Сколько времени швыряли и ломали меня гребни Арагвы, сказать трудно. Помню только: захлестывало горло, ударяло в спину концом какого-то обломка дерева...
Помню, что у поворота швырнуло к берегу на камень и тотчас же потащило назад. Инстинктивно ухватившись за острый выступ, я напряг остатки сил и держался до тех пор, пока торопящаяся Арагва не разжала пальцев и, злобно плюнув мне в лицо холодной пеной, не умчалась дальше.
Выбрался на берег, хотел сесть, но, испугавшись, как бы налетевший с разбега партизанский отряд волн не смыл меня снова, сделал еще несколько шагов и упал.
Так прошла ночь. Утром поднялся разбитый, измученный, голова была тяжела, а в виски стучали молоточки мерно и ровно: тук-тук, тук-тук.
Я вздрогнул. Я не люблю и боюсь этого стука - это стучит темнота. Часто после такого постукивания в голову врывались сумерки, и тогда предметы теряли свои очертания, а краски и оттенки сливались в одно, и нога ступала наугад.
Тогда доктор I Московской психиатрической Моисей Абрамович укоризненно покачивал головой над койкой распределительной палаты и говорил ласково:
- Ай-ай, батенька, опять к нам. Ну, ничего. Два-три дня, и все поправится.
Потом, когда выписывали, жал мне руку и предупреждал:
- Ну, пожалуйста... образ жизни самый регулярный. Травма, истеропсихо... и т. д. Пожалуйста, чтобы больше не попадать ( В письмах двадцатых годов А. Гайдар не раз упоминает об этой больнице и враче Моисее Абрамовиче, у которого лечился от травматического невроза-результата контузии в годы гражданской войны. Именно из-за этого диагноза писатель и был уволен из командного состава Красной Армии. В двадцать лет он стал запасным командиром полка, тогда как его сверстники лишь год спустя подлежали призыву на воинскую службу ).
И на руки выдавалась справка о том, что "во столько-то часов был доставлен в лечебницу в сумеречном состоянии".
И почти всегда перед этим загадочным состоянием молоточки в виски: тук-тук...
"Рита! - вспомнил я и улыбнулся. -Скорей! Где она? Конечно, ожидает меня в том селении, которое было впереди по нашей дороге".
Сразу взялись откуда-то силы, перестало сжимать виски, и я зашагал вперед.
Шел весь день. Уставая, садился передохнуть, прикладывал к голове вымоченный в холодной ключевой воде платок... Вставал и шел опять.
Поздним вечером добрался до поселка. Зашел в один дом и спросил: не видали ли тут двух русских прохожих? Говорят: нет...
Зашел в другой. Тут мне объяснили, что не только видали, а могут даже показать, где они сейчас остановились. Мальчишка-грузин вызвался проводить.
"Рита вот сейчас обрадуется! Они, вероятно, измучились за меня. Думают бог знает что".
Мы остановились. Я отворил калитку, вошел во двор домика. Старик хозяин поздоровался и повел меня в дом.
- А где наши? -- крикнул я, не видя никого.
- Кто? Девушка с человеком? Они ушли еще утром.
- Ушли! -- и я молча сел на скамейку.
- Они ушли и оставили письмо.
- Мне?
- Да, должно быть. Девушка сказала: "Если после нас тут пройдет человек, русский, белокурые волосы, одет так же, как этот, то передайте ему, пожалуйста, это письмо".
Я распечатал. Письмо - полное ненависти и презрения.
"Ты эгоист. Ты черств и сух, как никто, и думаешь только о себе. Вместо того, чтобы остаться с нами, ты при первых же выстрелах предпочел бросить нас, чтобы самому, не связанному ничем, прятаться и скрываться. В сегодняшнюю ночь я разгадала тебя. Николай ранен в руку, но все-таки не оставил меня. Твоя дорога отняла у меня много здоровья и нервов. Странствуй лучше один. Счастливого пути.
Рита".
Внизу приписка Николая.
"Я никак не ожидал от тебя этого. Это нечестно!"
- Нечестно, -пересохшими губами прошептал я.- А это честно - умышленно подтасовывать все? Даже если бы Рита, которая знает меня меньше, могла допустить, разве ты... не должен был доказать, что это ложь, что этого не может быть? Это честно?
Молоточки застучали с удвоенной силой. Хозяин торопливо налил в глиняную чашку воды и подал мне. Я протянул руку, ту самую, которой душил ночью бандита,- рука была бледна и дрожала.
- Смотри, кровь! -испуганно сказал мальчик отцу.
Я сидел молча. Зубы начинали выбивать дробь. Становилось холодно.
Белым лоскутом мне перевязали раненое бедро.
Тук- тук-тук.
"Травма,- мелькнула у меня мысль. -Опять Моисей Абрамович".
Я долго смотрел на хозяина, потом сказал ему:
- Это пройдет. Позвоните по телефону 1-43-62 и передайте, что я опять болен.
Дальше обрывки.
Помню: проходил день, наступала ночь, потом как будто наоборот.
Помню, у изголовья подолгу сидел старик, успокаивал меня и рассказывал. Рассказывал он что-то странное: о какой-то горной, дикой стране, замкнутой и неприступной.
- Откуда это?
- Это? Это из страны рыцарей.
- Разве и сейчас есть рыцари?
- Да, и сейчас.
- А где?
- Там,-он мотнул головой по направлению к ущелью. -Надо идти много-много дней в горы. Но с этой стороны туда никто не ходит. Никто даже настоящих троп отсюда не знает. Кроме того, эти люди не любят, когда к ним приходят чужие.
- Кто они?
- Они... хевсуры.
Доставали какие-то бумаги у меня из карманов. Писали куда-то письма.
Однажды под вечер я проснулся. То есть я и не спал вовсе, но впечатление было такое, будто проснулся.
"Рита! - вспомнил я с ужасом. -Рита! Что ты делаешь?"
В доме было пусто. Порывисто встал, схватил какой-то мешок, сунул в него несколько чуреков. Снял со стены свой охотничий нож.
"Надо торопиться! -подумал я. - Надо скорей спешить, скорей объяснить все!"
Я выскочил из дома и незаметно вышел из селения. В сумерках быстро зашагал по дороге. Прошел с версту и вдруг опомнился.
"А куда я, собственно, иду? К Рите? Объяснять? А зачем? Стоит ли? Да и поздно уже, пожалуй, объяснять. Не стоит. Но куда же тогда? Если идти вперед некуда, то обратно нельзя. Но не стоять же посреди дороги!"
Я оглянулся.
В сумеречной торжественной тишине под заоблачной вышиной торчал хищный коготь снежной птицы - вершина далекой мрачной горы. Внизу -черное ущелье, внизу леса.
"Там - та горная страна, -подумал я. -Впрочем, все равно!"
Не раздумывая, не рассуждая, я свернул с дороги и быстро зашагал в открытую пасть загадочного ущелья.
Мне трудно сейчас сказать, сколько дней - четыре или шесть - я шел вперед.
Кажется, лазал, как лунатик, по головокружительным карнизам, натыкался на перерезающие путь скалы, возвращался обратно, загибал вправо, завертывал влево, кружил и, наконец, потерял всякое представление о том, куда иду и откуда начал путь.
Кажется, ночи были прохладные. Ночами свистели разбойные ветры, ревели потоки, и выли по ночам не то волки, не то совы, да шумели листья дикого звериного леса.
Скоро наступил голод. Я лазал по деревьям. Доставал яйца каких-то черно-синих птиц. Поймал однажды в норе зверька, похожего на суслика, зажарил и съел.
И чем дальше забирался я, тем глуше, молчаливей и враждебней смыкалось кольцо гор, тем беспощаднее давили голову каменные громады уродливых скал. Не было ни малейшего признака человеческого жилья, дикой каза-лась сама мысль, что здесь может жить человек.
