Утренняя звезда

Откуда, звездочка-краса?

Что рано так на небеса

В одежде праздничной твоей,

В огне блистающих кудрей,

В красе воздушно-голубой,

Умывшись утренней росой?

Ты скажешь: встала раньше нас?

Ан нет! мы жнем уж целый час;

Не счесть накиданных снопов.

Кто встал до дня, тот днем здоров;

Бодрей глядит на Божий свет;

Ему за труд вкусней обед.

Другой привык до полдня спать;

Зато и утра не видать.

А жнец с восточною звездой

Всегда встает перед зарей.

Работа рано поутру --

Досуг и песни ввечеру.

А птички? Все давно уж тут;

Играют, свищут и поют;

С куста на куст, из сени в сень;

Кричат друг дружке: "Добрый день!"

И томно горлинки журчат;

Да чу! и к завтрене звонят.

Везде молитва началась:

"Небесный царь, услыши нас;

Твое владычество приди;

Нас в искушенье не введи;

На путь спасения наставь

И от лукавого избавь".

Зачем же звездочка-краса

Всегда так рано в небеса?..

Звезда-подружка там горит.

Пока родное солнце спит,

Спешат увидеться оне

В уединенной вышине.

Тайком сквозь дремлющий рассвет

Она за милою вослед

Бежит, сияя, на восток;

И будит ранний ветерок;

И, тихо вея с высоты,

Он милой шепчет: "Где же ты?"

Но что ж? Увидеться ли?.. Нет.

Спешит за ними солнце вслед.

Уж вот оно: восток зажгло,

Свой алый завес подняло,

Надело знойный свой убор

И ярко смотрят из-за гор.

А звездочка?.. Уж не блестит;

Печально-бледная, бежит;

Подружке шепчет: "Бог с тобой!"

И скрылась в бездне голубой.

И солнце на небе одно,

Великолепно и красно.

Идет по светлой высоте

В своей спокойной красоте;

Затеплился на церкви крест;

И тонкий пар встает окрест;

И взглянет лишь куда оно,

Там мигом все оживлено.

На кровле аист нос острит;

И в небе ласточка кружит,

И дым клубится из печей;

И будит мельницу ручей;

И тихо рдеет темный бор;

И звучно в нем стучит топор.

Но кто там в утренних лучах

Мелькнул и спрятался в кустах?

С ветвей посыпалась роса.

Не ты ли, девица-краса,

Душе сказалася моей

Веселой прелестью своей?

Будь я восточною звездой

И будь на тверди голубой,

Моя звезда-подружка, ты

И мне сияй из высоты --

О звездочка, душа моя,

Не испугался б солнца я.

Летний вечер

Знать, солнышко утомлено:

За горы прячется оно;

Луч погашает за лучом

И, алым тонким облачком

Задернув лик усталый свой,

Уйти готово на покой.

Пора ему и отдохнуть;

Мы знаем, летний долог путь,

Везде ж работа: на горах,

В долинах, в рощах и лугах;

Того согрей; тем свету дай

И всех притом благословляй.

Буди заснувшие цветы

И им расписывай листы;

Потом медвяною росой

Пчелу-работницу напой

И чистых капель меж листов

Оставь про резвых мотыльков.

Зерну скорлупку расколи

И молодую из земли

Былинку выведи на свет;

Пичужкам приготовь обед;

Тех приюти между ветвей;

А тех на гнездышке согрей.

И вишням дай румяный цвет;

Не позабудь горячий свет

Рассыпать на зеленый сад,

И золотистый виноград

От зноя листьями прикрыть,

И колос зрелостью налить.

А если жар для стад жесток,

Смани их к роще в холодок;

И тучку темную скопи,

И травку влагой окропи,

И яркой радугой с небес

Сойди на темный луг и лес.

А где под острою косой

Трава ложится полосой,

Туда безоблачно сияй

И сено в копны собирай,

Чтоб к ночи луг от них пестрел

И с ними ряд возов скрипел.

Итак, совсем немудрено,

Что разгорелося оно,

Что отдыхает на горах

В полупотухнувших лучах

И нам, сходя за небосклон,

В прохладе шепчет: "Добрый сон".

И вот сошло, и свет потух;

Один на башне лишь петух

За ним глядит, сияя, вслед...

Гляди, гляди! В том пользы нет!

Сейчас оно перед тобой

Задернет алый завес свой.

Есть и про солнышко беда:

Нет ладу с сыном никогда.

Оно лишь только в глубину,

А он как раз на вышину;

Того и жди, что заблестит;

Давно за горкой он сидит.

Но что ж так медлит он вставать?

Все хочет солнце переждать.

Вставай, вставай, уже давно

Заснуло в сумерках оно.

И вот он всходит; в дол глядит

И бледно зелень серебрит.

И ночь уж на небо взошла

И тихо на небе зажгла

Гостеприимные огни;

И все замолкнуло в тени;

И по долинам, по горам

Все спит... Пора ко сну и нам.

Овсяный кисель
[*]

Дети, овсяный кисель на столе; читайте молитву;

Смирно сидеть, не марать рукавов и к горшку не соваться;

Кушайте: всякий нам дар совершен и даяние благо;

Кушайте, светы мои, на здоровье; господь вас помилуй.

В поле отец посеял овес и весной заскородил.

Вот господь бог сказал: поди домой, не заботься;

Я не засну; без тебя он взойдет, расцветет и созреет.

