§ 90.
а) Наличное бытие есть бытие с некоей определенностью, которая есть непосредственная или сущая определенность, есть качество.
Наличное бытие, рефлектированное в этой своей определенности внутрь себя, есть налично-сущее, нечто. — Категории, развивающиеся в наличном бытии, мы отмечаем только суммарно.
Прибавление. Качество есть вообще тожественная с бытием, непосредственная определенность, в отличие от рассматриваемого после него количества, которое есть также определенность бытия, но уже не непосредственно тожественная с последним, а безразличная к бытию, внешняя ему определенность. — Нечто есть благодаря своему качеству то, что оно есть, и, теряя свое качество, оно перестает быть тем, что оно есть. Далее, следует указать, что качество по существу своему представляет собою лишь категорию конечного, которая поэтому и находит себе настоящим образом место лишь в царстве природы, а не в мире духа. Так, например, в царстве природы так называемые простые вещества, кислород, углерод и т. д., должны рассматриваться как существующие качества. Напротив, в царстве духа качество встречается лишь в виде чего-то подчиненного, и им не исчерпывается какой-нибудь определенный образ духа. Рассматривая, например, субъективный дух, составляющий предмет психологии, мы можем, правда, сказать, что то, что называется характером, есть по своему логическому значению качество, но это не следует понимать так, что характер есть такая же насквозь проникающая душу и непосредственно тожественная с нею определенность, как это имеет место с вышеозначенными простыми веществами в царстве природы. Качество, напротив, обнаруживается более определенно, как таковое, также и в духе, поскольку последний находится в несвободном, болезненном состоянии. Это бывает в состоянии страсти и, в особенности, в состоянии страсти, дошедшей до сумасшествия. О сумасшедшем, сознание которого всецело проникнуто чувством ревности, страха и т. д., можно с полным правом сказать, что его сознание может быть определено как качество.
§ 91.
Качество, как сущая определенность, в противопоставлении содержащемуся в нем, но отличному от него отрицанию, есть реальность.
Отрицание, которое есть уже не абстрактное ничто, а некое наличное бытие и нечто, есть лишь форма в последнем — оно есть инобытие.
Так как это инобытие, хотя и есть собственное определение качества, но все же ближайшим образом отлично от него, то качество есть бытие-для-другого — широта наличного бытия, нечто. Бытие качества, как таковое, в противоположность этому соотношению с другим, есть в-себе-бытие.
Прибавление. Основа всякой определенности есть отрицание (omnis determinatio est negatio, как говорит Спиноза). Лишенное мысли мнение неправильно рассматривает определенные вещи как лишь положительные и фиксирует их под формой бытия. На одном только бытии дело не кончается, ибо оно, как мы раньше убедились, совершенно пусто и бессодержательно. В указанном здесь смешении наличного бытия, как определенного бытия, с абстрактным бытием заключается, впрочем, нечто правильное, а именно то, что в наличном бытии момент отрицания на самом деле содержится лишь как бы скрыто и лишь в для-себя-бытии этот момент отрицания выступает свободно и добивается своего права. Если мы, далее, рассматриваем наличное бытие как сущую определенность, то мы тогда имеем в нем то, что понимают под реальностью. Так, например, говорят о реальности некоторого плана или некоторого намерения и понимают под этим то, что план или намерение уже не есть лишь нечто внутреннее, субъективное, а получил наличное бытие. В том же смысле можно также назвать тело реальностью души и право — реальностью свободы, или всю вселенную вообще — реальностью божественного понятия. Но часто говорят о реальности еще и в другом смысле и понимают под нею то, что нечто ведет себя соответственно своему существенному определению или своему понятию. Так, например, говорят: это— реальное занятие или это — реальный человек. Здесь речь идет не о непосредственном, внешнем существовании, а, скорее, о соответствии некоего существующего своему понятию. Но понимаемая в этом смысле реальность уже более не отличается от идеальности, с которой мы ближайшим образом познакомимся как с для-себя-бытием.
§ 92.
b) Бытие, фиксированное как отличное от определенности, как в~себе-бытие, было бы лишь пустой абстракцией бытия. В наличном бытии определенность едина с бытием, и вместе с тем она, положенная как отрицание, есть граница, предел. Инобытие есть поэтому не некое безразличное наличному бытию, находящееся вне его, а его собственный момент. Нечто, благодаря своему качеству, во-первых, конечно, и, во-вторых, изменчиво, так что конечность и изменчивость принадлежат его бытию.