Только один раз была встреча. В тревожном шорохе дрожащего кустарника я столкнулся лицом к лицу со старым облезлым медведем. Он поднялся из логова, пристально посмотрел на меня, помотал головой и, лениво повернувшись, спокойно пошел прочь.
Эти дни голова у меня была горяча, ибо в ней, как в глиняном сосуде, в котором бродит виноградное вино, бродит ли без толку, бились о стены черепной коробки неокрепшие еще и несложившиеся мысли. Потом все перебродило, улеглось, страшная усталость начала сковывать тело. И однажды, взобравшись на поросший мхом каменистый холм, я уснул тяжелым, крепким сном. Тем самым сном, которым заканчивается припадок, сном, во время которого проходят сумерки и настает серый, но настоящий день.
Проснулся я от укола в спину. Повернулся, открыл глаза:
- Что это? Наяву или опять галлюцинация?
Прямо надо мною, возле двух коней, стояли два спешившихся всадника -два средневековых рыцаря. Один из них, с тонким ястребиным лицом, пересеченным шрамами, трогал меня кончиком острого копья.
Лица обоих незнакомцев выражали изумление и любопытство.
Я хотел подняться, но острие копья не позволило мне. Человек сказал что-то своему товарищу, потом поднял надо мной это узкое металлическое острие.
Меня поразило выражение лица этого человека. С таким выражением мальчишка стоит в лесу над прикорнувшей ящерицей и думает: разбить ей голову камнем или не стоит? Собственно, не к чему разбивать, а можно все-таки и разбить!...
Но другой ответил ему что-то и покачал головой.
- Камарджоба! Амханако! - по-грузински сказал я из-под копья.
Очевидно, первый понял, потому что чуть усмехнулся и, опустив копье, показал мне жестом, чтобы я встал.
Я поднялся, но тотчас же упал снова, сваленный ударом древка копья. И первый настороженно крикнул что-то, указывая на мой охотничий нож.
Я снял нож с пояса и протянул им.
Тут случилось нечто неожиданное. При виде хорошего клинка, оправленного в вороненые ножны, оба рванулись к нему.
Первый успел выхватить у меня дож раньше. Но другой с гортанным криком схватился за рукоятку своей кривой, тяжелой шашки. Первый отскочил и повторил его движение. Я думал, что вот-вот они схватятся и начнут рубить друг друга.
Но первый сказал что-то, второй согласился: они опустили руки, взяли копья и стали рядом. Первый размахнулся и изо всей силы бросил копье; оно со свистом пролетело мимо меня и оцарапало кору толстого дерева. Второй засмеялся и тоже метнул копье; оно, глухо стукнувшись, вошло в ствол того же дерева и осталось торчать там. Тогда первый нахмурился и молча протянул второму мой нож, потом подошел ко мне, приказывая знаками сесть верхом на его лошадь. Я сел. Он взял веревку и под брюхом лошади связал мне ноги. Потом оба вскочили в седла и, ударив нагайкой коней, понеслись вперед.
Лошади их были как змеи. Другая давно разбилась бы сама или разбила всадника о стволы дерева. А эти уверенно и спокойно извивались меж деревьев и мчались посреди чащи быстрой рысью.
Невольная дрожь пробежала по телу, когда мы узеньким полуторааршинным карнизом поехали над черной, бездонной пропастью. А когда за десятком поворотов кони остановились прямо перед башенками, обнесенными каменной стеной, перед небольшим, но настоящим замком, была уже ночь.
Заскрипели отворяющиеся ворота. Мы въехали во двор. Всадники соскочили. Нас окружило несколько человек. Кто-то развязал мне ноги и взамен этого скрутил руки. Кто-то взял за плечи и повел по узкому, сырому, заплесневелому коридору. Еще раз скрипнула дверь, и меня толкнули вниз. Пролетев несколько ступенек, я сел на пол. Дверь захлопнулась.
Я оглянулся: подвал - четыре шага на четыре. В маленькое, узенькое отверстие окна видны лошадиные ноги да краешек медной блестящей луны.
Прошло не менее чесов четырех-пяти. Сверху доносились веселые крики, шум, монотонная музыка. Иногда топот, точно там плясали. Я продолжал лежать на полу. Крепко перевязанные руки затекли; пробовал было зубами ослабить ремни - ничего не вышло. Стало еще, пожалуй, хуже, потому что намокшие от слюны ремешки набухли и еще крепче стиснули кисти рук.
Наконец раздался гулкий шум шагов, заскрипела дверь: за мной пришли. Я встал и в сопровождении конвоира, вооруженного только кинжалом, зажатым в правой руке, пошел туда, куда он подталкивал меня.
Распахнулась новая дверь, и я остановился у порога.
За большим длинным столом сидело человек пятнадцать хевсуров. На столе - прямо наваленные на доски - лежали кучами куски нарезанного вареного мяса; кругом стояли глиняные кувшины и роговые кубки с вином.
Хевсуры были без кольчуг, в мягких рубахах из бараньей кожи. Почти у каждого на боку болталась шашка, а за поясом один, а то и два кинжала. Здесь же, у стены, висела, очевидно, только что содранная, сырая шкура огромного медведя.
Один из хевсуров, в котором я узнал захватившего меня в плен (это был Улла, старший сын хозяина замка), занимался тем, что дразнил кончиком сабли прижавшегося к углу и злобно щелкавшего зубами дикого медвежонка. Когда я вошел, Улла бросил свое занятие, и все повернули головы в мою сторону. Он подошел ко мне и взмахнул ножом - я закрыл глаза. Но он только перерезал ремни, стягивавшие мне руки. Потом вложил кинжал в ножны и, взяв нагайку, спросил меня что-то на своем непонятном языке.
Я развел руками, показывая, что не могу ответить. Но он не поверил и со всего размаха вытянул меня нагайкой по плечу и по груди.
Я стиснул зубы. Он снова спросил, я снова покачал головой. Он жиганул меня нагайкой еще раз и опять произнес ту же самую фразу.
Во всех его вопросах повторялось слово "осетин".
- Нет, не осетин, -наугад ответил я. -Я русский.
Улла отложил нагайку, и между собравшимися поднялся спор. Кто-то сдернул с меня шапку и указал на мои белокурые волосы. Потом, очевидно, все пришли к одному и тому же выводу, и я несколько раз разобрал слово:
- Русский... русский.
И я понял, что быть русским в данную минуту лучше, нежели быть осетином.
Улла подошел к столу. Потом ему пришла в голову дикая мысль: он налил огромный рог крепкого вина и подал мне. Я был голоден, как собака, и знал, что если выпью все, то свалюсь с ног. Я отрицательно покачал головой. Улла снова взял нагайку. Тогда я протянул за кубком руку и, не отрываясь, выпил его до дна. Крики одобрения послышались со стороны сидящих за столом.
Улла налил второй раз. Больше я не мог выпить ни глотка. Он сунул мне рог в руку, но рука дрогнула, я выронил кубок, и разлитое вино потекло по полу.
Лицо оскорбленного Уллы перекосилось, и он, вероятно, избил бы меня до полусмерти, если бы из-за стола не встал один из хевсуров и не сказал ему что-то. Улла, ругаясь, сел на скамью и налил себе вина.
Хевсур, заступившийся за меня, был еще молод. Ему не было и двадцати пяти лет. Он был тонок, гибок и строен, а на боку у него болталась высеченная серебром кривая шашка, за которую - как мне потом сказали - было заплачено тремя быками и пятью пудами масла. Он протянул мне огромный жирный кусок мяса.
- Русский? - спросил он вполголоса.