Слушайте ж, дети: в каждом зернышке тихо и смирно

Спит невидимкой малютка-зародыш. Долго он, долго

Спит, как в люльке, не ест, и не пьет, и не пикнет, доколе

В рыхлую землю его не положат и в ней не согреют.

Вот он лежит в борозде, и малютке тепло под землею;

Вот тихомолком проснулся, взглянул и сосет, как младенец,

Сок из родного зерна, и растет, и невидимо зреет;

Вот уполз из пелен, молодой корешок пробуравил;

Роется вглубь, и корма ищет в земле, и находит.

Что же?.. Вдруг скучно и тесно в потемках... "Как бы проведать,

Что там, на белом свете, творится?.." Тайком, боязливо

Выглянул он из земли... Ах! царь мой небесный, как любо!

Смотришь -- господь бог ангела шлет к нему с неба:

"Дай росинку ему и скажи от создателя: здравствуй".

Пьет он... ах! как же малюточке сладко, свежо и свободно.

Рядится красное солнышко; вот нарядилось, умылось,

На горы вышло с своим рукодельем; идет по небесной

Светлой дороге; прилежно работая, смотрит на землю,

Словно как мать на дитя, и малютке с небес улыбнулось,

Так улыбнулось, что все корешки молодые взыграли.

"Доброе солнышко, даром вельможа, а всякому ласка!"

В чем же его рукоделье? Точит облачко дождевое.

Смотришь: посмеркло; вдруг каплет; вдруг полилось, зашумело.

Жадно зародышек пьет; но подул ветерок -- он обсохнул,

"Нет (говорит он), теперь уж под землю меня не заманят.

Что мне в потемках? здесь я останусь; пусть будет что, будет".

Кушайте, светы мои, на здоровье; господь вас помилуй.

Ждет и малюточку тяжкое время: темные тучи

День и ночь на небе стоят, и прячется солнце;

Снег и метель на горах, и град с гололедицей в поле.

Ах! мой бедный зародышек, как же он зябнет! как ноет!

Что с ним будет? земля заперлась, и негде взять пищи.

"Где же (он думает) красное солнышко? Что не выходит?

Или боится замерзнуть? Иль и его нет на свете?

Ах! зачем покидал я родимое зернышко? дома

Было мне лучше; сидеть бы в приютном тепле под землею".

Детушки, так-то бывает на свете; и вам доведется

Вчуже, меж злыми, чужими людьми, с трудом добывая

Хлеб свой насущный, сквозь слезы сказать в одинокой печали:

"Худо мне; лучше бы дома сидеть у родимой за печкой..."

Бог вас утешит, друзья; всему есть конец; веселее

Будет и вам, как былиночке. Слушайте: в ясный день майский

Свежесть повеяла... солнышко яркое на горы вышло,

Смотрит: где наш зародышек? что с ним? и крошку целует.

Вот он ожил опять и себя от веселья не помнит.

Мало-помалу оделись поля муравой и цветами;

Вишня в саду зацвела, зеленеет и слива, и в поле

Гуще становится рожь, и ячмень, и пшеница, и просо;

Наша былиночка думает: "Я назади не останусь!"

Кстати ль! листки распустила... кто так прекрасно соткал их?

Вот стебелек показался... кто из жилочки в жилку

Чистую влагу провел от корня до маковки сочной?

Вот проглянул, налился и качается в воздухе колос...

Добрые люди, скажите: кто так искусно развесил

Почки по гибкому стеблю на тоненьких шелковых нитях?

Ангелы! кто же другой? Они от былинки к былинке

По полю взад и вперед с благодатью небесной летают.

Вот уж и цветом нежный, зыбучий колосик осыпан:

Наша былинка стоит, как невеста в уборе венчальном.

Вот налилось и зерно и тихохонько зреет; былинка

Шепчет, качая в раздумье головкой: я знаю, что будет.

Смотришь: слетаются мошки, жучки молодую поздравить,

Пляшут, толкутся кругом, припевают ей: многие лета;

В сумерки ж, только что мошки, жучки позаснут и замолкнут,

Тащится в травке светляк с фонарем посветить ей в потемках.

Кушайте, светы мои, на здоровье; господь вас помилуй.

Вот уж и троицын день миновался, и сено скосили;

Собраны вишни; в саду ни одной не осталося сливки;

Вот уж пожали и рожь, и ячмень, и пшеницу, и просо;

Уж и на жниво сбирать босиком ребятишки сходились

Колос оброшенный; им помогла тихомолком и мышка.

Что-то былиночка делает? О! уж давно пополнела;

Много, много в ней зернышек; гнется и думает: "Полно;

Время мое миновалось; зачем мне одной оставаться

В поле пустом меж картофелем, пухлою репой и свеклой?"

Вот с серпами пришли и Иван, и Лука, и Дуняша;

Уж и мороз покусал им утром и вечером пальцы;

Вот и снопы уж сушили в овине; уж их молотили

С трех часов поутру до пяти пополудни на риге;

Вот и Гнедко потащился на мельницу с возом тяжелым;

Начал жернов молоть; и зернышки стали мукою;

Вот молочка надоила от пестрой коровки родная

Полный горшочек; сварила кисель, чтоб детушкам кушать;

Детушки скушали, ложки обтерли, сказали: "спасибо".

Примечания

Впервые -- в сборнике "For Wenige. Для немногих", 1818, 2, стр. 2--17.

