированные башни «Маршала» били с равными промежутками.

Стреляло одновременно двенадцать четырнадцатидюймовых орудий, но казалось, что бьёт только одно орудие — так дружны и точны были залпы.

Недаром «Маршал» вышел на первое место в артиллерийской подготовке, недаром тикали золотые часы народного комиссара в кармашке у хозяина башни Рубина…

Прохладная вода сомкнулась над медвежонком, но тут же и выбросила его наверх, как пробку, Шерсть не намокла, и медвежонок держался на воде, словно резиновый.

Весь в белой пене и солёных брызгах, жарко стреляя всеми башнями, с развевающимися боевыми флагами, пронёсся мимо него «Маршал». От винтов линкора море кипело, клокотало, и медвежонок закрутился в водовороте.

Волна отвернула его от «Маршала» и показала, что творится по ту сторону моря. Там тоже шли и стреляли корабли. Зелёные огни залпов то и дело вспыхивали над их серыми бортами.

Но медвежонок и тут ничего не успел рассмотреть как следует — водоворот опять повернул его в другую сторону.

Мимо прошли линкоры. И их башни били залпами, их флаги победно развевались…

Скоро всё это куда-то умчалось, и медвежонок ничего уж, кроме волн, не видел. Лишь где-то рокотали залпы, напоминая о том, что решительный бой продолжается.

Впрочем, медвежонку казалось, что это за лесом начинается гроза и сердито погромыхивает гром.

Вдруг над ним навис ровный и могучий рокот. По небу мчались гудящие стрекозы. Гидроавиация Большого флота спешила на помощь кораблям.

Самолёты умчались ещё быстрее, чем корабли, и медвежонок остался один среди моря.

Волны качали да качали его на зелёных своих спинах. Подгребая под себя лапами, он плыл не поймёшь каким стилем, а то и совсем переставал грести и держался неподвижно.

Думал ли он о линкоре, о добром коке и ласковом Рубине? А может быть, вспоминал он боцмана или Соломакина, вкусный компот, медовые конфеты и яблоки и всё то хорошее, что вдруг пропало где-то там, позади противных и солёных волн…

«Человек за бортом!»

Эскадренные миноносцы держались в стороне от выстрелов. Красивые и быстроходные, они нетерпеливо ждали приказа командующего ринуться в минную атаку.

На всех миноносцах крышки минных аппаратов были открыты; стальные, тупорылые, густо смазанные маслом чудовищные торпеды зловеще выглядывали из минных аппаратов.

Торпедисты с наушниками на головах замерли у приборов. Одно движение руки — и торпеды с шипением вылетят из аппаратов. Они грузно врежутся в море и, скрывшись под водой, помчатся на врага с такой скоростью, с какой не ходит ни один курьерский поезд в мире.

Торпеды сами были похожи на корабли, разве только что без людей. Из минных аппаратов их выталкивал сжатый воздух. Дальше торпеды шли сами, работая своими механизмами, винтами и рулями.

Много они несли в себе сильного взрывчатого вещества. Когда торпеды попадали в подводную часть корабля и взрывались, то пробоина получалась такой величины, что в неё свободно мог проехать трамвай.

И это только от одной торпеды, а на каждом миноносце было по нескольку торпедных аппаратов, и он бил сразу многими торпедами.

Тут уж никакой линкор не спасётся…

Одно спасение остаётся у него — не подпустить миноносцев близко, расстрелять их меткими залпами. Для этого у линкора есть специальная артиллерия…

Густо и раскатисто гремели залпы над морем.

Солнце почти совсем скрылось за горизонтом. Скоро ночь, как фокусник, накроет море бархатным своим плащом.

Этого и ждали миноносцы. Конечно, и ночью могли их осветить прожекторами, заметить и открыть по ним огонь. Но пока заметят, пока откроют…

Плохо лишь было одно: волнение на море всё усиливалось и усиливалось. Лёгкие миноносцы то качались с борта на борт, как ваньки-встаньки, то глубоко зарывались носом в белой пене бушующего моря.

Сильная волна могла сбить торпеду с пути, и тогда она проскочит мимо цели.

Но на то и море, чтоб его не бояться. На то и наши моряки, чтоб никогда не промахиваться по врагу. На то и советские торпеды, чтобы попадать в цель в любую погоду.

Миноносцы самым малым ходом шли друг за другом.

Вдруг на мачте «Гневного», идущего концевым, взвился сигнал:

«Человек за бортом.!»

«Гневный» застопорил машины, остановился как вкопанный и занялся спасением утопающего.

Впрочем, корабельный кок Наливайко и не собирался тонуть. Он, как и все моряки, плавал не хуже дельфина. Он сам мог спасти кого угодно.

Минуту назад он вынес из камбуза ведро с очистками, выплеснул его за борт и залюбовался морем.

В наступающем сумраке штормовой ночи громадные валы гуляли по морю, как великаны, развевая седые бороды пены.

Вода фосфорилась и играла серебром.

Казалось, в ночное море ворвались серебряные рыбки и теперь резвятся на просторе в черно-бархатных волнах.

Это было так красиво, что Наливайко подумал:

«А может, и вправду это волшебные рыбки играют? Вот бы поймать одну!»

Вдруг миноносец круто лёг набок. Шипя, как злая гусыня, волна ворвалась на палубу и покрыла кока с головой.

Когда «Гневный» выпрямился, а волна схлынула за борт, кока на палубе уже не было.

Падая за борт, Наливайко даже не крикнул.

Нырнув под волну, кок не выпустил из рук пустого ведра, но скоро пальцы пришлось разжать — нужно было плыть, и ведро пошло на дно. Потеря корабельного имущества окончательно рассердила кока: «Продержусь до утра, а там кто-нибудь выудит. Только бы не заметили, как я с корабля сыграл за борт, словно новобранец».

Но сигнальщик Рыбка, самый весёлый краснофлотец на корабле, заметил, как упал кок за борт, и бросил ему спасательный круг. Гребцы дежурной шлюпки, спущенной в один миг, так налегли на вёсла, что они затрещали.

Кок увидел спасательный круг и поплыл к нему.

Вдруг что-то мокрое и царапающееся толкнуло его в голову. Кок вытаращил глаза и раскрыл рот. А на море раскрывать рот не полагается.

Хлебнув горькой морской воды, кок вынырнул на поверхность — и чуть было опять не пошёл ко дну…

Ну и поймал серебряную рыбку кок Наливайко! У неё было четыре лапы, а на брюхе кожаный пояс с медным якорем…

Атака

Через пять минут на полных оборотах «Гневный» догонял своих стальных братьев. На мостике, в машине, на верхней палубе, у торпедных аппаратов и орудий краснофлотцы шептали друг другу:

— А ну, реши задачу: упал за борт один, а подняли двух. Сколько всего у них ног?

— Четыре.

— Нет, шесть! Да ещё один хвост и верёвочка.

— Тише! Не смеяться!

— А зачем же верёвочка?

— А это, видишь ли, какое дело. Увидал кит: на земле люди собак на цепочках водят, позавидовал и решил тем же делом заняться. Поймал кит медвежонка и вот разгуливает с ним по морю, и вот хохочет, вот за верёвочку подёргивает. Верёвочка-то и оборвись. Наливайко увидал, бултых в воду и цап за ту верёвочку…

Зажимая рты ладонями, моряки задыхались от смеха.

— Где ж он теперь?

— В камбузе. Кок его насухо вытер и компотом угощает. Уж очень, говорят, потешный тот утопленник на верёвочке!

Медвежонок и на самом деле отогревался в камбузе. После того как его и кока Наливайко подобрали сначала на шлюпку, а потом на корабль, косолапый мореплаватель чувствовал себя совсем неважно.

Он наглотался столько морской воды, что если бы его высушили, то получился бы целый мешок соли.

Досталось медвежонку и от дельфинов. Перед самым его носом выскакивали они из воды и ныряли обратно, сопя, как дикие кабаны в лесу.

Ну, прыгнули бы разок — и довольно. Так нет! Раз сто выныривали они под носом у медвежонка, словно звали его с собой поиграть под водой.

Потом к бедняге пристали чайки. Они приняли медвежонка за каравай хлеба, упавший с корабля. Сколько было чаек, каждая раз по десять тукнула острым клювом в голову, и скрипели они при этом, словно несмазанные двери.

Медвежонок как мог отбивался и от чаек и от дельфинов. Он и кока принял за дельфина и страшно на него зарычал.

Не нырни кок вовремя, получил бы он порцию когтей!

Наконец-то медвежонок опять с людьми в синих воротниках. Ну, эти не обидят. Зверюга сидел в тёплом камбузе и, не стесняясь, кончал вторую миску компота.

Наливайко, сидя перед медвежонком на корточках, не мог на него налюбоваться. И коку теперь совсем не было стыдно, что он упал в воду.

— Ешь, насыщайся, курносый! — гладил кок медвежонка. — Ну и ясно-прекрасно у нас получилось с тобой, а? Не упади я за борт, что бы с тобой стало? Ну, что? Ешь, не смущайся. Я тоже, когда на флот прибыл, смущался, а теперь, сынок, мне всё ясно-прекрасно и необыкновенно хорошо.

Кок Наливайко и сам был необыкновенный краснофлотец. Он готовил для команды «Гневного» такие обеды и ужины, придумывал такие воздушные и вкусные пирожки, такие удивительные пирожные и мороженое, что, сколько было кораблей на флоте, все они завидовали команде «Гневного».

Но особенно удавалась коку подливка к котлетам. Он её сам придумал и назвал «радость вахтенного».

Однажды прибыл на «Гневный» маршал. Осмотрел всё, проверил. Карие глаза у него всё светлели и светлели, и улыбка не сходила с лица.

Дошла очередь и до камбуза. Там всё сверкало и блестело и аппетитно пахло подливкой «радость вахтенного».

— Здравствуйте, товарищ Наливайко! — сказал маршал. — Я слышал о вас много хорошего.

— Служу трудовому народу! — отчеканил кок.

— Скажите, какие ваши обязанности?

Наливайко не моргнув глазом ответил:

— Огонь!

— Объясните, — сказал маршал.

— Товарищ маршал, — не задержался с ответом Наливайко, — когда я кормлю команду хорошо, то и орудия стреляют лучше. А кроме того, я состою в боевом расчёте и могу заменить хозяина орудия. Выходит, кругом для меня одна задача: огонь!

Маршал крепко пожал руку Наливайко…

Вот в какие золотые руки попал медвежонок!

Наверно, он это понимал, потому что, съев один бачок компота, потребовал ещё второй и глазами, и носом, и хвостом.

Только было Наливайко хотел выполнить просьбу нежданного гостя, как вдруг ударила боевая тревога: командующий приказал миноносцам атаковать вражескую эскадру.

— Ну, будь жив, сынок, — сказал кок. — Я тебя тут замкну… А ну стой, погоди! Мы сейчас стрелять начнём, и у тебя с непривычки в ушах может лопнуть…

Кок быстро заткнул медвежонку уши ватой, схватил противогаз и выбежал из камбуза.

В ночном мраке невидимыми стремительными тенями мчались миноносцы на врага.

Всё замерло на кораблях, лишь глухо дышали мощные вентиляторы да у кока в камбузе что-то попискивало в духовом шкафу плиты.

Наверно, это упревала рисовая каша.

Корабль взлетал то вверх, то вниз, как будто катался на салазках в оврагах.

В животе у медвежонка было полно, все страхи остались позади. Делать было нечего. Надо было спать. И медвежонок принялся сладко посапывать.

Снились ему родной лес, тёмная и тёплая берлога. Хорошо в ней рядом с мамкой-медведицей! И старший брат здесь тоже.

А в лесу-то ветер! Гнутся и трещат деревья, сечёт их дождь. Гроза хозяйничает в лесу!

Вот уж и у берлоги шумит вода, вот ворвалась, затопляет берлогу…

Медвежонок взвизгнул и проснулся. Он был по брюхо в воде и спросонок никак не мог понять, что происходит вокруг.

Скупо горела синяя лампочка. В камбузе плескалась вода. А по воде, как живые, плавали разные камбузные вещи. Они подлетали к медвежонку, стукали его по носу и отлетали обратно.

Вот подплыла какая-то миска и наметилась в лоб. Медвежонок утопил её. Но на смену миске плыли ведро и веник. А потом бросились в атаку медная кастрюля и доска, на которой режут мясо.

Медвежонок отбивался налево и направо, но врагов всё прибывало. Бился он с посудой не на жизнь, а на смерть — грыз, мял, царапал, шлёпал лапами по воде.

А чтоб веселей было воевать, ревел медвежонок во всё горло, но его совсем не было слышно, потому что шторм ревел ещё громче.

«Гневный» на полном ходу валился с борта на борт. Волны, свободно разгуливая по палубе, забирались и на камбуз…

Тут командиры миноносцев передали по радио во все помещения кораблей и на верхнюю палубу:

— Идём в атаку! Усилить бдительность!

Один за другим неслись миноносцы вперёд…

Вот на секунду, чтоб прицелиться, зажгли миноносцы прожекторы и, как солнцем, осветили чужие корабли.

На всех миноносцах взвыли сирены. Теперь сирены будут выть до тех пор, пока не кончится атака.

Корабли неприятеля опоясались огнём ответных выстрелов. Не замолкая, стреляли и миноносцы.

При первых же залпах «Гневного» медвежонок перестал сражаться с посудой. Хоть и заткнул ему кок уши ватой, всё же громовые залпы встряхивали медвежонка, как мешок с орехами. От воя пронзительных сирен миноносцев медвежонку стало совсем страшно.

Вот миноносцы развернулись для залпа. Послышалось резкое шипение. Десятки громадных торпед вырвались из аппаратов и, ввинчиваясь в чёрную воду, пошли на противника.

«Гневный» ближе всех подобрался к флагманскому кораблю врага и почти в упор выпустил в него все свои торпеды.

Сделав своё дело, «Гневный» повернул и полным ходом стал уходить под огнём противника.

Вдруг что-то тяжёлое сильно ударило медвежонка по голове. Ему показалось, что на нос упало полено. Что-то липкое поползло по его морде, залепляя глаза. Потом ударило ещё раз, и белый дым окутал весь камбуз.

Егорка

До рассвета не отпускал Большой флот остатки неприятельской эскадры. Чуть забрезжило утро — сначала гидросамолёты, второй раз бросившиеся на противника, а потом подводные лодки Большого флота добили противника, ещё защищавшегося из уцелевших орудий.

Скоро над тем местом, где шёл недавно враг, только волны шумели равнодушно да однообразно кричали чайки.

Сдавалось и море. И оно поняло, наверно, что ничем ему не устрашить краснофлотцев, хоть подымай волны с морского дна до самого неба.

Море пошумело ещё для порядка и стало виновато плескаться у серых бортов кораблей.

Тут и взвились на мачте «Маршала» разноцветные сигнальные флаги:

«Отбой боевому учению!»

Все линкоры, в том числе и те, которые недавно тонули в огне и взрывах, вошли в строй кильватера Большого флота, потому что это было не сражение, а боевая учёба.

Вот опять замелькали разноцветные флаги на «Маршале». Командующий благодарил командиров и краснофлотцев «Гневного».

Тесно стало на море, когда весь Большой флот двинулся к родным берегам. Немало тут было линкоров, тяжёлых и лёгких крейсеров, лидеров, миноносцев, подводных лодок, канонерок, торпедных катеров.

С «Гневного» донеслось громкое «ура». Краснофлотцы узнали о благодарности командующего. Вдруг Рыбка крикнул:

— А ну, отгадайте загадку: кто на корабле проспал весь бой и сейчас ещё, наверно, спит?

Тут кок Наливайко хлопнул себя по лбу и побежал на камбуз, бормоча себе под нос:

— Сынок, не волнуйся! Сынок, не волнуйся!

Побежали за коком и краснофлотцы. Подбежали они к камбузу, открыли дверь и попятились. Кто сказал «ах», а кто и «ой-ой».

В камбузе плескалась вода, плавали миски, пустые бутылки и веник.

На табуретке стоял не медвежонок, а какое-то чучело. Оно всё было покрыто маслом, мукой и ревело и чихало без остановки, как испорченный грузовик.

Во время атаки «Гневный» сильно лёг на борт. Тут и упала на медвежонка сначала тяжёлая кофейная мельница, потом из опрокинувшейся бутылки полилось на него масло. После атаки, на развороте, корабль опять лёг на борт, и на зверя посыпалась мука.

В довершение всех бед банка с перцем угодила медвежонку прямо в лапы. Он моментально смял её и нанюхался перцу.

Кок Наливайко чуть в обморок не упал при виде такой печальной картины.

Не теряя времени, бросился он отмывать медвежонка. Рыбка и все остальные кинулись помогать коку.

Рыбка и тут не удержался, чтобы не пошутить:

— Эх, жалко, не знали раньше! Показать бы медвежонка в таком виде противнику, он бы боя не принял, удрал бы со страху во все лопатки!

Как ни ворчал медвежонок, как ни норовил цапнуть кого попало, потому что не привык он купаться в тёплой мыльной воде, всё же его старательно вымыли и вытерли насухо.

Верёвочку с ремня срезали, но ремень надели опять и пустили медвежонка ознакомиться с кораблём.

Пошёл медвежонок, хмурится, ни на кого не глядит. Зачем-то сунул нос в радиорубку, заглянул в машинный люк, потом взобрался на мостик к сигнальщикам.

Забраться-то было легко: у медведей передние лапы короче задних, потому они так ловко и лазят по деревьям. Зато спуститься с трапа медвежонку не удалось. Хочет сойти с мостика — и не может. Ревёт, стучит по палубе лапами.

Сняли его краснофлотцы, а он и спасибо не сказал.

Смеются моряки, ходят за медвежонком, словно малые ребята, всякому хочется подержать его на руках, погладить.

Но тут вахтенные засвистали в дудки и крикнули:

— Начать приборку!

И все разбежались по своим местам.

Зафыркала вода из шлангов, поливая железную палубу. В руках у краснофлотцев замелькали швабры и резинки. Палубу мыли мылом, тёрли жёсткими щётками, смывали водой, лопатили резинками, до блеска вытирали швабрами. По всему кораблю шла горячая приборка.

Флот — это значит порядок. Флот — это значит чистота.

Медвежонок был в полном порядке и чист, как никогда не бывал. В лесу-то с мылом кто его купал?

Разгуливая по кораблю, перебрался он через высокий порог коридора кают-компании, прошёл по ковру, заковылял по кают-компании и, что-то учуяв, задвигал носом.

За столом сидел командир корабля. Он не спал трое суток, теперь вошёл в кают-компанию и присел на кожаный мягкий диван минутку отдохнуть.

Медвежонок взобрался на диван и, недолго раздумывая, полез дальше, на стол.

— Ну, брат, это у нас не полагается! — засмеялся командир. — Вошёл непрошеный, не поздоровался и прямо на стол с лапами!

Но медвежонок, не обращая на слова командира никакого внимания, хотел было влезть на стол, да не смог — высоко. Сунулся он к командиру корабля и полез к нему на руки.

— Да не хочу я с тобой обниматься! — засмеялся командир. — Не мешай мне, я спать хочу!

И командир тихонько отстранил медвежонка. Тот сердито посмотрел на него да как хватит лапой по коленке командира!

— Вот какая ты свинья невежливая! — сказал командир и отодвинулся от медвежонка.

Тот — за ним. Командир — от него.

Сигнальщик Рыбка вошёл в кают-компанию о чём-то доложить командиру корабля. Командир отдал распоряжение и спрашивает:

— Товарищ Рыбка! Может, вы знаете, что нужно от меня этому косолапому драчуну?

— Разрешите ответить, товарищ командир корабля? — поднёс руку к бескозырке Рыбка.

— Пожалуйста, — сказал командир.

— Тут очень просто вопрос разбирается: на столе — сахарница, а в сахарнице — сахар.

Командир рассмеялся, выбрал самый большой кусок и подал медвежонку. Тот сразу успокоился, запихал сахар в пасть, сполз с дивана и заковылял к выходу.

А Рыбка шёл за медвежонком и всех предупреждал:

— Дайте дорогу! Он сейчас дюже сердитый и за себя никак не ручается…

Так они и вышли на палубу, такую чистую, что хоть ложись на неё в белой форменке. Корабль блестел на солнце, словно его не прибрали, а построили заново.

Был выходной день, и никаких работ на корабле, кроме обычных вахт на якорной стоянке, не полагалось.

Команда «Гневного» собиралась на берег. Командиры и краснофлотцы одевались сегодня с особой тщательностью: в городе, в четыре часа дня, назначен был физкультурный парад. Его будет принимать командующий Большим флотом.