Прибавление. Отрицание в наличном бытии еще непосредственно тожественно с бытием, и это отрицание есть то, что мы называем границей. Лишь в своей границе и благодаря своей границе нечто есть то, что оно есть. Нельзя, следовательно, рассматривать границу как лишь внешнее наличному бытию; она, наоборот, проникает все наличное бытие. Понимание границы как лишь внешнего определения наличного бытия основано на смешении качественной границы с количественной. Здесь речь идет пока о качественной границе. Если мы, например, рассматриваем участок земли величиной в три моргена, то это — его количественная граница. Но этот участок земли есть, кроме того, луг, а не лес или пруд, и это составляет его качественную границу.— Поскольку человек хочет быть действительным, он должен вести какое-нибудь определенное существование, и для этого он должен ограничивать себя. Кому конечное слишком претит, тот не достигает никакой действительности, а остается в области абстрактного и бесследно истлевает внутри себя.
Присматриваясь ближе к границе, мы находим, что она заключает в себе противоречие и, следовательно, оказывается диалектичной.
Граница именно составляет, с одной стороны, реальность наличного бытия, а с другой стороны, она есть его отрицание. Но, далее, граница, как отрицание нечто, есть не абстрактное ничто вообще, а сущее ничто или то, что мы называем неким другим. Мысль о чем-нибудь влечет за собою мысль о другом, и мы знаем, что имеется не только нечто, но также еще и другое. Но другое не есть то, что лишь мы находим, так что нечто могло бы мыслиться также и без него, а нечто есть в себе другое самого себя и в другом для него делается объективной своя же граница. Если же мы теперь поставим вопрос, в чем состоит различие между нечто и иным, другим, то окажется, что оба они суть одно и то же; эта тожественность и находит в латинском языке свое выражение в обозначении aliud = aliud. Другое, противостоящее нечто, само есть некое нечто, и мы поэтому говорим: нечто другое. Точно так же и первое нечто, противоположное другому, тоже определенному как нечто, само есть некое другое. Когда мы говорим: нечто другое, то мы сначала представляем себе, что нечто, взятое само по себе, есть лишь нечто и определение «другое» придается ему лишь чисто внешним рассмотрением. Мы думаем, например, что лупа, которая есть нечто другое, чем солнце, могла бы быть, если бы даже солнца не было. Но на самом деле луна (как нечто) имеет свое другое в ней самой, и это составляет ее конечность. Платон говорит: бог сделал мир из природы одного и другого (??? ?'?????); он их соединил и образовал из них третье, которое имеет природу одного и другого. В этих словах выражена вообще природа конечного, которое, как нечто, не противостоит равнодушно другому, а есть в себе другое самого себя и, значит, изменяется. В изменении обнаруживается внутреннее противоречие, которым наличное бытие страдает с самого начала и которое заставляет последнее выходить за свои пределы. Представлению наличное бытие кажется сначала просто положительным и вместе с тем спокойно пребывающим внутри своей границы. Мы, правда, знаем также, что все конечное (а наличное бытие таково) подвержено изменению. Эта изменчивость наличного бытия кажется, однако, представлению лишь возможностью, реализация которой не имеет своего основания в нем самом. На самом же деле наличное бытие по самому своему понятию изменяется, и изменение есть лишь проявление того, что наличное бытие есть в себе.
Живое умирает, и умирает просто потому, что оно, как таковое, носит в себе зародыш смерти.
§ 93.
Нечто становится неким другим, но другое само есть некое нечто; оно, следовательно, само в свою очередь также становится неким другим, и т. д. до бесконечности.
§ 94.
Эта бесконечность есть дурная или отрицательная бесконечность, так как она есть не что иное, как отрицание конечного, которое, однако, также снова возникает и, следовательно, также не снимается; или, иными словами, отрицание выражает лишь то, что конечное должно быть снято. Прогресс в бесконечность не идет дальше выражения противоречия, содержащегося в конечном, выражения того, что оно есть как нечто, так и его другое, — этот процесс есть вечная и непрестанная смена этих приводящих друг к другу определений.
Прибавление. Рассматривая моменты наличного бытия, нечто и другого, в их раздельности, мы получаем следующее: нечто становится неким другим, а это другое само есть некое нечто, которое, как таковое, также изменяется и т. д. до бесконечности.