Опыт перевода с аллеманского наречия. "Гебель, -- говорит Гете об авторе Аллеманских стихотворений, -- изображая свежими, яркими красками неодушевленную природу, умеет оживотворять ее милыми аллегориями. Древние поэты и новейшие их подражатели наполняли ее существами идеальными: нимфы, дриады, ореады жили в утесах, деревьях и потоках. Гебель, напротив, видит во всех сих предметах одних знакомцев своих поселян, и все его стихотворные вымыслы самым приятным образом напоминают нам о сельской жизни, о судьбе смиренного земледельца и пастуха. Он выбрал для мирной своей музы прекрасный уголок природы, которого никогда с нею не покидает: она живет скитается в окрестностях Базеля, на берегу Рейна, там, где он, переменив свое направление, обращается к северу. Ясность неба, плодородие земли, разнообразие местоположений, живость воды, веселость жителей и милая простота наречия, избранного поэтом, весьма благоприятны его прекрасному, оригинальному таланту. Во всем, и на земле и на небесах, он видит своего сельского жителя; с пленительным простосердечием описывает он его полевые труды, его семейственные радости и печали; особенно удаются ему изображения времен дня и года; он дает душу растениям; привлекательно изображает все чистое, нравственное и радует сердце картинами ясно-беззаботной жизни. Но так же просто и разительно изображает он и ужасное и нередко с тою же любезною простотою говорит о предметах более высоких, о смерти, о тленности земного, о неизменяемости небесного, о жизни за гробом, -- и язык его, не переставая ни на минуту быть неискусственным языком поселянина, без всякого усилия возвышается вместе с предметами, выражая равно и важное, и высокое, и меланхолическое. Наречие, избранное Гебелем, есть так называемое аллеманское, употребляемое в окрестностях Базеля" (Прим. Жуковского).

Тленность

Разговор на дороге, ведущей в Базель, в виду развалин замка Ретлера, вечером

Внук

Послушай, дедушка, мне каждый раз,

Когда взгляну на этот замок Ретлер,

Приходит в мысль: что, если то ж случится

И с нашей хижинкой?.. Как страшно там!

Ты скажешь: смерть сидит на этих камнях.

А домик наш?.. Взгляни: как будто церковь,

Светлеет на холме, и окна блещут.

Скажи ж, как может быть, чтобы и с ним

Случилось то ж, что с этим старым замком?

Дедушка

Как может быть?.. Ах! друг мой, это будет.

Всему черед: за молодостью вслед

Тащится старость: все идет к концу

И ни на миг не постоит. Ты слышишь:

Без умолку шумит вода; ты видишь:

На небесах сияют звезды; можно

Подумать, что они ни с места... нет!

Все движется, приходит и уходит.

Дивись, как хочешь, друг, а это так.

Ты молод; я был также молод прежде,

Теперь уж все иное... старость, старость!

И что ж? Куда бы я ни шел -- на пашню,

В деревню, в Базель -- все иду к кладбищу!

Я не тужу... и ты, как я, созреешь.

Тогда посмотришь, где я?.. Нет меня!

Уж вкруг моей могилы бродят козы;

А домик, между тем, дряхлей, дряхлей;

И дождь его сечет, и зной палит,

И тихомолком червь буравит стены,

И в кровлю течь, и в щели свищет ветер...

А там и ты закрыл глаза; детей

Сменили внуки; то чини, другое;

А там и нечего чинить... все сгнило!

А поглядишь: лет тысяча прошло --

Деревня вся в могиле; где стояла

Когда-то церковь, там соха гуляет.

Внук

Ты шутишь: быть не может!

Дедушка

Будет, будет!

Дивись, как хочешь, друг; а это так!

Вот Базель наш... сказать, прекрасный город!

Домов не счесть -- иной огромней церкви;

Церквей же боле, чем в иной деревне

Домов; все улицы кипят народом;

И сколько ж добрых там людей!.. Но что же?

Как многих нет, которых я, бывало,

Встречал там... где они? Лежат давно

За церковью и спят глубоким сном.

Но только ль, друг? Ударит час -- и Базель

Сойдет в могилу; кое-где, как кости,

Выглядывать здесь будут из земли:

Там башня, там стена, там свод упадший

На них же, по местам, береза, куст,

И мох седой, и в нем на гнездах цапли...

Жаль Базеля! А если люди будут

Все так же глупы и тогда, как нынче,

То заведутся здесь и привиденья,

И черный волк, и огненный медведь,

И мало ли...

Внук

Не громко говори;

Дай мост нам перейти; там у дороги,

В кустарнике, прошедшею весной

Похоронен утопленник. Смотри,

Как пятится Гнедко и уши поднял;

Глядит туда, как будто что-то видит.

Дедушка

Молчи, глупец; Гнедко пужлив: там куст

Чернеется -- оставь в покое мертвых,

Нам их не разбудить; а речь теперь

О Базеле; и он в свой час умрет.

И много, много лет спустя, быть может,

Здесь остановится прохожий: взглянет

Туда, где нынче город... там все чисто,

Лишь солнышко над пустырем играет;

И спутнику он скажет: "В старину

Стоял там Базель; эта груда камней

В то время церковью Петра была...

Жаль Базеля".

Внук

Как может это статься?

Дедушка

Не верь иль верь, а это не минует.

Придет пора -- сгорит и свет. Послушай:

Вдруг о полуночи выходит сторож --

Кто он, не знают -- он не здешний; ярче

Звезды блестит он и гласит: Проснитесь!