- Да, -ответил я.
Он не сказал больше ничего. По-видимому, не столько потому, что у него не было слов, сколько потому, что Улла подозрительно, исподлобья смотрел на нас.
Из соседней комнаты вошла с вязанкой хвороста сгорбленная, жилистая старуха и бросила охапку на угли печи, похожей на камин. Улла указал ей на меня и крикнул мне, очевидно, приказывая следовать за ней.
Я пошел. Старуха сердито посматривала на меня. По темным коридорам мы спустились вниз и очутились на кухне. На земляном полу горел костер. Над костром урчал кипящий варевом большой медный котел. Старуха притащила мешок с зернами, бросила его в темный угол, зашамкала и подвела меня к тяжелым каменным жерновам, прилаженным в углу.
Я понял. Сел на землю и начал крутить огромные грубые камни, перемалывая зерно в муку.
Несколько раз на кухню забегал то один, то другой хевсуренок, с любопытством смотрел на меня, но тотчас же исчезал, выпроваживаемый сердитыми окриками старой ведьмы. Голова у меня кружилась от выпитого вина, вертеть камни я устал, но кончить не решался, потому что тюремщица то и дело поглядывала на меня далеко не дружелюбно. Через некоторое время она вышла в одну из трех дверей; тогда в комнату осторожно, крадучись, вошла девушка. Она не заметила меня, и я перестал вертеть камни, наблюдая за ней из темного угла.
Девушка, во-видимому, кого-то дожидалась и чего-то боялась. Она быстро подскочила к той двери, из которой ушла старуха, и заперла дверь на засов. Сверху по лестнице послышались шаги, и вошел хевсур, тот самый, который заступился за меня.
- Рум! - радостно крикнула девушка и подбежала к нему. Но тотчас же омрачилась и стала быстро-быстро говорить, указывая пальцем наверх, откуда доносились пьяные голоса.
Я видел, как его узкие блестящие глаза загорелись, лицо нахмурилось, и он ласково ответил что-то, успокаивая ее. И в то же время я узнал, что полученное сообщение взволновало его, потому что он то и дело крепко стискивал рукоятку своей чеканной шашки. Вдруг девушка отскочила от него, потому что в запертую дверь постучали. Он скрылся на темной лестнице, ведущей наверх. Хевсурка хотела было выскользнуть в дверь, выводившую направо, в темный коридор, но из коридора донесся отдаленный звук шагов. Тогда она метнулась в угол, где, притаившись, сидел я, и хотела выпрыгнуть в узкое, распахнутое над самой землей окно. Неожиданно столкнувшись со мной, она испуганно бросилась назад, не зная, что ей теперь делать.
Я поднялся и махнул рукой, показывая, чтобы она поторопилась скрыться через окошко; она выпрыгнула как раз в ту минуту, когда в комнату вошел Улла. Старуха продолжала, ругаясь, стучать в дверь. Улла отпер засов и внимательно осмотрел все углы: он кого-то искал. Вошедшая старуха залопотала, кивая то на меня, то на дверь. Очевидно, обвиняла меня в том, что я якобы задвинул засов.
Но Улла был, по-видимому, другого на этот счет мнения. Он подошел ко мне. Поднял меня за плечи и спросил о чем-то.
Без труда я догадался, что он хочет узнать, кто запер дверь. Я притворился беспросветно пьяным. Тогда он пришел в ярость, избил меня нагайкой и ушел, ругаясь.
Я свалился в темный угол, вздрагивая от боли и бессильной злобы. Старуха ушла опять. Я лежал молча, голодный, избитый, измученный, одинокий и без надежды на чью-либо помощь.
Вдруг что-то упало из окна на пол: я насторожился, потом подполз и поднял. Это были лепешка и кусок белого сыра.
Но я не успел разглядеть ничего, кроме руки, просунувшей все это в узкое отверстие каменного окна.
Мусульманская пословица говорит: "Целуй ту руку, кисть которой ты не в силах свернуть". Это изречение как нельзя лучше подходило ко мне. Я был рабом Уллы. Я исполнял беспрекословно все его приказания: чистил и седлал его коня, сдирал шкуры с убитых на охоте джейранов, разводил костры и помогал старухе варить обед. Я старался угодить Улле и ненавидел его: я готов был перерезать ему горло, если бы представился удобный случай. Может быть, поэтому он никогда не доверял мне ни кинжала, ни шашки, ни винтовки.
За малейший проступок он беспощадно стегал меня нагайкой. Он ненавидел меня тоже, и если я оставался жив, то только потому, что я был ему нужен. А для чего - я узнал это много позже.
Улла был старшим сыном старого Горга - главы большого рода хевсуров. Улла был силен, хищен и властолюбив. Он занимал замок своего отца, в то время как большинство хевсуров жило в землянках, похожих на звериные норы. Горг был уже дряхл, и Улла, прикрываясь его именем и поддержкой, безнаказанно хозяйничал здесь, в самом окраинном и далеком углу Хевсуретии. Часто он с отрядом всадников скрывался на несколько дней для того, чтобы дикими тропами спуститься вниз, напасть внезапно на осетинский поселок, угнать скот и пограбить. Возвращаясь с добычей, он созывал хевсуров своего племени, и в покоях каменного замка начинались пиры, попойки и увеселения. Он никогда - да и все хевсуры также - не расставался с оружием. Его боялись, а многие ненавидели. Кроме того, была у него старая вражда, глубокая и непримиримая, но к кому именно - долго я понять не мог.
Иногда с юга приезжали к Улле какие-то всадники; тогда Улла становился дик и мрачен. Целые ночи напролет шли горячие споры. И на время приезда этих всадников я беспощадно изгонялся не только из комнат, но часто даже и со двора. Но что это были за таинственные враги, из-за чего вообще шла вражда, я не понимал, тем более что еще плохо понимал язык хевсуров.
Была ночь. Я возвращался из соседнего леса с полным ведром диких яблок, из которых варился потом сладкий, тягучий мед. Я заблудился, но знал, что замок остался недалеко, вправо от меня, и потому уселся передохнуть у края тропы. Прошло не более десяти минут до того, как я услышал чьи-то крадущиеся, торопливые шаги. Спрятавшись за кусты, я увидел, что по тропинке идет закутавшаяся в покрывало женщина.
"Нора, сестра Уллы! И куда это она так поздно?"
В качестве раба я был любопытен: поставил ведро и тихонько пошел за ней. Шагов через сто она остановилась перед дверью старой, полуразвалившейся землянки, оглянулась и вошла туда. Через минуту по щелям завешанного обрывками кожи окна пролился тусклый свет.
Я хотел было пробраться ближе, но мне почудилось, что еще кто-то крадется в темноте; тогда я вернулся к оставленному ведру и скоро на этот раз нашел дорогу в замок. Старухи не было дома, сверху доносились тяжелые шаги Уллы.
"Улла шагает,- подумал я,- значит, Улла сердит".
Потом он спустился по лесенке и приказал мне оседлать коня.
Выбежав, чтобы исполнить приказание, я увидел, что во дворе стояли уже чьи-то три чужих лошади. Едва я успел затянуть подпругу, как во двор торопливо вошла старуха. Улла был еще дома, внизу. Она закрыла за собой дверь. Я подкрался к окну.
- Ну? - осведомился Улла нетерпеливо.
- Она там. Я видела, как она дошла до того места.
- А он?
- А его нет. Она ждет его. Только смотри, он осторожен. Надо тихо пробраться: верхом нельзя.
- А ты не врешь? -подозрительно спросил Улла. Старуха отчаянно замотала головой; потом посмотрела на ведро с яблоками и, вздыхая, заметила:
- А этот здесь. Ох-хо-хо, плохой человек, хитрый человек! Его убить надо, Улла! Он все смотрит, все слушает.- И, повернув голову, она уставилась прямо на темную дыру, к которой я приник. Я спрятал голову между камней и затаил дыхание.
