Новый германский стратегический план
(План Гофмана)
Ход событий ясно показывает: на континенте созданы два новых объединения: Восточная фашистская лига и Южная фашистская лига. Первая тянется от финско-скандинавских границ до польской западной Украины. Вторая охватывает пространство от дунайских стран до Ближнего Востока. И та и другая стали неотъемлемыми факторами в европейской политике. И та и другая превращают свои зоны в бурлящий политический котел, каким была раньше Германия. И обе вместе представляют собой нечто новое: широкий барьер, проходящий сквозь всю Европу от Атлантического океана до Черного моря.
Это характерно для обеих лиг. Бек и Гембеш, восточноевропейский «бонапартизм» и южноевропейский «ревизионизм», фашистские маршалы на Балтийском море, на Висле и на Дунае подают друг другу руки; образуется замкнутая непрерывная линия. От северной до южной окраины континента нет ни одного пункта, ни одного сектора, не охваченного этой линией. Это система укреплений, две региональные группировки, преследующие, как будто, столь разнообразные политические цели, занятые столь различными проблемами (что общего имеет болгарский террорист Михайлов с финским генералом Маннергеймом?), сливаются друг с другом; они образуют единую политическую территорию.
Варшава и Будапешт — два главных бастиона; Берлин — позади линии — полевой штаб; Вена — в центре — ключевая позиция, захват которой будет означать окончательное воссоединение двух армий и начало решающего генерального наступления. Но для какой цели воздвигнута эта сцементированная стена? Какова конечная и центральная идея этого, как будто случайного, объединения?
Назначение новых фашистских региональных лиг совершенно очевидно. Это в первую очередь огромные контрреволюционные союзы, оплоты всеобщей фашистской реакции и мятежа, национальная форма которых перерастает в региональную. Ясно, что такие союзы, объединяя фашистские партии нескольких стран, подчиняя их общему политическому руководству, общему плану действия, в первую очередь подрывают в корне внутреннюю структуру стран, входящих в эти зоны.
Лига Бека (покойного Пилсудского) становится ведущим фактором фашизации всей Восточной Европы; эта преимущественно аграрная часть континента, с ее слабыми полудемократическими послевоенными государствами и не игравшим самостоятельной роли господствующим классом, до сих пор проявляла все же относительную (устойчивость. Лига Гембеша мобилизует сразу все реакционные и ирредентистские» течения на юго-востоке Европы, который издавна считается центром циклонов на континенте и объединяет их в единую грозную антидемократическую волну.
Ожесточенность классовой борьбы в этих районах явно растет в размерах, еще небывалых со времен войны. Самопроизвольно возникавшие отдельные фашистские организации первого периода, имевшие лишь случайный характер, организации, которые были недолговечными и не имели между собой связи, уступают место пустившему глубокие корпя движению, ни на минуту не ослабляющему своего наступления, имеющему в своем распоряжении неисчерпаемые средства и представляющему практически связное территориальное единство. Разжигание страстей мелкой буржуазии, антипарламентская агитация, террор против движения рабочего класса, волна джингоизма и антисемитизма — резко возрастают; идет непрерывное вооружение путчистских элементов.
Никогда еще не были местные силы контрреволюции так мобильны, никогда не были их атаки на рабочий класс и демократию так упорны и интенсивны. И в самом деле, перспектива гражданской войны, перспектива решающего удара фашистов и установления террористической диктатуры стала в поразительно короткий срок совершенно явственной во всей сфере деятельности двух лиг, т. е. там, где вплоть до 1934 г. парламентский режим казался устойчивым.
Страны на северо-востоке Балтики, где социал-демократические лидеры годами — так же, как в Германии — находились у кормила власти, теперь находятся на волоске от захвата власти крайними фашистскими партиями. На юго-востоке Европы, где до сих пор, перемежаясь с демократическими «островками» (Чехословакия), правили консервативные династические или «авторитарные» системы, государственная власть может в любой момент перейти в руки путчистского фашизма, так как рабочий класс там уже полностью терроризован. Такова яркая картина, освещенная разгоревшимся в этих зонах Европы фашистским движением.
Новые таинственные лиги на Балтике и вокруг Дуная несомненно являются в первую очередь огромными армиями гражданской войны; они поглощают местные фашистские движения со всеми их силами и ресурсами; через пятнадцать лет после прихода к власти Муссолини и через три года после прихода к власти Гитлера фашистская контрреволюция переходит от масштабов отдельных стран к масштабам целых географических блоков.
