Борьба между Тиссеном и Муссолини
Что случилось за период с 1933 г., когда непосредственно после прихода Гитлера к власти возникла пылкая итало-германская дружба — на деле фактическая антанта, и до 25 июля 1934 г., когда произошла дикая кровавая схватка, едва не вызвавшая германо-итальянскую войну и резко изменившая всю дипломатическую карту Европы? Что произошло за кулисами этого разрыва, для которого, казалось, не было никаких оснований, и его бурная развязка застала континент врасплох?
Внутренние силы германского и итальянского капитализма не стоят по отношению друг к другу в явном конфликте, между ними нет такой неистовой вражды, какая существует, например, между Францией и Германией. Один из них высоко развит. Другой отличается не особенно высоким промышленным развитием, его сферой до сих пор является, главным образом, сельское хозяйство. Один производит уголь, железо, машины, пушки, химические продукты, локомотивы, электрооборудование, аэропланы. Другой поставляет фрукты, овощи, вино, шелк, текстиль и музыкальные инструменты. Один вывозит внушительную продукцию тяжелой промышленности Рура, Леуна и Берлина. Другой продает деликатную продукцию солнечных полей Италии, результаты труда итальянских крестьян, и безделушки туристам Флоренции и Неаполя. Один поглощен производством средств производства. Другой сосредоточен на производстве предметов потребления. Выход для одного из них ведет к Атлантическому океану. Сфера другого — Средиземное море.
Здесь нет антагонизма, но есть, напротив, базис для взаимного притяжения. Германская и итальянская промышленность могут питать и поддерживать друг друга, а Рим, Милан и Неаполь становятся прямыми партнерами Эссена, Франкфурта и Гамбурга. Но в мире империализма даже это естественное равновесие заключает в себе тенденцию к взрыву. Муссолини мог и должен был бы объединиться с Гитлером и образовать новую огромную силу, охватывающую континент; по политическим, экономическим, тактическим, военным и даже чисто идеологическим соображениям, эта сила была бы вдвое более могущественной, так как союзниками были бы фашисты. Но все эти соображения становятся не более чем номинальными в тот момент, когда за ними обнаруживаются капиталистические противоречия. Эти противоречия и их развитие чрезвычайно важны — именно они являются источником одного из новейших и наиболее серьезных изменений политического фронта и соотношения сил в Европе.
Ключ к разрешению проблемы, как ни парадоксально это звучит, нужно искать в Северной Италии; в том месте, где благодаря естественному ходу событий, должен был вырасти итальянский «Рур», собственная итальянская база тяжелой и военной промышленности, которой ей до сих пор недоставало, база, которая даст Италии, наконец, подлинную силу и авторитет среди мировых держав. Это — один из фактов, угрожающих современной Европе.
«Новая романская империя» чернорубашечников имеет в своем распоряжении «гордую» фашистскую милицию, сильную армию и воздушные силы, зловещую, не имеющую соперников, тайную полицию, «совершенную» социальную систему корпораций с прославленным «цезарем» во главе. Но этой империи недостает трех простых вещей, без которых вся эта пирамида на деле повисает в воздухе и может в любой момент обрушиться на голову Муссолини, фашистов и корпораций: у нее нет угля, железа и нефти. Это означает, что у нее нет ни исходного вещества — металла, ни основного источника энергии — твердого или жидкого топлива — для создания и приведения в действие современного капиталистического механизма. У нее есть только законченный остов, каркас крупной промышленности, но нет двигателей и нет приводного механизма.
Правда, различные отрасли обрабатывающей промышленности, производство моторов, машиностроение, военная промышленность, судостроение, текстильная промышленность, электротехническая промышленность и пр. развились и выросли до значительных размеров, и в них вложены весьма значительные капиталы. Но весь этот хозяйственный организм можно в любой момент остановить и вызвать катастрофу, если только Германия и Англия прекратят снабжение углем, Германия и Франция — железом, Англия, Америка и СССР — нефтью. Лицемерные «санкции», предпринятые против Италии в 1935–1936 гг., не имели никакого значения, так как они ни в малейшей степени не носили характера настоящей блокады военного времени. В мирное время Италия импортирует эти сырые материалы ежегодно на сумму, примерно, в 3 млрд. лир; на всей ее территории нет запасов этих ископаемых, а если и есть, то лишь в совершенно ничтожном количестве, и Италия, следовательно, фактически находится в постоянном плену у других европейских держав.
Муссолини не может вести войну (настоящую войну, а не абиссинскую игру) с помощью олив, кьянти и миланского шелка, если снабжение из этих стран приостановится или прекратится в военном порядке: он не сможет снабжать крестьян и укрепить позиции чернорубашечников. Это — подлинно хроническая язва, которая непрерывно разъедает тело фашистской Италии, возомнившей себя империей на Средиземном море, и вызывает постоянные кошмары у Муссолини; многие удивительные и непостижимые шаги и «прыжки» дуче можно объяснить только этими ночными кошмарами. Если до надвигающейся мировой войны основоположник фашизма не обеспечит себя запасами — и притом достаточными запасами — угля, железа и нефти и, более того, если он не будет иметь их в пределах досягаемости в своих владениях, то его песенка спета. Большой мыльный пузырь лопнет, даже без особенного шума, оставив после себя только память о пышной фразе, большом банкротстве и откровенной жестокости.