- Нет. Не твое дело! -отрезал Улла. -Он мне будет нужен. -И ушел к себе наверх.
"Ах ты, старая ведьма! -подумал я. -Ну, погоди же ты у меня!"
И вместо того, чтобы зарыться в листву, наваленную возле лошадиного стойла, да залечь спать, я прокрался за ворота и пустился бежать к землянке, чтобы успеть предупредить Нору о грозящей опасности.
По дороге, у самой почти землянки, я попал в руки двоих дозорных.
- Куда? -крикнул один, хватая меня за горло. Я прохрипел:
- Берегитесь! Старуха проследила Нору, и Улла ползет сюда.
По-видимому, это сообщение сильно встревожило их, потому что один тотчас же засвистел пересвистами птицы колаюн. Тотчас же из землянки, сжимая рукоять своей кривой шашки, выскочил Рум, а за ним Нора.
- Бежим в замок! -сказала мне Нора. -Туда есть другая дорога. Я проберусь тихонько к себе в комнату и запрусь на засов. До утра я не впущу его. А утром вернется отец, и бить меня при отце он не посмеет.
- Беги, Нора, -сказал ей Рум. -А я спрячусь по-своему. Если что-нибудь будет нужно, сейчас же передай через него. -Он указал на меня. -Беги, Нора, ждать придется недолго.
Нора схватила меня за руку и потащила за собой. У Норы кошачьи глаза, а слух - как у летучей мыши. Мы вышли к другой стороне замка. Наверху было темно, и только слабый свет на сучьях росшего во дворе дерева показывал, что внизу еще не спит старуха.
Мы подкрались к воротам, но... И ворота и калитка оказались заперты изнутри. Старуха была хитрей, чем мы предполагали.
- Что теперь делать?
- Погоди,- ответил я, подумав, и потащил Нору в сторону, к ручью. Там лежала огромная полугнилая колода, наполненная водой. Еще три дня тому назад я положил вымачивать в эту воду длинный, крепкий аркан, которым притягивают к столбу молодых, еще не объезженных коней. Я нашел его, вынул из воды и принялся неудачно забрасывать на один из зубцов каменной стены. Нора выхватила аркан из моих рук, свернула его кольцом, сама изогнулась, выпрямилась - и ремни легонько свистнули в темноте: петля прочно охватила выступ. Тогда, упираясь ногами в трещины стен, я забрался на трехсаженную высоту, снял петлю и закрепил ее за свой пояс; внизу Нора проделала то же с концом ремня. Потом я спустился по другую сторону стены и разжал руки.
Я был по крайней мере пуда на полтора тяжелей Норы, и ременный аркан свободно поднял ее к зубцам как раз в то время, когда мои ноги почувствовали под собой земляную крышу лошадиного стойла. Теперь ей оставалось спускаться вниз. Она хотела спрыгнуть, но вовремя сообразила, что стук от прыжка может привлечь внимание старухи. Я стал ближе к стене, показывая знаком, чтобы девушка бросилась мне на руки; она отрицательно покачала головой.
- Прыгай, Нора, не то старуха выйдет или Улла успеет вернуться.
Она была легка и упруга, как гибкая гуттаперчевая кукла, и едва упала мне на руки, как с силой оттолкнулась от меня, боясь, чтобы я не удержал ее хотя бы на мгновение.
- Нора, -взволнованно прошептал я, свертывая аркан,- теперь проберись наверх, а когда вернется Улла, выйди сама и, если он будет спрашивать, скажи ему прямо, что старуха врет. Потом, погоди, скажи мне, за что Улла ненавидит Рума и почему он не хочет, чтобы Рум взял тебя в жены?
Но она ничего не ответила и убежала прочь.
Едва я зарылся в листву на обычный свой ночлег, как ворота загремели от властного стука. Я подбежал, откликаясь на зов Уллы, потом громко закричал старухе, чтобы она тащила ключ.
Старуха впустила Уллу с его товарищами и тотчас же снова заперла ворота на замок.
- Воды! -крикнул он.
Я бросился за ведром. Лицо Уллы было в крови и через лоб тянулся неглубокий, но длинный шрам.
- Сестра не вернулась? -спросил он у старухи.
- Нет, не вернулась, Улла! Я закрыла за тобой ворота и открыла только тебе. Она убежала с ним, Улла!
- Да, убежала, - хмypo ответил он. -Мы нарвались на засаду, и кто-то рубанул меня шашкой по лбу, но я отомщу им... Они скоро будут знать, что значит связываться с Уллой!
Он ушел наверх.
Через несколько минут раздался яростный крик. Снова послышались тяжелые шаги Уллы, спускавшегося книзу. В руке он держал уже неизменную нагайку.
- Старуха! -спросил он, медленно подходя к ней. -Были ворота все время заперты?
- Были, Улла, -в страхе пятясь к стенке, ответила она.
- Был ключ все время у тебя?
- У меня, Улла.
- И никто без меня не мог войти сюда?
- Никто не мог, и никто не приходил.
Тогда Улла взмахнул нагайкой и стал стегать старуху по спине. Старуха взвыла отчаянно. Продолжая хлестать, он приговаривал:
- Ты наврала мне, старая колдунья. Ты тоже с ними заодно. Ты знала, что там нет никого, кроме засады. Ты нарочно наврала мне, чтобы меня там убили.
Не знаю, долго ли продолжал бы он хлестать старуху, если бы не послышался со стороны дороги топот двух-трех десятков коней.
- Отец приехал! -крикнул Улла и вышел во двор. Я бросился зажигать факел.
Во двор въехала целая орава всадников. Впереди красовался на коне старый седой Горга, хозяин замка и отец Уллы.
Факел задрожал у меня в руках, и я суеверно попятился назад от вида ожившей средневековой картины: хевсуры были суровы, усталы и бледны; рукоятки сабель бренчали огольца железных сетчатых кольчуг. У многих рыцарей были узкие, длинные щиты, а младший сын Горга держал длинную, тонкую пику с насаженной на острие срубленной головой.
Рядом с лошадьми стоял с перевязанными сзади руками длинноволосый пленник.
Пленника бросили в тот же подвал, в который был когда-то брошен и я. Когда хозяева и гости скрылись, я подполз по земле к окну подвала.
- Кто ты? - окликнул я по-хевсурски.
- Грузин,- ответил пленник,- а ты?
- Я русский.
К моей величайшей радости он спросил меня тогда по-русски:
- Зачем ты здесь, и что ты здесь делаешь? Коротко я объяснил ему...
- А ты, зачем ты сюда попал, и почему они связали тебя?
- Они убьют меня скоро, -ответил он. -Нас много, мы пришли в центральную Хевсуретию снизу, мы подговаривали здешних хевсуров свергнуть своих родоначальников и установить здесь тоже Советскую власть. Многие согласились, особенно там, ниже. Но большинство, а главное, почти все родовые вожди остались враждебны. Улла один из самых страшных врагов всякой власти, кроме собственной. Но есть и другие. В вашем краю живет глава небольшого, но храброго рода, он наш, и он готовит восстание.
- Его имя? - спросил я, приникая к решетке. Пленник замолчал. Но, поколебавшись, ответил мне:
- Его имя Рум. Помоги ему, если когда-нибудь сможешь.
- Хорошо, -ответил я и пополз назад, потому что мне почудились шаги. Я окончательно зарылся в листву и слушал, как пленника ведут наверх.
Утром я вскочил на ноги, протер глаза и вдруг остановился, судорожно сжимая каменный выступ стены: по обеим сторонам ворот были крепко прилажены два копья с насаженными на острия человечьими головами, и на одном из остриев я узнал голову ночного пленника.
