В избушке их было четверо — трое мужчин и одна женщина. Четверть спирта, банки с вареньем и маслом, нарезанная квадратиками соленая кета стояли на столе.
Сквозь синий махорочный дым выделялся профиль Берлаги, сидящего на скамье.
Берлага рассказывал. Молодая женщина с влажными черными глазами, склонившись вперед, смотрела на него, как зачарованная. Она прислонилась грудью к плечу рассказчика. Потревоженный Берлага повернул к ней голову и неторопливо произнес:
— Катя, отодвиньтесь. Вы мне путаете мысли.
— В Киеве существовать можно вполне. Я туда в последний раз попал с Вишеры, меня на Вишере почти целый год перековывали. Никак бежать не удавалось, чуть не пропал, пока зимой до Северной дороги добрался.
Возле Перми в международном вагоне мне понравился кожаный чемодан. Снял с вешалки шубу с котиковым воротником, а в ней билет до Киева. Пришлось поехать в Киев.
Схожу я в Киеве. Вид у меня шикарный. Вроде дипломата: костюм, шляпа с коричневой лентой, перчатки замшевые, желтые.
И вдруг подходит к нашему вагону дамочка. Смотрит она вокруг, как будто кого-то ожидает, подходит ко мне.
— Позвольте, — говорит, — вас спросить. Не вы ли будете товарищ Бутковский?
— Совершенно верно, мадам, — отвечаю, — я есть Бутковский. К вашим услугам.
— В таком случае, — говорит она, — приветствую вас от имени моего супруга Бермонта, который сейчас выехал в двухдневную командировку и просил меня встретить вас на вокзале.
— Очень приятно, — отвечаю. — Так вы супруга Бермонта? Как его здоровье? Как дела?
— Здоров, — говорит, — совершенно, а дел всегда много у него, как у кассира государственного банка. Вот и сейчас должен был срочно уехать. Прошу вас заехать прямо к нам.
Поехал я к своему старому «другу». Все идет гладко. Поужинали, выпили, поиграла она мне на рояли. Взял я ее тут крепко за руки, смотрю в глаза и говорю:
— Я, мадам, вовсе не Бутковский. И мужа вашего никогда в глаза не видал.
Она сначала замерла и молчит, а потом шепчет испуганно:
— Так кто же вы такой?
— Я, — говорю, — незаконный сын князя Гагаринцева. Специализируюсь на несгораемых шкафах.. Прошу вас извинить меня за обман. Но скажу прямо. Как только я увидел вас на вокзале, во мне произошла катастрофа на почве любви. И теперь нет для меня ничего на свете, кроме вас.
С дамочкой этой у нас любовь была. Когда ее муж вернулся, она мне слепила восковку с банковских ключей, пошел я в банк и вынул оттуда сто двадцать тысяч.
Ну, думаю я, после этого, нечего вам, Василий Иванович, в Советской республике делать. Специальность у вас тяжелая — медвежатник.[1] Рабочий класс этой металлической специальности не любит. Накупил я вещичек всяких и ахнул через границу в Румынию.
Живу там полгода, живу год. Полиции плачу деньги. Работаю по мелкой специальности в гостиницах, да и то редко. Больше кучу. Деньги постепенно все просадил.
И надо вам сказать, ребята, на родину тянет.
По людям своим заскучал, о Вишерском изоляторе с удовольствием вспоминать начал. Щец бы теперь, думаю, каши пшенной, в штосс перекинуться.
Решил вернуться в Россию. Но знаю, что плохо мне придется. Угрозыск по ручке меня сразу определил. Знает, чья работа с киевским банком. Рожа у меня тоже заметная. Никуда не скроешься.
И тут мне одна мысль пришла. Вскрыл я сейф в румынском банке, получил оттуда 20 тысяч долларов и махнул с ними обратно через границу.
Явился прямо в киевский угрозыск.
— Здравствуйте, — говорю, — граждане-начальники!
— Здравствуйте, Берлага, — отвечают. — Очень приятно. Мы тебя давно дожидаемся. Откуда пожаловал?
— Из Румынии, — отвечаю. — Из города Бухареста. Привез вам привет от акул международного капитала. И, между прочим, разрешите представить двадцать тысяч долларов в полный расчет. Теперь мы с вами квиты. И трогать вам меня не к чему.
«Костя-пролетарий» взвизгнул от удовольствия:
— Ловко, Василий Иванович! Ну и как же? Отпустили?
— Отпустят! — мрачно отозвался Берлага. — Деньги отправили в Румынию, а меня сюда на север на восемь лет.
Берлага достал из-под нар новую бутыль со спиртом, налил всем и, стукнув кулаком по столу, крикнул:
— Гуляй, ребята! Берлага угощает!