Такова подоплека и реальное содержание политики, проводившейся повелителем из палаццо Киджи в течение последних 12 лет, с самого начала его диктатуры. Это не только вопрос о том, как спасти имущие классы Италии от революционных рабочих, штурмовавших фабрики в 1921 г., и от обнищавших крестьян, готовых экспроприировать землю; это в то же время вопрос о том, как спастись от иностранной петли, как поддержать свою национальную независимость, свои суверенные прибыли перед лицом международной конкуренции. Так же как капиталисты Рейнско-Вестфальской области и Центральной Германии делегировали Гитлера для того, чтобы он добился выхода для их избыточной энергии, точно так же капиталисты Северной Италии доверили в свое время Муссолини великую задачу восполнения их дефицита энергетических резервов.
Кто эти капиталисты, где их центр и каковы их планы создания в Италии, с помощью фашизма, нового большого источника сырья и энергии? Другими словами: кто эти Тиссены южных чернорубашечников и чего они хотят?
За последние сорок лет в стране романских крестьян, культуры ренессанса и гарибальдийских традиций свободы один район совершенно преобразился. Этот район ограничен с севера и с запада Альпийским хребтом, с востока — Истрийским побережьем Адриатического моря и с юга — центральной итальянской Кампаньей. В этом районе с огромной быстротой, напоминающей темп развития больших индустриальных районов Манчестера, Рура и Пенсильвании в прошлом столетии, на деньги старых миланских и генуэзских банкиров, крупных североитальянских купцов и промышленников и иностранных финансистов выросла новая полнокровная производительная сила, которая быстро, всего за два или три десятилетия, революционизировала всю экономику страны. Она проникла в сельские районы остальных центральных и южных областей Италии и покорила их; превратила миллионы крестьян в промышленных пролетариев или борющихся за свое существование арендаторов; привлекла к себе старых феодальных землевладельцев и придала всей Италии совершенно новый вид.
Хлопчатобумажные и шелковые фабрики, электротехнические предприятия и автомобильные заводы, военно-промышленные компании, верфи, химические заводы, железнодорожные компании и, наконец, огромные гидроэлектрические станции создали здесь новый, мощный класс промышленников, лишенный всяких традиций католического Рима или традиций героической борьбы за независимость, но зато наделенных самым современным техническим оборудованием, холодной неразборчивостью и непреклонной типичной для промышленных капиталистов волей: волей к тому, чтобы ценой любых издержек сохранить свою новую базу развития, защищать и расширять ее, делать ее все более мощной и сильной, чтобы не отставать от соседних промышленников континента и постепенно вовлечь в свою орбиту всю Италию. Ныне девять десятых итальянской промышленности сконцентрированы в Северной Италии.
Этот новый класс, главная квартира которого помещалась не в классическом Риме, а в Милане, столице «Третьей Италии», уже не имел больше национальных идеалов подобно ранним пионерам «итальянской идеи» — сыновьям крестьян, интеллигенции и ремесленников, которые с винтовками и бомбами сражались против Австрии и Ватикана; цели этого класса были империалистическими. Постепенно из его среды выкристаллизовалась еще более сильная, крепкая и замкнутая группа: миланский крупный капитал. Электр о-династия Пирелли, Конти и Вольпи, автомобильные и военнопромышленные династии Агнелли (туринский Фиат) и Перроне (заводы Ансальдо), текстильные магнаты Креспи, химическая группа Донегани (комбинат Монтекатини), банковские магнаты Теплиц, Марсалья и др., вырастая и переплетаясь, образовали некую олигархию, распоряжающуюся миллиардами, которая не только начала править севером Италии, как своим собственным королевством, но с помощью старых мелкобуржуазных политиков, адвокатов, профессоров и духовенства стала всемогущей и в Риме. Ее первым непосредственным политическим представителем был Джиолитти, в течение многих лет до войны правивший Италией через парламент. Главной квартирой, а под конец единым финансовым и политическим генеральным штабом этой олигархии стал крупнейший банк Италии — миланский Банка Коммерчиале Итальяна.
Этот банк, имеющий 16 филиальных банков за границей, актив которого достигает ныне 10 млрд. лир, был основан всего сорок лет назад германскими и австрийскими финансистами, намеревавшимися провести «невидимую колонизацию бедной Италии». Всего за сорок лет этот банк под руководством галицийского еврея Теплица стал подлинным олицетворением новой Италии. Теплиц сделал то, чего не сумели сделать во время национальной эмансипации Кавурская и Савойская династия: он поставил отсталый и незрелый итальянский капитализм на собственный финансовый базис.
Вначале с помощью фондов больших банков Берлина, Вены и Парижа (которые накануне войны держали в своих руках три четверти акций Банка Коммерчиале), затем систематическим поглощением доходов и прибылей процветающей индустрии севера Италии он с рекордной быстротой повел индустриализацию сельскохозяйственной и торговой страны и достиг того, что сделал Милан, резиденцию своего банка, новым первоклассным финансовым центром Европы.
Теперь Банка Коммерчиале тождественен с наиболее важными промышленными предприятиями Италии — например, почти со всеми железнодорожными компаниями, с электрическими трестами Адриатика, Эдисон, Сип, Меридионале (контролирующий миллиарды), химическим трестом Монтекатини (28 тыс. рабочих, вице-президент Теплиц), стальным трестом Ильва, большими электротехническими заводами Терни (в которых участвует также английская группа Виккерса), крупнейшими текстильными компаниями (хлопчатобумажный трест «Стабили—менти Тессили Итальяни», 23 фабрики и 430 тыс. веретен), крупными судостроительными компаниями и т. д..[26] Более того, он, вероятно, единственный частный банк в мире, полностью контролирующий и управляющий нервом экономической жизни страны и даже ее государственными финансами, где он во многих случаях играет роль Английского банка (вот почему в «латинском» правительстве посты министра финансов часто принадлежат евреям).