Комната Уллы прилегала к одной из трех каменных башенок замка. Эта-то башенка давно привлекала мое внимание: две другие были открыты, а у этой всегда заперта на тяжелые железные замки окованная железом дверь.
Я не видел, чтобы этот замок когда-нибудь отпирался. Но однажды ночью в узких продолговатых бойницах забрезжил слабый свет. Очевидно, у Уллы прямо из комнаты вел ход в башню. Но что делал там Улла поздней ночью, понять я не мог. Кроме того, от моего взгляда не скрылись еще другие странности: так, каждое утро и каждый вечер старуха накладывала в глиняную плошку вареного мяса, отрезала ломоть лепешки и тащила все это в половину, занимаемую Уллой. Сначала я объяснял это просто прожорливостью Уллы. Но заметив, что то же самое она проделала дважды в его отсутствие, я заподозрил тайну.
Как- то раз ночью, когда я уже спал, закопавшись в листву, кто-то тихонько затеребил мое плечо. Это была Нора.
- Тише, -сказала она шепотом, -тише. Улла дома. Скажи, ты не умеешь лечить?
- Нет, -ответил я, ничего не понимая.
- Старуха сказала Улле, что ты ночью пробовал забраться по кирпичам к окнам башни, чтобы заглянуть туда. В ту башню Улла никого не пускает, и никто, кроме него и старухи, не знает, что там такое. И Улла хочет убить тебя. Я слышала их разговор. Она спросила: "Зачем ты его держишь, Улла?" А он ответил: "Я скоро убью его, старуха. Я узнаю только, умеет он лечить болезни или нет. Многие русские умеют. И если нет, то я убью его сразу, а если да, то потом".
- Он разве болен, Нора?
- Нет, он здоров, как бык, и я не знаю, зачем ты ему. Ты скажи, что умеешь, потом беги отсюда прочь!
- Но куда, Нора? Я не знаю, куда. Я давно убежал бы: я запутаюсь, меня поймают, и тогда все равно убьют.
- Потом, -шепнула она, насторожившись, -потом скажу, -и черною тенью метнулась прочь.
Два дня я ходил настороженный, взволнованный, готовый каждую минуту броситься наугад в горы и в леса.
Два дня Улла ни о чем не спрашивал меня. В замок то и дело приезжали всадники, о чем-то совещались, к чему-то готовились. Норы не было видно, меня же не выпускали никуда.
Как- то под конец вечера, когда я пошел за хворостом, сваленным в глухом, заросшем травой углу по ту сторону замка, я почувствовал, что в спину мне легонько ударился камешек. Я обернулся, посмотрел наверх и увидел в узеньком окошке лицо Норы. Она делала мне рукой какие-то знаки. Я подошел, но не мог разобрать ее слов, а громко говорить было нельзя.
Я понял одно: Нору заперли, и она хочет сказать мне что-то важное.
К ночи, когда старуха потащила наверх миску с рубленым мясом, я пробрался снова под окно Норы.
- Слушай. Улла силой выдает меня замуж. Завтра ночью кто-то приедет с запада через Джайранью тропу и увезет меня отсюда совсем. Проберись к Руму, скажи ему. Я не хочу. Пусть он делает, что надо, пусть нападет на замок и увезет меня. Сейчас здесь еще мало всадников, а когда они приедут - будет уже поздно.
Как пробраться к Руму, когда меня не выпускают за ворота? Замок Рума далеко - верст за двадцать пять. Если бежать туда, то бежать уж совсем. Не успел я еще принять окончательное решение, как меня позвал Улла. Он долго внимательно смотрел на меня, осведомился о своем коне, осведомился о порванной уздечке. Потом, как бы невзначай, спросил, умею ли я лечить людей.
- Да,- ответил я прямо,- да, Улла, я умею лечить людей, я знаю, какой напиток готовить от всяких болезней.
Улла помолчал, подумал, потом сказал:
- Сделай мне напиток от такой болезни, когда все тело начинает портиться и на нем язвы.
Я ответил:
- От этой болезни, Улла, напитка не делают, а делают мазь. Для этого мне нужно набрать трав в лесу.
- Хорошо. Ступай и собирай травы, но если ты не вернешься к завтрашнему вечеру, если ты попробуешь убежать, то первый хевсур, которому ты попадешься на глаза, сдерет с тебя кожу, ибо я так приказываю.
И едва забрезжил рассвет, как я с корзиной в руках вышел в лес. Сначала нарочно шел на запад, потом, когда замок скрылся из виду, круто повернул на юг.
Часа через три пути я устал и присел отдохнуть. Ко мне подошел старый, вооруженный пастух.
- Что ты делаешь и куда идешь? -подозрительно спросил он.
- Я собираю лечебные травы для Уллы, сына старого Горга,- ответил я.-Дай мне напиться воды, добрый человек.
Мы сели и разговорились.
- Улла силен? -спросил я. -Почему Уллу все боятся?
- Улла силен и хитер. Никто так не бросает копье, как бросает его Улла, и никто столько раз не причинит кровь железным кольцом, как храбрый Улла. Когда будет осенний праздник, ты увидишь сам. А когда внизу была большая война и на царской дороге воевали русские с русскими и русские с грузинами и грузины с армянами, когда все воевали друг с другом, тогда Улла с отрядом славных хевсуров спустился с гор вниз и много медных патронов и ружей привез в замок. И с тех пор он стал командовать и приказывать всем. Он жесток и дик, но никто не смеет сделать ему что-нибудь напротив.
- А давно это?
- Я сказал: шесть зим тому назад. Тогда внизу была большая война, я не знаю из-за чего, но я слышал, что люди убили своих начальников и убили своего царя. Из-за этого и началась война.
- И никого нет, кто смог бы победить Уллу? Старик нахмурился.
- Нет, здесь никто не сможет. Есть один: он дерется на саблях и мечет копье не хуже Уллы. Он тоже во время большой войны спускался вниз, но он не привез с собой ни ружей, ни медных патронов; он привез с собой только смуту да раздор. Он тоже силен и ловок, но он молод еще, и не устоять ему против Уллы.
- Кто он?
- Рум, -ответил старик, -Рум, к которому по ночам ездят всадники, затеявшие недоброе.
Я встал, попрощался и быстро пошел дальше.
- Рум! -сказал я, -Нору сегодня ночью увезут тайком далеко-далеко. Улла отдал ее в жены человеку, который сегодня ночью приедет через Джайранью тропу.
- Нору? Утром?
- Да, утром. Ее глаза заплаканы. Она тоскует о тебе и ждет, чтобы ты сегодня ночью напал на замок и увез ее с собой.
- Хорошо, -крикнул он. -Я нападу сегодня ночью на замок Уллы.
Потом, отойдя от меня, он долго молчал.
- Нет, -сказал он минуту спустя, -я не нападу сегодня на замок. Нельзя. Еще не настала пора начинать открытую войну с Уллой. Еще нельзя! Но все равно. Нору никто не увезет завтра из замка!
- Рум! -сказал я, подходя ближе. -Я знаю, что ты готовишь восстание.
Он вздрогнул и тигровым прыжком бросился ко мне.
- Что ты сказал?... Кто сказал тебе? И я ответил:
- Мне сказал это человек, голова которого торчит сейчас на пике у ворот замка. Он поверил мне, и ты можешь верить мне тоже.
Рум опустил руку с кинжалом.
- Шпионов у Уллы так много...-как бы объясняя свою вспыльчивость, тихо проговорил он.
Мы стояли на мшистом холме. Позади, врезаясь в небо, торчали вершины скалистых гор.
- Рум, -спросил я, -чего ты хочешь и чего добиваешься?
