[*] -- Шонен - современное написание: Шаннон.
Июльское солнце палящими лучами освещало эфирно-голубое Балтийское море, сверкавшее тысячами огней, словно поверхность громадного граненого сапфира. Теплый, мягкий ветерок порхал над морем, по волнам которого двигалась масса кораблей.
Подобно лебедям-великанам, они неслись к берегам Шонена, и цель их плавания была самая мирная - лов сельдей.
В то время Балтийское море составляло главный рыбный запас Европы. Рыбы водилось и ловилось в нем великое множество; устья рек кишмя кишели форелями и разными породами лососей; киты, пугавшие мореходов, были в Балтике не диковинкой; а около побережья ловилась в огромном количестве камбала.
Но главную добычу остерлингов составляли несметные косяки сельдей, периодически появлявшиеся в Балтийском море. До самого конца XII века сельди постоянно водились у Померанского берега, и такими густыми массами, что в период времени между днем Святого Якова и Святого Мартина их можно было ловить с берега и руками, и корзинами. Сельдь очень скоро сделалась любимым постным блюдом на всем севере Европы и стала доставлять вендским приморским городам - Любеку, Висмару, Ростоку, Штральзунду и Грейфсвальду - огромный доход и даже сделалась главным источником их благосостояния. Но ведь сельдь прихотлива и переменчива, а потому в XIII веке она вдруг изменила направление своих странствований и пошла вдоль низменных берегов Шонена. Ганзейцы тотчас поспешили за нею следом со своими кораблями и только тогда успокоились, когда получили в Швеции на лов сельдей привилегию и дозволение основать свои колонии.
С тех пор ко времени лова сельдей стали к Шоненскому берегу приплывать сотни ганзейских кораблей. Они обыкновенно совершали свои плавания по нескольку вместе, потому что в то время редкий корабль решался пускаться в море в одиночку: на море ему всегда грозила встреча с морскими разбойниками.
Корабли, в которых ганзейцы совершали свои морские путешествия, носили особое название - когге (а русские называли их обыкновенно шнеками). Они отличались всем своим складом от образца древних классических галер, по которому еще продолжали строиться суда на Средиземном море: им придавался своеобразный вид более округлыми очертаниями корпуса, высокими бортами, мощным и резко выдающимся килем и толстой высокой мачтой, на верху которой помещалась округлая сторожевая будка с зубцами.
Между теми шнеками, которые в описываемый нами июльский день направлялись к Шоненскому берегу, одна, принадлежавшая любекскому купцу Госвину Стеену, была особенно красива. Он и сам плыл на ней, и управлял ею, так как ганзейский купец, вообще, не только руководил торговлей из своей уютной конторы, он умел владеть не только пером, но и кораблем, и мечом. Ему постоянно приходилось опасаться врагов в открытом море, и уже смолоду он закалялся в борьбе с опасностями и невзгодами всякого рода. В мелких стычках с пиратами образовались те герои, которые впоследствии, становясь бюргермейстерами, умели вести своих сограждан к победам на суше и на море.
Однако же тот, кто бы теперь увидал господина Госвина Стеена на борту его шнеки, едва ли узнал бы в нем богатого и высокоуважаемого купца, так как он, по обычаю всех северных моряков, одет был в грубую фрисландскую куртку, поверх которой носил кольчужную рубашку. С уверенностью старого мореплавателя отдавал он нужные приказания, и его "ребята" выполняли все его указания самым тщательным образом, слишком хорошо зная неумолимую строгость своего хозяина. Даже те распущенные, своевольные молодцы, которые были приняты Госвином Стееном только на одно плавание, для обороны от нападения морских разбойников на обратном пути, - даже и эти морские ландскнехты выказывали ему большое уважение.
Кто видел Реймара, тот уже мог составить себе полное понятие о его отце: вся разница была только в том, что борода у Госвина была седая и в глазах его уже не было того пламенного блеска - взгляд их был спокойнее и строже. Неутомимо ходил Госвин взад и вперед по палубе своего корабля, отдавая приказания короткими, отрывистыми фразами и покрикивая на отсталых и ленивых в работе матросов. А если случалось, что Госвин останавливался на минуту и устремлял свой взгляд в синюю даль, тогда на лице его можно было ясно прочесть глубокое раздумье, даже беспокойство и волнение.
От такого именно раздумья отвлек его рыжебородый рыбак, у которого светло-голубые глаза светились добродушием. Насупив брови и почесывая в затылке, он спросил:
- А что, господин Стеен, не начать ли мне понемножку сети-то из трюма на палубу выгружать? Скоро ведь и якорь бросить придется, потому вон уж и Фальстербо вдали показываться стал.