Скоро краснофлотцы оделись во всё белое и вышли на верхнюю палубу. Всем не терпелось посмотреть на медвежонка, подаренного «Гневному» морем. Но косолапого нигде не было…

Любопытные обнаружили медвежонка в каюте редакции корабельной газеты «Торпеда», но каюта оказалась закрытой.

Там заперлись Рыбка и Наливайко. Краснофлотцы хотели было войти в каюту, но Рыбка сделал строгое лицо и сказал:

— Нельзя, военная тайна!

Любопытные простояли у дверей ещё минут десять. Они слышали, как за дверью патефон играл марш «День в лесу», как что-то говорил Рыбка, но что именно, разобрать было нельзя.

И любопытные ушли на верхнюю палубу. Там уже настраивал свои инструменты корабельный оркестр, вынесли шахматы и шашки.

Медвежонок появился на палубе только после обеда. На шее у него красовался бант. Медная пряжка ремня была ярко надраена. На неё больно было смотреть.

Краснофлотцы окружили медвежонка, а он развалился на солнышке, словно на пляже. Кто-то заметил, что нос у медвежонка был в сгущённом молоке.

Рыбка с таинственным видом принёс патефон и поставил его рядом с медвежонком.

— Товарищи краснофлотцы, — сказал Рыбка, — сейчас вы увидите небывалую картину!

— Что такое? Что такое? — спрашивали друг у друга краснофлотцы.

Оркестр начал было играть, да бросил, шахматисты отложили шахматы в сторону, и все обступили краснофлотца Рыбку и медвежонка тесным кругом.

Рыбка с торжественным видом продолжал:

— Как вам известно, сегодня физкультурный парад. Медвежонок тоже пойдёт с нами. А чтобы он не подвёл нас, сейчас мы прорепетируем… Давай начинай, товарищ Наливайко!

Кок подал Рыбке банку сгущённого молока. Она была уже наполовину пуста. Рыбка поставил банку около патефона и скомандовал:

— Слушать мою команду! Стоять смирно!

И вдруг медвежонок встал на задние лапы. Краснофлотцы затаили дыхание.

— Парад, смирно! Равнение направо! — скомандовал Рыбка и незаметно передвинул банку с молоком.

Медвежонок повернул голову направо и поднял лапу к голове. Все так и ахнули.

Наливайко завёл патефон. Грянул марш «День в лесу». Защёлкали птицы, закуковали кукушки.

— Товарищи, да ведь он смеётся! — крикнул кто-то.

И правда, у медвежонка губы сложились так чудно, как будто он улыбался. Тут Рыбка снял свою фуражку, нахлобучил её на медвежонка и крикнул, заглушая музыку:

— Здравствуй, отчаянный моряк!

Медвежонок зарычал:

««Уру-уу-у!»

Пластинка кончилась, и медвежонок полез к Рыбке за молоком. Он знал своё дело.

Конечно, банка перешла в его лапы. Медвежонок, подняв её над головой, дождался, пока не потекло сладкое молоко, сложил язык в трубочку и, не теряя ни одной вкусной капли, опростал банку до дна.

— Ай, умница! Ай, молодец! — раздавалось вокруг. — Одно плохо — имени у него нет!

— Задача нетрудная, — сказал Рыбка, — мы ему сейчас имечко подберём. А ну, товарищи, предлагай!

Краснофлотцы подумали и начали, перебивая друг друга, предлагать имена, а кое-кто даже и фамилии:

— Косолап Шишкин!

— А что? Красиво!

— Почему Шишкин?

— Потому что он из лесу.

— Тогда уж лучше Ёлочкин! Миша Ёлочкин, например.

— Мишка Топтыгин! Вот это да!

— Негоже, — покачал головой Рыбка. — Сколько есть на свете медведей, все они зовутся Мишками да Топтыгиными. Нашему отличительное имя требуется. Он на волнах качался — не испугался, в бою побывал — не сплоховал. Он на парад с нами пойдёт. Вот какой это исключительный зверь! Думайте же, братцы, думайте!

Задумались краснофлотцы. А медвежонок, видя, что молоку конец, так принялся вылизывать банку, что Рыбка испугался, как бы сладкоежка не порезался об острые края, и потянул банку к себе. Медвежонок зажал банку в лапах крепче и недовольно заурчал. Рыбка потянул банку решительней.

Тогда медвежонок повернул к краснофлотцам обиженную морду и взревел:

— Йоххххор!

— Слыхали, товарищи, какое у него настоящее имя? — спросил Рыбка.

— Слыхали, — ответили краснофлотцы. — Егор!

— Ну, пусть он и будет Егоркой, — сказал Рыбка. — А чтоб все знали, что он флотский, мы ему сейчас заметину сделаем.

Рыбка, снял с медвежонка ремень и на обратной его стороне написал чернильным карандашом: «Егорка. Черноморский флот».

Тут явился на верхнюю палубу редактор корабельной газеты «Торпеда» с фотоаппаратом.

— А ну, товарищи, — сказал он, — давайте я сниму всех вместе с Егоркой для газеты.

Краснофлотцы бросились занимать места поближе к Егорке, но все без спора уступили место рядом с медвежонком Наливайко и Рыбке.

Редактор газеты наставил аппарат и сказал:

— Снимаю! Смирно!

Медвежонок поднял лапу к бескозырке. Краснофлотцы не могли выдержать и рассмеялись.

Так они все и получились…

Один против всех

Засвистела дудка:

— Идущим на физкультпарад построиться!

Мигом построились краснофлотцы, с командирами во главе. Раздалась команда. Все чётко повернулись к корме корабля и начали сходить по трапу на мол.

— Егорка, не отставай! — позвал медвежонка Рыбка.

Егорка послушно пошёл за краснофлотцами.

А уж навстречу им неслась музыка и шли команды с других кораблей.

Команде «Гневного» пришлось подождать: её опередили краснофлотцы и командиры с линкора «Маршал».

Развевая красные флаги, с оркестром в сто человек впереди, в голубых трусиках и белых туфлях, стройными загорелыми рядами шли на парад маршаловцы.

В третьем ряду, чеканя шаг, следовал Охапка, дальше шли Рубин, боцман Топорщук, кок, машинисты, электрики.

Ах, если бы не поторопились маршаловцы, а пошли позади «Гневного», кого бы они увидели!

Славно прошли маршаловцы! Тысяча рук отмахивала шаг, но казалось, что размахивали лишь две руки. Тысячи ног ступали по мостовой, но казалось, что идёт только один человек — широкоплечий, умноглазый, весёлый и сильный.

За маршаловцами тронулась команда «Гневного». Идти было просторно и легко. Народ толпился на тротуарах, всем хотелось встать в одну шеренгу с флотскими ребятами и шагать и петь ту же хорошую песню, что пели моряки под звуки серебряных труб:

Шуми, прибой, шуми! Играй, волна привольная!
Пусть море пенится — вперёд, моряк, вперёд!
За Родину великую и за поля раздольные,
За счастье наше вольное и за родной народ!

Славно пели краснофлотцы!

Вдруг по улице покатился смех: с тротуаров увидели Егорку с бантом, подпоясанного краснофлотским ремнём.

Водосточные трубы и фонари брались ребятами с бою. Скоро и трубы и фонари шевелились и кричали, как живые, — столько на них повисло ребят.

Егорка шёл, ни на кого не глядя. Парад так парад. Рад не рад, а шагай весело!

Вслед за командой «Гневного» шли подводники. Веснушчатый барабанщик оркестра готов был спрятаться в свой большой барабан. Ему очень смешно было глядеть на медвежонка, на его хвостик, похожий на запятую.

Попробовал барабанщик зажмурить глаза, но тогда не видал, куда шёл; пробовал то налево, то направо голову поворачивать — с ноги сбивался. Посмотрит прямо, а впереди опять этот косолапый топает по мостовой, и ремень у него как у старого краснофлотца.

И барабанщик смеялся до того, что стал неверно отбивать оркестру такт своей култышкой…

Подводники народ на редкость находчивый, а суровая подводная жизнь научила их жить дружно. И сегодня, на параде, подводники приготовились на приветствие командующего крикнуть не просто «ура», а с перекатами. Загадка тут была вот в чём. Подводники задумали кричать «ура» не всем сразу, а каждой шеренгой по очереди. Испробовали подводники своё «ура» с перекатами на репетиции — всем очень понравилось. Это было похоже на рёв моря, когда оно бросает на берег одну волну за другой.

Команда за командой двигались краснофлотцы к площади. И столько тут было голубых воротников, что как будто само море вышло на парад! И столько тут было чёрных лент, развевающихся на бескозырках, что как будто ласточки со всего края слетелись к морю и шелестели быстрыми крыльями над головами моряков!

Вот и разукрашенная разноцветными флагами и красными маками трибуна. Вот и широкое золото нашивок на рукавах командующего Большим флотом.

По команде своих командиров краснофлотцы перестали размахивать руками, повернули головы к трибуне.

— Здравствуйте, славные моряки «Маршала»! — поздоровался командующий.

— Ура-а-а-а! — ответили маршаловцы.

И всем показалось, что это не моряки кричат, а ударили бортовым залпом тяжёлые орудия линкора.

За маршаловцами лёгкой и свободной походкой к трибуне приближались краснофлотцы «Гневного».

— Привет физкультурникам «Гневного»! — поздоровался командующий.

Краснофлотцы и командиры набрали полные лёгкие воздуха и славно ответили любимому командующему. В соседних домах зазвенели стёкла от дружного «ура-а-а-а-а!».

Ничего подобного Егорка не ожидал. Как шёл он, так и присел от неожиданности на все четыре лапы.

А команда «Гневного» чётким шагом уходила вперёд, распевая песню минных дивизионов.

Рыбка любил петь и, забыв обо всём на свете, заливался тенорком. А кроме того, оборачиваться в строю не полагалось.

Конечно, не полагалось и Егорке сидеть на мостовой. Тут парад, торжество, а он словно приклеился к мостовой и стал больше похож на испуганного ежа, чем на храброго медвежонка.

Вот-вот должно будет произойти досадное происшествие: либо подводники, чтобы не раздавить медвежонка, остановятся и даже простого «ура» не крикнут, либо они пойдут вперёд и, может быть, наступят Егорке на хвост или отдавят ему лапы.

А уж под грузными шагами подводников дрожала мостовая. Дрожал и бедный Егорка, сам не зная, что с ним происходит, и всё плотнее прижимаясь к мостовой.

Тут командующий крикнул:

— Да здравствуют отважные подводники!

И подняли своё «ура» с перекатами подводники. Народ на тротуарах вздрогнул, командующий улыбнулся, а двое мальчишек сорвались от страху с трубы, как с дерева созревшие груши.

Егорка подпрыгнул на всех четырёх лапах. Были бы у него ещё четыре лапы, он бы и на них подпрыгнул — так он перепугался «ура» с перекатами.

А тут и вторые шеренги подводников грянули «ура», и опять вздрогнул народ, и ещё раз улыбнулся командующий.

И Егорка уже бежал, поджав хвостишко, по безлюдному Приморскому бульвару. Очнулся он только на самой дальней дорожке.

Вдруг кто-то налетел на него и словно щипцами щёлкнул над ухом, и воздух зазвенел от яростного собачьего лая. Егорка увидел перед собой жёлтые кривые клыки пегого пса с обрубленным хвостом.

На захлёбывающийся лай пса со всех углов сада сбегались собаки.

Первой прискакала тощая и высокая собака. Потом прибежали две собачонки породы неизвестной, но характера прескверного.

Они подняли сразу два носа и сразу противно затявкали, однако держались от медвежонка на приличном расстоянии.

Прибежали и другие собаки разной масти и роста, и все они показывали медвежонку свои зубы и тявкали, вызывая его на бой, хоть один на один, но ни одна собака не торопилась узнать, сколько у медвежонка когтей.

Глазки у Егорки стали наливаться кровью, он как будто надулся от гнева, и шерсть у него поднялась дыбом.

Конечно, на такого зверя сразу, не подумавши, не наскочишь. Разве только что по глупости…

Так и случилось. Позже всех прибежала облезлая собачонка, похожая на оторванный рукав полушубка. Не разобрав, в чём дело, собачонка с разлёту наскочила на Егорку.

Но она тут же получила такую лихую затрещину, что сама не разобрала, почему она поднялась на воздух и летит хвостом кверху в неизвестном направлении.

При виде такого сокрушительного отпора вся собачья компания отодвинулась дальше и залилась ещё громче. Тогда, словно боевой конь, идущий в атаку, под звуки труб, под страшный лай собак откуда-то прискакал сытый рыже-чёрный доберман-пинчер.

Он грудью ударил Егорку и в мгновение ока прокусил ему ухо. Он хотел вцепиться в горло, да Егорка вовремя нагнул голову.

В ответ у добермана был разодран бок и изуродован его гордый нос.

Тогда, поднимая клубы пыли, собаки скопом кинулись на медвежонка.

Егорка встретил врагов, поднявшись на задние лапы. Хитрый, он прижался к изгороди, и собаки теперь не могли напасть на него сзади.

Трудно приходилось медвежонку!

Хоть дрался он осмотрительно и храбро, хоть и летела разноцветная собачья шерсть во все стороны, но вот уже вцепились острые зубы собак Егорке в лапу, вот захватили и за вторую и опрокинули его на спину. Но, почувствовав острую боль в хвосте, Егорка собрался с духом, одним ударом стряхнул с себя собак и снова прижался к забору, выставив вперёд сокрушительные когти.

Но из-за угла уже приближалась неумолимая Егоркина смерть.

Это был бульдог Рекс, гроза приморских собак. С отвисшей нижней челюстью, с лошадиной грудью, с придавленным противным носом, он был страшен.

Что ж, конец пришёл Егорке? Похоже было, что так. Мутные кровожадные глаза Рекса были совсем рядом.

Могучими ударами бульдог отшвырнул собак, захрипел от ярости, разомкнул свою пасть, похожую на пропасть, и вдруг… тяжело отлетел прочь.

Тут и на всю собачью свору, словно с неба, посыпались удары ремнями. Все сполна получили свои порции, а две одинаковые собачонки получили даже по две — уж очень были они одинаковы.

Вся свора, поджав хвосты и визжа, кинулась в разные стороны. Собачонка, похожая на рукав от полушубка, неслась впереди всех и визжала на весь город.

А два подводника, Клюев и Бачков, надели свои ремни и вытерли с лица пот.

— Ну, Бачков, — сказал Клюев, — вовремя мы поспели!

— Как раз в самый раз, — улыбался Бачков, нагибаясь над неподвижным медвежонком. — Через полминуты осталась бы от медвежонка одна шкура.

— Да и та дырявая, — добавил Клюев и вскрикнул: — Ба-ба-ба! Да на нём ремень-то краснофлотский!

Бачков расстегнул на Егорке ремень и прочитал на нём: «Егорка. Черноморский флот».

Егорка лежал, еле переводя дух, уткнувшись носом в разрыхлённый песок и тяжело дыша. Он мог бы ещё долго драться и дорого продал бы свою жизнь, но неожиданная помощь отняла у него все силы. Наконец он зашевелился и благодарно взглянул на краснофлотцев.

— Ух ты, какой славный парнюга с хвостиком! — засмеялся Клюев.

— Славный, да не наш! Ну, что ж делать? — почёсывая в затылке, сказал Бачков. — Куда же мы Егорку денем?

Клюев присел на корточки, положил ремень Егорки себе на колено, достал карандаш, послюнявил его и после слов «Черноморский флот» красиво вывел: «Подводная лодка «Тигр». Поставив жирную точку, он сказал:

— Вот куда!

— Есть! — весело отозвался Бачков, поднял Егорку на руки, и краснофлотцы поспешили на свою базу.

Между прочим

Через полчаса на базу подводных лодок, в комнату дежурного командира, явились с берега два краснофлотца и отрапортовали:

— Товарищ лейтенант! Краснофлотцы Клюев и Бачков с берега явились… С медведем, товарищ лейтенант!

— Хорошо, что не с тигром, — ответил дежурный командир, не подымая головы от стола и предполагая, что краснофлотцы шутят.

— Как раз в самый раз мы и принесли медведя на «Тигр»! — сказал Бачков.

— Ничего не понимаю! — обернулся командир. — Что такое?.. Ба! И в самом деле медведь!

— Так точно, — степенно начал Клюев. — Звать Егоркой. А посмотрите, какой он расчудесный, товарищ лейтенант! И это будет первый на свете медведь-подводник. Разрешите, товарищ лейтенант, в кубрик его?

— Ну нет, — сказал командир. — Самое ему подходящее плавание — прямым курсом в зоологический сад. У нас на базе своих зверей достаточно. И козлы есть и собаки, а теперь ещё и медведь. Завтра вы, того гляди, бегемота притащите. А мне что же, в укротители поступать? Нельзя, нельзя медведя на базу! Товарищ Клюев, отнесите его в зоологический сад.

Дежурный командир только было протянул руку к телефонной трубке, чтобы позвонить в зоосад, как послышались твёрдые шаги и вахтенный краснофлотец доложил:

— Командир соединения, товарищ лейтенант!

В комнату вошёл статный, с седыми висками командир подводного соединения. Лейтенант скомандовал:

— Смирно!

Он приложил руку к козырьку и чётко отрапортовал старшему командиру о том, что на подводной базе всё обстоит благополучно.

Принимая рапорт, тоже с рукой у козырька, командир соединения вдруг удивлённо поднял брови и заглянул куда-то за спину дежурного. И было видно, что он делает большие усилия, чтобы не рассмеяться.

Окончив рапорт, дежурный поздоровался с командиром соединения за руку, оглянулся и ахнул. На табуретке стоял медвежонок. Он держал лапу под козырёк и косился на командира соединения. Медная пряжка на его косматом брюхе так и сияла…

С берега возвращались другие краснофлотцы. Они толпились в дверях, заглядывали в окна и давились от смеха. Первым не выдержал командир соединения. За ним засмеялись и дежурный и краснофлотцы, а Бачков даже вытирал слёзы от смеха.

— Что на табуретке стоит медвежонок, это ясно, — сказал командир соединения, — но я не пойму, о чём он рапортует.

— Разрешите ответить? — нашёлся Клюев. — Товарищ командир соединения, медвежонок Егорка рапортует о том, что с берега явился и просит разрешения идти на свою лодку.

— А с какой же лодки медвежонок Егорка? — засмеялся командир соединения, сразу поняв, куда клонит Клюев.

— С подводной лодки «Тигр»! — щёлкнул каблуками Клюев.

— Это нужно доказать.

— Слушаюсь! — весело ответил Клюев, расстегнул на медвежонке ремень и показал его командиру соединения.

— «Егорка. Черноморский флот. Подводная лодка «Тигр», — прочитал тот. — Всё правильно. Можете идти.

Клюев и Бачков не стали дожидаться второго разрешения, подхватили Егорку и помчались с ним в базовый лазарет.

— Товарищ главный врач! — заторопил фельдшера Клюев. — Требуется срочная помощь подводному медведю Егорке, пострадавшему в неравном бою.

Фельдшер отшатнулся.

— Вы с ума сошли, братцы! — замахал он руками. — Да как же я стану его йодом-то смазывать? Он меня сам так смажет, что для меня во всех аптеках йоду не хватит!

— Товарищ главный врач! — настаивал Клюев. — Егорка — культурный зверь и медицину уважает. Пожалуйста, скорей, не то он и вправду рассердится.

— Пусть не уважает, только не кусает, — сказал фельдшер, косясь на медвежонка и доставая пузырёк с йодом. — Это что ж такое — медведя лечить! А кто меня потом лечить будет?

Егорка стоял на табуретке смирно и просительно глядел на фельдшера умными коричневыми глазами. Фельдшер вздохнул:

— Ну, пропадай моя телега, все четыре колеса! Приступаю к осмотру пострадавшего. Только держите его крепче за все ноги, руки и хвосты.

Фельдшер нашёл первую царапину и, закрыв глаза, вылил на неё крепкий йод.

Егорка задрожал мелкой дрожью, но стерпел.

А в это время на камбузе подводной базы кок Остапенко приготавливал к ужину рыбу. Он работал, напевая себе под нос и любовно поглядывая на свою скрипку. Кок только что вернулся с концерта московского скрипача, и музыкальное его сердце было полно прекрасными мотивами. Кок тоже хотел было взяться за смычок, но взялся за нож. Остапенко сначала был коком, а потом уж музыкантом.

Но он никак не мог отделаться от одного мотива, неосторожно махнул ножом и ударил себя по пальцу.

Хлынула кровь. Зажав палец фартуком, кок побежал к фельдшеру.

Когда кок явился в лазарет, фельдшер уже кончил перевязку. Некоторые раны оказались пустячными и были смазаны йодом, а две лапы и голову пришлось перевязать.

Егорка терпеливо выдержал всё, он лишь жался к Клюеву, тихонько повизгивал, и в глазах у него было мокро.