Этот банк — ось итальянской политики. Например, недавно совет директоров Банка Коммерчиале включал не менее девяти итальянских сенаторов, среди них такие, как князь Гиберто Борромео; бывший итальянский делегат на Версальской мирной конференции Сильвио Креспи; бывший министр финансов Энрико Арлотти; бывший директор Этторе Конти (председатель правления банка); известный журналист Орландо Малагоди (в свое время редактор римской «Tri—buna»); граф Сан-Мартино ди Вальперга. Много лет Джиолитти был одновременно премьер-министром Италии и неофициальным представителем Банка Коммерчиале. Граф Вольпи, один из наиболее известных итальянских политических деятелей и несколько лет назад министр финансов (1925–1928 гг.), принадлежит все к той же клике Теплица. Пресса также подчинена интересам этого банка: например, известный римский журнал «II Messaggeto» принадлежит тузам военной промышленности братьям Перроне (владельцы заводов Ансальдо), «La Stampa» контролируется президентом «Фиат» Агнелли, a «Giornale d'ltalia» связана с группой Монтекатини.
Одно время клерикальные аграрии, аристократы и духовенство пытались выдвинуть вперед свой собственный политический банк, Банка ди Рома, которому оказывал поддержку папа, но их скоро заставили отступить. Теперь старая итальянская феодальная аристократия, которая вместе с духовенством правила страной со времен Медичи и Борджиа до дней национального освобождения и с тех пор панически боится только одного — революционной аграрной реформы, — эта аристократия, наиболее влиятельные ее группы, полностью слилась с молодой системой итальянского крупного капитала и имеет в нем свою значительную долю. Например, управление большими военными заводами Ансальдо находится в руках нынешнего маркиза Медичи и графа Каваллеро (совместно с синьором Исайей Леви). В «Фиате» находится князь Бурбон дель Монто, в фирме Терни — маркиз Тритона, в стальном тресте Ильва — маркизы Пачелли и Клаварино, в Сочиетта Италиано ди Кредито (отделение Банка Коммерчиале) — князь Кастельбарко Альбани и т. д..[27]
Эти люди все еще пользуются влиянием за кулисами современной Италии. Фактическим хозяином современной Италии в течение ряда лет был бывший еврейский беженец из Галиции, человек, который является на небосклоне этой страны светилом гораздо более блестящим, чем многие другие. Сам Теплиц недавно (в апреле 1934 г.) официально ушел из Банка Коммерчиале, получив много отличий, но его сын синьор Лодовико Теплиц, бывший главный директор-распорядитель, вместе с другими директорами продолжает великую династию и великую политику миланской олигархии — политику фашизма. Именно этой олигархии служит фашизм, который был ее орудием и ее политическим исполнителем после войны.
Милан не только центр и базис итальянской индустрии, трестов, Банка Коммерчиале; это также колыбель движения Муссолини. Отсюда, а не из Рима, повел Муссолини свои первые силы; здесь собирал он свои первые организованные кадры фашистской партии, «Fascio di combattimento» (1919), которые он набирал среди богатых молодых людей миланских имущих классов, националистских авантюристов и оказавшихся не у дел бывших военных. Здесь он издавал — и издает до сих пор—свой орган «Popolo d'ltalia», угрожая либеральному Риму;[28] и отсюда он получает подлинный внутренний импульс.
Именно в Северной Италии, в Милане и Турине, словно случайно, первые черные террористские шайки возникли в тот же момент, что и революционные батальоны штурмовавших фабрики рабочих: крупный капитал приготовился к самозащите. А когда лидеры новой армии отправились в поход на Рим, когда либеральное правительство короля и парламент сдались фашистам без единого выстрела, без единого звука (как впоследствии сдалось гинденбурговское правительство в Германии, как, быть может, однажды сдадутся «национальные» правительства в других странах), когда Муссолини был провозглашен полубогом, «цезарем третьего Рима» и зажал всю страну в своем кулаке, поставил рабочий класс вне закона и одним жестом сбросил маски и костюмы старой демократии, именно тогда завершилась первая послевоенная фаза политики миланского крупного капитала. Ее социальное существование было укреплено и спасено от пролетарского штурма. Муссолини выиграл гражданскую войну для Теплица, Агнелли, Медичи, Вольпи, Креспи и Пирелли.
Вот почему двойная иерархия Милан — Рим стала единым невидимым оплотом новой диктатуры: вся политическая реконструкция, террор против левых, система корпораций, меры для охраны частных предприятий (особенно во время кризиса, когда группа Банка Коммерчиале находилась на грани краха и позорного банкротства) — каждый шаг внутренней политики Муссолини соответствовал линии и интересам олигархии, с которой Муссолини поддерживал прямую связь не только через «таинственных» министров финансов Вольпи, Юнга и пр. Сын Теплица, Лодовико, принадлежал к кругу близких «друзей» дуче (так же, как прежде он был «правой рукой» Д'Аннунцио, «фиумского бунтаря»). Контуры возникшей впоследствии диктатуры Гитлера — Тиссена в Германии были полностью предвосхищены здесь, хотя и не были такими кричащими. Верно, конечно, что Банка Коммерчиале был когда-то оплотом итальянской демократии — вместе с цветом либеральных салонов и министерств Рима, — и именно его влияние (оказываемое через Джиолитти) долгое время предотвращало вступление Италии в войну на стороне союзников. Но теперь надо было без промедления проводить новую, иную политику.[29]
Муссолини был последним необходимым и неизбежным элементом разнородного сплава, образованного производительными силами Северной Италии и Апеннин, электрическими компаниями и предприятиями обрабатывающей промышленности, банками Милана и Рима и последышами старой итальянской феодальной аристократии. Террористская бюрократия чернорубашечников со своими мелкобуржуазными прихлебателями была четвертым ингредиентом, завершившим и преобразовавшим весь этот сплав в военную, вооруженную силу — современный итальянский фашизм.