Проснитесь, скоро день!.. Вдруг небо рдеет

И загорается, и гром сначала

Едва стучит; потом сильней, сильней;

И вдруг отвсюду загремело; страшно

Дрожит земля; колокола гудят

И сами свет сзывают на молитву:

И вдруг... все молится; и всходит день --

Ужасный день: без утра и без солнца;

Все небо в молниях, земля в блистанье;

И мало ль что еще!.. Все, наконец,

Зажглось, горит, горит и прогорает

До дна, и некому тушить, и само

Потухнет... Что ты скажешь? Какова

Покажется тогда земля?

Внук

Как страшно!

А что с людьми, когда земля сгорит?

Дедушка

С людьми?.. Людей давно уж нет: они...

Но где они?.. Будь добр; смиренным сердцем

Верь Богу; береги в душе невинность --

И все тут!.. Посмотри: там светят звезды;

И что звезда, то ясное селенье;

Над ними ж, слышно, есть прекрасный город;

Он невидим... но будешь добр, и будешь

В одной из звезд, и будет мир с тобою;

А если Бог посудит, то найдешь

Там и своих: отца, и мать, и... деда.

А может быть, когда идти случится

По Млечному Пути в тот тайный город, --

Ты вспомнишь о земле, посмотришь вниз

И что ж внизу увидишь? Замок Ретлер.

Все в уголь сожжено; а наши горы,

Как башни старые, чернеют; вкруг

Зола; в реке воды нет, только дно

Осталося пустое -- мертвый след

Давнишнего потока; и все тихо,

Как гроб. Тогда товарищу ты скажешь:

"Смотри: там в старину земля была;

Близ этих гор и я живал в ту пору,

И пас коров, и сеял, и пахал;

Там деда и отца отнес в могилу;

Был сам отцом, и радостного в жизни

Мне было много; и Господь мне дал

Кончину мирную... и здесь мне лучше".

Деревенский сторож в полночь

Полночь било; в добрый час!

Спите, Бог не спит за нас!

Как все молчит!.. В полночной глубине

Окрестность вся как будто притаилась;

Нет шороха в кустах; тиха дорога;

В пустой дали не простучит телега,

Не скрипнет дверь; дыханье не провеет,

И коростель замолк в траве болотной.

Все, все теперь под занавесом спит;

И легкою ль, неслышною стопою

Прокрался здесь бесплотный дух... не знаю.

Но чу... там пруд шумит; перебираясь

По мельничным колесам неподвижным,

Сонливою струёй бежит вода;

И ласточка тайком ползет по бревнам

Под кровлю; и сова перелетела

По небу тихому от колокольни;

И в высоте, фонарь ночной, луна

Висит меж облаков и светит ясно,

И звездочки в дали небесной брезжут...

Не так же ли, когда осенней ночью,

Измокнувший, усталый от дороги,

Придешь домой, еще не видишь кровель,

А огонек уж там и тут сверкает?..

Но что ж во мне так сердце разгорелось?

Что на душе так радостно и смутно?

Как будто в ней по родине тоска!

Я плачу... но о чем? И сам не знаю!

Полночь било; в добрый час!

Спите, Бог не спит за нас!

Пускай темно на высоте;

Сияют звезды в темноте.

То свет родимой стороны;

Про нас они там зажжены.

Куда идти мне? В нижнюю деревню,

Через кладбище?.. Дверь отворена.

Подумаешь, что в полночь из могил

Покойники выходят навестить

Свое село, проведать, все ли там,

Как было в старину. До сей поры,

Мне помнится, еще ни одного

Не встретил я. Не прокричать ли: полночь!

Покойникам?.. Нет, лучше по гробам

Пройду я молча, есть у них на башне

Свои часы. К тому же... как узнать!

Прошла ль уже их полночь или нет?

Быть может, что теперь лишь только тьма

Сгущается в могилах... ночь долга;

Быть может также, что струя рассвета

Уже мелькнула и для них... кто знает?

Как смирно здесь! знать, мертвые покойны?

Дай бог!.. Но мне чего-то страшно стало.

Не все здесь умерло: я слышу, ходит

На башне маятник... ты скажешь, бьется

Пульс времени в его глубоком сне.

И холодом с вершины дует полночь;

В лугу ее дыханье бродит, тихо

Соломою на кровлях шевелит

И пробирается сквозь тын со свистом,

И сыростью от стен церковных пашет --

Окончины трясутся, и порой

Скрипит, качаясь, крест -- здесь подувает

Оно в открытую могилу... Бедный Фриц!

И для тебя готовят уж постелю,

И каменный покров лежит при ней,

И на нее огни отчизны светят.

Как быть! а всем одно, всех на пути

Застигнет сон... что ж нужды! все мы будем

На милой родине; кто на кладбище

Нашел постель -- в час добрый; ведь могила

Последний на земле ночлег; когда же

Проглянет день и мы, проснувшись, выйдем

На новый свет, тогда пути и часу

Не будет нам с ночлега до отчизны.

Полночь било; в добрый час!

Спите, Бог не спит за нас!

Сияют звезды с вышины,

То свет родимой стороны:

Туда через могилу путь;

В могиле ж... только отдохнуть.

Где был я? где теперь? Иду деревней;

Прошел через кладбище... Все покойно

И здесь и там... И что ж деревня в полночь?

Не тихое ль кладбище? Разве там,

Равно как здесь, не спят, не отдыхают

От долгия усталости житейской,

От скорби, радости, под властью Бога,

Здесь в хижине, а там в сырой земле,

До ясного, небесного рассвета?

А он уж недалёко... Как бы ночь

Ни длилася и неба ни темнила,

А все рассвета нам не миновать.