Катя подбоченилась и прошлась по комнате.
Берлага затянул частушку.
* * *
В покрытое толстым слоем льда окошечко тревожно стукнули. Послышался глухой голос:
— Зекс! Вода!
Жук и Костя натянули полушубки, метнулись на чердак и оттуда через отверстие выскочили в сугроб. Катя залезла под нары.
Дверь открылась. В нее повалили густые клубы пара.
Вошли закутанные в тулупы люди. Начальник района и человек в военном.
— Здравствуй, Василий, — сказал начальник, расстегивая полушубок, — бузишь все?
— Живу, Евсей Иванович, — коротко ответил Берлага.
Начальник осмотрел стол, покачал головой и обратился к военному.
— Отдайте под арест часового. Опять здесь в карцере кутежи и пьянка. Какой же это изолятор?
Берлага усмехнулся.
— Нехватит у тебя стражи, Евсей Иванович. Ты у себя в районе начальник, а я у блатников король. Куда ни посадишь — меня чествовать будут. Выпьешь, может, стаканчик?
Начальник посмотрел на Берлагу с сожалением.
— Жаль. Из тебя мог бы выйти толк.
— Это твои ребята мне под окно бочку спирта из склада прикатили сегодня? — снова начал он.
— Мои, — ответил Берлага.
— Зачем?
— А ты не думай, что без тебя не обойдутся. Просил я у тебя утром бутылку — не дал. Вот мы тебе и показали, кто над спиртом хозяин.
Начальник сел на скамью рядом с Берлагой.
— Берлага, опомнись, пропадешь ведь. У тебя способности. Иди на работу.
Берлага упрямо сдвинул брови.
— Три года не работал и до конца работать не буду. Пусть тебе зайцы[2] мантулят. Берлага не такой.
— Слушай, Василий Иванович, — снова начал начальник. — Ты ведь из рабочей семьи. Отец у тебя в Донбассе забойщиком был. И тебе не стыдно быть злостным отказчиком, паразитом? Иди на дорогу, в шурфы или, если хочешь, на аммонал запальщиком назначу. Срок наполовину сократишь. Посмотри, как бригада Чудовного землю копает. Сам нарком оценил.
Берлага пожал плечами:
— Хорошо копает, говоришь? Пусть копает! А папаша у меня действительно не плохой рабочий был. И мамаша старушка хорошая. Только и отец и мать здесь в землю ничего не закапывали, чтобы мне отрывать.
Начальник прошелся по комнате.
— Ладно, Берлага, придется принять меры посерьезней. Я тебя переведу в настоящий изолятор. Крыса не пробежит. Просидишь там всю зиму. Собирайся!
Берлага лениво приподнялся со скамьи.
— Надо осмотреть его, — начал начальник, — он всегда с собой оружие протаскивает.
Берлагу осмотрели. В кармане ничего не было.
— Открой рот! — сказал начальник.
Берлага покосился.
— Открывай!
Берлага разинул рот, сверкнув ослепительными зубами. Начальник ловким движением вытащил прижатое к небу блестящее лезвие бритвы.
— Резаться хочет, — сказал начальник военному, — он уже раз устроил такую штуку. Сделает порез и — в госпиталь. Оттуда бежать. Ну, идем.
Берлага схватил табуретку, бросил ее об пол и закричал:
— Не пойду! Убирайтесь к чорту! Перековщики! Сдохну, не буду работать!
Глаза его налились кровью. Он сорвал с себя рубашку и, сверкая смуглым телом, выскочил наружу.
Желтая луна дрожала в морозном воздухе. Снег скрипел под ногами. Берлага стоял в сугробе голый по пояс, выставив крутую грудь навстречу легкому, но обжигающему тело морозному ветерку.
Глаза у Берлаги сверкали. Руки были сжаты в кулаки. Он молча стоял на морозе, глядя в упор на начальников.
Проходили томительные минуты. Берлага посинел, но не двигался с места.
— Пропадет сумасшедший! — тихо сказал начальник военному. — Надо взять его отсюда.
— Как его взять? — так же тихо ответил военный. — Силу применять мы не можем по уставу. А сам он не пойдет. Это демонстрация.
Начальник подошел к Берлаге и взял его за руку.
— Василий, иди обратно, пропадешь. Сиди там.
Берлага пошел обратно в избушку.
— Пошлите ему врача, — сказал начальник. — И пока не трогайте его. Я сам с ним займусь.
Катя выползла из-под нар и бросилась, плача, к Берлаге.
— Вася, милый! Что ж ты с собой делаешь!
Все еще дрожа от озноба и волненья, Берлага оттолкнул ее от себя:
— Убирайся! Видеть вас всех не могу.