Итак, экономическое строение фашизма Муссолини отличается от строения фашизма Гитлера только географически и технически; в основных чертах процесс образования и структура этого международного движения всегда схожа по типу, но не нужно, однако, впадать в поверхностную стандартизацию. Не будь Милана, в свободолюбивой, немного отсталой и немного «беспечной» Италии не было бы такого динамического явления, как Муссолини, так же как не было бы ожесточенной классовой борьбы в 1919–1921 гг.
Но Милан должен был породить Муссолини точно так же, как Эссен — Гитлера. Он сотворил дуче из своей собственной плоти, т. е. из того материала, из которого создана «Третья Италия», Италия гигантских фабрик Пьемонта и банковских палаццо Ломбардии; ей всего несколько десятков лет от роду, но она уже достаточно сильна, чтобы взнуздать тысячелетнюю страну. А то, чем занят Муссолини сейчас, является выполнением — с той же настойчивостью и последовательностью — второй части великой программы действия, начертанной миланскими финансистами: за социальным выступлением следует выступление империалистическое.
После победы в гражданской войне и пышного коронования в Риме, олигархия Северной Италии ни на одну минуту не забывала, что на деле она полупарализованная империалистская сила без базиса для империи — без железа и угля. Недостаток основных производственных ресурсов — сырья и энергии — всегда являлся угрозой для ее существования и держал ее в состоянии постоянной тревоги и судорожного беспокойства. Завладев государством, она должна была построить для себя собственный «Рур», подобно Тиссену, или свою «Лотарингию», подобно де-Венделю, причем возможно скорее, возможно ближе, и притом сделать его как можно более независимым; иначе она вместе с Муссолини при первом удобном случае взлетит на воздух. И это не только потому, что растущий милитаризм фашистского государства, новая итальянская армия, его обширные воздушные силы, его большой Средиземный флот, его укрепления в Альпах и на далматской границе сделали создание такого внутреннего базиса настоятельным политическим и стратегическим вопросом.
Итальянский капитализм просто-напросто в финансовом отношении не может дольше выдержать недостаток основного сырья и необходимость покупать его за границей: это грозит ему несостоятельностью. Еще в 1921 г. Италия ввозила в два раза больше, чем она вывозила: на 17 млрд. лир импорта приходилось 8,3 млрд. лир экспорта. В 1928 г. экспорт Италии составил 15 млрд. лир, но ей пришлось уплатить за импорт 22,4 млрд. лир — в полтора раза больше. Она должна была это делать, потому что кроме пшеницы и хлопка вынуждена была покупать также и сырье для тяжелой промышленности и полуфабрикаты. За последние 15 лет (с 1920 по 1934 г.) Италия уплатила за свой импорт на 86 миллиардов лир больше, чем выручила за экспорт. Это катастрофическая цифра для страны с 42-миллионным населением, страны, все еще остающейся в значительной степени аграрной. В то же время три постоянных добавочных источника доходов Италии, которые обычно до известной степени компенсировали ее плохую торговлю — расходы иностранных туристов в Италии, доходы торгового флота и денежные переводы, присылаемые на родину итальянскими эмигрантами (главным образом из Америки), — также быстро уменьшались под влиянием кризиса.
Колоссальный хронический дефицит в торговом балансе заставляет итальянский капитализм медленно истекать кровью. Долги промышленности беспрерывно растут и поднимаются до рекордных цифр; банки приходят на помощь промышленности и сами все без исключения становятся несостоятельными; на помощь банкам со своими бесчисленными миллиардами приходит государство. Задолженность Италии вырастает с 88 млрд. лир в 1930 г. до 104 млрд. лир в 1934 г. одна сумма процентов достигает 5 млрд. лир, в то время как бюджетный дефицит составляет 3–4 млрд. лир; золотой запас падает с 11 млрд. лир в 1928 г. до 6 млрд. в 1934 г., покрытие банкнот снижается до 46 %, и итальянская валюта подвергается постоянной опасности.
Все эти цифры отражают положение до абиссинской кампании (потребовавшей около 200 млн. фунтов стерлингов добавочных военных расходов в 1935/36 г.). За пять лет — с 1929 по 1933 г. — в Италии произошло 100 тыс. банкротств. Фашизм отчаянно пытается переложить это бремя, насколько это возможно, на плечи трудящихся; налоги достигают «крайних пределов» (заявление самого Муссолини), государство и корпорации систематически уменьшают заработную плату (на 45–50 % с 1927 г.), мелкие крестьяне и фермеры-арендаторы обречены на разорение.
Но южный фашизм не может бесконечно зажимать нацию в тиски, увеличивая революционное возмущение против самого себя. Все его здание имеет основной «архитектурный» дефект и его потрясает не столько временный экономический кризис, сколько прежде всего кризис «структурный». И его паранойя должна неизбежно прогрессировать и отбросить фашизм назад к отправному пункту—1922 г. (взятие власти Муссолини), привести к свержению цезаря, если он не сумеет добиться какого-то решающего перелома, совершенно перестроив весь фундамент современного здания.
