Василий Иванович Мурашев был сильно озабочен. Из Магадана он получил телеграмму:
«Вам увеличен план добычи морского зверя. Мобилизуйте усилия. Организуем экспорт морзверя».
В Сигланской бухте охота на морского зверя шла полным ходом. Андрей Бабцев, лучший охотник Сиглана, соревновался с Гавриилом Павшиным. Охотники вошли в азарт. Бабцев, одетый в белый халат и белые оленьи торбаза, с винчестером в руках полз по льду бухты. Острые глаза его чуть не за километр уже улавливали маленькую нерпичью голову или лахтачий глазок.
Нерпа ударяла головой о нижнюю поверхность льда и горячим дыханием протаивала круглое отверстие. Быстро и ловко обводя мордой вокруг отверстия, она расширяла его настолько, что могла протиснуться всем корпусом, выползти на лед и с наслаждением валяться под лучами теплого весеннего солнца. Андрей подстерегал именно этот момент. Как только нерпа или лахтак выползали наверх, он вскидывал винчестер и метким выстрелом укладывал зверя.
Бригада Андрея явно побеждала в соревновании. К четырем часам дня он набил шестнадцать нерп, акиб и лахтаков. Павшин убил всего одиннадцать штук. Он хмуро наблюдал за подсчетом добычи у Бабцева.
— Что ж ты, Гавриил? — сказал ему Мурашев. — Отстал, братец, отстал. Андрей тебя сегодня кругом объехал.
Гавриил расстроенно повел плечами:
— Сегодня, начальник, зверь нет, его не ходи на меня. Я знай, почему его не ходи. Андрей вчера шаман ходил, его прощал зверя. Плохо.
Мурашев развел своими огромными руками. Стоя на глыбе льда, он начал говорить, как на собрании ячейки, в которой был парторгом:
— Такой разговор с твоей стороны, Гавриил, есть не что иное, как отрыжка проклятого прошлого… Какой может быть контакт между паразитом и обманщиком шаманом и ходом зверя по побережью? Зверь ходит от морских течений и прочей климатической метеорологии. Ежели к тебе зверь не идет, стало быть, ты место не то выбрал. Я ж тебе говорил, не надо так близко лезть к Андрею. Обошел бы бухту и бил зверя с подветренной стороны!.. Я давеча на той стороне тридцать шесть лунок на льду насчитал… Странные у тебя, Гавриил, понятия, а еще активистом считаешься! Интересно, за чем на сегодняшний день смотрит ваш комсорг?! Как видно, плохо он ведет работу среди масс.
Гавриил молча и недоуменно смотрел на Мурашева.
— Дай, пожалуйста, «мина» бутылку, — виновато произнес он. — Завтра пойду — медведя три штуки убью…
— «Мина» не дам, — сердито ответил Мурашев. — Сахар дам, чай дам, крупчатку дам, табак дам. — Помолчав, он добавил: — Граммов сто и «мина» дам, на дорогу, а больше не дам.
Он вытащил блокнот и написал Гавриилу квитанцию в кооператив комбината на выдачу припасов и ста граммов спирта, Гавриил весело осклабился, спрятал квитанцию поглубже в ватную кацавейку и ушел. А Мурашев продолжал свой обход по рыбалкам стойбища. В этом побережном тунгусском стойбище он жил уже больше года. Уже больше года назад, как Мурашева вызвали с обувной фабрики в Центральный комитет партии и сказали:
— Ну вот, Мурашев, назначаем тебя на работу. Поедешь на Колыму, в Дальстрой. Там нужны крепкие рабочие ребята, хорошие партийцы.
Мурашев удивленно посмотрел на говорившего:
— Да я и не знаю, где она, эта самая Колыма!.. Признаться, не слыхал отроду. К тому же и специальность у меня городская. Я ж обувник-обтяжечник, на сапожной фабрике работаю. Откуда там сапожные фабрики на Колыме?..
Говоривший строго, но с симпатией посмотрел на Мурашева.
— Специальность у тебя, товарищ Мурашев, и другая есть, — сказал он. — Ты — большевик. Стало быть, эта твоя специальность везде пригодится, особенно в таком крае, как Колыма.
И Мурашев поехал в далекий путь по Сибири, Тихому океану, Охотскому морю, по ранее неведомым ему местам. В Магадане директор Дальстроя, отправляя Мурашева в Сиглан руководить сельхозкомбинатом, напутствовал его:
— Ты, Мурашев, не опасайся. Это, как сказать, дело простое. Тут самое важное — иметь чутье, а ты парень рабочий, с пути не собьешься. — И добавил: — Да и хватит тебе с кожей-то возиться. Ты лучше с людьми повозись. Люди-то там тоже, как сказать, вроде сыромятной кожи, никак не обделаны. Вот ты их и обработай.