Эти лиги являются, во-вторых (и это так же очевидно), крупными агентствами гитлеризма, внешнюю политику которого они неуклонно осуществляют. Региональные блоки фашистских партий становятся чем-то вроде тайных придатков центрального («центродинамического») фашистского государства, каналами его влияния, инструментами его тактики и дипломатии. Они служат для него всем, чем обычно в области внешней политики служат друг другу союзные государства. Они помогают Вильгельмштрассе во всем.
Восточная лига осуществляет один из величайших и наиболее удивительных поворотов в современной европейской политике: переход Польши, традиционного союзника Франции, на сторону Германии. Эта лига начинает также подчинять Германии и балтийские государства, до сих пор находившиеся под преобладающим влиянием Англии, подрывая созданную Парижем «Балтийскую Антанту» проектом «польско-балтийского союза» и забрасывая сети германского влияния вплоть до «нейтральной» Скандинавии; никогда еще рука Германии не протягивалась так далеко на северо-восток. Все это одно единое наступление против «коллективной безопасности» на востоке.
Южная лига также явно открывает дорогу германской экспансии на всем пространстве Дуная и Балкан, где гегемония принадлежала, до сих пор Франции и Италии. Ее страшная хватка сжимает Малую Антанту Бенеша со всех сторон, оказывая давление на эмансипированные славянские силы на юге; тем самым лига вознаграждает Берлин за ненадежный «великий альянс» с Римом. Гитлер потерпел жестокое поражение в Австрии) в июле 1934 г. Он тогда потерял помощь Италии, бывшую первоначально козырем во всей его внешней политике. Но теперь Гембеши, Кобурги, Карольи, Габихты и Метаксасы, образовавшие новый фронт к западу от Адриатики, составляют на всякий случай замену колеблющегося «союза» с Италией; это очень важный процесс.
Гитлер и барон Нейрат в самом деле решились на крупный шаг; их новые союзники заменяют ныне те союзы, которые заключала старая Германия довоенных времен (с Габсбургской империей, Болгарией и пр.). Форма союзов изменилась. Союзы польских, венгерских, румынских, финских, австрийских, литовских, хорватских и латвийских фашистов слепо следуют международному курсу национал-социализма, движимые его динамически-империалистским весом. Они угрожают всем правительствам, которые не примыкают к германской ориентации, тайно или явно работают против коалиций или «пактов», исходящих с какой-либо другой стороны, и являются во всех своих разветвлениях завуалированным продолжением германской дипломатии.
Лиги являются, в-третьих (и здесь тщательный анализ не оставляет никаких сомнений), экономическими формированиями крупного германского капитала, прямыми орудиями Тиссена и германских трестов в их борьбе за рынки, за источники сырья, за сельскохозяйственные районы, и помимо всего этого — за создание новой «самодовлеющей» сверх-империи «Grossraum-Wirtschaft» (хозяйство огромных пространств). Это ни в коем случае не отдаленная, подчиненная тенденция. Фашистские группировки между Балтийским и Черным морями являются не только эмбриональными хотя уже видимыми звеньями в этой империи, — которые однажды, согласно плану Розенберга, должны быть прямо и непосредственно включены в нее, — но даже сегодня, под различными политическими этикетками, они безусловно являются непосредственными агентами и представителями германского капитала: такими же, какими в Германии были все время национал-социалисты.
Совершенно очевидно, что юго-восточные фашисты — Хорти, Габихт, Кодреану и пр. — следуют именно по тому пути, который всегда представлял главный выход для германского капитализма, его экспорта и колониальной экспансии; как раз по тому пути, который пытался заполучить «Дейче банк» до войны под эгидой Вильгельма II: это путь Берлин — Багдад. Косвенно они осаждают великий центральноевро—пейский торговый путь, ведущий через Вену, изолируя обширный и многообещающий балканский рынок, последний «свободный рынок» в Европе, для тиссеновских и крупповских военно-промышленных предприятий, паровозостроительных заводов и машиностроительных комбинатов; отдавая в лапы германского капитала неоценимые и так долго оспаривавшиеся запасы австрийской железной руды, румынской нефти, венгерской пшеницы, югославской меди; поддерживая и подкрепляя новую экспансию германских банков на Ближний Восток. Германская внешняя торговля систематически и явно продвигается в тех направлениях, где развиваются эти «движения».
Польские, балтийские и русские фашисты — это только пионеры, «прокладывающие путь» в этом чудовищном проекте; этот проект должен окончательно высвободить королей Рура из смертельных социальных объятий, в которые они попали; эти фашисты являются так же вассалами будущих германских «аграрных колоний».