С самого начала активное разрешение этой проблемы было идеей, главенствовавшей и подчинявшей себе всю стратегию Муссолини и Теплица. Сначала они попытались найти выход в грандиозном техническом эксперименте. Деньги и риск в счет не шли. По плану надо было построить, не выходя из пределов Италии, «электрический Рур», электрифицированную тяжелую промышленность! Почти десятилетие в стране фашизма Альпы и Апеннины подвергались грозному и бурному техническому натиску. Два мощных горных хребта, на севере и в центре Италии, их вершины, склоны, долины и реки были прощупаны сверху донизу и почти сплошь покрыты различными электрическими сооружениями — плотинами, турбинами, двигателями, проводами высокого напряжения: оттуда хлынула концентрированная гидроэлектрическая энергия, чтобы создать Теплицу, Медичи и Муссолини нужную им базу. Целые провинции в бассейне По, в Пьемонте, Ломбардии, Лигурии вплоть до Сицилии — южного пункта на Средиземном море — были превращены в энергетические комплексы, объединенные линиями высокого напряжения и органически связанные в единую систему.
Государство, фашистская партия, военное министерство, сам «дуче» направили все имеющиеся в их распоряжении ресурсы страны в этот новый национальный резервуар на Севере; Банка Коммерчиале концентрировал в течение ряда лет всю свою финансовую деятельность и вложения имущих классов на электропромышленность. Граф Вольпи, посредник между Теплицем и Муссолини, лично принял на себя управление этой промышленностью; правительство выпускало специальные «займы электрификации». В различных районах возникли разнообразные электрические тресты: венецианский — «Адриатика», миланский — «Эдисон» (11/3 млрд. лир капитала), туринский — «Сип», Тосканский — «Ада—мелло», неаполитанский — «Меридионале». Все эти тресты, производящие электроэнергию от 1/2 млрд. до 1 млрд. киловатт-часов в год (в 1934 г. «Адриатика» продал 860 млн. киловатт-часов 550 тыс. потребителям), каждый с обширным «хинтерландом» филиалов в городах, деревенских районах и на промышленных предприятиях, владея акциями и кооперируясь друг с другом, фактически составили единую национальную сверхструктуру: новый «электро-Рур» Банка Коммерчиале. Итальянская промышленность, железные дороги, города в течение нескольких лет в значительной мере освободились от иностранного угля. Национальный импорт уменьшился на несколько миллиардов лир: количество электропечей для выплавки стали выросло до нескольких сот, в то время как до войны их было всего семь.
Теплицу удалось, как будто, создать базу в горах Италии. Но это был всего лишь суррогат. 11 млрд. киловатт-часов означали огромную капиталистическую энергетическую и даже военную мощь и влияние, которыми и Милан и Муссолини никогда еще не обладали. Но одного этого было недостаточно; они прикрыли только один фланг фронта. Они привели машину в движение, но не могли выпускать продукцию подобно Руру и Лотарингии. Они нашли замену углю, но не давали стали, действительного объекта и субъекта империализма тяжелой промышленности. Как раз, наоборот: новые массы электроэнергии в Аль—пах и Апеннинах вызвали мощное увеличение потребности и спроса на сталь в Италии. Этот спрос был вызван не только необходимостью обеспечить постоянную работу и оборудование гигантской технической системы, но также и необходимостью создать для электрического тока как товара соответственный рынок и оправдать капиталовложения. Это могли обеспечить только огромные энергетические потребности крупной тяжелой машиностроительной промышленности и связанный с ее развитием рост городов (потребность в отоплении и освещении).
Еще в 1930 г. и впоследствии итальянские электрические тресты вынуждены были из-за перепроизводства продавать свою электроэнергию в убыток, а несостоятельность некоторых из них (туринского «Сип», например) привела в 1931/32 г. к резкому потрясению и почти банкротству миланских банков, предотвращенному только благодаря вмешательству государства с его фондами. Именно электрический сверхтрест Банка Коммерчиале, точно так же как огромные вооружения Муссолини, требовал больше чем когда-либо, не теряя времени, найти для удовлетворения своих потребностей стальной трест — где бы ни пришлось его искать.
Теплиц уже имел в Италии свои сталелитейные заводы, но у этих заводов не было собственного железа. Итальянская стальная промышленность, стоящая вне европейского стального картеля — господствующей ассоциации крупных французских и германских производителей — и пытающаяся во что бы то ни стало сохранить свою независимость, произвела в 1933 г. 1 784 тыс. т стали — одну пятую германского и одну четверть французского и английского производства; но в то же время в Италии было произведено только 517 тыс. т чугуна против 6 900 тыс. т в Германии и 6 300 тыс. т во Франции. Это всего 1,6 % европейского и 1 % мирового производства чугуна. Как же в таких условиях может преуспевать Муссолини? Один тиссеновский трест (Vereinigte Stahlwerke А. G.) в Германии производит в семь раз больше железа, чем вся Италия.[30]
Следовательно, итальянская промышленность должна импортировать не только большую часть потребного ей чугуна (французско-германский синдикат будет всеми способами ее эксплоатировать и создавать затруднения), но также из-за ограниченного производства железа в пределах страны Италия вынуждена покупать, главным образом, иностранную руду или субституты — железный лом, пириты и т. п. Вместе с металлоизделиями, машинами и электрическими материалами Италия ввозит ежегодно около l1/2 млн. т железа и стали, уплачивая за них не менее 4 млрд. лир.