Но, как только в лазарет вбежал в своём поварском одеянии кок Остапенко, Егорка опрометью соскочил с табуретки и, ковыляя на трёх лапах, бросился на опешившего кока.

Боясь дохнуть и сказать слово, Остапенко, закусив губу, не без опасения смотрел на медвежонка. Тот ходил вокруг кока, работая носом и урча всё громче и громче.

— Скажите, пожалуйста, — пролепетал кок, — скажите, пожалуйста, товарищ фельдшер, или вы, товарищ Клюев, что этому товарищу медведю… Тьфу! Одним словом, что от меня косолапому нужно? Я, между прочим…

— А вы уж не земляк ли будете медвежонку, товарищ Остапенко? — фыркнул фельдшер. — Он Архангельского района, а вы какого?

Тут Егорка вдруг радостно заурчал и навалился на кока.

— Ой! — вскричал кок. — Я, между прочим… я, между прочим…

Но Егорка уже оставил кока и никакими районами не интересовался. Мотая головой, словно досадуя на себя, он отошёл от Остапенко и лёг в уголок спиной к людям.

Фельдшер рассказывал потом, что Егорка при этом так горестно вздохнул, как может вздохнуть только человек.

И никто из подводников не мог, конечно, знать, что фельдшер был почти прав. Егорка принял кока Остапенко за кока Наливайко и понял, что ошибся.

Зато с этой минуты Остапенко получил от подводников новую фамилию: Между Прочим.

Жили-были

На подводной базе жили-были мудрый козёл Иван Кузьмич и учёная собачка Фордик.

Фордик был на воспитании у команды подводной лодки «Акула», а козёл — гордый, самостоятельный зверь — ничьему воспитанию не поддавался.

Тогда и Фордик сбежал от воспитателей и связался с козлом неразрывной дружбой.

У козла была красивая борода, но потом её сбрили, и, наверно, поэтому он был всегда в мрачном и подозрительном настроении.

Бороду козлу Между Прочим брил каждый выходной день. Брил и приговаривал:

— У нас на флоте небритому да лохматому жить не положено. Вас бритва не беспокоит, Иван Кузьмич?

Для особого шика и чтобы все знали, что это подводный козёл, рога и копыта Ивану Кузьмичу красили ярко-зелёной краской.

Неразговорчивым, цветистым и бритым ходил козёл по базе и наблюдал за порядком. Фордик семенил рядом и лаял на ворон — тоже, наверно, для порядка.

Секунда в секунду по обеденному сигналу козёл и Фордик являлись к столовой. Они знали, что даром им полакомиться не придётся, что для этого нужно поработать.

Иван Кузьмич, поднявшись на задние ноги, начинал блеять и крутиться на одном месте. Это означало, что он танцует польку «Прощай, бабушка».

Фордик тоже становился в позу и готов был сдать любые испытания по арифметике.

— Фордик! — кричали ему краснофлотцы из столовой. — Сколько тебе дать кусочков мяса? Один или лучше три?

И Фордик отчётливо лаял три раза.

Однажды Фордик пропал. Иван Кузьмич ходил по базе, заглядывал в глаза людям и блеял:

«Где-е-е?»

Фордик не появился и к вечеру. Тогда Иван Кузьмич, отказавшись от ужина, упёрся в стенку рогами и простоял так до утра.

Утром Фордик нашёлся. Краснофлотцы «Акулы» брали его с собой в море. Фордик погружался на дно.

Но в море он скулил и, поджимая тоненькие лапки, плакал по-собачьи.

Лишь только «Акула» стала приближаться к базе, Фордик не вытерпел, спрыгнул в воду и поплыл к молу самостоятельно.

Нежный, хлипкий и трусливый Фордик испугался морских просторов, глубокого моря и рёва дизелей подводного корабля. Слабеньким и трусливым на подводном флоте делать нечего.

Иван Кузьмич очень обрадовался Фордику и, хотя до обеда было ещё далеко, принялся танцевать польку.

Потом козёл и Фордик залезли под старую шлюпку, и там Фордик, наверно, рассказывал козлу о море.

Ивана Кузьмича на лодку не брали. Попроситься же самому козлу не позволяла его гордость, а то бы пощипал Иван Кузьмич капустку на морском дне…

Впрочем, Ивану Кузьмичу и на берегу было немало хлопот. Козёл любил стоять у ворот около часового и следить, чтобы посторонние люди не проходили на базу без пропуска.

Вот с какими мудрецами должен был встретиться Егорка!

Шоколад вкуснее муравьёв

Вечером море густо пахнет прелыми водорослями и рыбой. Вечером хорошо посидеть у моря, поглядеть, как свободно и доверчиво катит оно зелёные волны к берегу, подумать о чём-нибудь таком же свободном, прекрасном и необъятном.

Человеку у моря всегда хорошо.

Вот пришёл с моря пароход, загремел якорной цепью, прошипел паром, прогудел басистой сиреной:

«Спа-а-а-ать хо-о-очу-у-у!»

Пятнистый краб — наверно, драчун, потому что одна клешня была у него оторвана напрочь — выполз на скользкий, гладкий камень. Злыми и смешными своими глазками — они у него держались, как на палочке, — краб посмотрел на мир, как будто сказал:

«Думаете, я боюсь чего? А ну выходи любой на левую один на один!»

Но тут Клюев бросил в море спичку, и она пшикнула. Краб боком-боком улизнул в море, и уж нельзя было отличить его от камня, хоть в микроскоп смотри.

Отдыхало море, отдыхали и люди. Подводники вышли на мол покурить, вспомнить прошедший трудный день, спеть песню, послушать двухрядку Клюева.

Отдыхали и корабли. Спасательное судно, величавый «Казбек» с удовольствием смотрел на свою большую стальную семью: подводные лодки пришвартовались по обоим его бортам.

Грозные орудия их были закрыты чехлами заботливой краснофлотской рукой. Боевые флаги шептались на лёгком ветерке. По гулким железным палубам шагали вахтенные с наганами у поясов.

В этот тихий вечер с Егоркиной лапы сняли повязку, и Клюев вывел его знакомиться с Иваном Кузьмичом и с Фордиком.

Медная пряжка на животе медвежонка сияла золотом. Егорка поздоровался с подводниками, приложив лапу к голове, и улёгся у ног Клюева.

Подводники стали хвалить медвежонка. Клюев сказал:

— Что ж вы, братцы, просто так хвалите?

Подводники принялись хвалить Егорку не просто так, а с сахаром и конфетами.

Прибежал с камбуза и Между Прочим. Он принёс такую горячую говяжью кость, что еле держал её в руке.

— Вот, между прочим, — сказал Между Прочим, — гостинец так гостинец! С пылу, с жару. Есть что покушать, есть чем поиграть! Кушай, Егорка!

— Что ты, товарищ Остапенко, даёшь малому медвежонку гостинец, которого и лев не разгрызёт, да ещё горячий, как раскалённое железо!

— Так я ж хотел как лучше, — смутился кок, — погорячей — повкусней!

— Лучше будет вот как, — усмехнулся Клюев и подал Егорке кусочек чего-то похожего на деревянную плиточку.

Егорка фыркнул было, потом нехотя пожевал и вдруг, забыв всякие приличия, так зачавкал, как чавкает молодой поросёнок, когда его первый раз подпустят к корыту с тюрей. Потом облизнулся, поднялся на лапы и стал просить добавки. Шоколад оказался вкуснее муравьев.

«Что ж, подводники — они тоже ничего!» — наверно, подумал медвежонок, уписывая шоколад.

Вдруг он обернулся и оскалил зубы. Шерсть у него встала дыбом и в глазах зажглись зелёные огоньки.

К подводникам, поджимая то одну, то другую тоненькую ножку, приближался Фордик.

В один миг припомнилась медвежонку собачья обида. Все зажившие царапины сразу заныли.

Не успел Клюев поймать Егорку за ремень, как медвежонок бросился на Фордика и погнал его к молу.

— Егорка, стоять смирно! — крикнул Клюев.

Но было уже поздно: Фордик разлетелся на своих ножках по каменному молу и сорвался вниз. Подняв лапу, Егорка смотрел на плывущего Фордика и негодующе рычал.

Фордик плыл, пофыркивая и подгребая к берегу. Вдруг он заскулил претоненьким, жалостным голоском и стал тонуть. Краб единственной своей клешнёй вцепился Фордику в ногу и тянул его в море.

Краснофлотцы с «Акулы» спустились к камням и вытащили дрожащего Фордика. Краб болтался на ноге собачки. Еле его подводники отцепили.

Очень рассердились краснофлотцы с «Акулы» за своего Фордика и подступили к Клюеву:

— Что ж это ты, дорогой товарищ, какого-то кашалота завёл? Из-за него порядочной собачке и погулять одной невозможно.

Клюев закурил свою трубочку с крышечкой, чтоб ветер табак не выдувал, и усмехнулся:

— Какая же она порядочная? Так себе, шарикоподшипник какой-то. Вертится, крутится…

— Ах, так? — обиделись краснофлотцы с «Акулы». — А у твоего кашалота только и всего, что пряжка на пузе блестит!

— Как так? — обиделся и Клюев. — Он под козырёк умеет!

— Это уж видели.

— Он команду «вольно» выполняет!

— А это неправда!

Клюев сунул Егорке в пасть кусок шоколада и приказал:

— Смирно!

Егорка взял под козырёк.

Клюев скомандовал:

— Вольно!

Егорка послушно опустил лапу, сел на мол и вдруг заворчал.

На другом краю мола стоял мрачный Иван Кузьмич.

Козёл медленно приближался, собираясь сбросить рогами в море это косматое незнакомое существо, которое явилось на базу без всякого пропуска.

С любопытством следили подводники, что произойдёт дальше.

Егорка сердито обернулся и, недолго готовясь, нанёс Ивану Кузьмичу крепкий удар лапой. Козёл не удержался и плюхнулся в море.

Поднялся фонтан брызг, и Иван Кузьмич пошёл на морское дно щипать капустку.

Еле вытащили его подводники за рога и за копыта. И все так хохотали, что тащили недружно, и козёл успел вдоволь наглотаться морской водички.

Стал он на молу, хлопает глазами с белыми ресницами и ничего не может понять.

— Да, — сказали подводники Клюеву, — прав ты! Умнее Егорки на свете зверя нет. Признаём медвежонка подводником!

— Стало быть, ему и шоколадный паёк полагается! — засмеялся Клюев.

— Опять ты прав! — сказали подводники и стали наперебой угощать Егорку шоколадом.

Фордик сразу учуял сладкое, но страх перед свирепым зверем приковывал его к молу.

— Не робей, Фордик! — позвал собачку Клюев. — Иди-ка сюда, А ты, Егорка, не смей больше обижать Фордика! Чуешь? У нас, брат, как живут? Один за всех, все за одного. Ешьте вместе, а деритесь порознь. Иван Кузьмич, иди-ка и ты сюда, глупая голова!

Фордик пересилил страх. Он подошёл к Егорке и лизнул его в нос. Медвежонок презрительно фыркнул, но собачонки не тронул. Тогда Фордик выбрал самый маленький кусочек шоколада и стал вежливо есть.

Увидел козёл эту печальную для него картину, зашипел и пошёл гордой походкой прочь.

Между Прочим, бегавший на камбуз за скрипкой, встретил козла и крикнул ему:

— Пойдём танцевать, Ваня?

Козёл даже не обернулся. Он залез под старую шлюпку и стал думать, как бы отомстить ненавистному медвежонку.

А на молу Клюев уж играл на своей двухрядке с колокольчиками и Между Прочим вторил весёлой музыке на своей скрипке.

Фордик крутился на задних лапках и тявкал. Этот лай прямо-таки разъедал козлиное сердце.

Долго ещё играли и смеялись на молу подводники. Когда же в клубе зажглись яркие огни, Клюев кончил играть и сказал друзьям:

— А знаете вы, товарищи, что такое «тайна трёх»? Гадайте — не разгадаете, а придёт время — сами узнаете. Товарищ кок, забирай Егорку и следуй за мной!

И они трое пошли в клуб: Клюев, Между Прочим и Егорка.

Сачков и Бачков

Солнце всходило и заходило. Вечно напоминая о себе, не успокаиваясь ни на минуту, шумело море.

Даже тогда, когда на море лежал полный штиль и вода казалась густо политой маслом, море нет-нет да и ударяло волной о камни, смеясь и предостерегая:

«Берегитесь! Я море, я глубокое…»

Но каждый день, не боясь ничего, выходили в море на боевое учение подводные корабли.

Далеко в море подводники стреляли из орудий и зенитных пулемётов. Разбежавшись по морю, с полного хода ныряли под воду.

Лишь белые зайчики пены играли над тем местом, где только что плыл большой корабль, полный людей.

А из-под воды уже мчались в цель смертоносные торпеды.

Как в петле, метался корабль, но не избежать ему было гибели.

Или ложилась подводная лодка на грунт, и командир приказывал:

— Лодка получила пробоину! Надеть спасательные костюмы!

Подводники быстро надевали спасательные костюмы. Они были из чёрной прорезиненной материи и плотно облегали тело.

Костюм кончался на голове островерхим капюшоном, на котором блестели два больших круглых стеклянных глаза.

К поясу костюма были подвешены два баллончика с кислородом для дыхания. Выдыхаемый воздух выходил под капюшон и, скапливаясь там, держал подводников на воде, как поплавок.

С любой глубины поднимались подводники в своих костюмах. Рыбы в страхе шарахались от чёрных теней, отчётливо видимых в чистой воде моря.

Лодка всплывала, и подводники снова выходили на её палубу.

Может случиться и так, что лодка запутается в сетях, поставленных врагом. Тогда опять выйдут на верхнюю палубу спокойные люди в чёрных островерхих костюмах и освободят свой родной корабль, и он снова пойдёт громить врага.

Можно и по морскому дну ходить в этих костюмах, а это так чудесно и забавно, что и в сказке лучше не рассказывают.

Много лежит на дне моря богатств, много там запрятано таинственного…

Как всегда успешно выполнив задание командования, подводные корабли возвращались на базу. Весело погрохатывали дизеля.

Ещё издали узнавал Егорка завывающий голос сирены «Тигра» и бежал со всех ног на мол.

Смело и осторожно приставал «Тигр» к базе. Отдраивались люки. Обветренные, загорелые подводники один за другим сходили на берег с одеялами и подушками, с книгами, патефонами, с ящиками шахмат.

— Ну, здорово, Егорушка! — смеялся Клюев. — Море привет тебе прислало, и кланяются тебе три дельфина, дюжина крабов, старая камбала и скользкая медуза!

От радости медвежонок мотал головой и туда-сюда двигал хвостишком. Да и как тут не радоваться! После каждого похода подводники совали ему в пасть столько всего самого вкусного, что медвежонок начал уже толстеть и шерсть у него так и лоснилась.

Каждый вечер после похода Клюев брал свою двухрядку и запирался в комнате клуба вместе с Егоркой и Между Прочим.

«Тайна трёх» оставалась неразгаданной. Всех подводников разбирало страшное любопытство.

Не раз они хитро заводили разговор про тайну с доверчивым Между Прочим, но кок молчал, как выпотрошенная рыба у него на камбузе…

Служили на «Тигре» два молодых краснофлотца — Сачков и Бачков, Сачков делал всё так, чтобы поработать поменьше, а поспать побольше. Спать он очень любил и однажды заснул даже во время приборки, опершись руками на швабру.

Бачков делал всё так, чтобы поработать поменьше, а поесть послаще и побольше. Поесть Бачков очень любил. У него была интересная ложка. В неё входило сразу пол-литра или полкило. Бывало, черпанёт Бачков своей интересной ложкой два раза — и в тарелке уже показывается донышко.

Вот на таких особых интересах Сачков с Бачковым и подружились. Всюду они ходили вместе и любили разговаривать о том, кто больше всех может съесть и кто больше всех может проспать.

Не раз беседовали с ними командир корабля и товарищи. И в стенной газете «Перископ» на двух приятелей появлялись едкие карикатуры.

После этого Сачков и Бачков обещали исправиться, некоторое время держались, а потом начиналось всё сначала.

Если бы не Сачков и Бачков, «Тигр» стал бы лучшей лодкой в подводном флоте: он метче всех стрелял, быстрее всех погружался, больше всех прочитал книг и всех остальных обыгрывал в футбол.

Как услышали Сачков и Бачков о «тайне трёх», так почему-то подумали, что она направлена против них.

И приятели сговорились размотать таинственный клубок.

Однажды они пробрались к комнате, куда уединились владельцы тайны, и нагнулись к замочной скважине.

Вот что они успели увидеть и услышать: Клюев играл на двухрядке песню «Разлука», кок что-то говорил Егорке, а тот не то плясал, не то изображал кого-то.

— Это он про нас! — шепнул Сачков.

Вдруг их обоих так крепко ударило дверью, что приятелям показалось, будто они очутились на Северном полюсе и любуются северным сиянием.

Дверь открыл начальник клуба.

— Вам что нужно, товарищи? — спросил он у двух краснофлотцев.

— Здрасте! — выпалил Бачков.

— Моё почтение! — добавил Сачков.

— Что такое? Что с вами случилось? — допытывался начальник клуба.

Но Бачков и Сачков ничего не ответили и только прижимали ладони к шишкам на лбах.

В мешке под воду

На следующее утро, когда туман ещё плавал над бухтой белой холодной простынёй, «Тигр» готовился к походу в открытое море.

Боцман Дымба, двадцать пять лет плавающий под водой, толстенький, рябой и добрый, в последний раз осмотрел своё заведение и, потирая короткие руки, сказал:

— Ну, побыли в гостях на земле, пора и домой — в море. Эх ты, море моё, зелёная волна!

На «Тигре» всё было готово к далёкому походу. Тяжёлые торпеды, загадочно поблёскивая сталью, лежали на местах. Цистерны были полны топливом и маслом для машин, пресной водой для питья.

В маленькой каюте командира лежали пачки интересных книг; не были забыты патефон, шахматы и шашки.

Лодочный кок был очень доволен. В поход он получил самые свежие продукты: мясо, рыбу, фрукты, зелень, шоколад, сыр «со слезой», икру и всякие другие прелести, вплоть до конфет.

Родина знала, как тяжело работать подводникам, и не жалела для них ничего.

Крепкий и гордый голубой подводный корабль держался только на лёгких швартовах.[9] Где-то там, внизу, работали машины, и «Тигр» нетерпеливо вздрагивал. Вода вокруг его стального корпуса танцевала серебряной чешуёй.

Скорей, скорей бы в любимое море!

Команда была на местах, за исключением Клюева. Он должен был принести пластинки для патефона.

Скоро пришёл и Клюев. За плечами он нёс мешок.

— Быстро, быстро! — покрикивал боцман. — Море не ждёт!

— Есть быстро, море не ждёт! — весело отозвался Клюев, снял с плеч мешок и хотел нырнуть в люк.

— Стоп, стоп! — прищурил серые глаза Дымба. — А что это у тебя в мешке, товарищ Клюев?

— Па-патефон для пластинок… тьфу!.. пластинки для патефона, товарищ боцман! — не глядя на Дымбу, ответил Клюев.

— И весёлые, как я вижу, пластинки? — ещё больше прищурился боцман.

— Веселей быть не может, — ответил Клюев. — А что?

— А то, что они не только играют, а и пляшут!

В мешке и на самом деле что-то шевелилось.

— Гм! — сказал Клюев.

— Гм! — сказал боцман. — Придётся проверить.

Боцман сунул руку в мешок и вдруг отдёрнул её, как будто в мешке были иголки.

— Вот так пластинки! — рассердился Дымба. — Играют, и пляшут, и кусаются!

Тогда Клюев наклонился к уху боцмана и что-то ему прошептал.

— Не может быть! — всплеснул руками боцман, и рябое лицо его засияло. — Двадцать пять лет под водой плаваю, но ни разу не погружался с…

— Тссс! — сказал Клюев.

— Есть тссс! — ответил боцман и сделал сердитое лицо.

Раздался двойной свисток вахтенного и команда:

— Смирно!

На корабль пришёл командир, в кожаной тужурке, с биноклем на шее, с кожаными перчатками в руках. Подводники замерли неподвижно. Вытянул и боцман руки по швам, преданными глазами глядя на своего командира. Лишь только живот у Дымбы колыхался от скрытого смеха, но лицо старого моряка было серьёзное-пресерьёзное, как и полагается тому быть, когда командир корабля вступает на борт.

При полном молчании командир поднялся на мостик и приказал:

— Отдать носовой! Отдать кормовой!

Швартовы были сняты. Послушный воле командира, «Тигр» мягко пошёл, развернулся и лёг к выходу из гавани. Радостно вспенили воду острые винты, сирена прокричала, словно снимая шапку за всех сразу.