Купец глянул вдаль, на выходивший из-за моря остров и отвечал:
- Что ж, выгружай, Ганнеке. Только смотри, как будешь причаливать, чтобы наши люди не затевали никакой ссоры с датчанами. Мир и спокойствие - прежде всего.
- Ну, господин Стеен, - простодушно ответил Ганнеке, - ведь уж вы меня знаете. Посмеют ли наши ребята завести какую ссору в моем-то присутствии! Хотя, правду сказать, иногда и кипит на сердце против этих датчан, потому самому, что они... они... как бы это сказать? Ну, одно слово - датчане, и, значит, народ этакий неподходящий... А уж в особенности теперь, как они себе Шонен-то присвоили... Однако вы будьте спокойны, господин Стеен, это ведь они только касательно сельдей.
Хозяин машинально кивнул головой в знак согласия, потому что его собственные мысли носились где-то очень далеко, хотя его дурное настроение духа вызывалось отчасти и неожиданным захватом Шонена датским королем Вольдемаром IV.
Шонен в былые годы принадлежал Дании вместе с Готландом и Блекингеленом, но был заложен Голштинии и в двадцатых годах XIV века добровольно подчинился Швеции, выплатившей за него всю сумму долга. Шведский король Магнус II, возбудивший против себя ненависть в народе своим дурным управлением страной, в 1360 году уступил, однако же, Шонен, Готланд и Блекингелен Вольдемару Датскому, по договору, которым Вольдемар обещался помогать Магнусу датским войском в случае междоусобной войны внутри государства. Стремление датского короля к завоеваниям тем более должно было тревожить ганзейцев, что они уже исстари должны были опасаться могущества этой страны, много раз угрожавшего великим ущербом их торговым интересам. Правда, Вольдемар уважал привилегии, выданные ганзейцам на Шонен; но надолго ли? Это было бы трудно сказать утвердительно при его характере. Недаром его в народе называли аттердагом (завтрашником), так как он любил всегда обдумывать каждый свой шаг и откладывать решение каждого дела на завтра.
Но Госвин Стеен, наконец, совладал со своим настроением и опять стал ходить взад и вперед по палубе. Тогда Ганнеке опять подошел к нему:
- Я передал ваше желание ребятам, господин Стеен, и очень это было кстати, потому они все чертовски против датчан злы; они, видите ли, полагают, что это датские каперы гнались за нашей Бойской флотилией и ее...
- Молчать! - гневно крикнул хозяин, топнув ногой.
Ганнеке с испугом посмотрел в искаженное гневом лицо хозяина; он видел, что Стеен вдруг весь затрясся от злобы... Рыбак отошел в сторону, глубоко опечаленный, бормоча про себя:
- Таким мне его еще не случалось видеть - со мной он бывал всегда такой обходительный... А всему эти проклятые датчане виной!
И снова взгляд Стеена углубился в синюю даль. Последние недели было нелегко ему пережить и много пришлось вынести огорчений. Он был недоволен и собой, и всем миром, и всем, что когда-либо казалось ему дорогим и милым. Одного дня - да! - одного удара было достаточно для того, чтобы уничтожить, разрушить все его планы.
Госвин Стеен всегда, "от младых ногтей" был человеком осторожным, принимавшимся за дело лишь тогда, когда он мог быть твердо уверен в его счастливом исходе. Этой мудрой предусмотрительностью он сумел добиться уважения и почтения со стороны всех своих сограждан; все искали его советов и принимали эти советы за решения оракула. Никогда еще ему не случалось ошибаться, никогда еще ни одно из его прорицаний не оставалось неисполненным. Много раз совет города Любека обращался к нему с просьбой принять на себя звание и должность бюргермейстера, и Госвин Стеен не изъявлял на то согласия, так как он отлично знал пределы своих возможностей и говорил себе, что предлагаемая ему должность слишком затруднительна и что, занимая ее, мудрено на всех угодить. А ему хотелось среди всех своих сограждан оставаться единым непогрешимым и безупречным; ему любо было слышать, как почитатели его, вздыхая, говорили:
- Да! Вот если бы Госвин Стеен был у нас бюргермейстером, так в городе-то все бы на иной лад пошло!