- Жизни, -помолчав, сказал он. -Мы мертвый народ. Мы живем в каменных норах тысячу лет все там же и все так же! Я был внизу, я видел, что там работают, живут свободно, спокойно. Я видел там такое, чему здесь даже не верит мне никто. Что у нас есть? Полусырое мясо, сухие лепешки, конь, шашка и всегда, всегда одно и то же. Улла говорит, что зато мы свободны, зато нас никто еще не покорил. Это не так! Нас просто позабыли, и мы, забившиеся сюда, в горную глушь, мы, маленькое племя, просто никому не нужны! Надо все менять, надо перерезать горло всем главарям, таким, как Улла, потому что они мешают жить! Все равно по-старому не живут. Старики говорят, что первого человека, который принес в горы винтовку, разорвали на куски, когда он выстрелил. А сейчас? А сейчас за винтовку отдают двух быков. Старики говорят, что когда-то один хитрый грузин принес в горы маленькие куски блестящего зеркала и менял их на масло у женщин. Тогда всем женщинам, у которых нашли зеркала, обваривали кипятком лица, чтобы они не думали о своей красоте, а грузину набили рот осколками битых стекол и зашили губы кожаным шнуром! А теперь всякая девушка старается достать зеркало, и у самого Уллы висит большой кусок на стене. Все равно, раз старое уходит, надо, чтобы оно скорей ушло.
Облокотившись рукой на шашку, он насторожил слух и уставился в небо. Я ясно слышай^как откуда-то издалека доносится едва уловимое, но знакомое жужжание. Я прикрыл глаза ладонью и тоже взглянул туда, куда, окаменев, уставился Рум. И увидел в синеве осеннего неба, над лесами, над громадами неприступных гор летящий с севера на юг аэроплан...
Долго смотрели мы, как исчезал он за облаками, склонившимися на грудь могучих гор. Молчали. Я думал: "Дикая горная страна Хевсуретия, в которую так трудно пробраться и из которой еще труднее выбраться, -только маленькое пятнышко под взором быстролетных всадников воздуха".
Рум сказал:
- Эту железную птицу тоже сделали люди снизу. Я всегда смотрю на нее, когда она пролетает по небу. Я отдал бы свою серебряную шашку, коня и свой замок за то, чтобы у меня была своя железная птица.
- Зачем тебе, Рум?
- Так, -ответил он уклончиво. -Так. По-моему, тот, у кого есть эта птица, знает все, что только можно узнать во всем мире.
Оставить меня у себя в замке Рум не мог.
- Ты слышал уже, что я говорил. Мне нельзя сейчас открыто ссориться с Уллой. Потерпи еще немного, подожди до осеннего праздника.
Я успел вернуться домой к ночи. По пути нарвал без разбора всяких трав. Весь замок был освещен, и много коней стояло во дворе. С минуты на минуту ожидали приезда жениха. Улла веселился: много было приготовлено вина для гостей, много наварено жирной баранины и нажарено на вертеле сочных ломтей вкусного кабаньего мяса.
Жених опаздывал. Гостей начинал разбирать голод. Улла то и дело посылал то одного, то другого за ворота, чтобы узнать, не слышно ли топота.
- Едут! - крикнули наконец.
- Ге! Хорошо. Эй, старуха! Одета ли Нора? Пусть сейчас выйдет встречать гостей.
Нора вышла. Ее заплаканные глаза блестели, и она чуть дрожала. Она видела, что помощь не пришла, что ждать помощи поздно уже... Заскрипели ворота. Улла выбежал встречать, и вдруг я услышал бешеные крики, проклятия и жалобный вой старухи... Я выбежал с факелом во двор.
Человек десять всадников, спрыгнув с седел, осторожно принимали на руки чье то безжизненное тело. Всадники были окровавлены, многие изранены. До замка доехала только половина; вторая половина нарвалась на засаду в узком проходе Джайраньей тропы.
Нору увели.
Холодная злоба охватила Уллу.
- Я знаю, кто это! Я знаю, чьи это проделки! -говорил он, шагая из угла в угол.
И так же, как давеча Рум, помолчав добавил:
- Но сейчас нельзя, сейчас еще рано. Мы подождем до осеннего праздника и тогда рассчитаемся за все.
- Улла, -- обратилась к нему старуха вкрадчиво. -- А откуда Рум мог узнать, что мы ждем гостей с Джайраньей тропы?
Улла подошел ко мне и крепко стиснул мне горло.
- Ты где был?
- Я рвал травы в лесу недалеко от замка, благородный Улла, -с трудом ответил я. -- Я нарвал много хороших лечебных трав.
Пальцы разжались, и я полетел в угол. Улла стал совещаться о чем-то с всадниками.
"И тот до осеннего праздника, и этот тоже! Ну и будет праздник!" -подумал я.
На следующий день я достал дегтя, растолок в ступе несколько диких яблок, сварил в котле все травы, смешал их в одну массу, сложил в глиняный горшок и понес "лекарство" Улле. Я вошел к нему в комнату. По-видимому, он только что вышел. В углу я заметил маленькую, окованную железом дверку и осторожно подергал ее: дверка была заперта. Я приник ухом и ясно услышал, как за ней несколько раз лязгнула о камни железная цепь. Я выскочил назад, сел у порога нижнего этажа, подождал, пока вернулся со двора Улла, и протянул горшок с мазью. Он взял и не сказал ни слова.
"Кто бренчит в угловой башне цепями?"
Долго ломал я голову. Может быть, там просто медведь? Нет, не медведь! Это не медведю старуха носит каждое утро вареное мясо и куски овечьего сыра... Пленник... раб Уллы. Но это не похоже на Уллу. Улла давно убил бы его и выставил голову над воротами замка. Почему-то он бережет его, для него он спрашивал лекарство. Почему к этой комнате не допускает он никого, даже своих друзей?
Долго я соображал, но ничего сообразить не мог.
Приблизился большой осенний праздник. В замке шли приготовления. Вернувшиеся с горных пастбищ стада баранов еле волочили гнущиеся от тяжести курдючного жира ноги. Крепкие вина были приготовлены из прелых диких яблок. Лошадей перестали кормить жирными травами и держали на сухом сене, чтобы были легче. И хевсуры, разбившись кучками, с утра до вечера тренировались в метании копий, в борьбе, в схватках на саблях. И не важно, что то у одного, то у другого после дружеской схватки окрашивались кровью кожаные рубахи - хевсур крови не боится!
Опять позвал меня Улла, показал старую, затрепанную картинку и спросил:
- Знаешь ты, что это такое?
- Это пулемет, Улла. Это такое ружье, которое может стрелять тысячу раз, пока ты успеешь выпустить две обоймы.
- А ты видел такое ружье?
- Видел ли, Улла? Я не только видел, я и сам много раз стрелял из такого ружья!
- А ты можешь построить такое ружье?
Я вспомнил случай, когда, сознайся я в неумении лечить, сам обрек бы себя на смерть, и ответил твердо:
- Могу, Улла. Но только для этого мне нужно много времени и вещей.
- Хорошо, -- усмехнулся он и вышел.
А я подумал: "Спроси ты меня сейчас, могу ли я построить боевой аэроплан, я, вероятно, тоже ответил бы, что могу, потому что кому охота подыхать, когда осенний праздник уже близко!"
Но перехитрил меня на этот раз Улла, и дорого обошлась бы мне моя ложь.
Со всех сторон к замку Уллы съезжались хевсуры. Старшие говорили, что давным-давно не было такого людного праздника. Дикие леса оживились криками; по полянам горели костры. Многие гости ночевали под открытым небом - жарили, варили, пили привезенные с собой вина. Рум с отрядом всадников приехал поздно вечером. Улла пригласил его к себе в замок, и Рум, отобрав с собой десяток наиболее преданных ему хевсуров, въехал во двор.