Скоро бухта осталась позади. Первая волна разбилась об острый нос подводного корабля. Махнула неспокойным крылом белая чайка. Ветер вытянул флаги и славно зашумел в ушах. Подводники заулыбались.

Здравствуй, широкое море! Здравствуй, любимое!

На морском дне

Весь день «Тигр» то всплывал на поверхность голубого моря, то опять погружался, весь в пене и брызгах.

Командир лодки упорно добивался, чтобы «Тигр» ускорил погружение ещё на несколько секунд.

Команда голосом тут не подавалась. Командир нажимал кнопку особого звонка, и подводники с невероятной быстротой и ловкостью бросались к люкам. В люк можно было спускаться только по одному человеку. И люди не спускались, а прямо-таки падали вниз и разбегались по своим постам.

Неловкий не обижался, если ему отдавят палец, или подошвой ботинка собьют причёску на голове, или поставят шишку на затылке. На то он и неловкий, чтобы стать ловким.

Но и неловкие переставали потирать шишки на затылке, когда «Тигр» погружался и в подводной тишине по всем отсекам звучал голос командира:

— Погружение прошло хорошо!

После короткого отдыха «Тигр» снова продолжал боевое учение. Только с самолёта можно было видеть под водой серое стальное тело корабля, да и то пока оно не сливалось с чернотой подводных таинственных глубин.

Быстрее, быстрее погружаться! Все за одного, один за всех!

На войне много врагов у подводной лодки. За ней охотятся самые быстроходные военные корабли. Все их орудия обращаются против неё. Миноносцы стараются её протаранить или забросать глубинными бомбами. По пятам за нею несутся истребители подводных лодок. Её сторожат в небе самолёты, подслушивают в специальные аппараты истребители подводных лодок и береговые посты наблюдения. В эти аппараты слышно не только как работают машины подводной лодки, но и стук о железную палубу инструмента, выпавшего из неосторожной руки.

Во время первой империалистической войны был такой случай. Вражеский миноносец обнаружил нашу подводную лодку и забросал её глубинными бомбами. Глубина была небольшая, и подводники попали в ловушку. От взрыва бомб лопались электрические лампочки. Корпус стал сильно пропускать воду. Вдруг миноносец видит: на поверхности моря, над тем местом, где погрузилась подводная лодка, расплывается громадное масляное пятно. Потом в водовороте появляются обломки мебели, обрывки бумаги и матросские бескозырки…

Так всегда бывает, когда лодка погибает. На миноносце ликовали; командир поспешил сообщить своему командованию о потоплении русской подводной лодки.

А через десять минут сам миноносец в огне и взрывах шёл к морскому дну. И командир миноносца еле успел передать по радио сообщение:

«Подводная лодка, которую я потопил, потопила меня».

Это было смешно, но правильно сказано, и вот почему. Командир лодки, видя, что положение серьёзное, пошёл на хитрость. Он приказал команде наломать побольше мебели, нарвать бумаги, снять с голов бескозырки, заложить всё это в торпедный аппарат и этой начинкой выстрелить. Одновременно он приказал выпустить из цистерны масло.

Миноносец поверил обману. Тогда наши подводники осторожно подобрались к миноносцу и угостили его торпедой…

Самолёт — самый опасный враг для подводников. Он стремительно появляется из-за облаков, и уйти от него трудновато.

Однако в бою случается и так, что самолёты уходят под воду на манер подводной лодки, но обратно уже не всплывают.

Однажды подводная лодка Балтийского флота возвращалась после удачного нападения на белофинские транспорты. Она потопила три вражеских транспорта с военным грузом и плыла домой победительницей.

Вдруг из-за густой пелены облаков вынырнули два белофинских бомбардировщика с полным грузом бомб. Погружаться было поздно. Маневрировать было негде: лодка шла среди льдов по узкому проходу.

Но наш командир не был похож на командира того доверчивого миноносца. Он знал свою команду, и команда понимала своего командира с полуслова. Один взмах руки командира, и комендоры бросились к орудию на верхней палубе.

Время исчислялось полусекундами, но и их было достаточно для того, чтобы первый же снаряд попал в один самолёт.

Самолёт был сбит. Он пробил своей тяжестью лёд и навсегда исчез под студёной водой Балтики.

Другому самолёту не захотелось превратиться в подводную лодку, которая не всплывает, и он повернул к своим.

Что было бы, если бы комендоры промедлили хоть на одно мгновение?

Оттого и держатся подводники пословицы: «Все за одного, один за всех».

Вот почему на «Тигре» так дружно и взялись за Сачкова и Бачкова.

Подводники знали: сегодня заснёшь над шваброй — завтра запоздаешь к орудию.

Не научишься подчиняться старшему товарищу, командиру, — не научишься командовать сам.

Будешь неряшлив в мелочах, а мелочь-то тебя в бою и подведёт.

Сегодня, к радости подводников, Сачков и Бачков не отставали от других. Может быть, поэтому лодочный кок спешил закончить к ужину великолепный торт, на котором он выводил всякими кремовыми закорючками:

«Сладкий привет победителям морских глубин!»

Но, как только сменилась их вахта, Сачков улёгся на койку, а Бачков стал против камбуза, и ноздри у него стали ходить туда-сюда, а лицо приняло задумчивое выражение.

Тем временем «Тигр» заканчивал свой трудный боевой день. Луна, большая и спокойная, как стратостат, плыла над ночным морем.

Она видела красные, зелёные и белые ходовые огни «Тигра», любовалась сверкающим изумрудным следом от винтов корабля, слышала деловой разговор дизелей и приглушённую беседу подводников, вышедших наверх выкурить перед погружением последнюю папироску.

— И чем же оно так дорого нам, это самое море, ответьте мне, товарищи? — спросил боцман Дымба у подводников, и в трубочке у него захлюпало.

Подводники не сразу ответили, и боцман сам объяснил свой вопрос:

— Нам, морякам, море потому дорого, что оно землю любить велит. После долгого плавания земля моряку ещё прекрасней кажется.

Наверно, боцману и самому понравилось, что он сказал. Он поднял лицо и долго-долго глядел на луну, тихонько ей улыбаясь. Потом подмигнул луне и засмеялся:

— Светишь? Ну, свети, голубушка!

Луна удивилась и хотела было ответить боцману что-нибудь вроде этого: «Каждому своё! Вы плывёте, я свечу. Что ж ты насмехаешься надо мной, боцман Дымба, старый морячина?», но вдруг она начала протирать глаза от удивления.

На море никого уже не было.

Лишь пена расходилась да звёзды плясали на потревоженной чёрной воде.

Но звёзды луне и на небе надоели, и в досаде она закрылась серебряной тучкой, как носовым платком.

Темно стало на море, но в морской пучине, в которую всё глубже и глубже погружался «Тигр», было ещё темнее.

Зато в лодке ярко горел свет, по-домашнему тикали часы в кают-компании, и шёлковый абажур над столом раскачивался, словно ночью на террасе дачи под летним ветерком.

Нет на подводном корабле окон, весь он покрыт тяжёлой сталью, и командир не видел бы, куда он ведёт свой корабль. Но умные карты и приборы видели, и слышали, и рассказывали командиру о том, куда погружался корабль, какое течение толкало его, предупреждали о давлении воды, о глубине, о подводных рифах, о том, какое дно ожидает подводников: глина, камни или песок и водоросли.

«Тигр» прошёл двухсотый фут, до грунта оставалось ещё пятьдесят. Командир прочитал на карте: «Грунт: мелкий песок и ракушки».

Всё медленней и осторожней опускался «Тигр». Вдруг под килем его завизжало и заскрипело, как будто открытые железные несмазанные ворота. Корабль коснулся дна, отскочил, ещё немного проскользнул вперёд и мягко лёг на ночёвку.

Электромоторы были выключены. Наступила чудесная тишина морского дна.

Теперь лишь несколько краснофлотцев-»слухачей» будут чутко слушать забортную тишину; для всех остальных пришло время заслуженного отдыха.

Пузырьки, как вуалью, окутывали стальные борта корабля и, шипя, поднимались кверху. Морские жители, многолапые и вовсе без лап, пучеглазые и совсем без глаз, рыбы, рыбёшки, крабы, рачки всех цветов и раскрасок, морские коньки, скаты и плоская, как лопнувшая камера футбольного мяча, камбала — вся эта братия, испугавшаяся было приближения «Тигра», теперь набралась храбрости и толпами собиралась к месту, где только что страшно гудела винтами и фыркала цистернами незнакомая огромная рыбина, а теперь лежит и не дышит.

Нахалы крабы вскарабкались на рубку, расселись на мостике и важно задвигали клешнями.

Но тут Клюев завёл патефон. Заиграли трубы, забил барабан. Рыбы отскочили подальше, а крабов вместе с их клешнями словно сдуло с командирского стула.

Потом, успокоившись, долго слушала музыку морская публика, вытаращив глаза и испуганно вздрагивая плавниками. А из лодки отчётливо и чисто, так что можно было разобрать каждое слово, доносилась песня:

Шуми, прибой, шуми! Играй, волна привольная!
Пусть море пенится — вперёд, моряк, вперёд!

На морском дне начался подводный концерт краснофлотского творчества.

Сачков и Бачков, плотно поужинав, сидели рядышком на рундуке. По их глазам было видно, что скоро приятели улягутся спать.

— Слышишь? Товарищ штурман скрипку настраивает, — сказал Сачков Бачкову. — Хорошо он играет, только мне вредно музыку слушать: сны будут сниться нервные…

— А после боцман примется «Тараса Бульбу» читать таким басом, что, того гляди, лампочки лопнут, — отозвался Бачков. — Потом пляска будет. На морском дне и то пляшем, беспокойство какое! Лучше бы дали ещё по бачку компота. Мне доктор советовал перед сном есть компот.

— А я и без компота всегда сплю хорошо, — сказал Сачков.

Побеседовали приятели о таких вкусных вещах, позевали, потом подобрали ноги и легли, обнявшись, на рундуке.

Но в носовом помещении корабля так весело смеялись, так славно пели, а штурман так нежно играл на скрипке, что приятели никак не могли сомкнуть глаз.

— Давай и мы что-нибудь делать. Давай сказки сочинять, — сказал Бачков.

— Идёт, — отозвался Сачков. — Тебе начинать.

— Ну, слушай, — начал Бачков. — Вот раз плавали мы, плавали на «Тигре» по всем морям и океанам и добрались до Средиземного моря. Товарищ командир и говорит: «Ну что ж, ныряли мы в морях и океанах, поныряем-ка в реке Ниле. Здесь нырнём, а вынырнем в Египте», Вот погрузились мы и плывём. Всё бы хорошо, да наскочили мы на стадо крокодилов, И как начали они царапать лапами по борту… — Тут Бачков прикусил язык и испуганно спросил; — Сачков! А под нами, брат, кто-то скребётся!

— То песок под корпусом лодки скрипит. Сочиняй дальше, — сонно сказал Сачков.

— Царапают крокодилы, — продолжал Бачков, — нашу лодку, рычат… Ай! — вскрикнул вдруг рассказчик.

— Ты чего? — спросил Сачков; он уже начинал было похрапывать.

Бачков шёпотом говорит:

— Сачков! Слыхал, под нами кто-то рычит?

— Это не под нами, — зевая, ответил Сачков, — это над нами. Наверно, корабль идёт, винтами урчит… Ну, давай дальше про твоих нильских крокодилов.

— Вот, значит, рычат крокодилы, — продолжал Бачков, — толкают лодку, прижали её к грунту и вдруг сорвали крышку у торпедного аппарата и суют к нам свои пасти. А зубы у них как топоры…

— Ах! — вскрикнул Сачков.

— Ох! — вскрикнул Бачков.

И оба приятеля кубарем скатились с рундука.

Крышка рундука открылась, оттуда блеснули зелёные глаза зверя и показались его острые белые зубы.

Приятели бросились вон из отсека, вбежали в носовое помещение и слова вымолвить не могут.

Клюев спросил:

— Вы чего, товарищи Бачков и Сачков? Тоже выступать будете? Может, споёте вдвоём?

— Крокодил ползёт… — пробормотал Сачков.

— Что-то я не слыхал такой песни, — удивился Клюев, — Товарищи, внимание! Сейчас Сачков и Бачков исполнят дуэтом новую песню «Крокодил ползёт».

Подводники приготовились слушать, но Сачков и Бачков и не думали начинать петь, а с опаской смотрели куда-то поверх голов краснофлотцев.

Оглянулись подводники и видят; через круглый люк переползает Егорка.

Все так и ахнули от радости, а Сачков и Бачков покраснели, словно варёные раки.

Клюев взял поскорее свою двухрядку и заиграл марш «Встреча». Егорка вылез на середину и приложил лапу к фуражке. Фуражка у него держалась на голове на резинке.

Всё получилось очень красиво и смешно, и в носовом отсеке стало ещё веселее. Позабыв о своём недавнем испуге, Сачков и Бачков смеялись громче всех.

Клюев кончил играть и поднял руку:

— Тише, товарищи! Егорка нам что-то сказать желает!

Клюев наклонился к медвежонку и незаметно сунул ему в пасть кусочек шоколада. Егорка несколько раз ткнулся в ухо Клюеву, как будто и на самом деле что-то сказал.

— Ага! — глубокомысленно улыбнулся Клюев и обратился к командиру корабля: — Товарищ командир, артист зелёного леса Топтыгин Егор вёл сейчас со мной такой разговор. Он хочет выступать, а перед этим просит вашего разрешения всем нам руку пожать.

— Разрешаю! — засмеялся командир.

И Егорка степенно с протянутой лапой пошёл к людям.

Краснофлотцы вместо одной лапы хватали Егорку за все четыре, любовались им, тормошили медвежонка и не хотели спускать с рук.

— Дайте нам-то его! Он ещё с нами не познакомился! — просили Сачков и Бачков.

Клюев крикнул:

— Подождите, товарищи! Егорка опять что-то сказать хочет.

И медвежонок снова подошёл к Клюеву. На этот раз шоколада он не получил и, наверно, поэтому шептал дольше, чем в первый раз.

— Всё разобрал, — сказал Клюев и подмигнул товарищам. — Егор Топтыгин сказал, что он Сачкова и Бачкова знает и о них нам рассказать желает. Смотрите и слушайте! Начинаем представленье всем на удивленье. Первым номером — краснофлотский танец «Яблочко». Исполняет артист зелёного леса Егор Топтыгин. У рояля — я!

И Клюев заиграл на двухрядке «Яблочко», да так занозисто и весело, что крабы за бортом лодки опять зашевелили клешнями.

Подводники захлопали в ладоши, вызывая Егорку на пляску и не веря тому, что медвежонок станет плясать. Но Егорка, как заправский танцор, пошёл и пошёл выделывать лапами всякие штуки. Правда, получалось у него это неуклюже, но он не стеснялся.

— Браво! Бис, артист зелёного леса! — смеялись и аплодировали подводники.

А Клюев сказал:

— Спасибо вам, Егорка, за танец! Пляшете вы, как испанец. А в награду вот вам кусок шоколаду.

Пока медвежонок лакомился, Клюев объявил второй номер:

— Теперь Егорка представит нам, что делают Сачков и Бачков, когда у них начинается болезнь мигрень, то есть когда им есть и спать хочется, а работать лень. У рояля, друзья, опять я.

И Клюев заиграл на двухрядке «Разлука ты, разлука». Егорка поднялся и приложил лапу к щеке, как будто у него заболели зубы. Клюев объяснил:

— Это Бачков. Зуб у него, конечно, не болит, но Бачков сам себе так говорит; «Лучше б и компоту не давали, только б на работу не посылали!»

Подводники засмеялись. Бачков густо покраснел и опустил голову. Неумолимый Клюев продолжал:

— А вот перед нами Сачков, он тоже притворяться здоров. Споткнувшись о пень, может проспать весь день!

Клюев заиграл песенку «Рыбки уснули в пруду», а Егорка почесал лапой бок, сладко зевнул, свернулся калачиком и даже всхрапнул, проказник.

Посуда в шкафу звенела от хохота подводников.

Сачков готов был провалиться сквозь палубу лодки на морское дно. Довольный Клюев продолжал:

— Будет представлять вам Егорка ещё, хоть в брюхе у него и тоще. Ну ладно, получалось бы складно! Даём номер заключительный, очень удивительный. Егор Топтыгин, скажите без стеснения: какое бывает у Сачкова и Бачкова настроение, когда работы нет и дан сигнал на обед?

У Егорки в лапах откуда-то появились ложка и кружка. Медвежонок облизнулся и ударил ложкой о кружку под весёлую музыку двухрядки Клюева.

— Ой, закройте мне глаза, чтоб я ничего не видел! — стонал от смеха черноглазый краснофлотец.

Боцман Дымба, вытирая глаза платком, смеялся, словно кудахтал. Бедные Сачков и Бачков сидели, понурив головы.

— Концерт окончен, — сказал Клюев и снял фуражку. — Занавес не опускается, его не полагается. Егорка вашим аплодисментам рад и рассчитывает получить за работу сахар и шоколад!

В фуражку Клюева посыпались куски сахара и шоколада. Тут раздалось приказание:

— Команде спать!

Егорка улёгся на койку Клюева, у него в ногах. Он доставал из фуражки то кусок сахара, то кусок шоколада и лакомился на славу.

Высоко вверху, над «Тигром», луна совершала свой неслышный обход.

Подводники крепко спали. Черноглазый краснофлотец всё фыркал и улыбался во сне, вспоминая проделки Егорки. Мягко светили синие ночные лампы. Под корпусом подводного корабля шелестел песок. На разные голоса тикали разные приборы. «Слухачи» прикладывались ушами к холодному корпусу лодки и чутко слушали. Нет, ничто не беспокоило сна подводного корабля.

Не спали лишь Сачков и Бачков.

— Дожили мы с тобой, товарищ, — прошептал Бачков, — даже медведи над нами смеются!

— А ну вставай! — прошептал Сачков. — Давай напишем товарищу командиру обязательство, что исправимся в короткий срок!

— Зачем писать? — отозвался Бачков. — Бумага — она всё вытерпит. Слушай-ка, что я тебе скажу. Писать ничего не надо, и виду не будем подавать. Забыли мы с тобой подводную пословицу: «Один за всех, все за одного». Так давай начнём жить так, чтобы быть не хуже, а лучше всех.

Бачков протянул руку товарищу, и Сачков её пожал. Друзья и не догадывались о том, как скоро они должны будут сдержать своё слово.

Наутро «Тигр», выбрасывая воду сжатым воздухом из своих цистерн, поднимался к солнцу. Море послушно расступалось перед отважными подводниками. В перископе становилось всё светлей и светлей. Вот мимо пронеслась голубая медуза, отскочила в сторону какая-то рыба.

Перископ пропорол море и вышел на поверхность. Командир зажмурился от лучей солнца. По верхней палубе захлюпала вода. «Тигр» стряхнул её со своего могучего тела и всплыл. Было разрешено открыть люк. Свежий воздух словно выстрелил в лодку. Подводники поспешили наружу.

Клюев вынес Егорку на верхнюю палубу. Чудесно сияло голубое море. Оно дышало вольно и глубоко. С мостика, звеня и булькая, сбегали ручейки. На железной палубе голубели лужи. Высоко-высоко в небе шёл самолёт. Он отражался в луже серебряной пчёлкой.

Нагнув удивлённо голову, Егорка смотрел, смотрел да как хватит лапой по луже — и обрызгал всех.

Пчёлка исчезла вместе с лужей; Егорка для верности стёр оставшиеся капли лапами, как тряпкой со стола.

Любуясь медвежонком, Дымба засмеялся:

— Фу-ты ну-ты, настоящий боцман: порядок любит!

Ветер шелестел ленточками на Егоркиной бескозырке. «Тигр» спешил в родную гавань…

Беда

Между Прочим встретил Егорку сюрпризом. Пока «Тигр» плавал в море, кок всё своё свободное время трудился над костюмами для медвежонка. Портняжничеством раньше кок никогда не занимался. Он исколол себе все пальцы, потерял три напёрстка, но костюм вышел на славу: белые широкие брюки и белая рубашка с синим воротником.

Когда Егорку нарядили, краснофлотцы ходили за ним толпами. Между Прочим сиял.

Фордик тоже бегал за медвежонком и презабавно тявкал раз по десять подряд.

Зато Иван Кузьмич на глазах у всех прямо-таки похудел от злости. Козёл пыхтел, тряс несуществующей бородой и, спрятавшись под старую шлюпку, целые дни раздумывал о том, как бы отомстить медвежонку.