Рефлексия полагает, что она дошла здесь до чего-то высокого и даже до наивысочайшего. Но этот бесконечный прогресс не есть истинно бесконечное, которое состоит, наоборот, в том, что оно в своем другом пребывает у самого себя или, выражая то же самое как процесс, состоит в том, что оно в своем другом приходит к самому себе. Очень важно надлежащим образом уразуметь понятие истинной бесконечности и не остановиться на дурной бесконечности, на бесконечности бесконечного прогресса. Когда говорят о бесконечности пространства и времени, то имеют в виду именно бесконечный прогресс. Говорят, например, «это время», «теперь» и затем непрерывно выходят за эту границу вперед и назад. Точно так же обстоит дело с пространством, бесконечность которого доставляет любящим назидания астрономам материал для многих бессодержательных и напыщенных декламаций. При этом обыкновенно еще утверждают, что мышление непременно должно потерпеть поражение, начав рассматривать эту бесконечность. Верно, во всяком случае, что мы, наконец, перестаем двигаться все дальше и дальше по пути такого рассмотрения, но мы поступаем так не вследствие возвышенности этого занятия, а вследствие того, что оно скучно. Слишком длительное рассматривание этого бесконечного прогресса скучно потому, что здесь повторяется одно и то же.
Сначала ставят границу, затем переступают ее, и так до бесконечности.
Мы здесь, следовательно, ничего другого не имеем, кроме поверхностной смены, которая никогда не выходит из области конечного. Если думают, что посредством выхода в эту бесконечность мы освобождаемся от конечного, то нужно сказать, что на самом деле это — освобождение, которое дается бегством. Но убегающий еще не свободен, потому что он в своем бегстве все еще обусловливается тем, от чего он убегает.
Если же говорят далее, что бесконечное недостижимо, то это совершенно правильно, но это правильно лишь потому, что в бесконечное вкладывается чуждое ему определение, что его считают чем-то абстрактно отрицательным. Философия не возится с такой пустой и лишь потусторонней вещью. То, чем занимается философия, есть всегда некое конкретное и всецело наличное. Некоторые видели также задачу философии в том, что она должна ответить на вопрос, как бесконечное решается на то, чтобы переступить само себя. На этот вопрос, в основании которого лежит предпосылка о наличии резкой противоположности между конечным и бесконечным, можно ответить лишь, что сама эта противоположность представляет собою не истинную противоположность и что бесконечное на самом деле вечно переступает себя и вечно также и не переступает себя. Впрочем, говоря: бесконечное есть не-конечное, мы этим уже в самом деле высказали истину, ибо, так как само конечное есть первое отрицание, то не-конечное есть отрицание отрицания, тожественное с собою отрицание и, следовательно, вместе с тем и истинное утверждение.
Рассмотренная здесь бесконечность рефлексии есть лишь попытка достигнуть истинной бесконечности, неудачный межеумок. Это вообще та философская точка зрения, которая в новейшее время выдвигалась в Германии. Конечное, согласно этой точке зрения, должно быть снято и бесконечное должно быть признано не только неким отрицательным, но также и неким положительным. В этом долженствовании всегда имеется бессилие, проявляющееся в том, что нечто признается правомерным, и все же это признаваемое правомерным не может проложить себе дорогу. Кантовская и фихтевская философия не пошли в своем этическом учении дальше этой точки зрения долженствования. Непрерывное приближение к закону разума— это наибольшее, что может быть достигнуто на этом пути.
Затем обосновывают указанным постулатом также и бессмертие души.
§ 95.
c) На самом деле здесь имеется лишь то, что нечто становится другим, и вообще другое становится другим. Нечто, находясь в соотношении с другим, само уже есть некое другое в противопоставлении последнему. Так как, следовательно, иное, во что нечто переходит, есть то же самое, что переходящее, — оба имеют одно и то же определение, именно определяются как то, что есть некое иное, — то в своем переходе в иное нечто лишь сливается с самим собою, и это соотношение с самим собою в переходе и в другом есть истинная бесконечность. Или, рассматривая это с отрицательной стороны, изменяется именно другое, оно становится другим другого. Таким образом бытие снова восстановлено как отрицание отрицания и есть для-себя-бытие.