Деревню раз, другой я обойду --

И петухи начнут мне откликаться,

И воздух утренний начнет в лицо

Мне дуть; проснется день в бору, отдернет

Небесный занавес, и утро тихой

Струёй прольется в сумрак; наконец

Посмотришь: холм, и дол, и лес сияют;

Все встрепенулося; там ставень вскрылся,

Там отворилась дверь; и все очнулось,

И всюду жизнь свободная взыграла.

Ах! царь небесный, что за праздник будет,

Когда последняя промчится ночь!

Когда все звезды, малые, большие,

И месяц, и заря, и солнце вдруг

В небесном пламени растают, свет

До самой глубины могил прольется,

И скажут матери младенцам: утро!

И всё от сна пробудится; там дверь

Тяжелая отворится, там ставень;

И выглянут усопшие оттуда!..

О, сколько бед забыто в тихом сне!

И сколько ран глубоких в самом сердце

Исцелено! Встают, здоровы, ясны;

Пьют воздух жизни; он вливает крепость

Им в душу... Но когда ж тому случиться?

Полночь било; в добрый час!

Спите, Бог не спит за нас!

Еще лежит на небе тень;

Еще далеко светлый день;

Но жив Господь, он знает срок:

Он вышлет утро на восток.

Воскресное утро в деревне

"Слушай, дружок!" говорит Воскресенью Суббота: "Деревня

Вся уж заснула давно; в окрестности всё уж покойно;

Время и мне на покой: меня одолела дремота;

Полночь близк а!" И только успела Суббота промолвить:

"Полночь!" а полночь уж тут и её принимает безмолвно

В тихое лоно. "Моя череда!" -- говорит Воскресенье;

Лёгкой рукою тихохонько двери свои отворило,

Вышло и смотрит на звезды: звезды ярко сияют;

На небе темно и чисто; у солнышка завес задёрнут.

Долго ещё до рассвета; всё спит. Иногда навевает

Свежий ночной ветерок, сквозь сон встрепенувшись, как будто

Утра далёкий приход боясь пропустить. Невидимкой

Ходит, как дух бестелесный, неслышной стопой Воскресенье.

В рощу заглянет -- там тихо: листья молчат; сквозь вершины

Тёмных дерев, как несчетные очи, звездочки смотрят;

Кое-где яркий светляк на листочке горит, как лампада

В келье отшельника. По лугу тихо пройдёт -- там незримый

Шепчет ручей, пробираясь по камням; кругом вся окрестность,

Холмы, деревья в неверные тени слилися и молча

Слушают шепот. Зайдёт на кладбище -- могилы в глубоком

Сне и под лёгким их дёрном как будто что дышит свободным,

Свежим дыханьем. В село завернёт -- и там всё покойно:

Пусто на улице; спят петухи, и сельская церковь

С тёмной своей колокольней, внутри озарённая слабым

Блеском свечи пред иконой, стоит, как будто безмолвный

Сторож деревни. Спокойно на паперти сев, Воскресенье

Ждёт посреди глубокой тьмы и молчанья, чтоб утро

Hа небе тронулось. Тронулось утро; во тьму и молчанье

Что-то живое приникло; стало свежее и звезды

Начали тускнуть. Петух закричал. Воскресенье тихонько

Подняло занавес спящего солнца, тихонько шепнуло:

"Солнышко, встань!" И разом подёрнулся бледной струёю

Тёмный восток; началось там движенье и, следом за яркой

Утренней звездочкой, рой облаков прилетел и усыпал

Небо, и луч за лучом полились, облака зажигая.

Вдруг между ними, как радостный ангел, солнце явилось.

Вся деревня проснулась -- и видит: стоит Воскресенье

В свежем венке из цветов и, сияя на солнце

"Доброе утро!" всем говорит. И торжественно-тихий

Праздник приходит на смену заботливо-трудной недели;

Благовест звонкий в церковь зовёт -- и в одежде воскресной

Старый и малый идут на молитву: в деревне молчанье;

В церкви дымятся кадилы и тихое слышится пенье.

Неожиданное свидание

Лет за семьдесят, в Швеции, в городе горном Фаллуне,

Утром одним, молодой рудокоп, по свиданьи с своею

Скромною, милой невестою, так ей сказал: "Через месяц --

Месяц не долог -- мы будем муж и жена, и над нами

Благословение Божие будет." -- "И в нашей убогой

Хижине радость и мир поселятся", -- сказала невеста.

Но когда возгласил во второй раз священник в приходской

Церкви: "Кто законное браку препятствие знает,

Пуст объявит об нём", тогда с запрещеньем явилась

Смерть. Накануне брачного дня, идя в рудокопню

В черном платье своём (рудокоп никогда не снимает

Черного платья), жених постучался в окошки невесты,

С радостным чувством сказал он ей: "Доброе утро!" но "добрый

Вечер" он уж ей не сказал -- и назад не пришел он

К ней ни в тот день, ни на другой, ни на третий, ни после.

Рано по утру оделась она в венчальное платье,

Долго ждала своего жениха, и когда не пришел он.

Платье венчальное снявши, она заплакала горько,

Плакала долго об нём и его никогда не забыла.