Таким образом, существующая итальянская стальная промышленность, хотя и располагает обширными предприятиями, по существу является не более как импортирующей и заканчивающей обработку промышленностью, целиком зависящей от импортного сырья: это только голова, у которой нет туловища. Теплиц полностью контролирует эту промышленность. Генуэзский комбинат «Ильва» (Alti Forni e Acciarie d'ltalia), председателем которого еще год или два назад был Теплиц и в руководстве которым участвовал глава его электрической промышленности, бывший фашистский министр финансов граф Вольпи, производит на своих заводах в Маргера и Удине 78 % всей итальянской продукции железа и 36 % итальянской стальной продукции.
Теплиц в течение ряда лет пытался превратить этот концерн — основанный в 1905 г. с капиталом в 20 млн. лир и ныне распоряжающийся капиталом более 800 млн. лир — в новую державу тяжелой промышленности в Европе, равную гигантским французскому и германскому трестам. Это была одна из самых дерзких его идей. Вскоре после войны «Ильва» стал так лихорадочно расти внутри Италии и приобрел так много различных предприятий — в том числе большую судостроительную фирму «Ллойд-Медитерранео», электрические фирмы, машиностроительные заводы и пр., что одно время он был близок к банкротству.
Другие сталелитейные заводы также находятся или под полным контролем Банка Коммерчиале, как, например, хорошо известные ум—брийские электростальные предприятия «Терни», в которых имеет долю Дуглас Виккерс и секретарем правления которых до недавнего времени был сын Теплица, Лодовико, или под прямым влиянием Муссолини и его военного министерства; таковы большие военные предприятия Ансаль—до и Корнильяно, председателем которых является бывший товарищ военного министра и один из ближайших коллег Муссолини, генерал граф Уго Каваллеро (в то же время директор «Кредито Итальяно») или завод военных материалов Коне в альпийской долине Аоста, директором которого является бывший морской министр адмирал Си—риани.
Все это вместе образует некую темную компанию крупных дельцов, генералов и правительственных политиков, компанию, подобные которой существуют и в других странах и принимают верховные решения о судьбах народов. Но здесь переплетение между прибылью, смертью и «политикой» еще теснее, еще интимнее и еще более цинично. Что касается иностранных интересов, то в этом итальянском фашистском гигантском тресте по производству вооружений в особенности замешаны могущественные британские интересы, от которых тянутся нити к очень крупным международным группам (по внешности они вовсе не выглядят «фашистскими», а, наоборот, считаются традиционными оплотами международного либерализма). Но в Италии этот военно-промышленный блок в действительности направляется двумя людьми: Джузеппе Теплицем (или его непосредственными наследниками) и Бенито Муссолини. Технически от этого блока зависят все крупные потребляющие металл отрасли промышленности в Италии: автостроение, электротехника и вся так называемая «вторая группа» фашистских корпораций, которая охватывает все металлообрабатывающие отрасли. И все-таки этот стальной блок Теплица бессилен — у него нет железа.
Где Банка Коммерчиале достанет железо? Политически это такой же острый, животрепещущий и решающий вопрос, как и обратный вопрос германского капитализма: как Тиссен освободится от своего железа? Проблема перевернута, но результат в обоих случаях один и тот же: мобилизация фашизма и его неистовый бешеный натиск, доходящий до пароксизма, до слепого безумия, именующегося фашистской внешней политикой. В данном случае последствия идут даже гораздо дальше: один фашизм сталкивается с другим. Ведь пункт, куда устремлено и неизбежно должно быть устремлено внимание и Банка Коммерчиале, тот же, куда с севера двигают свои силы Рур и Тиссен: это Австрия—Альпийская горная компания, штирийское железо; все это называется на языке этих капиталистических групп «дунайской политикой».
Рур и миланский капитал уже давно встретились в Штирии и таким образом пришли в непосредственное соприкосновение в самом центре Европы и на Дунае; это было еще в то время, когда предшественник Гитлера Стиннес пытался посредством обесцененной марки скупать куски Европы, а Муссолини еще только числился в составе нерегулярных резервных войск магнатов Ломбардии. Сразу после войны обе стороны пытались колонизировать Австрию — тогда совершенно разрушенную, потрясенную инфляцией и находившуюся в состоянии худшем, чем публичное банкротство; главной целью обеих сторон был захват Альпийской горной компании. Вышедшая из войны на стороне победителей Италия имела первенство.
Банка Коммерчиале послал одного из способных своих людей и спекулянтов, австро-итальянца Камилло Кастильони, который начал шаг за шагом «помогать» Австрии, поставив это дело на широкую ногу другими словами — стал скупать ее посредством итальянской лиры. В течение трех-четырех лет этот сын раввина из Триеста, который казался в этой разоренной стране новым Ротшильдом, контролировал капиталы в сотни миллионов, значительную часть национального богатства Австрии, в том числе промышленные предприятия, банки, массу реальных ценностей, газеты и парламентских политиков. Его уже называли «некоронованным королем Австрии», и он был почти так же влиятелен, как официальный глава правительства, лукавый канцлер в пурпурной сутане, доктор Зейпель.
Это было время первой итальянской «дружбы» венского правительства; в Вене и в Риме правила одна и та же международная католическая партия, вдохновляемая иезуитами (католические «Пополяри» дона Стурцо правили незадолго до прихода фашистов).
Кастильони особенно тесно связался с одним из лидеров этой партии, губернатором Штирии, доктором Антоном Ринтеленом, политиком, который управлял этой важной провинцией как бесконтрольный сатрап и был фактически ее хозяином. Он сам и его ближайшие правительственные чиновники основали совершенно частный банк «Штейрербанк», назначив самих себя его пожизненными директорами; под различными политическими личинами эта клика пользовалась всевозможными монопольными привилегиями и очень мало интересовалась правительством в Вене. Агентство Банка Коммерчиале в Австрии (Societa Italiana di Credito), председателем которого до сих пор является Теплиц, имело «интересы» в «Штейрербанке». Эти дружеские связи обеспечили Ринтелену полную политическую поддержку итальянского правительства, на которое он с этого времени полностью опирался; Ринтелен был одним из первых действительных основателей знаменитого хеймвера — нынешней гвардии Муссолини в Австрии. А во владение Ринтелена входили также штирийские железоделательные заводы.
