Лондон праздновал день нового, 1361 года. Мрачные времена сурового пуританства в ту пору еще не наступили для Ла, и дух игривой веселости, свойственной быту Старой Англии, живой струей, кипучим ключом бил в сердце королевства, в Лондоне - в центре богатой торговой и промышленной страны. Предки нынешних, сухих и скучных, сынов Альбиона пользовались каждым праздником, чтобы предаться веселью и утехам всякого рода, и вот почему в описываемый нами день Нового года толпы разряженных и веселых горожан всюду бродили по улицам обширного города и внутри, и вне городских стен, некогда воздвигнутых римлянами. На льду городских рвов и пригородных прудов резвилось на коньках юношество; более взрослые молодые люди забавлялись примерным боем на копьях, и около бойцов стена стеной теснилась толпа зрителей, состоявшая из почтеннейших граждан, их жен и дочерей. Но более всего тесноты и давки было на площади перед Вестминстерским дворцом, где выжидали обратного проезда лорд-мэра, с его придворным штатом: согласно давнему обычаю, лорд-мэр отправился поздравить короля с наступившим Новым годом, и король Эдуард III должен был пригласить его к своему обеденному столу. Да и стоило посмотреть на этот торжественный поезд лорд-мэра! Было там чему подивиться! Свита его состояла из камергеров и маршалов, из меченосцев и архивариусов, из капелланов и егермейстеров, из множества пажей и ольдерменов, разодетых в богатые наряды.
Но лорд-мэра на этот раз пришлось подождать, а потому и неудивительно, что некоторые менее терпеливые отделились от ожидавшей его толпы, утешая себя тем, что еще увидят главу города Лондона в тот же вечер на улице Темзы, через которую лорд-мэр неизбежно должен был проехать, направляясь к торговому двору остерлингов (так обыкновенно исстари называли англичане нижненемецких купцов, проживавших в Лондоне).
Более всего оживлены были пивные и таверны, которых в то время было в Лондоне великое множество. Со времени установления торговых сношений Англии с югом Европы, с тех пор как произведения Испании, Италии и даже Греции стали провозиться в Англию морем, вино стало быстро вводиться в общее употребление и явилось мощным соперником элю, любимому исконному напитку англичан. Даже и благороднейший рейнвейн проник в Лондон с тех пор, как Генрих II даровал право ввоза этого вина осевшим в Лондоне кёльнским купцам. Однако же рейнвейн можно было достать только в некоторых лучших тавернах, к которым принадлежала и таверна "Вепрь", впоследствии прославленная Шекспиром, избравшим ее для подвигов Фальстафа и других своих героев.
Но и не только в лучших, а и в самых плохеньких тавернах в описываемый нами день Нового года едва можно было протолкнуться, так что двое иноземных гостей едва-едва могли найти себе местечко в одной из таких таверн, в улочке Всех Святых. Двое моряков и несколько ломовых извозчиков оказали, однако же, иностранцам столько внимания, что потеснились на лавке, очищая место, причем один из них воскликнул, обращаясь к тому из двух пришельцев, который был пониже ростом:
- Ба! Мейстер Нильс! Как же это вы в Лондон прибыли и не сочли нужным разыскать здесь вашего старого приятеля?
- Вы укоряете меня напрасно, Бен! - отвечал мейстер Нильс. - Я всего только несколько часов назад прибыл в Лондон на готландской шнеке "Святой Фома".
- А! Славное судно! - заметил тоном знатока один из присутствующих моряков. - Киль - пятьдесят пять локтей, а длина палубы - двадцать три сажени.
- И корма на носу двухъярусная, - добавил другой моряк.
- Ну, значит, вам было сюда удобно плыть, - сказал Бен, который и сам владел маленьким грузовым суденышком, и частенько бывал в Визби, где и познакомился с датчанином Нильсом, золотых дел мастером. - А как поживает ваша стройная красавица дочка, Христина? Небось все еще по-прежнему с пренебрежением отказывает всем своим женихам.
- Что будешь делать! Такой уж упрямицей уродилась, - проворчал Нильс, чокаясь своей глиняной кружкой с кружкой соседа. Потом, отхлебнув пива, он поморщился и сказал:
- Ну, уж и пиво! Одна только слава!.. Такое жидкое, что его хоть бочку вытяни - не захмелеешь!
- В этом никто другой не виноват, как лорд-мэр и его ольдермены! - воскликнул один из ломовиков. - Это им, видите ли, неугодно, чтобы нам варили пиво получше да покрепче этого!
- Боятся нас споить! - смеясь, заметил старый моряк. - А ведь и при этом дрянном пиве пьянство ничуть не меньше: ночная стража не успевает подбирать всех пьяниц, которые валяются по улицам и под воротами домов!
- По-моему, - сказал Бен, - для праздника следовало бы потешить душу, пойти в винный погребок да винца хорошенького испить!..
- Черт бы их побрал - все эти погребки! - раздалось несколько голосов разом. - Эти погребки - тоже новинка, которой мы немецкой Ганзе обязаны. Кабы не она ввезла к нам вино, так нам не посмели бы давать такого пива!
- Что верно, то верно! - заметил старый моряк. - Им-то - барыш, а нам - все убыток.
И все разразились бранью в адрес нижненемецких купцов, возбуждавших в Лондоне всеобщую зависть и нерасположение к себе своим процветанием и богатством.