Вот в Португалии весь Лиссабон уничтожен был страшным

Землетрясеньем; война семилетняя кончилась; умер

Франц Император; был Иезуитский орден разрушен;

Польша исчезла; скончалась Мария Терезия; умер

Фридрих Великий; Америка стала свободна; в могилу

Лёг Император Иосиф Второй; революции пламя

Вспыхнуло; добрый король Людовик, возведённый на плаху,

Умер святым; на русском престоле не стало Великой

Екатерины, и много тронов упало, и новый

Сильный воздвигся, и все перевысил и рухнул --

И на далёкой скале океана изгнанником умер

Наполеон. А поля, как всегда, покрывалися жатвой,

Пашни сочной травою, холмы -- золотым виноградом;

Пахарь сеял и жал, и мельник молол, и глубоко

В недра земли проницал с фонарём рудокоп, открывая

Жилы металлов. И вот случилось, что близко Фаллуна,

Новый ход проложив, рудокопы в давнишнем обвале

Вырыли труп неизвестного юноши: был он не тронут

Тленьем, был свеж и румян; казалось, что умер

С час -- не боле, иль только прилёг отдохнуть -- и забылся

Сном. Когда же на свет он из тёмной земные утробы

Вынесен был -- отец, и мать, и друзья и родные

Мёртвы уж были давно; не нашлось никого, кто б о спящем

Юноше знал, кто бы помнил, когда с ним случилось несчастье.

Мёртвый товарищ умершего племени, чуждый живому,

Он сиротою лежал на земле, посреди равнодушных

Зрителей, всем незнакомый, дотоле, пока не явилась

Тут невеста того рудокопа, который однажды

Утром, за день до свадьбы своей, пошел на работу

В рудник -- и боле назад не пришел. Подпираясь клюкою,

Трепетным шагом туда прибрела седая старушка;

Смотрит на тело -- и вмиг узнаёт жениха. И с живою

Радостью боле, чем с грустью, она предстоящим сказала:

"Это мой бывший жених, о котором так долго, так долго

Плакала я и с которым Господь ещё перед смертью

Дал мне увидеться. За день до свадьбы, пошел он работать

В землю, но там и остался." У всех разогрелося сердце

Нежным чувством при виде бывшей невесты, увядшей,

Дряхлой, над бывшим ее женихом, сохранившим всю прелесть

Младости свежей. Но он не проснулся на голос знакомый;

Он не открыл ни очей для узнанья, ни уст для привета.

В день же, когда на кладбище его понесли, с умиленьем

Друга давнишние младости в землю она проводила;

Тихо смотрела, как гроб засыпали; когда же исчез он,

Свежей могиле она поклонилась, пошла, и сказала:

"Что однажды земля отдала, то отдаст и в другой раз!"

Красный Карбункул

Дедушка резал табак на прилавке; к нему подлетела

С видом умильным Луиза. "Дедушка, сядь к нам, голубчик,

Сядь, расскажи нам, как помнишь, когда сестра Маргарита

Чуть не заснула." Вот Маргарита, Луиза и Лотта

С донцами, с пряжей проворно подсели к огню и примолкли;

Фриц, наколовши лучины, придвинул к подсвечнику лавку,

Сел и сказал: "мне смотреть за огнём"; а Энни, на печке

Нежась, поглядывал вниз и думал: "Здесь мне слышнее".

Вот, табаку накрошивши, дедушка вычистил трубку,

Туго набил, подошел к огоньку, осторожно приставил

Трубку к горящей лучине, раза два пыхнул -- струёю

Лёгкий дымок побежал; он, пальцем огонь придавивши,

Кровелькой трубку закрыл и сказал: "послушайте, дети,

Будет вам сказка; но с уговором -- дослушать порядком:

Слова не молвить, пока не докончу. А ты -- на печурке --

Полно валяться, ленивец! Опять, как в норе, закопался.

Слезь, говорят. Ну, дети, вот сказка про Красный Карбункул!

"Знайте, есть страшное место: на нём не пашут, не сеют;

Боле ста лет, как оно густою крапивой заглохло;

Там дрозды не поют, не водятся летние пташки;

Там стерегут огромные жабы проклятое тело.

Всем был Вальтер хорош, и умён и проворен: но рано

Стал он трактиры любить. Не псалтирь, не молитвенник -- карты

Брал он по праздникам в руки, когда христиане молились.

Часто ругался он именем Бога так страшно, что ведьма,

Сидя в трубе, творила молитву и звезды дрожали.

Вот однажды косматый стрелок в зелёном кафтане

Молча смотрел на игру их и слушал, с какими божбами

Карту за картой и деньги проигрывал бешеный Вальтер.

"Ты не уйдешь от меня!" проворчал, покосившись, Зелёный.

"Верно рекрутский наборщик?" -- шепнула хозяйка, подслушав.

Нет, то был не рекрутский наборщик -- узнаете сами...

Только что женится Вальтер и всё -- промытарит на картах!

Где же, скажите, у Мины был ум? Из любви согласилась

Мина за Вальтера выйти; да, из любви -- но к нему ли?

Нет, друзья, не к нему: к отцу, к матери, им в угожденье.

Слушайте жь. За день до свадьбы Мина с печалью заснула.

Вот ей страшный, пророческий сон к полн о чи приснился:

Видит, будто куда-то одна идёт по дороге;

Черный монах на дороге стоит и читает молитву.

"Честный отец, подари мне святой образок: я невеста.

Вынь мне: что вынешь, тому и со мной неминуемо сбиться."

Долго, долго качал головою чернец; из мошонки

Горсть образочков достал он. "Сама выбирай", -- говорит ей.

Вот она вынула -- что ж ей, подумайте, вынулось? Карта.

-- "Туз бубновый, не так ли? Плохо: ведь красный карбункул

Значит он -- доля недобрая." -- "Правда", -- Мина сказала.

-- "Мой совет", -- говорит ей чернец, "Попытаться в другой раз.