Когда зимой происходили совещания о том, кому поручить командование главным военным кораблем, который должен был благополучно провести через Зунд Бойскую флотилию, и при этих совещаниях члены магистрата не могли прийти ни к какому решению, тем более что бюргермейстер Иоганн Виттенборг в течение лета должен был вести переговоры в Брюгге и потому не мог принять на себя командование кораблем, тогда вдруг поднялся со своего места Госвин Стеен и сказал:
- Доверьте командование кораблем самому юному из наших членов, назначьте его командиром сына моего Реймара, и я надеюсь, что вы в этом не раскаетесь.
Господа члены магистрата, услышав эту речь, молча обменялись между собой удивленными взглядами; но та уверенность, с какой Госвин Стеен говорил, показалась им вполне убедительной, и они единогласно возложили на Реймара эту трудную обязанность. На большом корабле, с сильным, многочисленным и хорошо вооруженным экипажем в четыреста человек, с разным воинским снаряжением и запасом на носу и корме судна, Реймар вышел в начале июня из гавани Травемюнде и направился смело к Норезунду. Четыре недели спустя тот же военный корабль возвратился в ту же гавань один - и при нем не было Бойской флотилии. Вся флотилия, с богатейшим грузом товаров, который ценили в 400 тысяч марок, попала в руки пиратов, от которых Реймар Стеен не сумел защитить флотилию. Кто были эти морские разбойники - датчане ли, норвежцы ли, финны или русские, - этого никто определенно сказать не мог, потому что, пока они грабили флотилию, Реймар Стеен должен был выдерживать упорную битву с каким-то сильным иноземным кораблем. Какой-то странный туман покрывал все это дело, и никто не мог в этот туман проникнуть, так как весь экипаж Бойской флотилии был захвачен в плен, а все люди, находившиеся с Реймаром на военном корабле, хранили мрачное и глубокое молчание. Пострадавшие любекские купцы подняли было крик и в своем кругу стали между собой поговаривать, что Бойскую флотилию можно было бы, конечно, спасти, если бы командиром ганзейского военного корабля был человек более опытный, однако же Реймар, после того как он отдал отчет совету обо всем ходе дела, не был привлечен ни к какой дальнейшей ответственности. Где нет истца, там и судье делать нечего; а для того чтобы затеять какое-нибудь дело против Реймара, не было необходимых улик, и потому именно любекский городской совет, против всякого ожидания, выказал себя в данном случае чрезвычайно снисходительным. В городе ходили слухи, объяснявшие эту снисходительность довольно своеобразно; говорили, что Госвин Стеен принял на себя все убытки, понесенные отдельными членами совета вследствие гибели Бойской флотилии... Сумма, уплаченная им, по слухам, равнялась 150 тысяч марок.
Так и уладилось дело. Реймар был послан отцом в Визби, чтобы отныне заведовать его тамошними делами, и вся эта неприятная история забылась и быльем поросла.
Но в сердце Госвина Стеена осталось больное место, которое ныло при малейшем прикосновении. Часто достаточно было одного нечаянно вырвавшегося слова, даже взгляда, для того чтобы задеть за живое проницательного купца. Но более всего угнетало, давило его то, что он видел, как всеобщее слепое доверие к нему его сограждан, их вера в то, что Госвин Стеен не может ошибаться, разлетелась прахом. И его честолюбию был этим нанесен жестокий удар!
Друзья и ближайшие знакомые не без участия смотрели на внутренние страдания этого всеми уважаемого человека, и даже большинство его служащих понимали его горе. Беззаветно преданный ему Ганнеке понимал это лучше многих других и старался всеми силами развлечь и рассеять своего любимого хозяина. Как только, бывало, Госвин задумается и углубится в свои грустные размышления, Ганнеке уж непременно окажется около него и найдет какой-нибудь повод, чтобы с ним заговорить.
Так поступил он и в ту минуту, о которой мы теперь рассказываем читателю. Он повел опять речь о сетях.
- Теперь, господин Стеен, все сети у нас наверху и сельдям зададим гонку. Полагаю, нынче улов-то недурен будет.
Хозяин не отвечал ни слова и продолжал смотреть вдаль.
- Жаль только одного, - продолжал добродушный Ганнеке, - что вот нынче с засолом будет вам поруха, потому не будет у нас этой самой крупнозернистой бойской соли и...
Суровый взгляд хозяина заставил Ганнеке перервать речь на полуслове; но он постарался загладить свою ошибку и продолжал:
- Вот теперь, как едем-то на лов сельдей, так и вспоминается мне мой сын Ян; года два тому назад я брал его тоже с собой на Шонен... Там ведь у меня шурин есть - сторожем приставлен... Так это к нему погостить мы ездили...