Примечание. Дуализм, делающий непреодолимой противоположность между конечным и бесконечным, не соображает того простого обстоятельства, что таким образом бесконечное сразу же оказывается лишь одним из этих двух, что его, следовательно, превращают в лишь особенное, причем конечное есть другое особенное. Такое бесконечное, которое есть лишь особенное, которое стоит наряду с конечным, имеет, следовательно, в последнем свой предел и границу, есть не то, чем оно должно быть, не есть бесконечное, а лишь конечное. В таком соотношении, в котором конечное ставится здесь, а бесконечное — там, в котором первое ставится по сю сторону, а второе — по ту сторону, конечному приписывается одинаковое достоинство независимости и самостоятельности существования, как и бесконечному; бытие конечного с этой точки зрения превращается в абсолютное бытие: в таком дуализме оно стоит прочно само по себе. Если бы бесконечное соприкоснулось, так сказать, с этим конечным, то оно было бы уничтожено, но бесконечное, согласно этому взгляду, не может с ним соприкасаться, между ними существует бездна, непроходимая пропасть; бесконечное сохраняется в одном месте, а конечное — в другом. Утверждение о непоколебимом пребывании конечного вдали от бесконечного считает себя выше всякой метафизики, а на самом деле всецело стоит на почве наиобыкновеннейшей рассудочной метафизики. Здесь происходит то же самое, что мы находим в бесконечном прогрессе: то соглашаются, что конечное не обладает бытием ? себе и для себя, что оно не обладает самостоятельной действительностью, абсолютным бытием, что оно представляет собою лишь нечто преходящее; то сейчас же забывают это и представляют себе конечное чем-то самостоятельно пребывающим, чем-то лишь противостоящим бесконечному, всецело отделенным от него и не подвластным уничтожению. Мышление полагает, что оно таким образом поднимается к бесконечному, а на самом деле оно испытывает как раз противоположную судьбу: оно приходит к бесконечному, которое есть только конечное, и, полагая, что покинуло конечное, оно скорее его сохраняет, превращает его в абсолютное.
После этого разъяснения несостоятельности проводимой рассудком противоположности между конечным и бесконечным (можно было бы с пользой сравнить с этим разъяснением платоновский диалог «Филэб») легко может притти на ум выразиться и здесь так, что, следовательно, конечное и бесконечное едины, что истина, подлинная бесконечность, должна быть определена и высказана как единство бесконечного и конечного. Такое выражение в известной мере правильно, но оно в такой же мере неточно и неправильно, и к этому выражению применимо то, что мы заметили выше относительно единства бытия и ничто. Это выражение даже навлекает на себя справедливый упрек в оконечивании бесконечности, в выдвигании некоего конечного бесконечного. Ибо это выражение дает повод думать, что конечное здесь оставлено нетронутым в нем не высказывается ясна и определенно, что конечное снято в бесконечности. А если бы было принято в соображение, что конечное, положенное единым с бесконечным, во всяком случае не может оставаться тем, чем оно было вне этого единства и, по крайней мере, несколько пострадало в своем определении (подобно тому, как щелочная соль теряет некоторые свои свойства, соединяясь е кислотой), то это выражение давало бы повод думать, что такая же судьба постигает и бесконечное, что оно, как отрицательное, с своей стороны, также притупляется о конечное. А это и происходит на самом деле с абстрактным, односторонним бесконечным рассудка. Но подлинное бесконечное не находится в положении односторонней кислоты, а сохраняет себя. Отрицание отрицания не представляет собою нейтрализации; бесконечное есть положительное и лишь конечное есть снятое.
В для-себя-бытии выступает определение идеальности. Наличное бытие, взятое ближайшим образом лишь со стороны его бытия или его утверждения, обладает реальностью (§ 91), и, следовательно, конечность также ближайшим образом выступает в определении реальности. Но истину конечного составляет, наоборот, его идеальность.
И точно так же бесконечное рассудка, которое ставится им рядом с конечным, само есть одно из двух конечных, не истинно, есть нечто идеализованное.
Эта идеальность конечного есть основное положение философии, и каждое подлинно философское учение есть поэтому идеализм. Важно только не принимать за бесконечное то, что по самой его характеристике тотчас же превращается нами в особенное и конечное. Мы поэтому здесь ему уделили больше внимания и развили пространно это различение: от него зависит основное понятие философии, истинно бесконечное.
Это различение вполне уясняется простыми и могущими поэтому казаться незначительными, но неопровержимыми соображениями, содержащимися в этом параграфе.