Все было подготовлено к тому, чтобы разрезать Австрию на куски. В 1919 г., через «агентство» Ринтелена, Кастильони «приобрел» 50 тыс акций Альпийской горной компании за счет Банка Коммерчиале; в то же время другая итальянская группа (Fiat-Credito Italiano) купила еще 200 тыс. акций; вместе это составляло половину капитала компании. Так как основные предприятия концерна в Леобене и Дона—вице расположены как раз на главном железнодорожном пути Вена — Италия, то общие перспективы этого дела были весьма прозрачны. Одновременно группа Ринтелен — Кастильони — Банка Коммерчиале возглавила эксплоатацию гидроэлектрических станций и электропромышленности района (комбинат «Стевеаг»). Казалось, что штирийское железо обеспечено за ломбардскими герцогами. Казалось, что дунайское государство в ближайшем будущем станет итальянской колониальной провинцией и в финансовом и в политическом отношении. Впервые пространство от Апеннин до Штирии охватил единый блок.
Тогда-то и выступил Гуго Стиннес, почуяв опасность новой силы на юге. Этот непревзойденный игрок на инфляции также обратил свое внимание на Вену, рассматривая Австрию как небольшое дополнение к его комбинату; а с промышленной точки зрения он был несравненно более могущественен и имел гораздо более глубокие корни, чем миланские финансисты. Германский стальной король в то время предложил итальянцам компромисс и сотрудничество — нечто вроде раздела Австрии пополам. Миланцы должны были согласиться, потому что в противном случае для железоделательных заводов Альпийской компании не было бы угля; уголь шел из Германии.
Стиннес приобрел у итальянцев 200 тыс. акций Альпийской горной компании (в 1921 г.) за 86 млн. лир — так зародился «пул Стиннес — Кастильони» с Ринтеленом в качестве главного политического представителя и Апольдом в качестве главного технического руководителя, пул, который был единственной, господствующей в Австрии силой, фактически не имеющей конкурентов. Австрийская «старая держава» — венские Ротшильды, бывшие друзья и банкиры Габсбургов не играли, пожалуй, больше никакой роли, а правящая клерикальная партия работала и на Германию и на Италию.
Казалось, что таким путем в Австрии создавался большой экономический и политический союз между ведущими капиталистическими силами Германии и Италии, союз, направленный против Франции, король вооружений которой, Шнейдер-Крезо, также энергично продвигался по направлению к Дунаю; через Парижскую репарационную комиссию Франция даже запретила Стиннесу поставлять уголь Альпийской компании. Это сотрудничество имело особое значение для тяжелой промышленности. Железо Штирии стало более или менее «нейтральным». Но Милан — это было в дни до возвышения Муссолини — еще не пустил достаточно глубоких корней. Когда в 1924 г. австрийская инфляция пришла к концу, а великий трест Кастильони взлетел на воздух в буйном бумажном вихре, увлекая за собой ореол и политическую славу итальянской лиры, Банка Коммерчиале — его действительный кредитор и вдохновитель (он авансировал Кастильони 120 млн. лир) — смог спасти в этом колоссальном банкротстве для себя и для Италии только часть собственности треста.
Остаток большинства акций Альпийской горной компании перешел к Германскому стальному тресту, где их унаследовал Тиссен, и с этого времени Австрия экономически, а вскоре и политически попала под пяту Германии: инициатива «помощи» перешла к Берлину. Даже Ринтелен, сюзерен Штирии, начал менять фронт и поглядывать не на юг, а на север. Первая попытка итальянской тяжелой промышленности сделаться «независимой», проникнув в долину Дуная, потерпела поражение. Теплиц попрежнему зависел от Рура.
В конце 1927 г. два руководителя Германского стального треста — Тиссен и Феглер — лично прибыли в Рим и вели секретные переговоры с Муссолини. Последствия этой встречи многочисленны. На деле эти переговоры повели скорее к политическому соглашению между германским и итальянским фашизмом и к внезапному «загадочному» росту влияния Гитлера в Германии, чем к удовлетворительному и длительному разрешению проблемы итальянской тяжелой промышленности, которая интересовала Муссолини больше всего. Молодой германский национал-социализм получил полную идеологическую и практическую поддержку от итальянского «материнского движения», Геринг разъезжал туда и обратно между Мюнхеном и Римом, а Гитлер, с одобрения рурского капитала, провозгласил союз с Италией, краеугольным камнем германской внешней политики. Но Италия осталась почти не причем, если не считать новой тактической позиции по отношению к Франции.
Однако, когда сам Гитлер пришел, наконец, к власти в Германии и настало время исполнять старые обещания, то оказалось, что «краеугольным камнем» новой германской политики стал аншлюсс — абсолютное, безусловное и безраздельное присоединение Австрии к Германии; о каком-либо внимании к итальянским интересам или об уступках Италии не могло быть и речи.