Пили много. Столы были уставлены кувшинами с молодым вином и пестрыми закусками. Я заметил, что Рум только прикладывал рог к губам, делая вид, что пьет, а сам зорко смотрел за всем, что делалось вокруг. Смотреть было за чем. Становилось весело, подозрительно весело! Улла то и дело вставал, выходил, что-то кому-то приказывал...
Раз, воспользовавшись тем, что Улла вышел, Рум сам направился в коридор. В коридоре он столкнулся с Норой.
- Нора, -шепотом проговорил он, -завтра под вечер мы нападаем. К этому времени подъедет отряд друга моего, Алимбека. -И еще тише добавил: -В ущелье возле Черной скалы тебя будет ждать свободная лошадь и три всадника. Во время схватки беги туда - они будут ждать тебя до тех пор, пока ты не прибежишь или пока я не прикажу им уйти.
Он вернулся обратно. Он так и не узнал, что Улла, нарочно выпустивший Нору, чутко вслушивался в разговор, приникнув ухом к окну.
Улла снова вышел к гостям; лицо его было озабочено. Он досадовал, что взрыв шума из соседней комнаты помешал ему расслышать последние слова Рума, обращенные к Норе.
Он налил и поднял полный рог вина. Все замолчали.
- Пью за силу и мощь вольной Хевсуретии и за погибель всех ее изменников и предателей! - при этом Улла вызывающе посмотрел на Рума.
Рум вздрогнул и ухватился рукой за рукоять шашки, но пересилил себя и промолчал; к кубку он не притронулся. Улла снова злобно посмотрел на него.
- Пей! -сказал он.
- Нет,- ответил Рум, -мне не нравится твой тост, Улла.
- Скажи свой,- вызывающе предложил тот. Рум встал и тоже налил кубок.
- Пью за счастье Хевсуретии и за дружбу с людьми из долин, сбросившими своих властелинов и призывающими нас сделать то же самое!
Криками одобрения и негодования покрылись его слова. Улла с потемневшим лицом вырвал у Рума рог и выплеснул вино на землю.
Все повскакали с мест, и схватка, казалось, была неизбежна.
Но Улла вдруг остыл. В его расчеты не входило начинать сейчас, ибо он готовил более верный удар. Рум тоже вспомнил, что отряд Алимбека прибудет только завтра к вечеру.
В дело вмешались старики и вынесли решение: Улла должен драться с Румом на саблях, один на один, завтра, после окончания борьбы и конских состязаний.
Оба наклонили головы в знак согласия. Рум встал, за ним встала его охрана, и через несколько минут их кони затопали, удаляясь из замка.
Зеленая долина перед замком еще с утра начала наполняться конными и пешими хевсурами. Наконец праздник начался.
Впереди на траве расселись огромным кругом старики-законодатели, судьи и блюстители вековых традиций. Их обступило плотное кольцо зрителей и участников.
Вышли в середину круга двое. Гул смолк. Старики подали им два железных кольца с тремя железными шипами на каждом. Кольца эти надеваются на большой палец правой руки. Один из стариков хлопнул в ладоши.
Противники были без кольчуг в мягких кожаных рубашках. Оба чуть-чуть склонили головы и, защищая приподнятой левой рукой лица, стали, крадучись, подходить друг к другу. Сошлись близко. Один стремительно прыгнул вперед. Он взмахнул правой рукой, чтобы ударить противника кольцом по лицу. Но тот вовремя закрылся рукавом и в свою очередь взмахнул рукой.
Широкая красная царапина протянулась по щеке противника.
- Первая кровь! -закричали зрители.
Через несколько минут по той же щеке протянулась вторая полоса. Зрители заволновались, но тут раненый, воспользовавшись промахом противника, наскочил на него так внезапно, что тот не успел поднять руку, и сразу три кровавых полосы заалели на его лице.
- Го-го-го! Хорошо! Давай еще!
Через несколько минут оба лица были целиком окровавлены, а бараньи рубахи окрашены тонкими струйками стекающей крови.
Схватка окончилась.
Тогда старики сосчитали, сколько царапин у каждого из бойцов: у первого - четыре, у второго - шесть. Первый выиграл две царапины - двух быков своего противника.
Пары выходили и выходили без конца.
Глаза зрителей разгорались все ярче, руки все чаще тянулись к кинжалам.
Потом пошли конские состязания.
Кучка всадников, человек тридцать, еще давно умчалась куда-то. Но вот они внезапно для меня показались на вершине горы, обращенной к нам обрывистым скатом.
- Что они будут делать? -спросил я. -Зачем они туда забрались?
- Они будут спускаться вниз, и кто первый спустится, тот выиграет.
Я ахнул: каменный скат был настолько крут и гладок, что оттуда и ползком не спустишься, а тут еще на конях!
От нас всадники казались черными точками. Снизу дали сигнальный выстрел, и черные точки поползли по скату. Это была дьявольски рискованная игра. С одной стороны, нужно стараться спуститься первым, с другой - всякая попытка чуть подогнать лошадь может окончиться тем, что и всадник и конь полетят через голову вниз.
В ясном воздухе видно было, как лошади взвиваются, садятся на круп и цепляются за каждый уступ, за каждую впадинку...
Минут через двадцать небольшая часть всадников уже опередила других; через пятьдесят впереди шли только трое. Наконец до подошвы горы им осталось совсем немного - несколько сажен. Тогда один из них захотел рискнуть и пустить лошадь прямо вниз. Другой понял его и решил сделать то же самое. Третий побоялся.
Оба коня вдруг прыгнули вперед; сдержать их было уже поздно.
Тотчас же первый конь упал на передние ноги, а всадник, перелетев через голову, грохнулся о землю и покатился вместе со своим конем вниз.
Конь второго со всего размаха врезался ногами в щебень, почти у самого подножия горы, и в следующую секунду огромным прыжком достиг мягкой зеленой лужайки под скатом.
Бешеными криками, почти воем, приветствовала толпа победителя.
Наступил небольшой перерыв перед битвой Уллы с Румом.
Улла, торопясь, подскакал к замку, исчез там, потом вышел с одним из главарей своей шайки. Большой отряд хевсуров скрылся с поляны.
Я понял замысел Уллы. Пробрался к Руму, который нетерпеливо, с минуты на минуту, ожидал помощи, и сказал ему:
- Беда, Рум. Улла, очевидно, узнал все. Смотри, здесь мало осталось его людей: он отослал всех навстречу отряду Алимбека.
Тяжелый удар сшиб меня с ног. Это Улла, заметив, что я переговариваюсь с Румом, наехал на нас сбоку и ударил меня древком копья.
Рум выхватил шашку, не дожидаясь сигнала стариков. Улла тоже. Но Улла не хотел драться один на один. Он рубанул один раз с коня по спешившемуся Руму, и, когда клинок его шашки лязгнул о клинок Рума, он ударил коня нагайкой, и вся масса его всадников ринулась за ним прочь к замку.
Рум тоже вскочил на коня. Медлить было нельзя: с обеих сторон загрохотали первые одиночные выстрелы.
Всадники Рума, сомкнувшись колоннами, понеслись во весь опор на замок, у ворот которого остановился Улла со своими. Казалось, что разъяренная лавина поднятых шашек сметет сейчас Уллу с его небольшим отрядом и разгромит в прах весь замок.
Но тут случилось то, чего никогда еще здесь не случалось, то, чего никто не ожидал и не мог ожидать: угловая башенка молчаливого замка загрохотала вдруг гибельным треском сотен выстрелов.
"Пулемет, -- сообразил я, бросаясь на землю. -- У Уллы в башне пулемет".