И, уронив голову на руки, он заплакал глухим, прерывающимся рыданием мужчины, не умеющего плакать.
* * *
Северная весна стремительна и бурна. Миллионы тонн снега как будто проваливаются сквозь землю. Реки вздуваются и оживают. Сопки покрываются светлозеленым бархатным ягелем.
Дорожный участок «Боевой» приступил к весенним работам. Рабочие начали снова тяжелую, но увлекательную борьбу с суровой природой.
Медведи убегали все дальше от тревожных свистков, после которых ухали взрывы аммонала, выбрасывающего высоко вверх снопы мерзлой земли и брызги скалистых пород.
За медведями по пятам шли колонны автомашин, ползли тракторы, везущие продовольствие, железо, одежду.
Берлага попрежнему сидел в изоляторе.
Его по приказу начальника никто не беспокоил.
Изредка ему приносили газеты.
Он посерел, осунулся, оброс черной, как смоль, цыганской бородой.
Солнце косыми лучами проникало в мрачную избенку. Весенние зовы тайги звали Берлагу на волю.
Вечерами по чердачному ходу к нему иногда приходила Катя. Она поступила на курсы медицинских сестер. Работа увлекла ее.
— Вася, иди работать, — говорила она. — Все равно наша жизнь дала трещину. Жук — бригадир. Держит почетное знамя. Костя — в агитбригаде работает, актером стал. Я вот тоже учусь. Будем жить, как люди. В шоферы пойдешь… Ты ведь все можешь…
Берлага мрачно усмехнулся.
— Ну и работайте, чорт с вами. Я никому не запрещаю.
Однажды начальник снова пришел в изолятор к Берлаге.
— Ну, как, Василий, сидишь?
— Живу, Евсей Иванович.
— Я, знаешь, решил тебя выпустить отсюда.
Берлага усмехнулся.
— Зря, Евсей Иванович. Мне и здесь хорошо. И потом ни к чему это. Работать не буду. Все равно сбегу.
Начальник вытащил из походной сумки географическую карту и протянул ее Берлаге.
— Ну, если хочешь бежать, так вот тебе карта. Без карты куда побежишь? Поучись, рассмотри как следует и беги.
Берлага с недоверием посмотрел на начальника, но карту взял.
На карте были изображены огромные пространства, с редкими точками населенных пунктов. Высоко вверх, на добрых поларшина, расстилалась пустыня Ледовитого океана. Внизу столь же пустынное охотское побережье. Слева, на расстоянии в полметра, виднелась надпись: Я к у т с к.
Начальник присел рядом с наклонившимся к карте Берлагой и разъяснил ему масштаб. Потом достал из кармана книгу с описанием края и также отдал ее Берлаге.
— На вот, почитай и потом беги, а то пропадешь.
Берлага долго рассматривал карту, потом взялся за книгу.
Книгу Берлага читал всю ночь с увлечением и азартом, отыскивая по ней места на карте.
Два дня спустя он передал через воспитателя просьбу к начальнику:
— Евсей Иванович, пришлите-ка мне еще таких книжек.
Начальник прислал Берлаге «Путешествия Миклухи-Маклая», географический атлас, учебник геологии и еще несколько книг.
Берлага бросил пить и выгнал из изолятора чердачных гостей.
Он корпел над атласом и книгами, изредка тревожно поглядывая на голубевшее весеннее небо, на автомобили, идущие по трассе, и на контору участка.
Возле конторы готовились в путь топографическая и геологическая экспедиции. Седлали лошадей, вешали вьюки, выносили теодолиты, вешки, палатки. Вокруг них с увлечением возилась молодежь, мужчины с дорожными мешками за спиной и женщины, одетые как мужчины.
Однажды молодая женщина-геолог, заинтересовавшись высунувшимся в форточку бледным лицом и цыганской бородкой Берлаги, подошла к окну и спросила его:
— Почему вы сидите, товарищ, в закрытой избе?
— Какой же я вам товарищ? — мрачно ответил Берлага. — Я не товарищ. Я сукин сын.
И захлопнул форточку.
* * *
На другой день Берлага сказал воспитателю:
— Позови Евсей Ивановича.
Начальник пришел к Берлаге. Берлага долго молчал, потом несмело сказал:
— Евсей Иванович! Копать землю все равно не буду.
Евсей Иванович чуть заметно усмехнулся.
— Для этого только и звал?
Берлага помолчал снова и нерешительно произнес:
— Евсей Иванович, пусти меня с ними!
— С экспедицией?
— Ну да! Даю слово, не сбегу.
Начальник посмотрел на Берлагу и ответил:
— Твоего слова мне не нужно. Знаю, что не сбежишь.