Что? Семёрка крестовая?" -- "Правда", -- сказала, вздохнувши,

Мина.-- "Господь защити и помилуй тебя! Вынь, дружочек,

В третий раз: может быть, лучше удастся. Что там? Червонный

Туз? Кровавое сердце." -- "Ах, правда!" -- Мина сказала.

Карту из рук уронивши. "Послушай, отведай ещё раз.

Что? Не туз ли винновый?" -- "Смотри, я не знаю." -- "Он, точно!

Ах, невеста! Черный заступ, заступ могильный.

Горе, горе! Молися, дружок: он тебя закопает

Вот что, друзья, накануне свадьбы приснилося Мине.

Что ж -- помогло предвещанье? Всё Мина за Вальтера вышла.

Мина подумала, Мина сказала: "Как Богу угодно!

Семь крестов, да кровавое сердце, а после, что ж после?

Воля Господня! Пусть черный мой заступ меня закопает."

Дети, сначала было ей сносно: хоть Вальтер и часто

Пил и играл, и святыней ругался, и бедную мучил;

Но случалось, что, тронутый горем ее и слезами,

Он утихал -- и вот что однажды сказал он ей: "Слушай!

Я от игры откажусь и карты проклятые брошу;

Душу возьми Сатана, как скоро хоть пальцем их трону.

Но отстать от вина -- и во сне не проси: не отстану.

Плач и крушися, как хочешь; хоть с горя умри -- не поможешь."

Ах, друзья! не сдержал одного, да сдержал он другое.

Вот пришел он в трактир; а Зелёный уж там и тасует

Карты, сидя за столом сам-третей, и Вальтера кличет:

"Вальтер, со мной пополам; садись, сыграем игорку."

-- "Я не играю", -- Вальтер сказал и пива напенил

Полную кружку. "Вздор!" -- возразил, сдавая, Зелёный:

"Мы играем не в деньги, а даром. Садись, не упрямься."

"Что же", -- думает сам в себе Вальтер, -- "Если не в деньги,

То и игра не в игру." И садится рядом с Зелёным.

Вот белокуренький мальчик к окну подошел и стучится.

"Вальтер", -- кличет он, -- "Вальтер, послушай, выдь на словечко."

Вальтер ни с места. "После приди", -- говорит он. "Что козырь?"

Взятку берёт он за взяткой. "Ты счастлив", -- заметил Зелёный.

"Дай, сыграем на крейцер -- безделка!" Задумался Вальтер.

"В деньги иль даром, игра всё игра. Согласен", -- сказал он.

-- "Вальтер", -- кличет мальчик опять и пуще стучится:

"Выдь на минуту: словечко, не боле." -- "Отстань же, не виду."

Козырь; туз бубновый; семёрка крестовая; козырь;

Крейцер, да крейцер, а так, поглядишь, вынимай и дублоны.

Кончив игру, Зелёный сказал: "Со мною нет денег.

Хочешь ли -- вот тебе перстень. Возьми: он стоит дороже;

Камен редкий, карбункул; в нём же есть тайная сила."

В третий раз кличут в окошко: "Выдь, Вальтер, пока ещё время."

-- "Пусть кричит", -- Зелёный сказал: "Покричит и отстанет.

Что ж, возьмешь ли мой перстень? Бери, в убытке не будешь.

Знай: как скоро нет денег, ты перстень на палец, да смело

Руку в карман -- и вынется звонкий, серебряный талер.

Но берегися: раз на день -- не боле; и в будни -- не в праздник.

Слышишь ли, слышишь ли, Вальтер? Я сам не советую в праздник.

Если ж нужда случится во мне, ты крикни лишь: "Бука!"

(Букой слыву я в народе) откликнусь тотчас. До свиданья."

Что-то делает Мина? Одна, запершися в каморке,

Мина сидит над разодранной Библией в тяжкой печали.

Муж пришел -- и война поднялась. "Ненасытная плакса!

Долго ль молитвы тебе бормотать? Когда ты уймёшься?

Вот, горемыка, смотри, что я выиграл: перстень, карбункул."

Мина, взглянув, обомлела: "Карбункул! Творец милосердый!

Доля недобрая!" Сердце в ней сжалось -- и замертво пала.

Бедная Мина, зачем ты, зачем ты в себя приходила?

Сколько б кручины жестокой тебя миновало на свете.

Вот, чем дале, тем хуже. День ли в деревне торговый,

Ярманка ль в праздник у церкви -- Вальтер наш там. Кто заглянет

В полночь в трактир, иль в полдень, иль в три часа пополудни --

Вальтер сидит за столом и тасует крапленые карты.

Брошены дети; что было, то сплыло; поле за полем

Проданы все с молотка и жена пропадает от горя.

Дома же только и дела, что крик, да упрёки, да слёзы;

Нынче драка, а завтра к пастору, а там для ответа

В суд, а там и в тюрьму на хлебе с водой попоститься.

Плох он пойдёт, а воротится хуже. Бука не дремлет;

Бука в уши свистит и желчи в кров подливает.

Так проходят семь лет. Ну, послушайте ж! Вальтера Бука

Вывел опять из тюрьмы. "Не зайти ль по дороге", -- сказал он,

"Выпить чарку в трактире? С чем ты покажешься дома?

Как тебя примут? Ты голоден, холоден, худ и оборван.

Что на свиданье жена припасла, то тебя не согреет.

Правду молвить, ты мученик. Лопнуть готов я с досады,

Видя, какую ты от жены пьёшь горькую чашу.