Егорка не обращал на козла никакого внимания. Он беззаботно ковылял из одного кубрика в другой, и везде его встречали смехом, ласками и гостинцами. Брюхо у медвежонка становилось тугим, как барабан…

Егорка скучал лишь тогда, когда долго не возвращался Клюев, но Между Прочим кормил медвежонка так вкусно, что и тоска-то Егоркина была сладкой от компота и сгущённого молока.

Но однажды случилось такое, от чего Егорке стало так тоскливо, что не помог ни компот, ни сахар.

Поздней ночью медвежонок был разбужен резкими звонками тревоги. Егорка соскочил с койки Клюева и выскочил наружу. Со всех сторон в ночной темноте бежали, одеваясь на ходу, краснофлотцы.

Вот отошла от стенки подводная лодка «Акула», за ней вышел в море «Казбек», Ночь была такая непроглядная, что корабли как отошли от стенки, так и растаяли в темноте, словно потонули в чернилах.

Блеял Иван Кузьмич в темноте, Фордик лаял как-то тоскливо, словно плакал. Егорка взволновался. Вдруг чьи-то руки подняли его. Медвежонок учуял знакомый запах камбуза.

— Егорушка, милый друг, беда стряслась! — зашептал Между Прочим. — Пойдём-ка, брат, в кубрик.

Кок сел на койку Клюева и рассказал Егорке о том, что произошло.

«Тигр» после боевого учения возвращался домой. Море было неспокойно, стоял густой туман. Вдруг с лодки услыхали непрерывный рёв сирены и звон судового колокола. Какой-то корабль терпел бедствие и звал на помощь. Командир повернул лодку и полным ходом пошёл к месту катастрофы.

Скоро из тумана стал вырисовываться терпящий бедствие корабль.

Это был иностранец, крепкий пароход полувоенного типа.

Заметив подводную лодку, пароход прекратил подавать сирену и звонить в рынду и вдруг, дав полный ход, круто повернул на «Тигра».

Боцман Дымба ловко отвернул «Тигра» от смертельного удара.

Всё же удар был настолько сильный, что пароход пропорол борт «Тигра». Вода ворвалась в отсек, и подводная лодка быстро погрузилась.

Семь краснофлотцев, находившихся в этом отсеке, спаслись и были подобраны миноносцем «Гневный», проходившим поблизости.

«Гневный» держался на месте аварии. Он арестовал иностранный пароход и дожидался дальнейших приказаний командования.

Раненый «Тигр» лежал на глубине десяти саженей, на плохом, илистом грунте.

Командир «Тигра» сообщил по радио о том, что семь краснофлотцев подобраны «Гневным», недостает краснофлотцев Сачкова и Бачкова, остальные живы.

— Чуешь теперь, Егорка, что произошло? — шептал Между Прочим. — Не иначе, как тот пароход нарочно таранил нашего «Тигра». Хитростью хотел взять. Я, мол, в тумане не заметил. Не нравится фашистам, что растёт наш флот, ох как не нравится! Ну ничего, от «Гневного» ему не выбраться! Притащит он сюда иностранца, а тут увидим, что к чему. А вот Сачкова и Бачкова уж никогда мы не увидим…

Между Прочим положил медвежонка на койку и сказал, вытирая ладонью мокрые щёки:

— Между прочим… ты никому не рассказывай, что я тут того… этого… Приходи утром — черносливом угощу. Штука важная!

Кок ушёл к себе. Егорка долго лежал неподвижно, потом вдруг заурчал и забился под подушку Клюева.

В кубрик вошёл дежурный командир. В другое время крепко бы попало медвежонку за беспорядок — валяться на койке с ногами, — но на этот раз командир надвинул фуражку на лоб и вышел, не сказав ни слова.

А Егорка урчал без конца. От подушки пахло, как от Клюева. От этого становилось то легче, то ещё тоскливее.

Рассветало. Тихо и печально было сегодня на базе, в кубриках краснофлотцев «Тигра». Ветер шевелил белыми скатертями на столах и тумбочках, трогал цветы на окнах, словно о чём-то спрашивая.

Егорка спрыгнул с койки и принялся ходить из кубрика в кубрик, стуча ногтями и поматывая головой.

Нигде никого не было. Тогда Егорка опрометью выбежал из кубрика и понёсся на камбуз.

«Тигр» жив!

Между Прочим управлялся с камбузом, словно дирижёр с оркестром: махнёт чумичкой — и заиграет на камбузе весёлая музыка. Басом загудит в плите огонь, затянет тоненькую переливчатую песенку упревшая рисовая каша для бараньего рагу, литаврами зазвенят крышки на многочисленных кастрюлях.

Но сегодня кок был мрачен. Он встретил Егорку сурово:

— Ты опять есть? Ну, получай!

Кок поставил перед Егоркой бачок с жидким компотом, в котором почему-то плавала спичка, и стал так громко сморкаться, что вороны, дежурившие у камбуза, присели от страха и разлетелись в разные стороны.

Но Егорка даже и носа не сунул в бачок, а посмотрел на кока мутными глазками и лёг, тяжело вздохнув.

Губы у кока вздрогнули. Он ещё раз высморкался, да так оглушительно, что последняя храбрая ворона, хрипло крякнув, отлетела шагов за сто.

— И ты горе чуешь? — сказал кок сдавленным голосом. — Ах ты, милый Егорка! Ну, уж я тебя сейчас угощу!

Между Прочим опростал бачок, потом вылил в него банку сгущённого молока, всыпал туда же три горсти сладчайшего чернослива без косточек и всё это щедро посыпал сахаром. Егорка понюхал и не стерпел.

— Так, так! — обрадовался кок. — Жми, дави, Егорка, наш подводный аппетит, пока шапка не слетит!

Егорка послушался и заработал на полную скорость. Как всегда, неизвестно откуда прибежал Фордик. Он тоненько тявкнул, покрутил хвостиком и деликатно сунул нос в бачок. Егорка отодвинулся, хоть и зарычал для порядка.

Между Прочим уселся на ступеньках и всё ворчал на пыль, летевшую в глаза, хоть никакой пыли не было и в помине. Он без конца сморкался в свой платок, похожий на простыню.

— Ничего-то вы, ребятки, не понимаете! — бормотал кок. — Кто знает, как трудно сейчас милым моим товарищам на «Тигре»! Может, ранены они; может, им воздуху не хватает…

Кок покосился на Егорку и Фордика и криво усмехнулся:

— Вы, я вижу, хоть и ребятки, а едите, как жеребятки!

Это была правда. Медвежонок и пёсик быстро справились с лакомством и, ткнувшись носами о дно бачка, тут же подняли их на Между Прочим с молчаливой просьбой:

«Мы ели-ели, да опять захотели. Нельзя ли добавки?»

— Хватит, — сурово сказал кок. — Вы, я вижу, меня так жалеете, что в камбузе продуктов не останется. Разрешаю команде гулять.

Кок поднялся и хотел уйти на камбуз. Мимо пробегал рассыльный штаба. Кок спросил:

— Ну, как с «Тигром»? Жив он?

Рассыльный нагнулся к уху кока, что-то прошептал ему и побежал дальше.

Между Прочим крякнул, и по лицу его начала расплываться неудержимая улыбка. Он растерянно пошевелил пальцами и вдруг побежал в камбуз. Подняв уши, Егорка и Фордик ждали, что будет дальше.

Кок вернулся скоро. В руках у него были две банки сгущённого молока, чернослив и пакет с сахаром. Всё это по очереди кок побросал в бачок, пододвинул его ногой к зверятам, сломя голову кинулся в камбуз и выбежал обратно со скрипкой. И вдруг пустился в пляс вокруг бачка, подыгрывая себе на скрипке и на всевозможные лады распевая одно и то же непонятное слово:

— Тиграживураура! Тиграживураура!

И все подводники закричали «ура». Скоро по всей базе бежали к молу люди, подкидывали в воздух фуражки и обнимались. И все глядели на гавань.

Там горделиво шёл «Казбек», а за ним подводные корабли «Тигр» и «Акула».

Всё ближе и ближе подходил «Тигр» к стенке. На молу рядышком, как старые друзья, сидели и встречали подводников Егорка, Иван Кузьмич и Фордик.

«Тигр» пришвартовался, как всегда, аккуратно и красиво. Как всегда, отдраились люки. Вскоре из люка показалась двухрядка, а затем вылез на палубу и Клюев.

Егорка подскочил и кинулся со всех ног к своему другу. Он подбежал к Клюеву и пристально посмотрел на него. Клюев отвернулся и смахнул нежданную слезу.

Заметив волнение товарища, Сачков и Бачков взяли Егорку за две лапы.

Так они и сошли на берег: Сачков и Бачков, между ними — Егорка, а позади них — Клюев.

О чём рассказывали газеты

В тот же день «Тигра» ввели в сухой док. Нужно было заделать пробоину в корпусе, нанесённую неизвестным пароходом.

Впрочем, пароход этот весьма скоро стал «известным». Он принадлежал одной стране, правители которой желали владеть безраздельно всеми морями и океанами.

Капитан парохода признался, что он является военным офицером этой страны. Историю с просьбой о помощи он придумал для того, чтобы советская лодка подошла к нему поближе: так удобнее было таранить её и пустить ко дну, сославшись на туман.

Офицер принёс свои сожаления по поводу гибели «Тигра» и его экипажа.

Офицеру сказали:

— Экипаж «Тигра» кончает матч в футбол с экипажем подводной лодки «Акула».

— Это происходит на морском дне? — криво усмехнулся офицер.

— Нет. Это происходит вот где, — ответили диверсанту и подвели его к окну.

С высоты четвёртого этажа был отлично виден и «Тигр», по которому уже стучали пневматические молоты рабочих, и стадион, на котором подводники играли в футбол.

— Кто из них боцман? — не разжимая зубов, спросил офицер.

— А вон он, защищает ворота… Видите, как ловко он работает руками и ногами?.. Боцман — старый матрос. В девятнадцатом году он плавал на подводной лодке «Пантера». Она потопила крейсер вашей страны. Это была очень старая лодка. Теперь у нас есть и новые корабли и новые командиры… Впрочем, в этом вы убедились сами.

Больше офицер ни о чём не спрашивал. Его увели…

А команда «Тигра» прямо с футбольного поля, едва отдохнув после победы над «Акулой», явилась на свою подводную лодку. Сачков и Бачков шли первыми.

Не смыкая глаз, всю ночь работали подводники на своём корабле, потому что нет ничего грустнее для моряка, как смотреть на винты родимого корабля, по которым ползают мухи. Винты должны вертеться…

Цапая людей за штанины, Егорка бегал от одного подводника к другому.

Очень он был рад, что Клюев опять с ним, и по-своему веселился. То вставал на задние лапы и раскачивался, то ложился на спину и, поджав все четыре лапы и разинув пасть, ждал, что кто-нибудь почешет ему мягкую шёрстку на брюхе, и цеплялся за эту ласковую руку и лапами и пастью.

Всем мешал Егорка, и его отталкивали довольно невежливо. Даже Клюев щёлкнул в лоб непоседу. Егорка обиделся, угрожающе замотал головой и оскалил зубы.

Но и тут на него никто не посмотрел. Все были заняты. Воспользовавшись стоянкой в доке, командир решил провести генеральную уборку в лодке, кое-что сменить, кое-что подкрасить.

Егорка прошёл к электрикам, стал приставать к ним и добаловался до того, что угодил лапой в ведёрко с белилами.

Прибежал боцман Дымба, разохался, но, как ни вытирал он медвежонка, краска не хотела сходить, и, где ни появлялся с белой лапой Егорка, везде подымались смех и шутки.

Тогда Егорка обиделся окончательно. Сердито фыркая и оглушительно чихая от едкого запаха скипидара, медвежонок забился куда-то в угол и притих.

Солнце без жалости нагревало железную палубу лодки. Подводники обливались потом, но работа не прерывалась ни на секунду.

К обеду на «Тигр» принесли свежие газеты.

Сидя на кнехте и подняв густые брови, выпачканные в краске, боцман читал притихшей команде газету вслух:

— «От нашего специального корреспондента. Командующий Большим флотом в беседе с нашим корреспондентом сообщил ему следующие подробности об известном «столкновении» иностранного парохода «Актиния» с нашей подводной лодкой «Тигр».

Когда лодка, получив пробоины, стала погружаться, командир задраил за собой люк боевой рубки и спустился вниз. Семь наших подводников остались на плаву. Они были подобраны эскадренным миноносцем «Гневный». Миноносец сообщил о случившемся командованию флотом. Получив приказ послать на борт иностранного парохода краснофлотцев и арестовать капитана парохода и его команду, «Гневный» остался на месте погружения «Тигра». Вскоре на воде появились пузыри и расплылось масляное пятно. Была налажена связь «Гневного» с «Тигром». Командир «Тигра» сообщил миноносцу, что на лодке недосчитываются девяти человек. Семь человек миноносцем были подобраны. Не хватало краснофлотцев Сачкова и Бачкова. Эти два героя…» А ну, где эти два наших героя? — поднял смеющиеся глаза от газеты боцман Дымба.

Сачков и Бачков, полусогнувшись в душной цистерне, счищали с неё скребками ржавчину.

Приятелей вытащили наверх и заставили слушать боцмана.

Дымба продолжал:

— «Эти два героя остались в затопленном отсеке. Тела их были в воде, лишь головы находились в образовавшемся воздушном пузыре. Два краснофлотца знали, что запаса этого воздуха им хватит ненадолго. Но не о своей смерти думали герои. Они решили спасти своих товарищей. Клапаны от баллонов сжатого воздуха находились в отсеке, где отсиживались краснофлотцы Бачков и Сачков.

Не теряя времени, товарищи стали нырять, отыскивая под водой, во тьме, клапаны. Они больно ушибались, еле дышали, но клапаны нашли. Спасительный воздух был послан во все помещения лодки.

Прошло пять томительных минут. Море молчало.

Наверху шумел винтами «Гневный». Два краснофлотца начали чувствовать себя плохо от недостатка воздуха.

Бачков заплескал водой.

«Ты чего, друг?» — спросил его Сачков.

«Давай-ка попробуем вынырнуть», — ответил Бачков.

Краснофлотцы так и сделали. Нашли ощупью пробоину, вынырнули на поверхность и были подобраны.

Через несколько часов спасательное судно «Казбек» освободило «Тигра» из морского плена. Пробоина была заделана водолазами, команда лодки стала на места, и «Тигр» пришёл в базу самостоятельным ходом. Пароход «Актиния» задержан в нашем порту…»

Тут боцман вдруг запнулся и сказал, свёртывая газету:

— Ну, вот и всё, товарищи! Бачкову и Сачкову слава и «ура», и всем нам на работу пора!

Но командир остановил боцмана и взял у него газету:

— Сдаётся мне, будто ещё что-то напечатано сегодня в газете. А ну, почитаем!

И командир начал читать:

— «Необходимо отметить, сказал командующий нашему корреспонденту, мужественный поступок боцмана «Тигра» товарища Дымбы. Когда появился из-за тумана громадный нос парохода, товарищ Дымба не растерялся, как и подобает старому матросу революции, и, положив руль на борт, отвёл от лодки неминуемую гибель…» Видите, боцман, а вы говорите, что больше в газете ничего нет! — засмеялся командир, торопливо складывая газету, и у него вдруг почему-то покраснели щёки.

— Ах, виноват, товарищ командир! — сказал Дымба, хитро щуря глаза. — Разрешите уж до конца дочитать!

Боцман взял газету и громко прочитал:

— «Заканчивая беседу, командующий сказал нашему корреспонденту: командование флотом не сомневалось, что экипаж «Тигра» с честью выйдет из испытания. Командир лодки сумел воспитать подлинных советских патриотов. Командующий заявил, что весь флот гордится героями «Тигра». Флот уверен, что «Тигр» с честью выполнит новое задание командования — отправится в дальнее плавание».

Тут полетели в воздух бескозырки, подводники крикнули «ура» и бросились качать и командира, и боцмана, и Сачкова с Бачковым. Когда радость улеглась и нужно было приниматься за работу, Клюев сказал:

— Товарищи, всех качали-качали, а Егорку?

Вдруг из самой глубины лодки раздался испуганный визг медвежонка. Казалось, он заснул и увидел во сне, что его кусают пчёлы величиной с волка.

— Живей, товарищи, на помощь! — приказал боцман.

Но подводники и без команды уже торопились к Егорке.

Непоседу скоро нашли. Медвежонок по пояс провалился в какую-то отдушину цистерны, торчал вверх задними лапами и визжал.

Медвежонка с трудом вытащили. На руках у Клюева он жалобно скулил. Командир приказал Клюеву уложить медвежонка и угостить сладким.

Когда это было исполнено, Егорка моментально смолк. Может быть, он и ещё бы поскулил, но пасть у него была полна сахара.

Всю ночь стучали пневматические молотки по корпусу лодки. Во всех цистернах яростно скребли скребки.

«Тигра» чистили и красили. Укреплённый на подпорках в сухом доке, корабль, казалось, поёживался и мурлыкал от удовольствия.

Егорка крепко спал, забившись под мягкую ветошь.

Лететь так лететь!

Командир самолёта «Н-105» старший лейтенант Васин и его экипаж возвращались домой. Моторы работали отлично, погода была на редкость тихая и ясная.

Море лежало под самолётом, как голубая шёлковая шаль с тонкими и пышными кружевами по краям, — то курчавилась под берегом пена.

Ну и славно же было покачиваться в вышине, зная, что, если захочешь, подымешься ещё выше или камнем ринешься к морю и почувствуешь на своём лице его вкусные и весёлые брызги!

Самолёт гудел. Его вела твёрдая рука Васина. Но старший лейтенант не был доволен ни ясной погодой, ни кружевными берегами.

Правда, задание командования было выполнено, бомбёжка прошла хорошо, все бомбы попали в цель, но Васину и этого было мало.

— Ни одного корабля что-то не видно, — морщился Васин, — а не то бы славную учебную атаку можно было провести!

— Товарищ старший лейтенант, — вдруг заговорили наушники голосом летнаба, — на горизонте наша подводная лодка идёт в море!

— Отлично! Приготовиться! Иду в атаку! — приказал Васин.

Плечи его расправились, и в чёрных глазах зажглись колючие искорки…

Бывает так, что одни и те же мысли приходят в голову разным людям в одно и то же время. Так случилось и на этот раз.

Давно уже пропали за горизонтом родные берега. «Тигр» продвигался вперёд на полном ходу» и кормовой флаг его бился на ветру, словно хлопал в ладоши от радости.

Радостно было и в сердцах подводников. Их имена повторяла вся страна.

Недавно дали сигнал к обеду. Подводники расположились с тарелками на верхней палубе. На вольном ветру аппетит у всех разыгрался. Кок не успевал орудовать чумичкой.

Клюев поспешил окончить обед раньше всех. Он подстелил на кнехт носовой платок, сел и заиграл на двухрядке одну песню за другой.

Командир и штурман, стоя на мостике, беседовали о том же, о чём думал там, в искрящейся вышине, старший лейтенант Васин.

— Я замечаю, — сказал боцман Дымба Клюеву, — что под музыку у Егорки аппетит куда лучше. Гляди, он уж второй бачок компота кончает!

— Он и без музыки не растеряется, — засмеялся кок, высунувшийся из люка в своём белом, как сахар, колпаке. — Я его спрашиваю: «Егорка, компот ел?» А он отвечает: «Ей-ей, не я!» — «А ещё, говорю, хочешь?» Он как заревёт: «Хочу-у-у!»

На палубе весело засмеялись.

— Товарищ командир корабля, — быстро доложил сигнальщик, — прямо по курсу наш гидросамолет. Летит на базу!

— Добро! — ответил командир «Тигра» и тихо сказал штурману: — Даю боевую тревогу. Никто не ждёт её. Может, и выявим какие недостатки. Вообразим, что нас бомбят…

Командир корабля тут же нажал кнопку ревуна и крикнул:

— Атака неприятельского самолёта!

Миг — и подводники надели противогазы. Другой миг — и подводники с ловкостью жонглёров в цирке, не выпуская из рук тарелок, ложек, вилок, хлеба и салфеток, стали проваливаться в люки.

Перед Егоркой всё вдруг забегало, затопало, замелькало. И опять, как тогда на «Маршале», лица людей исчезли за серыми масками и немигающими глазами противогазов.

А Егорка только-только добрался до самых сладких ягод. Вдруг бачок у него начали вырывать и самого медвежонка тянуть то за одну, то за другую лапу.

Егорка решил не сдаваться.

Одной лапой он крепко держал бачок, а всеми другими отбивался налево и направо. А уж задраен был носовой люк, задраивали и кормовой.

Ещё не все подводники успели спуститься в лодку, а уж нос «Тигра» погружался в воду, и она надвигалась на рубку.