Так Мурашев начал работать в Сиглане. Стойбище Сиглан состояло из нескольких десятков юрт, выложенных из кольев, обмазанных глиной и обтянутых шкурой морского зверя. Жили в них оседлые тунгусы и несколько коряков. В юртах было грязно и дико: ни мужчины, ни женщины никогда не умывались, меховые шкуры носили на себе до тех пор, пока они не истлевали, спали вповалку на полу, в меховых «кукулях»…
Московскому рабочему-обувнику в таких условиях было вначале нелегко. Мурашев даже несколько растерялся. Но быстро оправился и начал энергично действовать: сколотил комсомольскую и партийную ячейки, быстро построил школу и привез в нее учительницу из Магадана, основал фельдшерский пункт. Он сам стал обходить юрты и приучать тунгусов к культуре, выдал им полотенца, мыло, зубные щетки.. В каждой юрте он для показа чистил зубы, и вскоре уже кое-кто стал следовать его примеру.
Позже Мурашев часто сидел в конторе и обдумывал свою заветную думу: как бы поскорей выстроить в Сиглане хорошую баню с полком, горячим паром и березовыми вениками. Мурашеву и самому хотелось, как бывало, попариться в жестоком жару, но больше всего хотел он приучить к бане тунгусов. Баня, по соображениям Мурашева, должна была стать могучим фактором культуры и приучить тунгусов и коряков к гигиене.
Вскоре баню уже начали строить, но подготовка к рыбной путине не позволяла отрывать рабочую силу на ее постройку. И все-таки Мурашев пользовался каждой свободной минутой, чтобы достроить баню. В столярной уже готовили для нее старые чаны из-под тузлука. Мурашев хотел непременно вставить в них краны, чтобы вода текла в шайки, как в известных Сандуновских банях Москвы. По вечерам он сам ходил в слесарную и гнул краны из старой водопроводной трубы, какими-то судьбами попавшей в Сиглан. Под конец Мурашев объявил в стойбище субботник по достройке бани.
Тунгус Гавриил Павшин в это время был на охоте. Он пропадал в тайге четыре дня, а на пятый на оленях подъехал к конторе и привез туши трех убитых медведей.
— Хороший охота был, начальник! — с гордостью сказал он Мурашеву. — Три медведь привез и еще чытыри тайге закопал. Посылай колхозников везти.
Гавриил был знаменитым охотником на медведей. Ему случалось ходить на зверя с одним широким желобчатым ножом. Подойдя вплотную к медведю, Гавриил дожидался, пока тот станет на дыбы. Тогда он нагибался, бросался под брюхо медведю, распарывал ему ножом живот до кишек и молниеносно проскакивал под задними ногами смертельно раненого зверя. На такую охоту отваживалось всего несколько тунгусов-охотников на всем побережье.
Мурашев осмотрел убитых зверей. Это были довольно крупные колымские бурые медведи с пушисто-серебристой шкурой. Глаза у всех медведей были выковыряны ножом и зашиты красной толстой ниткой. Мурашев укоризненно посмотрел на Гавриила.
— Опять ниткой глаза зашил. Ну что с тобой, чудаком, делать буду? А я, ведь, тебя хотел в колхозную школу отправить.
Гавриил смущенно оправдывался:
— Его нельзя, начальник. Очень много медведь сразу ходил. Целый семейства. Один медведь — тогда можно не зашивать ниткой глаз. А тут целый семейства. Она все сразу смотри — кто убил. Плохо мне будет потом. Медведь много родственник. Он меня потом убивать будет. Нельзя не зашивай глаз, когда, целый семейство…
Мурашев сердито поскреб затылок, потом махнул рукой и расхохотался:
— Экую дичь порет! Целое семейство! Смотреть будут!.. Да ведь они же дохлые, кто тебя смотреть будет — ты ли убил или кто другой?.. — Он обнял Гавриила за талию. — Ну, пойдем в контору. Буду тебе квитанцию писать за медведей. Ты теперь разбогатеешь: новую цену управление прислало. Полагается тебе за каждую шкуру пятьдесят рублей, да за мясо куча денег… А политнеграмотность твою я сам ликвидирую. Самое главное, Гавриил, тебе надо в баню ходить. Соскоблишь с себя грязь и суеверия всякие с грязью смоешь. А на сегодняшний день это главное.