Много ль подобных тебе? Что сутки, то талер -- и даром.

Нрава пословица: счастлив игрою, несчастлив женою.

Будь ты один -- ни забот, ни хлопот; женился -- каков ты?

Нет лица на тебе -- как усопший: кожа да кости.

Выпей же чарку, дружок: авось на душе просветлеет."

Мина, тем временем, руки к сердцу прижавши, в потёмках

Дома сидит одинёшенька, смотрит сквозь слёзы на небо.

"Так, семь лет, семь крестов!" и слёзы ручьём полилися.

"Всё, как должно сбылось. Пошли же конец, мой Создатель!"

Молвила, книжку взяла и молитву прочла по усопшем.

Вдруг растворилася дверь -- и Вальтер вбежал, как безумный.

"Плачешь, змея?" -- загремел он: "Плачь! теперь не напрасно!

Ужин проворней!" -- "Где взять? Всё пусто: в доме ни корки."

-- "Ужин!-- Тебе ль говорят? Хоть тресни, ил нож тебе в сердце!"

-- "Что ж, чем скорее, тем лучше: в могилу снесут, дай только;

Мне же там быть не одной: детей давно ты зарезал!"

-- "Сгинь же!" -- он гаркнул -- и Мина в крови ударилась об пол.

-- "Ах! моё кровавое сердце!" -- она простонала:

"Где ты, заступ? Твоя череда! Закопай меня в землю."

Ужас, как холод, облил убийцу -- бежит неоглядкой.

Ночь; под ним шевелится земля; в орешнике шорох.

"Бука, где ты?" -- он крикнул. Громко откликнулось в поле.

Бука стоит за орешником. Выступил. "Что ты?" -- спросил он.

-- "Бука, я Мину зарезал. Скажи, присоветуй, что делать?"

-- "Только?" -- тот возразил.-- "Чего ж испугался, безмозглый?

Мину зарезал? -- великое дело! Туда и дорога!

Но, послушай, здесь оставаться теперь не годится.

Будет плохо. Рейн близко -- ступай, переедем;

Лодка у берега есть." Садятся, плывут, переплыли,

На берег вышли -- и по полю бегом. В сторонке, в трактире

Светится свечка. Зелёный сказал: "Зайдём на минутку:

Тут есть добрые люди -- помогут тебе разгуляться."

Входят. В трактире сидят запоздалые, пьют и играют.

Вальтер с Зелёным подвинулись к ним -- и война закипела.

"Бей!" -- кричат, "подходи!" -- "Я лопнул!" -- "Козырь!" " Зарезал!"

Вот они козыряют, а маятник ходит да ходит.

Стрелка взошла на двенадцать. Ах, белокуренький мальчик.

Стукни в окошко! Не стукнет: дело кончается, Вальтер.

Как же ты плохо играешь! "Зарезал!" глубоко, глубоко

В сердце к нему заронилось тяжелое слово; а Бука,

Только что взятку возьмут, повторит, да на Вальтера взглянет.

Вот пробило двенадцать. К Вальтеру масть, как на выбор.

Всё негодная сыплет; мелком он проигрыш пишет.

Вот -- и первого четверть. С перстнем на пальце он руку

Всунул в карман: "Разменяйте мне талер." Плохая монета,

Вальтер, плохая монета: в кармане битые стёкла.

Руку отдернув, в страхе глаза он уставил на Буку;

Бука сидит, да винцо попивает -- и нет ему дела.

"Вальтер", -- допивши, сказал он, "Пора: хозяин уж дремлет.

Ныньче праздник, двадцать пятое августа; много

Будет в трактире гостей: пойдём, зачем нам тесниты я?

Полно перстнем вертеть; не трудись -- ничего не добудешь."

Праздник! Ах, Вальтер! Как бы ты рад был ослышаться; как бы

Рад был ногами к столу прироста, чтоб не сдвинуться с места.

Поздно, поздно! Ничто не поможет! Бледен, как мёртвый.

Встал он, ни слова ему не молвил и в поле тёмное с Букой

Бука вперед, а он позади -- побрёл, как ягнёнок

Вслед за своим мясником бредёт к кровавой колоде.

Бука стушит его на выстрел ружейный от места.

"Видишь, Вальтер", -- сказал он: "звезды на небе смеркли:

Видишь, тяжелыми тучами небо кругом обложилось;

Воздух душен, ветка не тронется, листик не дрогнет.

Вальтер, что же ты так замолчал? Уж не молишься ль. Вальтер?

Или считаешь свой проигрыш? Всё проиграл невозвратно.

Как быть, а выбор остался плохой, я сам признаюся.

Вот тебе нож: я украл у убийцы, когда обдирал он

Мёртвое тело. Зарежь себя сам, так за труд не заплатишь."

Так рассказывал дедушка внучкам. Чуть смея дыханье

В страхе отвесть, говорит ему бабушка: "Скоро ль ты кончишь?

Девки боятся: на что их стращать небывальщиной? Полно!"

-- "Я докончил", -- старик отвечал. "Там лежит он и с перстнем

В дикой крапиве, где нет дроздов и не водятся пташки."

Тут Луиза примолвила: "Бабушка, кто же боится?

Или, думаешь, трудно до смысла добраться?

Я добралася: Бука есть -- искушение злое.

Разве не вводит оно нас в грех и в напасти, когда мы

Бога не помним, советов не любим, не делаем дела?

Мальчик в окошечке... кто он? Верный учитель наш, совесть.

О! Я дедушку знаю, я знаю и все его мысли."