Муссолини пришлось убедиться в том, что австрийский национал-социализм не хочет ни с кем делиться и угощает про-итальянский хеймвер динамитом; что Гитлер триумфальным маршем должен пройти из Австрии через всю долину Дуная до самых Балкан и Ближнего Востока, подчиняя себе и захватывая все, что было до сих пор «итальянской зоной»; ведь в конечном счете после того, как эта лавина поглотит и отберет все, что ей нужно у сельскохозяйственных стран Юго-восточной Европы, она неизбежно должна будет устремиться к новому объекту «проникновения», к Милану и Альпам, к «превосходству» над низшим и «презренным» римским фашизмом, не обладающим ни углем, ни железом, ни нефтью, но перегруженным обесцененным сельскохозяйственным сырьем и владеющим огромными источниками гидроэлектрической энергии, угрожающим рурской угольной торговле. Не было никаких сомнений, что согласно этому плану в конечном счете Муссолини и Теплиц не избежали бы участи вассалов северного фашизма. Тиссен обманул Муссолини. Муссолини и Теплиц повели одновременную атаку на Вену и Штирию.
Они больше не вели переговоров с германскими «друзьями», теперь они пытались прямо захватить в свои руки решающие позиции в Австрии, т. е. и Альпийскую горную компанию и политическую и военную власть. Миланский план получил теперь законченный вид. Штирийский железный район не только должен был раз и навсегда попасть под контроль итальянской тяжелой промышленности и стать, таким образом, вместе с угольными копями Венгрии, базой для больших вооружений Италии; это был теперь только технический стержень более широкого, более грандиозного проекта.
Отныне вступал в силу план, намечавший непосредственно и полностью объединить центрально-европейскую дунайскую зону — Австрию, Венгрию и Балканы — с итальянскими Альпами и Апеннинами, связать их политически, экономически и в военном отношении и таким образом создать новый грозный итальянский сверхкапитализм, почти удвоив его территорию! Такова была сенсационная историческая идея дельцов Милана, последний и высший продукт современного империалистического развития, которое так поощрял и ускорял Муссолини: а это означало не более не менее как южный контраншлюсс Банка Коммерчиале против северного аншлюсса Рура.
Две концентрированные капиталистические системы равного калибра стояли одна против другой, обе в фашистских тогах, обе с ультрафашистской идеологией и гигантскими взаимоисключавшими друг друга планами империалистской экспансии. В этот момент третья фашистская резиденция, Вена, стала пороховым погребом. Муссолини заключил с Дольфусом и Гембешем римские договоры (март 1934 г.) в качестве прелюдии к полной экономической, политической и военной федерации Италии, Австрии и Венгрии под верховным руководством римского дуче.
Этот союз начался с взаимных торговых преференций на сельскохозяйственные и промышленные продукты, с соглашений о путях сообщения, с постоянной «координации» в области внешней политики, с тайных военных конвенций; последней стадией его должно было явиться создание новой консолидированной политической империи, простирающейся от Альп до Черного моря, от Вены до Сицилии; на востоке — господствующей на Балканском полуострове над старыми сателлитами Италии: Албанией, Болгарией и, может быть, Румынией, на юге — достигающей экваториальной Африки, захватывая Абиссинию и, может быть, какую-то часть Британской Африки, на западе — отделяющейся от Франции электрифицированной горной стеной Альп (включая швейцарский Тессин), на севере — граничащей с германским фашизмом, теперь отброшенным за Дунай.
Это означало не более не менее как восстановление Восточной Римской империи старых императоров, — что было самым сокровенным, самым честолюбивым и самым тайным из всех неоцезаристских мечтаний Муссолини и из всех целей политики «Великого фашистского совета»; в действительности, это не что иное, как план и мечта маленького галицийского еврея Теплица, представителя скованных производительных сил капиталистических электрифицированных Альп, так же как гитлеровский план «трансконтинентальной германской расовой империи» представляет собой схему и мечту Стиннеса и Тиссена — владельцев производительных сил капиталистического рурского угля.
Такова эпоха концентрированного капитала, одна из самых чудовищных, самых фантастических и самых безумных эпох, которые знала когда-либо человеческая история. И где бы ни появлялся концентрированный капитал, где бы ни образовалась его ячейка, вызывающая к жизни фашизм и начинающая расти быстро, как тропическое растение, — там должны возникать проекты и замыслы такого рода и таких пропорций, безразлично, кто за ними стоит, безразлично, в каком пункте мира они возникают, в центре ли континента или на берегу океана (сравните пан-азиатский план Мицуи — Араки в Японии), и безразлично, направлены ли они один против другого, и перекрещиваются ли они друг с другом.
Капиталистическая анархия празднует свой высший триумф. Массы капитала, разбухшие до предельных размеров, достигшие предела своих способностей и быстроты кругообращения, с силой вырываются на свободу, сталкиваются друг с другом, взрываются и носятся в пространстве, как свободные космические тела, превращая мир в пылающий, трагический и трагикомический ад. Капиталистическое общество уже пережило отведенный ему историей срок, но оно отказывается умирать и поэтому разрушает себя и душит, оно не может больше выдерживать страшного перенапряжения и сжигает себя изнутри. Законы этого общества, диалектические законы экономики определяют нашу эпоху, эту эпоху великих преобразований и ее трагедию.
Эти законы, совокупность которых выражается империализмом, породили фашизм. Но они также и взрывают фашизм, толкают Муссолини против Гитлера, национал-социализм против фашио, палачей рабочего класса на юге против палачей рабочего класса на севере. У истории есть свои законы и свое правосудие. Альпы против Рура! Еще до того как итальянский и германский народы восстанут и сметут своих угнетателей с лица земли, поднимаются гигантские стихийные силы, начиненные капиталистическим динамитом и с грохотом сталкиваются над головами тех, кто приводит их в движение. Рим против Берлина! А тем временем в Вене происходит 25 июля.