- Вашему сотоварищу, кажется, не очень по вкусу пришлась наша брань против немцев! - сказал старый моряк, указывая на спутника Нильса, который опустил голову на руки, грустно наморщил лоб и тяжело вздохнул.
- Ошибаетесь, почтенный друг, - перебил моряка золотых дел мастер. - Уж если кто имеет право поносить ганзейцев, так уж, конечно, мой сотоварищ, потому что эти немецкие вороны отняли у него все, и он теперь нищий!
Это заявление вызвало в присутствующих большое участие к иноземцу, и вскоре вокруг обоих датчан образовался тесный кружок.
- Мой друг, которого вы здесь видите, был богачом! - продолжал Нильс. - И много кораблей плавало по морям от его торговой фирмы! Кто не знал большого торгового дома, принадлежавшего Кнуту Торсену?
- Так это и есть господин Торсен? - воскликнули многие из присутствовавших моряков, поспешно снимая с головы свои матросские шапки (всем им доводилось перевозить грузы этой фирмы), и Бен еще сильнее подействовал на них, добавив:
- Да! Теперь я понимаю, что господину Торсену не могло прийтись по вкусу наше жиденькое пиво. Клянусь святым Георгом! Здешней таверне никогда еще не случалось принимать у себя более почетного гостя!
Сумрачное выражение несколько прояснело на лице Торсена. Он пожал руку ближайшим из своих соседей по лавке и сказал:
- Спасибо вам за доброе обо мне мнение! Мейстер Нильс не преувеличил ничего, говоря вам, что меня Ганзейский союз вконец загубил...
- И вы не единственная жертва этих хищных гильдейцев! - перебил Торсена старый моряк. - И тем более стыдно нам, независимым англичанам, что наши короли дают больше прав и привилегий этим немецким проходимцам, нежели своим собственным подданным.
- Выгнать бы их всех отсюда! - закричали многие.
- Пусть нам господин Кнут Торсен расскажет о себе, как это с ним случилось, - требовали другие.
Только по прошествии некоторого времени шум и гам приутихли, и все собрались в кружок около датчан, желая услышать то, что мог им рассказать разорившийся купец.
Он рассказывал долго, много и подробно, и когда, наконец, смолк, то шум поднялся снова. Еще бы немного, и все бывшие в таверне готовы были гурьбой двинуться к близлежащему торговому двору ганзейцев и потребовать отчета от их здешнего главы и представителя. Лондонская чернь радешенька была каждой возможности выказать ненавистным ганзейцам свое недовольство.
- Я человек миролюбивый! - сказал Кнут Торсен, стараясь успокоить присутствующих. - Я вот и приехал в Лондон, чтобы вступить в переговоры с ольдерменом здешнего торгового двора. Господин Тидеман фон Лимберг - высокоуважаемый и богатейший купец, и я надеюсь, что он поможет мне возвратить мое утраченное достояние.
- Да, коли он этого захочет! - проворчал старый моряк. - Но ведь он такой упрямец, что осмеливается идти наперекор даже и нашему доброму королю Эдуарду.
- Ну, что за диво - король! - вступился один из ломовиков. - Король безгласен перед Тидеманом, от которого он зависит, хотя еще и неизвестно, будут ли ганзейцы и впредь ссужать короля деньгами. Я слышал от своих приятелей кёльнских корабельщиков, что еще намедни король давал секретно аудиенцию их землякам и совещался с ними, потому никак не мог выкупить своих клейнодов, заложенных кельнским купцам. Эти торгаши не соглашались более ждать и грозились, что пустят в оборот свой драгоценный залог... Ну так вот, Тидеману и удалось их как-то образумить. Вот-то Эдуард был этому радешенек и ольдермену Ганзейского торгового дома, вероятно, поднесет за услугу недурной подарочек!
- Да! Да! - подтвердил Бен. - Тидеман человек умный, и с тех пор, как он здесь от Ганзы поставлен ольдерменом, он не потратил времени даром. Ведь вот уж нынче кончился срок контракта, по которому сын нашего короля Черный Принц предоставил ему разработку свинцовых руд, и никто не думал, что король решится возобновить этот невыгодный для него контракт... Однако господин Тидеман сумел так его обойти!
В ответ на эти слова послышался и смех, и ропот. Когда голоса стихли, Кнут Торсен сказал:
- Быть может, я застану ольдермена в благоприятном для меня настроении, во всяком случае, хочу попытать у него счастья...
Все в один голос крикнули: "Конечно! Попытаться следует!" Бен с удовольствием потер руки и сказал:
- Я всегда бываю рад, когда что-нибудь против ганзейцев затевается. Сегодня было бы это как раз кстати!
- Ну, вот еще! - зашумели многие. - Разве не все дни равны?
- Конечно, не все! - возразил Бен. - Сегодня вечером в большой зале торгового двора ганзейцев соберется купеческий совет, и на это торжественное заседание обычно приезжает и сам лорд-мэр; а затем ганзейцы должны будут открыть настежь средние ворота своего торгового двора, а эти ворота только раз в году и открываются...
- Еще бы они их чаще открывали! Они ведь наших кулаков порядочно побаиваются...
- Вот в том-то и дело! - заметил Бен. - А ведь в эти большие ворота мы могли бы целой гурьбой ввалиться...
- Дайте мне сначала попытаться добром поправить мое дело, - сказал Торсен, - а если меня примут на торговом дворе неласково, так тогда я прибегну к вашей помощи.
- Что ж, попытайтесь! - крикнули ему с разных сторон и с почетом проводили обоих датчан до дверей таверны.