Управление «Тигром» перешло вниз. На мостике остались командир и зенитный пулемётчик. Он без промаха прошивал самолёт Васина из строенного пулемёта дальнобойными воспламеняющимися пулями. Разумеется, холостыми.

Без устали работали все помпы лодки. Самотёки её жадно всасывали воду в цистерны. «Тигр» тяжелел, вода уже лизала рубку и подбиралась к корме.

Командиру и зенитчику пора было уходить вниз. Командир оглянулся на корму лодки и замер. Егорка, облапив бачок, яростно отбивался задними лапами от краснофлотца, старавшегося стянуть медвежонка в люк.

Больше на палубе уж никого не было. Вода шумела совсем рядом. Командир узнал краснофлотца и в противогазе и крикнул:

— Клюев, вниз! Задраить люк!

— Егорка, пропадёшь! — крикнул в маску Клюев и исчез в лодке.

Тяжёлая крышка люка захлопнулась перед самым носом Егорки. Захлопнул за собой и третий, последний люк командир.

Теперь на палубе остался один Егорка. Палуба уходила из-под его лап, но медвежонок, не чуя опасности, спокойно сунул нос в бачок.

Вдруг тугая волна одним ударом выбила бачок из Егоркиных лап и выкинула его далеко в море.

Егорка опешил. Он хлопал глазами и ничего не понимал.

Вторая волна одним щелчком сбросила в море и Егорку.

В водовороте, образовавшемся на месте погружения «Тигра», Егорку закрутило так быстро, как будто бы он сел на патефонную пластинку.

Вот в последний раз мелькнули над водой холодные глаза перископа, и «Тигр» пропал под водой.

Командир «Тигра» провёл срочное погружение великолепно. Учебная бомбёжка лётчикам не удалась.

Васин, покусывая губы, хотел повернуть самолёт к базе, но лётчик-наблюдатель закричал в наушники:

— На месте погружения лодки остался плавающий предмет! Чучело, что ли, какое?

— Сам ты, Саша, чучело, — ответил командир самолёта, внимательно вглядевшись в море. — Смотри хорошенько. Кто-то плывёт. Сажусь на воду! Приготовиться к спасению человека за бортом!

Выключив моторы, Васин искусно посадил самолёт на воду и стал подруливать к Егорке.

— Товарищ! Давай руку! — крикнул лётчик-наблюдатель, перегибаясь через борт самолёта, и вдруг удивлённо засмеялся: — Товарищ Васин! Это ж медведь!

— Тащи его в нашу берлогу! — отозвался Васин.

Крепкая рука ухватила Егорку за загривок, и медвежонок очутился в ногах человека, пахнувшего кожей, бензином и морем.

Развеселившийся Васин хотел уж включить моторы и поднять самолёт, как вдруг из-под воды вынырнули два стеклянных глаза перископа «Тигра», потом показались рубка и мостик.

Ещё вся остальная палуба была покрыта пенящейся водой, когда центральный люк мягко открылся и на мостик вышел командир подводного корабля. И он тут же увидел потешную мордашку Егорки, сиротливо высовывающуюся из-за стального борта самолёта.

— Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! — сказал командир подводной лодки. — Ну, как летается?

— Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! — ответил Васин. — Летается хорошо. А как вам ныряется?

— Тоже неплохо! — улыбнулся командир «Тигра».

— Ну, давайте продолжать: вы — нырять, мы — летать, — улыбнулся и Васин.

— У вас на борту, кажется, медвежонок? — спросил командир «Тигра» равнодушным голосом.

— Кажется, что так, — ещё равнодушнее ответил Васин. — Глупый ещё, наверно.

— Нет, он не глупый. Он учёный. Его Егоркой звать.

— Вот спасибо! — усмехнулся Васин. — А я думал, что его Тигром звать. У него так и на ленточке обозначено: «Тигр».

— Теперь вы сами понимаете, товарищ старший лейтенант, — сказал командир «Тигра», — что медвежонок наш. Я прикажу спустить шлюпку и возьму его.

— А что он у вас тут один на море делал, Егорка-то ваш? — хитро прищурился Васин.

— Гм!.. — замялся командир «Тигра». — Мы его, видите ли, плавать учили…

— Угу! — сказал Васин. — Ну, а теперь, видите ли, мы Егорку будем учить летать. До свиданья!

И Васин запустил моторы. Самолёт присел на корму. Расталкивая море, поднимая брызги и голубую пену, он двинулся вперёд.

Ещё несколько раз толкнулся самолёт на волнах, потом, поднимая прозрачные брызги, оторвался от воды и взмыл к небу.

Егорке показалось, будто сердечко его оторвалось от своего места и покатилось к пяткам. «Тигр» становился всё меньше и меньше, а скоро и совсем затерялся среди моря.

А море начинало чернеть. Тучи, как косматые волкодавы, нежданно-негаданно вставали из-за горизонта. Потянуло холодком. Ветер погнал по морю седую метелицу.

Стремительные воздушные потоки подняли самолёт Васина и, сотрясая его, бросили в воздушную яму.

Как ни был велик и крепок самолёт, он дрожал, словно в ознобе, и кренился то на один, то на другой борт. Всё вокруг него ревело, звенело и бушевало внезапной грозой.

Зигзаги молнии раскалывали небо на две части, гром рокотал. Егорка прижался к качающемуся полу и замер в страхе.

Летнаб на секунду отвернулся. Самолёт резко упал на крыло. Егорка почувствовал, что падает в бездну.

— Товарищ командир! — услышал Васин в наушники сдавленный голос летнаба и обернулся.

Летнаб еле удерживал медвежонка за хвост. Егорка скрёб когтями по стальному борту и вот-вот должен был упасть в море, как живая бомба. Яростный ветер закупорил медвежонку и рот и нос. Он задыхался.

Васин круто положил самолёт на борт, Теперь то, что казалось для Егорки отвесной стеной, стало полом, и летнаб без труда втащил медвежонка в самолёт.

— В порядке? — спросил Васин.

— В порядке! — ответил летнаб, вытирая потный лоб.

Егорка был смертельно испуган. Лапы у него дрожали.

Теперь Егорке было всё равно: лететь так лететь!

Васин Большой и Васин Маленький

Собаки показывали клыки, кошки осатанело шипели и удирали от беды подальше, когда Егорка, пошатываясь от воздушной болтанки, с пожелтевшими глазами ковылял между двумя лётчиками.

Один лётчик был Васин, другой — его неизменный друг, по фамилии тоже Васин и тоже старший лейтенант. В эскадрилье их называли Васин Большой и Васин Маленький, потому что тот Васин, на самолёте которого прилетел Егорка, был низкого роста, а его друг — на три головы выше его.

Егорка не знал, что идёт он не только между двумя неразлучными друзьями, но и между двумя героями.

Вот что навсегда сдружило их.

Васин Большой и Васин Маленький сражались на фронте с белофиннами на истребителях, или, как они сами ласково называли свои машины, на «ястребках».

Однажды, добросовестно обстреляв колонну врага из пулемётов, Васин Большой и Васин Маленький возвращались на базу.

Вдруг из серых туч на них набросились пять истребителей белофиннов.

На одном самолёте наши лётчики заметили нарисованную синюю сову. Они узнали в лётчике этого самолёта знаменитого воздушного аса, О нём все иностранные газеты шумели как о непобедимом истребителе.

Одна гадалка, как писали газеты, сказала этому лётчику: «Если у тебя на самолёте будет нарисована синяя сова, ты будешь губить все вражеские самолёты, но никогда не погибнешь сам»..

Лётчик так и сделал. Он нарисовал на самолёте синюю сову. Сегодня ему и на самом деле сразу повезло. Советских самолётов было всего два, да и патронов у них после боя, наверно, осталось немного, а белых было пять самолётов, и они только что вылетели с аэродрома.

И ас смело пошёл на советских лётчиков.

Налгала лётчику старая гадалка! Не успел он и двух очередей выпустить по советским истребителям, как синяя сова была прострочена ответными пулями, а через две секунды и сам ас падал на горящем самолёте в студёный снег.

Четыре других белофинских самолёта растерялись было от такого решительного ответа, но быстро оправились. Дождь свинца обрушился на Васина Большого и Васина Маленького.

Туго приходилось советским лётчикам. Белофиннов было четверо против двух наших. Вверх и вниз мелькали красные звёзды на крепких крыльях, описывая стремительные петли. Вот в одну такую петлю угодил второй вражеский самолёт. Развевая хвост чёрного дыма, он штопором пошёл догонять аса.

Теперь и совсем отлично можно было драться — двум против трёх. Васин Большой и Васин Маленький удесятерили свой напор и боевую ярость.

Вдруг на самолёте Васина Большого вспыхнуло жёлтое пламя.

Самолёт лёг на крыло, потом перевернулся и начал падать пылающим факелом.

— Прощай, друг! — стиснув зубы, сказал Васин Маленький.

Досадуя на слёзы, затуманившие глаза, он ловко зашёл в хвост концевому самолёту вражеской тройки и, чуть не коснувшись его лыжами, выпустил по цели смертельную очередь.

Третий белофинн вспыхнул, как шутиха, и провалился вниз.

Оставалось два против одного.

— Чья очередь? — крикнул Васин Маленький и повернул на врагов. На секунду взглянув вниз, он похолодел.

Васин Большой спускался на парашюте. Вражеский самолёт нёсся к нему, чтоб уничтожить беззащитного парашютиста. Другой белофинн нажимал на Васина Маленького, не давая ему пойти на помощь к товарищу.

«Спокойно, только спокойно!» — сам себя успокаивал Васин Маленький.

Он собрал все силы и всю свою боевую выучку в один комок, ложным манёвром обманул врага, прошёл под ним и нажал на гашетку пулемёта. В короткое мгновение боя он успел заметить, как неприятельский лётчик взмахнул руками и опустил голову.

«Ага, задумался! В другой раз не налетайте пятеро на двоих!» — торжествовал Васин Маленький и с рёвом понёсся на помощь к Васину Большому.

«Только бы успеть, только бы успеть!»

Вот он — пятый, последний самолёт. Он коршуном кружил над Васиным Большим и стрелял по нему из пулемёта.

Васин Маленький стремительно нёсся на неприятельский самолёт. Чтобы избежать тарана, белофинн пошёл вверх. Васин Маленький — за ним.

И они чуть не коснулись Друг друга лыжами, будто хотели схватиться врукопашную.

Васин Маленький нажал на гашетку и крякнул от досады: больше не осталось ни одного патрона…

А вражеский самолёт опять шёл к Васину Большому.

Не зная, что ещё предпринять, Васин Маленький бросился на врага.

«Буду оттирать его, пока Васин не спустится», — решил Васин Маленький.

Белофинский лётчик был ошеломлён тактикой советского пилота, который напирал на него, не стреляя и в то же время с удивительной ловкостью отворачивая свой самолёт от пулемётов.

Так продолжалось до тех пор, пока Васин Большой не спустился благополучно.

Белофинн видел гибель своих четырёх спутников. И он не захотел быть пятым. Он дал полный газ и скоро исчез за лесом.

Теперь Васин Маленький один кружил над Васиным Большим. Казалось, рёвом мотора он спрашивал товарища, как же быть дальше.

Истребитель — одноместная машина; стало быть, спуститься и взять друга на борт было невозможно.

Лететь за помощью? Но до тех пор Васина Большого заберут финские егеря. Вон они спешат к нему на лыжах с горы. Они замучат лётчика, как они мучили наших пленных красноармейцев.

Что делать? Что делать?

Самолёт кружил и ревел. Вдруг у Васина Маленького чуть не зашевелились волосы под шлемом: прибор предупреждал лётчика о том, что горючее кончается.

Егеря были совсем близко. Васин Большой стоял на коленях. Он был ранен в ноги. Он замахал Васину Маленькому рукой, чтоб тот улетал, и выхватил наган…

Значит, пять пуль из нагана во врага, а шестую в себя? Значит, погибать товарищу? Нет, не бывать этому никогда!

Васин Маленький выключил мотор и пошёл на снижение. Он так хорошо наметил спуск, что истребитель остановил свой разбег прямо около Васина Большого.

Васин Маленький выскочил из самолёта на снег.

— Ранен? — крикнул он товарищу.

— Ну и что ж такого! — ответил Васин Большой. — Садись и улетай! Не губи себя и самолёт. Улетай и отомсти за меня гадам! Прощай!

— Нет, здравствуй! — сказал Васин Маленький.

Он подставил спину Васину Большому и приказал:

— Садись!

— Так ведь некуда!

— Садись, тебе говорят! — взревел Васин Маленький и тихо добавил: — Ведь ты и сам так же бы поступил…

Васин Большой вцепился в плечи Васина Маленького. Теперь он мог ворчать сколько ему было угодно: Васин Маленький нёс товарища к своему истребителю.

Нужно было торопиться — егеря уже кричали что-то, сжимая автоматы.

— Вот чудо-юдо, рыба-кит! — поморщился от боли в ногах Васин Большой. — Васин на Васине едет…

— Это ещё что! — задыхаясь под тяжестью грузного товарища, отшутился Васин Маленький. — Это ещё что! Сейчас Васин на Васине полетит! Понимаешь?

Но Васин Большой уж ничего не понимал. От потери крови и холода он потерял сознание. К счастью, это произошло около истребителя. Иначе, может быть, и не дотащить было Васину Маленькому Васина Большого. К тому же пули егерей уже подымали снежные фонтанчики вокруг самолёта.

Задыхаясь, весь мокрый от горячего пота, Васин Маленький втащил товарища в самолёт. Он посадил его на своё сиденье, а сам сел на бесчувственного Васина Большого.

Как ухитрился Васин Маленький поднять самолёт, лететь на нём и посадить на своём аэродроме, он и сам не знал.

Запомнились ему лишь синее от холода и злобы лицо егеря да напрасный взрыв гранаты врага.

Пустой бензиновый бак да штук двадцать пулевых пробоин в самолёте — вот всё, что осталось на память от всей этой небывалой истории.

Нет, осталось и ещё кое-что.

Васин Большой и Васин Маленький стали неразлучными друзьями. Они и дня не могли прожить друг без друга.

И Васин Большой мечтал лишь об одном: жить и дальше так с другом, рука с рукой, а если грянет священный бой, то биться в этом бою вместе с другом, опять крыло с крылом…

«Смерть куклам»

— Вот уж никогда не думал, что медведи по морю плавают! — смеялся Васин Большой, шагая рядом с Васиным Маленьким. — А знаешь что? Ведь сегодня день рождения твоего Алёшки. Давай ему подарим медвежонка, а? Вот обрадуется паренёк!

Казалось, Егорка стал понимать, среди каких людей он шагает. По крайней мере, он перестал хмуриться и глядеть горемыкой.

Разок медвежонок даже огрызнулся на сумасшедший лай собаки, показал ей, какие у медведей бывают зубы, и заворчал, словно хотел сказать: «Ну ты, пустолайка! Попляши сначала на дне морском, повиси на хвосте над морем, тогда и лай! Сказала бы лучше, что дальше со мной будет…»

А дальше было вот что.

Васин Большой снял с себя серый плащ и завернул в него Егорку.

Егорка хотел царапнуть лётчика, но только вздохнул.

— Я так проберусь, что Алёха и не заметит! — сказал Васин Большой и пошёл другой дорогой.

А Васин Маленький направился к своему дому. Там его ждал шумный скандал. Около дома собрались ребята, что-то кричали и размахивали руками.

У крыльца, окружённая ребятами, стояла и плакала Вера, дочь Васина Большого. Лётчик наклонился к ней:

— Веруня, кто тебя обидел?

— Да!.. — ответила Вера и больше ничего не могла сказать, и глаза её стали похожи на два синих блюдечка, до краёв наполненных водой.

За Веру всё рассказали её подруги:

— Её Алёша ваш обидел. Он обещал отдать Верину куклу, а сам взял да навинтил её на проволоку. Вон, смотрите!

На проводах, печально растопырив руки, висела не только одна Верина кукла: там болтались куклы разных размеров и в разных платьях и заяц с оторванным ухом.

— Он у нас двадцать две куклы насовсем повесил, Алёшка ваш! — наперебой жаловались девочки. — Недаром его дразнят «Смерть куклам». Не велите ему больше, дядя Васин!

Тут подошёл управляющий домом. Он так был сердит, что не мог говорить.

— Вот! — наконец выдавил он из себя. — Вот, полюбуйтесь! Покоя нет никому от проделок вашего сына!

— Хорошо, — сказал смущённый Васин Маленький, — этого больше не будет.

— Берегись! — раздался вдруг крик Алёши с крыши.

Девочки взвизгнули и побежали в разные стороны. На парашюте, отчаянно визжа, снижался дворовый пёсик Пупсик. Парашютик раскрылся неудачно. Пупсик падал камнем. Если бы Васин Маленький не подхватил Пупсика на лету, произошло бы несчастье.

Девочки взяли Пупсика и побежали его жалеть. Прыгая через три ступеньки, сбежал во двор Алёша.

— Папа, я не виноват, — сказал он. — Пупсик царапался и не давал как следует стропы закрепить. Понимаешь?

— Сегодня день твоего рождения, — сказал Васин Маленький. — Я было приготовил тебе подарок. Его не имел ещё ни один паренёк. День рождения я отменить не могу. Подарок — отменяю.

Когда отец и сын пришли домой, сердитые друг на друга, их встретил Васин Большой, но вечер получился неразговорчивым…

«Укусит или не укусит»

Раздался телефонный звонок. Командир части вызывал Васина Большого и Васина Маленького на совещание. Через два дня должен был состояться праздник воздушного флота. Ожидалось множество гостей. Их необходимо было встретить, удобно разместить и показать работу боевых самолётов.

При лётчиках Алёша крепился, но, как только за ними захлопнулась дверь, мальчик прыгнул с ногами на диван, забился в уголок, где любила сидеть с ним покойная мама, накрылся подушкой и заплакал.

Он плакал долго и горько. А потом заснул. И ему снилось, что он не Алёша, а холоп Никишка. И что он сейчас должен будет спрыгнуть на самодельных крыльях с колокольни.

Внизу шумит московский народ. Сидит на троне Иван Грозный. Только теперь он — папа. И Малюта Скуратов там, внизу. Только теперь он — управляющий домом.

И все ждут, когда Алёша прыгнет. Вот Алёша прикрепляет крылья, закрывает от счастья глаза, отталкивается от площадки колокольни и летит вниз…

Да, да, он летит над Москвой, над народом, выше стаи голубей! Сердце мальчика счастливо замирает, грудь глубоко дышит. Лучше бы уж никогда не спускаться туда, где ждут, хмуря брови, папа и управдом.

Только теперь все кричат Алёше на разные голоса:

«Молодец, Алёша! Лети к нам, лети к нам!»

«Нет, — кричит им счастливый мальчик, — к вам я никогда не полечу! Никогда! Прощайте!»

Он взмахивает крыльями и поднимается всё выше и выше. Под ним плывут города, стремятся потоки, и вот оно, море! Шуми, голубое, шуми! Играй на солнце разноцветными стёклышками, пой свою вечную песню о гордости и силе! И Алёша запел эту звенящую песню. Он сложил широкие крылья и стал стремительно спускаться…

Море всё ближе. Оно как стеклянное — видно всё до самого дна. А на зелёном дне среди алых кораллов и серебряных морских звёзд мальчик видит подарок отца…

Алёша потянулся и открыл глаза. В комнате было полутемно и тихо. Алёша сказал:

— Наверно, я Пупсику стропы не такие сделал. Придумаю другие и ещё кого-нибудь спущу. Кого бы только?

И мальчик, наморщив лоб, стал думать.

Вдруг он поджал под себя ноги и от страха раскрыл рот: в дверь вползало что-то накрытое серым макинтошем. Рукава макинтоша волочились по полу и шипели.

«Что ж это такое? — мелькнуло в голове мальчика. — Укусит или не укусит? Или я ещё сплю?»

И вдруг ему припомнились слова отца о загадочном подарке. Мальчик соскочил с дивана. Чувствуя, как по всему телу разбегаются колючие мурашки, он наступил на один рукав макинтоша, как на хвост ядовитой змеи.

Макинтош остался на месте, а из-под него вылез живой медвежонок. Он задвигал носом, чихнул, фыркнул, встал на задние лапы и вдруг сделал Алёше под козырёк.

— Подарок! Мой подарок! — вскрикнул восхищённый мальчик и, всплеснув руками, опустился перед медвежонком на корточки. — Кушать хотите? — спросил Алёша и побежал на кухню.

На полке стояла банка с мёдом. Алёша наполнил мёдом блюдце и вернулся в комнату.

Медвежонок уже учуял запах мёда и ковылял навстречу, радостно урча и облизываясь.

За окном прогремел гром, сверкнула молния, и полил проливной дождь. С крыши в большие кадки потекла вода, весело и звонко булькая.