Вечером Гавриил позвал Мурашева на большой «чахобах» по случаю удачной охоты. В юрте Гавриила сидели почетные старики и друзья. На камельке грелся огромный чайник, в который сразу заварили полкирпича чаю. На столе в глиняной чашке стояла вареная медвежья голова с зашитыми красной ниткой глазами. Прежде чем резать голову на части, старики привстали, окружили голову цепью и трижды прокричали:
— Это не мы убили тебя! Это не мы убили тебя!..
Мурашев сердито плюнул и выступил с речью.
— Вот на-днях баня будет готова, товарищи. И тогда пойдете вы все в баню и смоете с себя грязь, а вместе с грязью и всякие дикие суеверия и шаманский обман, которые разъедают вашу жизнь на сегодняшний день.
Тунгусы слушали Мурашева и покачивали головами. Странный этот русский начальник. Правда, жаловаться на него нельзя: хороший человек. Ходит в гости к тунгусам и ничего себе не берет, а наоборот, сам подарки приносит. Никогда не кричит, за рыбу и шкуры платит хорошие цены. Шутка ли, за одну белку можно купить килограмм сахару! За лисицу двадцать фунтов чаю дают! Хорошо живут тунгусы. Вот только новости эти старикам непонятны: слыханное ли дело, щеткой в рот лезть?.. А тут еще про какую-то баню начальник все время говорит. Кто же это горячей водой моется, и зачем это нужно?
Старики пили чай и помалкивали.
А через два дня после «чахобаха» у Гавриила баню закончили. Весь этот день Мурашев был в небывалом возбуждении. Он не вылезал из бани — проверил краны, расставил шайки на полках, принес из склада заготовленные еще осенью веники из нескольких березок, найденных в десятке километров от Сиглана. Вечером Мурашев созвал общее собрание колхозников и единоличников и произнес горячую речь. Потом отобрал несколько лучших ударников, выдал каждому по свежему березовому венику и скомандовал:
— За мной, товарищи ударники!.. Ух, и попаримся же!
Тунгусы жались друг к другу и нерешительно смотрели на Мурашева. Но любопытство превозмогло, и ударники, награжденные честью первого мытья, пошли за Мурашевым. Они столпились в предбаннике, но никто из них не хотел раздеваться. Мурашев бросался от одного к другому, убеждал, агитировал, но они не двигались с места. Рассердившись, Мурашев быстро разделся и пошел в баню. За ним направился комсорг Тарасов. Мурашев поддал пару, залез на полок и с наслаждением вытянулся. Комсорг распарил веник и энергично начал хлестать Мурашева по спине и ляжкам. Парторг кряхтел и стонал от удовольствия.
Тунгусы с удивлением и некоторым страхом смотрели на непонятные манипуляции начальника. Мурашев между тем окатился водой и начал парить комсорга. Закончив мытье, они оба, довольные и распаренные, уселись на лавке и снова начали убеждать тунгусов. Тогда Гавриил Павшин неожиданно сел на лавку и быстро начал стаскивать с себя торбаза и меховые штаны.
Мурашев и комсорг положили его на нижнюю полку, осторожно постегали веником, потом долго мыли мочалкой и мылом, смывая потоки темнокоричневой грязи. Гавриил с удивлением смотрел на свое чистое, белое тело, словно никогда невиданное им раньше, и молча позволял проделывать с собой все, что хотел Мурашев. За ним разделись еще несколько тунгусов. Они осторожно поливали себя водой и нерешительно водили ладонями по телу. Под конец Мурашев, уставший от работы, сел на лавке и с удовольствием посмотрел на чистеньких туземцев, потряхивающих мокрыми длинными волосами. Но вдруг он подскочил.
— Тарасов! — крикнул он комсоргу. — Это что же: первый раз в жизни мы их вымыли, и вдруг они опять натянут на чистое тело свои грязные оленьи шкуры? Это же факт, недопустимый на сегодняшний день! Беги в склад, неси всем трикотажное белье!..
Тунгусов одели в чистое белье и повели в контору пить чай. Пили по пятнадцать и двадцать стаканов, и Мурашев все время говорил о бане. Потом встал один из почтеннейших стариков и сказал:
— Ничего баня — мыться хорошо. Я помылся — чего-то легше стало. Старый — а пойду зверь бить.
Так начала функционировать в Сиглане первая баня — «важнейший фактор культурной революции на сегодняшний день», как отметил в своем отчете Магадану парторг и начальник сельхозотделения Василий Иванович Мурашев.