Хозяин глянул в сторону Ганнеке, нетерпеливо ожидая окончания его бессвязной речи.
- Это об Яне-то мне вспомнилось, и я хотел вам сказать, что он меня не на шутку радует, господин Стеен, и старуху мою тоже. И уж так-то мы господину Реймару благодарны, что он взял Яна с собой в Визби и определил при деле, ведь вот уж скоро этому два года минет! Намедни приехал из Визби мой родственник, Бульмеринг, бочар, - сдавал там бочки, - ну, и Яна видел. Говорит, совсем приказчиком смотрит.
Счастливый и довольный отец при этих словах так широко и радостно улыбался, что луч его радости запал и в сердце Госвина Стеена. Он, конечно, вскоре снова впал бы в раздумье, но Шонен был уже близко, работы предстояло на корабле много, и Ганнеке мог быть уверен, что его хозяину теперь будет некогда задумываться.
Юго-западная оконечность Шонена представляет собой безотрадный, плоский и низменный песчаный откос, далеко вдающийся в море; но во время лова сельдей этот откос бывал так оживлен, так полон шума и движения, что это обыкновенно столь скучное и угрюмое побережье становилось просто неузнаваемым. Тысячи рыбачьих барок были разбросаны в открытом море, около расставленных ими сетей, и подходящие большие суда должны были принимать всякие меры предосторожности и лавировать очень искусно, чтобы никому не причинить тем ущерба. На берегу тоже кипела своеобразная деятельность: множество бондарей работали над бочками, в которые складывались соленые сельди.
На пространстве между замками Скалёр и Фальстербо главным образом и толпился народ; там-то и происходила главная сельдяная ярмарка немецкой Ганзы. Место, на котором ганзейцы имели право торга и над которым развевался флаг их городов, они окопали глубоким рвом и отделили валом и частоколом от остального острова, составлявшего ныне датское владение. Каждому отдельному городу на этом клочке земли принадлежали особые поселения, называвшиеся виттами и, в свою очередь, отделявшиеся одно от другого тыном, на котором прибит был герб города. В каждой витте были свои особые каменные дома для копчения и соления сельдей, и деревянные таверны, и лавки для рыбаков и ремесленников, равно как и амбары, и склады для всякого рода товаров.
Витта любечан на Шонене была одной из самых главных; даже управление ею было поручено особому фогту (управляющему) из членов любекского магистрата. К любекской витте с одной стороны примыкала витта прусских городов, а с другой - ростокская, штральзундская и висмаркская витты.
Среди рыбного товара, наваленного среди груд соли и всякой копченой снеди, в особых лавках выставлены были напоказ драгоценнейшие европейские товары - шелковые материи и нидерландские сукна, южные вина и восточные пряности, так как ганзейские корабли никогда не приходили на сельдяную ловлю пустыми, а постоянно привозили с собой груз товаров. На пустынном полуостровке мало-помалу развилась ярмарка, которая могла смело соперничать с самыми крупными ярмарками в больших и многолюдных городах. Таким образом ганзейцы достигали разом двух целей: беспошлинно вывозили с Шонена богатейший запас сельдей (с каждого корабля взималась лишь самая ничтожная подать), который продавали у себя дома с большой выгодой, и при этом беспошлинно же ввозили на Шонен свои и чужие товары, доставляя постоянный заработок своим кораблям. На ганзейских виттах не дозволялось жить никакому иноземцу, и даже сам датский фогт, управлявший Шоненом, мог на основании установившегося обычая оставаться здесь только один день для посола сельди, выловленной на долю датского короля. Вообще, только ганзейским рыбакам было предоставлено право производить рыбную ловлю, точно так же как и соление рыбы могло производиться только при помощи рабочих-ганзейцев. Вследствие этого немецким купцам исключительно принадлежали все выгоды торга, снабжавшего сельдями не одну только Германию, но и Англию, и Нидерланды, и Швецию, и Россию с Польшей.
На Шонене, как и вообще во всех остальных ганзейских поселениях, все было подчинено строжайшей дисциплине, и за соблюдением всяких законоположений, касающихся рыбной ловли, торговли вообще и рыночного торга в частности, следили очень зорко. Богобоязненные ганзейцы позаботились и о том, чтобы там же воздвигнута была немецкая церковь, в которой богослужение совершалось монахом. Рядом с церковью находилась и обычная в то время оружейная палата, в которой все, собиравшиеся переступить порог церкви, должны были складывать оружие. Предосторожность далеко не излишняя: в Средние века кровь билась в жилах не по-нашему и рука слишком поспешно хваталась за меч и за нож!