Егорка кончал второе блюдце и делал вид, что не замечает, как мальчик, торопясь и волнуясь, подпоясывает его какими-то белыми тесёмками и что-то прикрепляет за спиной.

Вот Алёша поднялся на ноги, открыл дверь на балкон. В комнату ворвалась дождевая пыль. Опять полыхнула молния и жутко зарокотал гром…

Чудо-юдо

Лётчики возвращались с совещания, прыгая через лужи. Дождь перестал, но небо ещё было закрыто косматыми тяжёлыми тучами. Яркие звёздочки робко пытались выглянуть из-за туч.

Душный, тёплый ветер гулял над землёй, стараясь всем испортить настроение.

— Фу, гадость какая! — поморщился Васин Маленький. — Весь наш праздник сведёт на нет эта дрянь погода!

Васин Большой улыбнулся в темноте:

— Погода-то наша! Синоптики ручаются на завтра за солнце и за ясное небо. Я о другом думаю. Как жаль, что подохла свинья. Вот уж не вовремя! Все ребята в городе ждут, как свинья Машка будет прыгать с парашютом, а где свинья? Нету свиньи… Вот я и думаю, какое бы живое чудо-юдо отыскать взамен Машки?

Не успел Васин Большой закрыть рот, как мимо них пронеслось какое-то мохнатое тело и угодило прямо в бочку, полную воды. Брызги окатили лётчиков с ног до головы. Бочку накрыла белая материя.

Васин Большой бросился к кадке и откинул материю. В кадке кто-то отчаянно булькал, пуская пузыри.

— Опять наш Егорка под воду ныряет! — крикнул лётчик и вытащил мокрого и фыркающего Егорку.

— Удивительно, какой беспокойный зверь! — засмеялся Васин Большой и поднял Егорку на руки. — Да он весь в тесёмках! Узнаю тут чьи-то руки…

— И я узнаю! — засмеялся Васин Маленький. — Это всё он, «Смерть куклам»! Ну что мне с ним делать? Надо же было придумать: медведя — на парашюте! Ах, Лёнька, Лёнька! Медведя — на парашюте!

Васин Большой слушал друга с широко раскрытыми глазами. Вдруг он опустил Егорку на землю и хлопнул себя по лбу:

— Есть чудо-юдо!

Праздник

Наступил торжественный день праздника. Синоптики не ошиблись: солнце щедро светило с ясного неба.

На трибунах водного стадиона не оставалось ни одного места, где бы не сидело по два человека, а народ всё шёл и шёл, с оркестрами, с песнями и цветами.

Ребята взобрались на плечи взрослым.

Далеко-далеко лежало голубое море, сегодня по-особому тихое и ласковое. Оно было такое, что его хотелось погладить ладонью.

Боевые корабли Большого флота от палубы до клотика расцветились разноцветными флагами. На громадных мачтах вились и шумели на ветру алые вымпелы.

Вот всё стихло, и на трибуну стадиона взошли пятьдесят краснофлотцев. Они были во всём белом, в форменках с синими воротниками.

Подняв к небу пятьдесят золотых фанфар, краснофлотцы протрубили сигнал.

Праздник начался.

С палуб кораблей пыхнули белые облачка орудийных залпов. Громовое эхо покатилось по голубому морю, как шар кегельбана, пущенный весёлой рукой по деревянному настилу.

И, словно вызванные выстрелами, из-за гор показались воздушные эскадрильи. Их нельзя было сосчитать, но они прошли над трибунами мгновенным смерчем, осыпая людей дождём живых цветов.

Вот последние ряды самолётов мелькнули над людьми, и раздался усиленный микрофоном голос Васина Маленького. Ему поручено было объяснять сегодня всё, что произойдёт на празднике.

— Воздушный праздник начался! Сегодня воздушные, морские и сухопутные силы Красной Армии продемонстрируют перед вами, товарищи, сражение на воде, под водой, на земле и в воздухе. Боевая обстановка такова. Противник напал на нашу землю. Отбив его нападение, части Красной Армии двинулись вперёд. Враг во всеоружии. Он готов отразить нападение. Силы наши и неприятеля почти равные. К месту боя подходят наши тяжёлые корабли. Они разбили в море эскадру противника и идут, чтобы поддержать наш десант огнём своих дальнобойных орудий. Внимание! В дальнейшем моих объяснений не потребуется. Вы сами всё увидите и поймёте. Внимание! Наши самолёты приближаются…

На трибунах стало так тихо, что было слышно, как у людей на руках тикают часы.

Грозные эскадрильи тяжёлых самолётов нависли над горизонтом.

И вот откуда-то с сияющего голубизной неба на укрепления противника стали падать пикирующие бомбардировщики. Яростно завывая моторами, они обрушивались на неприятеля, целясь всем самолётом.

Вот, чуть не дотронувшись до земли, они снова взмыли ввысь и исчезли в небе так же внезапно, как и появились.

Взрывы, огонь и чёрный дым окутали укрепления противника.

Так повторилось три раза. Теперь на месте укреплений противника всё было разворочено, как будто тут произошло извержение нескольких вулканов.

Одновременно с нападением пикирующих бомбардировщиков из-за моря начали методически громыхать тяжёлые орудия линкоров.

Дело становилось жарким…

Сотни тяжёлых самолётов заслонили солнце.

На крылья самолётов выходили парашютисты.

Вниз головой, как купальщики в воду, ныряли они в пространство; сотни других падали из люков самолётов.

Блистающие парашюты надувались над головами людей: в руках у них были наготове автоматические пулемёты. Но парашютистов встретили с земли пулемётчики, уцелевшие после налёта бомбардировщиков. Тогда из-под парашютов смертельным градом посыпались на землю пачки ручных гранат.

Таинственно раскрывались светло-зелёные парашюты. Они бережно несли на землю тяжёлые пулемёты и другое оружие. К ним уже спешили приземлившиеся парашютисты.

Десант, усилив своё вооружение тяжёлыми пулемётами, повёл наступление на противника.

Яростно застучали пулемёты, в непрерывную трескотню слились залпы автоматических винтовок.

Искусно скрытые, вырвались навстречу десанту танки и, подымая пыль, пошли в атаку.

Сражение развивалось с переменным успехом.

Тут десант удачно подбил пять неприятельских танков; там танки, поливая парашютистов свинцовым дождем, окружали отряды воздушного десанта.

Но уже во фланг отрядам танков мчались наши танки-истребители и жарко начинали клевать врага.

Десант кое-где уже прорвал укрепления противника и вёл бой врукопашную и ручными гранатами.

Горячо защищаясь, противник отходил к морю.

Тут опять раздался спокойный голос Васина Маленького:

— Вы видели, товарищи, что будет с врагом, если он попытается вступить на нашу территорию.

Трибуны ответили ему радостными криками. К лётчику тянулись сотни рук с букетами цветов…

Летит!

Но тут Васин Маленький, улыбаясь, посмотрел на часы и поднял руку. Шум на трибунах стих.

— Ребята! — сказал лётчик. — О вас мы думаем, когда совершаем наши полёты. О вас мы будем думать в бою. Вы, ребята, наше счастье и наша надежда, — продолжал Васин Маленький. — Мы приготовили для вас небольшой сюрприз. Сейчас с высоты пяти тысяч метров прыгнет к вам на руки удивительный парашютист. Он умеет плясать «Яблочко», но ещё больше любит есть яблоки и мёд. Он побывал на земле, на воде, под водой и теперь вот летит на скоростном самолёте. Он ходит и плавает, но не человек. Сейчас полетит — но не птица. Потешней и веселей его никого на свете нет… Ну, приготовьтесь, ребята! Самолёт уже в воздухе…

В то время как на трибунах все подняли головы, выискивая в небе красный скоростной самолёт, Между Прочим — он тоже был на трибунах — выбил свою трубочку, прошептал что-то Клюеву на ухо, и они стали пробираться к выходу.

— Летит, летит! Вон он! — закричали ребята, соскакивая с плеч отцов.

Храбрец летел, кувыркаясь в воздухе через голову. Он быстро приближался к земле. Скоро стали видны его ноги в меховых валенках и руки в меховых перчатках. Наверно, на высоте в пять тысяч метров было не жарко…

— А что это на голове у него? — спросил близорукий гражданин.

— Кислородный прибор!

— Противогаз!

Ребята заспорили.

Жутко было смотреть, как безостановочно бесстрашный прыгун нёсся к земле, рассекая воздух своим телом. Раскроется ли вовремя автоматический парашют? Не угодит ли парашютист в трубу линкора и не провалится ли прямо в кочегарку?

Но всё шло отлично. Разноцветный парашют раскрылся правильно и вовремя. Парашютист спускался прямо на трибуны.

Все старались угадать, кто это летит. Те ребята, которые знали, что с парашютом должна спрыгнуть свинья Машка, крикнули было: «Свинья в шубе!» — но их подняли на смех. Загадка Васина Маленького оказалась трудной. Впрочем, не для всех.

Краснофлотцы, на ленточках у которых было написано «Маршал», словно по команде встали с мест и потихоньку спустились вниз. Потом то же самое сделали и краснофлотцы с миноносца «Гневный».

И вдруг раздался захлебывающийся от радости голос Алёши:

— Это медвежонок! Это Егорка летит!

Что тут поднялось! Все повскакали с мест и, перегоняя друг друга, бросились к широко раскрытым воротам, потому что капризный ветер вдруг задул с моря и понёс парашютиста мимо трибун. Впереди всех бежал Между Прочим. Он бежал и пришёптывал на ходу:

— Егорка — всё в порядке! Егорка — всё в порядке!

Но, увы, не всё было в порядке: Егорку сносило в воду…

В бездну

Егорка давно уже перестал понимать, где земля, где вода и небо и где, в конце концов, повис он сам.

Вот что произошло с Егоркой, перед тем как он очутился в воздухе.

Алёша был на празднике, когда в пустую квартиру Васина Маленького пришёл Васин Большой, готовый к полёту.

Он принёс столько всего вкусного, что медвежонок не скоро справился с лакомствами.

— Ешь, Егорка, старайся, чудо-юдо! — приговаривал лётчик. — Перед полётом это не вредно.

Егорка решил, что перед полётом нужно ещё и поспать, и, отдуваясь, с полным желудком поплёлся к дивану. Но так как он съел очень много, то на диван влезть был не в силах и вопросительно посмотрел на лётчика: «А ну-ка, подсади, мол, хороший человек!»

Васин Большой взял Егорку на руки, но на диван его не посадил, а куда-то понёс, сказав при этом:

— Ну, ошибка природы, нос выше! Сейчас на тебя весь мир будет смотреть…

Потом Егорке что-то долго надевали за спину и опять потащили куда-то. Он не сопротивлялся, привыкнув к тому, что его постоянно куда-то тащат.

Егорку посадили на маленькую лодочку.

Из лодочки медвежонок попал в самолёт, и вдруг с рёвом его потащили куда-то, теперь уже совсем неизвестно куда.

Набирая высоту, Васин Большой улыбался, думая об Алёше и обо всех ребятах на трибуне.

Но не до улыбок было Егорке. На истребителе он оглох от рёва мотора, хрюкал каждый раз, когда самолёт проваливался в воздушную яму или круто ложился на виражах.

Попробовал было Егорка лапами и зубами стащить с себя белые мягкие ремни, но они хотя и были мягкие, но зубам и когтям не поддавались.

Вдруг под Егоркой что-то стукнуло, и вместо пола ничего не стало.

Взвизгнув от страха, Егорка полетел в бездну…

Самолёт, словно на него дунули, подскочил кверху.

Сразу стало тихо. При падении ветер тонко и ехидно свистел в Егоркиных ушах. Тугой холодный воздух закупоривал нос и пасть.

Егорка падал, падал, падал…

Земля то вставала дыбом, то куда-то исчезала. Тогда вместо земли появлялись лёгонькие, похожие на зайцев облака.

Великая растерянность и никогда не испытанный страх обуяли Егорку. Хотел он было рявкнуть, открыл пасть, но ещё крепче сомкнул её.

И рёва не получилось, и ветер чуть не растащил скулы по сторонам.

Земля приближалась быстро. Вдруг что-то резко дёрнуло его. Над головой зашуршало и хлопнуло.

Стало ещё тише, и наступил чудесный миг скольжения на парашюте, когда первое ощущение страха проходит и хочется только одного: не падать к земле, а подыматься всё выше — за море, за горы, за прозрачные облака…

А внизу тем временем творилось что-то неописуемое. Грохот стоял от шуток и смеха. Какой-то весёлый старичок кричал громче всех:

— Ай, ай! Батюшки мои! Медведь летит по поднебесью! Ай, ай!

Потом всё уплыло в сторону, и Егорка повис над водой.

Новая фигура

На дежурном пограничном катере «Тайфун» двое краснофлотцев заканчивали партию в шахматы. Впрочем, если заядлые шахматисты говорят, что они кончают партию, то, пока они её действительно кончат, у бритого человека может вырасти борода.

Свободные от вахты краснофлотцы «Тайфуна» следили за интересной игрой. И если все понимали секреты шахматных ходов, то артиллерист Гревцов смотрел за игрой только так, ради компании.

Гревцов понимал в шахматах лишь то, что они сделаны из дерева и покрыты лаком и что это единственные короли и королевы, которые до сих пор терпимы в Советском Союзе.

Зато, когда дело касалось игры в футбол, в волейбол и в городки, или прогулок за город, или нырянья и прыжков в воду с головокружительной высоты, Гревцова трудно было опередить. За эту ловкость и живость Гревцова прозвали Живчиком.

Живчику надоело смотреть на нахмуренные лбы товарищей. Он поднял голову и вдруг чуть не упал за борт.

— Братцы, — вскрикнул Живчик, — к вам новая фигура с неба падает! Вот она вам сейчас устроит шах и мат!

Привыкнув к шуткам Живчика, краснофлотцы не подняли голов от доски.

Живчик и сам замолчал.

Он смотрел на небо с открытым ртом и лишь шевелил губами.

Игра продолжалась.

Может быть, только боевая тревога могла остановить её. Известно, что, если у шахматистов выдернуть стулья, они будут продолжать игру на корточках. Они будут продолжать свою молчаливую игру, если их поставить вверх ногами. Только бы были перед ними доска и фигуры.

Так было и с шахматистами «Тайфуна». Они опомнились лишь тогда, когда Егорка грохнулся на шахматную доску и всех шахматистов и самого Егорку накрыл парашют.

Тут уж ничего нельзя было понять! Накрытые парашютом барахтались, рычали, вскрикивали, пыхтели, фыркали, высыпая на железную палубу деревянных королев, королей, офицеров и пешки.

Живчик хохотал до того, что чуть не лопнул, как в сказке пузырь.

Наконец стало ясно, что к чему. Из-под парашюта по очереди выползли краснофлотцы. Все они были красные от смеха, кроме краснофлотца Юркова. Он был очень сердит за то, что у него вырвали из рук победу над соперником да вдобавок поцарапали нос и щёку. Но под парашютом что-то всё ещё ворчало и барахталось.

Живчик стащил полотнище — и краснофлотцы ахнули. На шахматной доске сидел живой медвежонок.

— Вот это действительно… фигура! — сказал Юрков и взялся за расцарапанную щёку.

Остальные бросились распутывать Егорку.

В этот момент вахтенный у ворот морской погранохраны звонил по телефону дежурному командиру:

— Товарищ лейтенант! Говорит пост номер два. Просятся пройти на базу краснофлотцы с линейного корабля «Маршал», с миноносца «Гневный» и с базы подводных лодок.

— Спросите, зачем, — ответил дежурный командир.

В трубку послышалось покашливание, потом удивлённый голос вахтенного:

— Говорят, что медведей получать пришли, товарищ лейтенант!

Дежурный командир был занят, и он рассердился на такой ответ вахтенного.

— Скажите им, пусть идут в зоологический сад! — сказал он и повесил трубку.

Вахтенный сказал краснофлотцам:

— Приказано передать, чтобы шли в зоологический сад. А что случилось, друзья?

Краснофлотцы, пришедшие за медвежонком, стали рассказывать обо всех приключениях Егорки, перебивая друг друга. Особенно кипятился Между Прочим. Он так и напирал на вахтенного и чуть не напоролся на штык его винтовки.

— Хватит, товарищи! — сказал вахтенный. — Прошу отойти от ворот.

Краснофлотцы вздохнули и пошли от ворот, думая о Егорке каждый по-своему.

Без пропуска

Вахтенный скоро сменился. Он прибежал на «Тайфун» и рассказал краснофлотцам всё, что услышал о медвежонке.

— Ура-а-а учёному медвежонку! — радовались пограничники. — Качать Егорку!

Но тут, как по команде, все крики и смех смолкли. К катеру шёл командир. Он был одет по-походному. Он взошёл на катер, поздоровался с краснофлотцами и приказал:

— Сниматься со швартовов! Боевая тревога!

Моторы катера вспенили за кормой воду, туго натянув стальные тросы. Через пять минут «Тайфун» ощетинился пулемётами. Сняв чехол со скорострелки и приготовив снаряды, Живчик и Юрков смирно стояли около своего орудия.

Красивым прыжком «Тайфун» вылетел из гавани, присел на корму, махнул кормовым зелёным флагом, и только его и видели.

В рубку к командиру поднялся старший помощник:

— Товарищ лейтенант, на борту пассажир.

— Разрешение штаба есть? Пропуск проверили? — спросил командир, прижимая к глазам бинокль.

Старший помощник улыбнулся:

— Он не спрашивал разрешения и не предъявил пропуска.

— Как же он прошёл?

— Он не прошёл, он прыгнул с неба!

— Без шуток, товарищ младший лейтенант!

— Без шуток, товарищ лейтенант. У нас на борту медвежонок. Звать Егорка. Попал к нам с праздника. Был сброшен с парашютом.

— Где он, что делает? — Командир отнял бинокль от глаз.

— В кубрике, уплетает хлеб с мёдом.

Командир почесал левую бровь и сказал, не спуская глаз с моря:

— Ведите катер. Курс вам известен.

— Есть вести катер! — ответил помощник.

Покачивая головой, командир спустился в кубрик к краснофлотцам.

— Пограничники! — сказал он. — Нашему командованию известно, что быстроходный катер с диверсантами прорывается к нашим берегам. Командующий флотом приказал: катер догнать, диверсантов взять на борт «Тайфуна». Если будут оказывать сопротивление, уничтожить!

— Есть! — ответили краснофлотцы. — Не в первый раз, товарищ командир!

— Итак, дело нам предстоит серьёзное, — продолжал командир. — На вражеском катере пулемёты и ручные гранаты. Успех будет зависеть от того, чьи моторы окажутся лучше. — наши или их; кто окажется выносливее — мы или они. Место предполагаемой высадки диверсантов нам известно. Но, если мы их не настигнем до ночи, они успеют выпустить жало. Приказываю: врага не щадить, но жизнью напрасно не рисковать!

Командир пытливо посмотрел в глаза краснофлотцам. Он знал каждого из них, как самого себя. Был уверен в каждом бойце, потому что был уверен в себе.

— Будет исполнено, товарищ командир! — за всех твёрдо ответил Живчик.

— Ну и отлично, — сказал командир. — А теперь представьте меня Егорке.

— Так вот же он, товарищ командир! — засмеялся Живчик. — Третью краюху с мёдом убирает!

Егорка смотрел на командира, доверчиво мигая глазками, и облизывался.

— Хорош, хорош! — улыбнулся командир и уселся рядом с Егоркой, почёсывая ему за ухом. — Ну ладно, разрешаю остаться ему на борту. Воспитание Егорки доверяю вам, товарищ Гревцов.

— Есть, спасибо! — ответил Живчик.

Командир поднялся по трапу:

— Товарищ Гревцов, там в рубке у меня возьмите для медвежонка конфеты. Я купил дочке, да не успел отдать. Что для ребят, что для медвежат — конфеты вещь важная.

«Тайфун» мчался вперёд. Вспененная вода развёртывалась за катером зелёным веером.

К бою!

Командир «Тайфуна» стоял в рубке, как будто шёл не в бой, а на прогулку. А волноваться командиру была полная причина.

Море, полчаса тому назад спокойное, вдруг нахмурилось, потемнело, начало ворчливо вздыхать, разгоняя крутые волны и злобно ударяя ими о катер.

Это бы пустяки! Кто в море не бывал, тот и горя не видал. Хуже оказалось другое: вместе с вечером на море опускался сырой туман. Он закрывал всё кругом. «Тайфун» мчался теперь, как в дыму.

Если туман ляжет ещё плотней, диверсанты укроются в нём, как рыбы в воде. Если они услышат шум моторов «Тайфуна» и высадятся не в том месте, куда спешили пограничники, дело будет совсем амба, как говорят моряки.

А слово «амба» — это значит: конец.