И повалились шеренгами, десятками скошенные всадники. Испуганно шарахнулись непривычные к грохоту дикие кони, дрогнули под гибельным огнем и бросились назад остатки людей Рума.
Тотчас же ястребом кинулся за ними сам Улла.
Рум был ранен. Улла налетел на него и ударил копьем. Но кольчуга Рума, не стерпевшая пулеметной пули, выдержала удар тяжелого копья. Рум пошатнулся и рубанул Уллу поперек лица; верен, но слаб был удар отяжелевшей руки Рума... В следующую секунду он упал с головой, -- надрубленной всадником, налетевшим сзади...
Я лежал связанным в угловой башенке. Недалеко от меня, прикованный цепью к стене, сидел на соломе осетин-пулеметчик, пленник Уллы.
И я понял теперь, кому носила старуха обед, кто бренчал цепями; я узнал тайну каменной башни.
Осетин умирал. Все тело его было изъедено и сожжено экземой. Он выглядел скелетом с глубоко ввалившимися глазами и бескровным ртом.
Я пробовал спросить его о чем-то. Пулеметчик открыл рот, и я увидел черный обрубок языка.
Потом вошел Улла и сказал мне:
- Этот к завтрему дню издохнет, и тебя нужно бы убить, потому что ты предатель, но мне некем будет заменить его. Ты говорил мне, что знаешь хорошо пулемет, и завтра я прикую тебя на его место.
Он перекосил свое изуродованное шашкой Рума лицо, пнул каждого из нас ногой и ушел, оставив меня додумывать мысль о том, что любому путнику приходит пора заканчивать свой путь. И я попросил пленного осетина:
- Тебе все равно умирать. Вложи патрон в пулемет, наведи его на меня и выстрели мне в голову.
Он посмотрел на меня и, соглашаясь, мотнул головой.
Настала ночь. Он протянул руку к коробу пулемета, но тотчас же боязливо приник к соломе, потому что в соседней комнате зашуршали легкие шаги. Скрипнула дверь.
Вошла Нора. В руках ее был кинжал, и я заметил, что с него по капле стекает на каменные плиты пола кровь.
Глаза Норы блуждали по углам и ярко блестели. Она подошла ко мне, перерезала веревки и сказала:
- Иди за мной, все ключи у меня.
Мы прошли через комнату Уллы. Я попал ногой в какую-то лужу. Спустились вниз. Осторожно прокрались мимо спящих вповалку хевсуров.
В тускло освещенном коридоре я бросил нечаянный взгляд на пол и увидел, что от моих подметок на полу остаются красные следы.
Весь двор был забит заснувшими. Едва не ступая на головы спящих, мы пробрались к воротам. Нора отперла маленькую калитку и закрыла ее на ключ снаружи.
Если бы даже сейчас спохватились, то броситься за нами из замка было бы не так-то легко.
Долго бежали мы извивающимися тропами. Прыгали с камня на камень. Несколько раз я падал, но, не чувствуя боли, поднимался и бежал за Норой дальше.
Наконец выбрались к ущелью Черной скалы. И тут при лунном свете я разглядел спокойные силуэты трех всадников, дожидавшихся нас. Мы остановились передохнуть. Нора подошла к одному и тихо сказала что-то, указывая на меня.
По узенькой тропе над черной пропастью мы пошли дальше. Всадники далеко сзади вели коней в поводу.
- Нора,- сказал я,- если Улла спохватился нас, то уже отряжена погоня.
- Нет, -и она вынула из складок платья кинжал,- больше не спохватится.
И я понял тогда, что кровь на моих подошвах была кровью Уллы. Скоро девушка остановилась и взяла меня за руку.
- Скажи,- попросила она тихо,- старики говорят, что когда человек погибнет, то после смерти он улетает в далекую страну звезд. Скажи, когда я умру, я встречу там Рума?
И, так как здесь был не диспут о загробной жизни, не стоило обрушиваться на мистику и нематериалистическое понимание процессов. Я твердо солгал ей:
- Да, встретитесь.
На этом месте тропинка была настолько узка, что двоим нельзя было идти рядом. Я пошел вперед и, поглядев на небо, усыпанное звездами, вспомнил Рума с его мечтой иметь "железную птицу", чтобы знать и видеть все, что только можно узнать в этом мире. И я подумал, улыбнувшись: "Рум! Не только тебе, но и мне нужна птица, которая научила бы меня видеть и понимать все. Но еще до сих пор я не встретил ее ни в голубом небе, ни в зеленых лугах. И если даже я и встретил ее случайно, то еще не узнал ее..."
Я вздрогнул от шороха осыпающихся камней. Я обернулся и увидел, что на узенькой тропинке над пропастью не было никого, кроме меня. Нора, тоскующая о Руме, исчезла в темной пустоте пропасти...
Далекий сон -- страна умирающих рыцарей, страна железных кольчуг и каменных замков -- этот сон уплыл прочь.
И доктор Владикавказской нервной клиники, не Моисей Абрамович пожимал мне руку и говорил:
- Ну, смотрите, больше никаких потрясений. Травма. Истеропсихо... Образ жизни - самый регулярный. Больше пейте молока, и чтобы никаких Хевсуретий.
Я вышел на улицу. Легкое солнце... Мягкой улыбкой расплывалась золотистая осень. Я жадно хлебнул глоток свежего воздуха и улыбнулся сам.
- Хорошо жить!
"Рита..."- вспомнил опять. Но на этот раз это имя вызвало только смутные очертания, тень, неясную и призрачную. Я позабыл лицо Риты...
Девять суток плыл пароход по Волге от Сталинграда вверх.
Девять суток я выздоравливал час за часом. И когда на десятые заревела сирена у пристани, где кончался мой путь, когда замелькали знакомые дома, прибрежные бульвары и улицы, я смешался с веселой, бодрой толпой и сошел на давно покинутый мною берег...
И вот я, вернувшийся из очередного путешествия по обыкновению ободранным и усталым, валяюсь теперь, не снимая сапог, по кроватям, по диванам и, окутавшись голубым, как ладан, дымом трубочного табака, думаю о том, что пора отдохнуть, привести все в систему.
Рита замужем за Николаем. Они официально зарегистрировались в загсе, и она носит его фамилию.
Вчера, когда заканчивал один из очерков для очередного номера моей газеты, Рита неожиданно вошла в комнату.
- Гайдар! -- крикнула она, подходя ко мне и протягивая руку. -Ты вернулся?
- К кому, Рита?
- Сюда... К себе, -ответила она, чуть запнувшись. -Гайдар! Ты не сердишься на нас? Я теперь знаю все... Нам писали из грузинского поселка, как было дело. Но мы же не знали. Мы были сердиты на тебя за ту ночь! Ты прости нас.
- Прощаю охотно, тем более что это мне ничего не стоит. Как живешь, Рита?
- Ничего, -ответила она, чуть опуская голову. -Живу... Вообще...
Она помолчала, хотела что-то сказать, но не сказала. Подняла матовые глаза и, посмотрев мне в лицо, спросила:
- А ты?
Я не знаю, что это у нее за манера заглядывать в чужие окна... Но на этот раз шторы моих окон были наглухо спущены, и я ответил ей:
- Я жаден, Рита, и хватаю все, что могу и сколько могу. Чем больше, тем лучше. И на этот раз я вернулся с богатой и дорогой добычей.
- С какой?
- С опытом, закалкой и образами встречных людей.
Я помню их всех: бывшего князя, бывшего артиста, бывшего курсанта. И каждый из них умирал по-своему. Помню бывшего басмача, бывшего рыцаря Рума, бывшую дикарку-узбечку, которая знала "Лельнина". И каждый из них рождался по-своему...
(1926- 1927)