В кубриках никого не осталось. Пограничники зорко следили за туманным морем, отмахиваясь от дождя и солёных брызг.

«Тайфун» шёл, словно танк по холмам, то взлетая на гребень гудящей волны, то проваливаясь в яму.

Егорка переносил качку не хуже старого моряка.

Живчик скормил медвежонку все конфеты командира и теперь, занятый наблюдением за морем, рассеянно совал в пасть Егорке пальцы.

Медвежонок злился. Чем яростнее становилась качка, тем яростнее разгорался у Егорки и аппетит. Живчик сбегал в кубрик, принёс кусок белого хлеба, посыпанный сахаром, оттащил медвежонка к своему орудию и, накрыв его брезентом, сунул под брезент хлеб…

«Тайфун» мчался вперёд, моторы его бесперебойно гудели. От ветра у пограничников покраснели глаза, от солёных брызг запеклись губы. В голове шумело от усталости.

Никого. Море и туман. Туман и море. Уходило время. Уходил враг…

Егорке скоро надоело лежать под брезентом. К тому же от вкусного белого хлеба осталась одна корка.

Медвежонок выполз из-под брезента и опять принялся приставать к Живчику. Живчик нетерпеливо оттолкнул медвежонка. Тогда Егорка стал возиться С коркой хлеба.

Он то прижимал её к палубе, словно корка была живая и норовила спрыгнуть за борт, то, рявкнув, ложился на спину и с торжеством поднимал корку на всех четырёх лапах, как гиревик.

Вдруг катер резко лёг на борт. Живчик еле успел поймать Егорку за заднюю лапу. Пришлось, бы медвежонку опять поплавать в открытом море, да теперь не скоро бы его выловили моряки!

На секунду взглянув, куда упала корка, Живчик вдруг сорвал с борта спасательный круг и кинул его в море.

Юрков вытаращил на Живчика глаза, но тот уже исчез в рубке командира.

Сейчас же «Тайфун» дал задний ход и остановился.

— Вот она! — крикнул Живчик командиру.

— Достать! — приказал командир.

«Тайфун» качался на волнах. Товарищи придержали Живчика за пояс, а он, нагнувшись за борт, старался что-то выловить из моря.

Волны, разбиваясь о борт, шлёпали Живчика по лицу, закатывались ему за шиворот, сорвали зюйдвестку. Но Живчик словчился и, мокрый с головы до ног, протянул своему командиру размокшую папиросную коробку.

Командир внимательно стал рассматривать эту коробку. Её бросили в воду совсем недавно: она только что начала размокать. Ясно было и то, что папиросы изготовлялись не на советской фабрике и курили их не советские люди.

— Они недалеко от нас, — сказал командир краснофлотцам и почесал левую бровь. — К бою приготовиться…

В «кошки-мышки»

«Тайфун» дал самый полный, водяная пыль так и обдала людей. Живчик замер около своего орудия. Юрков спустился вниз, положил Егорку на койку, поцеловал его в мокрый носишко и выбежал наверх.

Минут через десять бешеного хода командир опять остановил моторы и приказал:

— Слушать!

Пограничники напрягли слух. Долго ничего, кроме шума и шелеста волн, не было слышно.

Но вот где-то глухо проворчало, как будто кто-то сидел под водой и фыркал.

— Слышно мотор! — донесли сразу несколько краснофлотцев.

Командир поднял руку в кожаной перчатке, секунду слушал и спокойно приказал:

— Пять лево! Полный вперёд! Самый полный!

— Есть пять лево! — бойко отозвался рулевой.

«Тайфун» повернул на звуки чужого мотора, и погоня началась.

Командир улыбнулся одними глазами: туман редел. Стали показываться просветы, а в них появлялись то кусок густо-синего пенящегося моря, то убегающий назад заросший лесом берег.

То, что затеяли командир «Тайфуна» и диверсанты, стало похоже на игру в «кошки-мышки».

Враги тоже расслышали шум мотора советского катера. Началась опасная игра. То командир «Тайфуна» останавливал моторы и, уловив звуки вражеского катера, полным ходом мчался на него, то диверсанты, расслышав рёв моторов «Тайфуна» и догадываясь по этому рёву, в какую сторону мчится «Тайфун», изменяли свой курс и потом опять направляли свой быстроходный, лёгкий катер к берегу.

На «Тайфуне» орудие было заряжено; пулемётчики притаились, не выпуская ручек пулемётов. И враги держали автоматическое оружие наготове и сжимали гранаты в подлых своих руках.

Развязка приближалась.

«Тайфун» взлетел на гребень крутой волны. В тот же миг показалось окно в тумане, а в нём, у подножия волны, блеснула красная подводная часть вражеского катера.

Командир приказал:

— Огонь!

Первые выстрелы скорострелки Живчика, треск наших и вражеских пулемётов слились вместе.

На носу вражеского катера пулемётчик в кожаном шлеме взмахнул руками и опрокинулся назад. Волна тут же смыла его за борт.

Снаряды Живчика угодили в рубку и разорвались там. Из рубки, прижимая руки к груди, выбежал второй диверсант. На ходу он клонился всё ниже и ниже, как будто хотел завязать шнурок ботинка, и вдруг упал, перевернувшись через голову.

Как ни шумело море, как ни трескуче работала скорострелка, как ни ревели моторы, — услышали и пограничники около своих ушей писк вражеских пуль.

— Товарищ! — поманил Живчик Юркова. — Ногу у меня, брат, задело. Перевяжи… чтоб командир не заметил.

— Товарищ Гревцов, вы ранены? Сейчас же вниз! — приказал командир, не оборачиваясь.

— Есть! — крикнул Живчик и первый раз в жизни ослушался своего командира — не ушёл вниз.

— Ну, что там, Юрков? — спросил он шёпотом и не морщась, хоть ногу жгло, как будто она попала в костёр.

— Пустяки! Малость по икре задела, — ответил Юрков, ловко перевязывая товарища.

Опять накатил туман, и пускать пули «за молоком» не стали ни командир «Тайфуна», ни диверсанты.

Игра в «кошки-мышки» возобновилась.

До берега оставалось каких-нибудь девять-десять миль.

«Подойти к борту!»

Егорка смирно лежал на койке Живчика, положив морду на лапы.

Иногда в кубрик спускались пограничники, мокрые, сизые от ветра, тумана и усталости. Они наскоро пили чай с морсом, отрывисто переговариваясь.

Егорка лежал молча, прислушиваясь к рёву моря, и вдруг неожиданно для всех вздохнул. В кубрике засмеялись.

— Егорка! Ты что, или сомневаешься? Не вздыхай, побереги нервы. Не было такого случая, чтоб «Тайфун» остался с носом.

Наверху зататакал пулемёт, и кубрик моментально опустел. На одну короткую секунду катер противника выскользнул из-за полосы тумана и получил хороший гостинец.

Теперь катера шли близко друг от друга. Слышно было, как диверсанты, рискуя взлететь на воздух, дали моторам нагрузку, большую, чем они могли выдержать…

Туман начинал таять. Колеблющимися рваными полотнищами он поспешно уходил в море. Море не захотело подвести своих друзей-пограничников, дохнуло ещё раз, и туман пропал совсем.

Теперь катер диверсантов был виден как на ладони. Люди на нём то выскакивали на палубу, то прятались обратно.

Командир ещё раз скомандовал: «Огонь!» — и уж более не размыкал рта: краснофлотцы отлично сами знали, что делать.

Прищурив глаз и стиснув зубы, Живчик поливал катер диверсантов свинцовым градом.

Враги энергично отвечали. Кто-то из них попробовал метнуть гранату, но расстояние было немалое. Граната разорвалась далеко от «Тайфуна».

Егорке надоело лежать на койке. Треск залпов, топот ног над головой и отрывистые голоса людей — всё это было очень любопытно. Что они там расшумелись, на самом деле? Егорка сполз с койки и поднялся по трапу на свежий воздух.

Но, побывав в огне и в дыму, на земле, под водой и в воздухе, медвежонок стал осторожен. Он не сразу вылез на палубу, а высунул лишь на разведку свой чёрный носишко.

Вкусно пахло солёным морем. Ветер очень приятно трепал шерсть.

Только откуда же взялись здесь пронырливые осы? Они так и злились и звенели над Егоркиной головой. Вот одна, самая нахальная, проскользнула под самым носом медвежонка.

Взы-и-и!..

Надо было действовать.

Раскрыв пасть и подняв лапу, Егорка терпеливо дожидался. Но невидимые осы свистели и свистели мимо ушей и никак не давались в лапы.

Вдруг чья-то нога грубо столкнула Егорку вниз.

Если бы медвежонок умел считать, он насчитал бы ступенек десять или пятнадцать, к которым ему пришлось приложиться то носом, то хвостом.

Упав в кубрик и крепко ударившись о рундук, медвежонок невероятно озлился и опять, скаля острые зубы, полез по трапу наверх.

Живчик покосился на сердитый нос медвежонка, снова показавшийся над палубой, и сердито подумал:

«Не медвежонок, а прямо ванька-встанька! Толкнёшь его, а он опять тут как тут. Ну, будь что будет!»

Егорка вылез на палубу и тут же подпрыгнул.

Совсем рядом с его хвостом в палубу вонзились пули. Одна попала в металлическую часть и таким загудела жуком, что медвежонок бросился в дверь рубки, открытую чьей-то предупредительной рукой.

В рубке Егорка притих и прижался к ногам командира.

— Напугался, бедняга? Ну, сиди тут со мной. Скоро конец, — сказал командир и нагнулся к дрожащему зверёнышу.

— Есть! — вдруг радостно крикнул Живчик.

Его скорострелка попала прямо в мотор чужого катера. Поднялся жёлтый дым, ахнул взрыв. Катер закрутился на одном месте и стал.

— Подойти к борту! — раздалось приказание командира «Тайфуна». — Врагов взять живыми!

Гревцов, Юрков, на катер противника! Осторожно, не доверяйте им. Револьверы проверить!

Малым ходом «Тайфун» приближался к чужому катеру, держа его на прицеле своих пулемётов. Диверсанты выходили на верхнюю палубу. Трое из них, торопясь, выбросили в море двух убитых и пулемёты. На носу катера, высоко подняв руки, стоял чернобородый.

Командир «Тайфуна» крикнул:

— При малейшем сопротивлении будете уничтожены!

Диверсанты молчали.

«Тайфун» мягко коснулся борта вражеского катера. Пять краснофлотцев с наганами в руках перепрыгнули на катер противника.

Толкая пленных дулами револьверов в спину, они погнали их на «Тайфун».

Вылез из рубки и Егорка. Он стоял на задних лапах и, покачиваясь на палубе, как бывалый моряк, следил за тем, что происходит.

Спустив кранцы[10] за борт, пограничники придерживали чужой катер, пока все диверсанты не были пересажены на «Тайфун».

Тогда Юрков и Гревцов, проверив наганы, перепрыгнули на чужой катер.

Егорка встрепенулся и тоже полез на катер за Живчиком.

Вдруг чернобородый выхватил ручную гранату, спрятанную в рукаве, и замахнулся ею.

Но в ту же секунду командир «Тайфуна» ударил чернобородого под подбородок. Граната перемахнула через катер. Чернобородый, глухо застонав, рухнул спиной за борт.

Прошло несколько мгновений. Сначала, подняв бугор воды, разорвалась граната, потом около борта «Тайфуна» всплыл чернобородый. Бороды на нём уже не было. Как тонущая крыса, он ногтями скрёб о борт «Тайфуна».

Командир спросил его:

— Подействовала холодная ванна?

— О да! — прохрипел шпион.

Мокрого и дрожащего, его подняли на борт, тщательно обыскали и провели в кубрик.

«Тайфун» взял катер противника на буксир и потащил его к берегу.

В моторном отделении чужого катера Живчик и Юрков работали по колено в воде.

Если бы можно было плясать, Живчик заплясал бы от радости: в многочисленных пробоинах он узнавал работу своей скорострелки. Некоторые пробоины шпионы заделали чем пришлось; Живчик и Юрков заткнули ещё штуки две-три, но вода продолжала прибывать.

Егорка всплыл и, жалостно поглядывая на Живчика, царапался о его ноги.

— Ну, уж терпи, коль воевать собрался! — отмахивался Живчик, шаря под водой. — Катер вот, того гляди, утонет. Эх, жалко! Послужил бы нам…

— Нашёл! — крикнул Юрков. — Дыра в два кулака, так и хлещет! Живчик, как быть?

Живчик бросился к товарищу. Пробоина и на самом деле оказалась большая.

— А вот мы её сейчас Егоркой и заткнём, — сказал Живчик. — Пусть не прыгает с борта без команды. А ну-ка, стой, Юрков!

Живчик плюхнулся в воду и сел на пробоину. Сильный напор воды подбросил его.

— Юрков! Нажимай-ка мне на плечи. Нажимай сильней, не бойся, на дно не провалюсь!

— Вот это здорово! — вскрикнул Юрков и налёг на плечи друга.

— А что? И тепло и не дует! — отозвался Живчик.

Вода, дойдя Живчику почти до плеч, перестала прибывать.

Егорка кое-как доплыл до Живчика и ткнулся холодным и мокрым носом в щёку краснофлотца.

Под килем катера зашумел песок. Катер стал на мель.

— Ну, давай теперь поцелуемся, — засмеялся Живчик. — Катер спасён. Победа наша.

И Живчик обнял медвежонка…

В моторное отделение спустился командир «Тайфуна». Он поглядел на всю мокрую компанию, понял, в чём дело, и сказал:

— Товарищ Гревцов, по прибытии в базу вы будете наказаны за неисполнение моего приказания. Покажите рану!

Последние два слова командир крикнул так громко и так начал сердиться, что лучше уж об этом и не рассказывать.

Прощай, Егорка!

Через два часа «Тайфун» спал крепким сном. Шторм утих, качки как не бывало.

Двое ночных вахтенных оберегали сон своих товарищей и, покуривая, вели негромкий разговор.

Шпионов давно сдали подоспевшей береговой охране. «Тайфун» был вымыт, команда сытно поужинала и, утомлённая тяжёлым днём, спала на своих койках.

К удивлению всех, Егорка отказался от ужина. Лишь только «Тайфун» пристал к берегу и от земли запахло хвоей, цветами и травами, Егорка начал волноваться, и никто, даже Живчик, не мог его успокоить.

Вахтенные раз десять вспомнили все эпизоды боя, покурили и, зорко поглядывая вокруг, замолчали, думая каждый о своём. Вдруг один вахтенный обернулся:

— Кто идёт?

На палубу вылез хмурый Егорка. Он шёл не спеша и непрерывно гудел себе под нос, озабоченно раскачивая головой.

Покосился на вахтенных, загудел сильнее, опустился на задние лапы и вдруг с визгом вздохнул. Вздохнул да так и застыл.

Вахтенные, жалея медвежонка, накрыли было его от ночной сырости орудийным чехлом, но Егорка, оскалив зубы, сорвал брезент. Шерсть у медвежонка поднялась. Нервная дрожь так и встряхивала беднягу.

Продолжая ворчать ещё глуше, Егорка залез на верх боевой рубки, обернулся в сторону берега и замер.

— Ишь ведь, как напугался выстрелов, зверюга! — сказал первый вахтенный. — Чего доброго, и заболеет.

— Очень просто, — сочувственно отозвался второй вахтенный. — Это что ж такое? Со дна морского на самолёт, с самолёта на землю, с земли на воду да прямо в этакий бой. Что говорить, с непривычки кому хочешь туговато.

— Ночь сегодня расчудесная! — вздохнул первый вахтенный.

А Егорка всё гудел и гудел, жадно втягивая носишком сырой воздух спавшей земли.

Вода ласково шепталась у серого борта «Тайфуна». Прибой равномерно ухал под берегом, словно кто-то живой спрашивал о чём-то и сердился на то, что его не понимают.

Земля молчала. Лишь какая-то ночная беспокойная пичужка звала кого-то призывным тоненьким колокольчиком: «Подь сюда… подь сюда… подь сюда…»

Над землёй вставал ласковый рассвет.

Ах, как чудесно ранним утром на приморском берегу!

Словно умывшись в лазоревом море, солнце подымается над землёй, как золотой парус на фрегате, уходящем в дальнее плавание.

Пробудившаяся от крепкого сна земля любуется и сама на себя, и на море, и на солнце и как будто говорит: «Ах, как всё хорошо!»

Какой-то любопытный и остроглазый зверёк, прыгнув, шелохнул ветку.

Бриллиантовые капли росы задрожали на ветках и вдруг горстью упали на землю.

Чистый песок на отмели был ещё тяжёл и прохладен, но под солнцем он начал быстро согреваться и светлеть. И уж прыгали по хрустящему белому песку какие-то серенькие пичужки на тоненьких, похожих на булавки ножках. Шёлковые серые хвостики их тряслись очень смешно.

Чирикать пичужки боялись: их пугали волны, с шипением набегавшие на прибрежный песок.

Зато там, на зелёной горе, птичья армия уж подняла беззаботный и переливчатый щебет. Кто просыпается на рассвете, тот и петь умеет…

Земля начинала нагреваться и, благодарная, посылала с ветром морю чудесный аромат смолистой сосны, благоухающих цветов, и трав, и ягод.

Весело и легко нёс ветер запахи земли. Заносил их далеко-далеко, туда, где уж не видно берега, куда и птица не залетает, а лишь играют дельфины да, преследуя корабль, однотонно кричат чайки.

И у руля, или у пушки, или на командном мостике боевого корабля моряки поймут, чем пахнет ветер, и покачают головой, и улыбнутся, вспоминая о лесных таинственных тропинках, о шёпоте деревьев, о сочных ягодах, о потешных медвежатах, о мягком лесном ковре из мха и прошлогодних листьев…

На «Тайфуне» проснулись вместе с птицами и солнцем. Перед работами команде разрешено было выкупаться. По зыбкому трапу краснофлотцы сбежали на землю. На борту остались вахтенные, Юрков и Живчик с перевязанной ногой.

Стоя на рубке, Егорка насторожённо смотрел на краснофлотцев, сбегающих по трапу. Потом, как-то по-иному, чем всегда, медвежонок сполз на палубу и вдруг решительно двинулся к трапу.

Предчувствуя недоброе, Живчик вскрикнул и попробовал было задержать Егорку за ремень. Но медвежонок рванулся, и пряжка отскочила от ремня.

Живчик остался на палубе с ремнём в руке, морщась от боли в ране. Егорка одним прыжком очутился на земле.

Он словно задыхался. Несколько секунд стоял он на задних лапах недвижимо и прямо, потом поднял носишко и заработал им, как машинкой.

Подуй, подуй, ветер, укажи родную сторонку!

Вдруг быстрым коричневым мячиком Егорка прыгнул в кусты. Послышались треск сучьев, обрадованное ворчанье, и всё стихло.

Юрков выхватил наган и прицелился в кусты.

— Экий ты чудак, Юрков! — сказал Живчик и задержал руку Юркова с наганом. — Убьёшь его или ранишь, а за что?

— Сам ты чудак! — сердито ответил Юрков, пряча наган в кобуру и сразу никак не попадая туда. — Я в воздух хотел… Думал, испугается и вернётся к нам. Да нет, вижу, ошибался. Ушёл Егорка!

— Ну и что ж! — невесело улыбнулся Живчик. — Он ещё вчера мне сказал, Егорка-то: «Убегу я, говорит, от вас, Живчик. У вас хорошо, а на воле мне ещё лучше. Не хочу, говорит, спать на койке, а хочу спать на хвойке».

Такой весёлой скороговоркой попробовал отшутиться Живчик, но на этот раз никто не засмеялся. Да и сам Живчик почему-то сморщился. Может быть, рана его заболела сильнее…

Все молча стояли и смотрели на берег, чего-то ожидая.

— Вон он! — крикнул Юрков, указывая пальцем на верхушку берега.

Егорка стоял на самом обрыве. Он стоял на задних лапах и смотрел на «Тайфун». Правой лапой Егорка сделал такое движение, как будто хотел в последний раз приложить лапу к голове и проститься с морем и со своими друзьями по-военному, честь по чести, но лапа к голове так и не поднялась.

Во всей фигурке медвежонка произошла какая-то внезапная перемена: словно вдруг крупнее стал Егорка!

Вот он опустился на все свои бедовые четыре лапы и пошёл от берега не спеша, как и полагается маленькому хозяину большого леса.

— Ушёл! — сказал Юрков.

Живчик одними губами прошептал:

— Прощай, Егорка!

А море шумело, и лес шумел…

Закрой глаза, и никак тут тебе не угадать, что шумит — лес или море.

Так шумите, наши дремучие, бесконечные леса! Так шуми же, как тебе нравится, наше свободное любимое море!

И цвести и шуметь вам без конца!