Таким образом, под поверхностью политики ткутся нити и закладывается фундамент для гигантского нового «таможенного союза» на континенте под «германским руководством»; этот «союз», перекраивающий всю экономическую карту Европы, в течение десятков лет был самой сокровенной мечтой, главным устремлением германского капитализма, и сегодня при докторе Шахте он является прямой целью и главной идеей экономической политики «Третьей империи». Территория этого «союза» совпадает с пространствами названных фашистских групп; где бы они ни действовали, там видна рука германского капитала, везде, где они пользуются полнотой власти, обеспечена экономическая гегемония Германии. Это третья нехитрая «загадка» двух новых фашистских блоков между Балтийским и Черным морями: они являются, помимо всего прочего, экономическими факторами, орудиями олигархического монополистического капитала Центральной Европы в его борьбе за гегемонию на континенте.
И, однако, все это еще не главное. Контуры этих блоков прячут в своей тени другую идею. Ее реальная цель — не подготовка почвы для контрреволюции, в восточных районах, не дипломатическая поддержка германской политики, не капиталистическая подготовка германской экспансии. Все это вещи второстепенные и подчиненные; ставкой является нечто более крупное. В самом глубоком смысле новые фашистские лиги на северо-востоке и юго-востоке Европы не являются политическими, экономическими и дипломатическими органами: это потенциальные антисоветские армии.
В этом ключ к решению великой проблемы. На этом построено все здание. Этим объясняются в конечном счете взаимопроникающие связи и переплетения самых разнообразных «национальных» партий, групп и «лидеров», союзов ультра-националистов, целая серия поразительных и таинственных политических происшествий, путчей и даже террористических актов, которые потрясают одну четверть континента. Все эти явления пронизывает единая, связывающая их, идея. Стена, выстроенная фашистскими маршалами от Финского залива до Босфора, является по существу не чем иным, как первым конкретным выражением нового германского стратегического плана — восточного «плана Гофмана», который пришел на смену западному «плану Шлиффена».
Здесь начинается вторая глава истории национал-социализма. Глава, в которой глубокий внутренний кризис вырастает до чудовищных фантастических размеров; глава, которая неизбежно и непреложно должна закончиться гибелью национал-социализма.
Значение всех этих событий, того поворота, который сделал германский фашизм после кровавой ночи 30 июня 1934 г., решившей судьбу гитлеровского курса, становится совершенно ясным. Все стадии германской политики, все политические демонстрации Германии с того времени фактически направлены в одну и ту же сторону, ведут с несомненной последовательностью именно к этому единственному пункту — к новому военному плану, и именно с этой точки зрения объясняются венский путч 25 июля 1934 г., пакт с Польшей, борьба против Восточного и Дунайского пакта, морское соглашение с Великобританией, ремилитаризация Рейнской области, новая «мирная программа на Западе», а теперь и «священный союз» с Японией. Стрела приближается к цели.
Идея мертвого генерала Гофмана начинает осуществляться.
* * *
Что такое план Гофмана? Как он возник, как случилось, что он, полностью овладев умами национал-социалистов, вытеснил все остальные замыслы подлинных владык «Третьей империи»?
Он обращает германский фашизм на восток вместо запада. Он ставит фашизм перед континентальным фронтом, за которым находится территория в 21 млн. км2 с потенциальными людскими резервами в 175 млн. человек, вместо старой рейнской границы и 40 млн. непосредственных противников. Он беспощадно бросает фашизм против державы, величайшей и сильнейшей из всех, какие существуют сейчас и когда-либо существовали в истории, против Союза Советских Социалистических Республик — основы будущего победоносного социалистического человечества. Он приговаривает фашизм почти с математической точностью к гибели, к полному и окончательному распаду; с логической точки зрения это — безумие, с моральной — варварство, с технической еще хуже — просчет. И все-таки этот план сегодня, так же как и в течение последних двух лет, владеет умом Гитлера; делает голос Геринга крикливым и истеричным; вращает колеса тиссеновских машин с головокружительной быстротой.
Как он возник? Как случилось, что план Шлиффена, неизменная основа германской политики и германских притязаний в течение сорока лет, их ось во время мировой войны, драгоценное наследие Гинденбурга, безоговорочно и демонстративно принятый Гитлером и Герингом в качестве их главной задачи во время их прихода к власти 30 января 1933 г., как случилось, что этот план должен был уступить место новому плану, направленному в совершенно противоположную сторону?
Такая постановка вопроса может вызвать недоразумение. Национал-социалисты не отказались и не откажутся от плана Шлиффена — схемы похода на Париж, а затем на Лондон; этот план остается незыблемым пунктом программы германского фашизма. Тиссеновская континентальная доктрина — главная пружина германского фашизма, — диктующая завоевание всего европейского пространства для необходимой экспансии германского промышленного капитала и для изгнания избыточных частей германской мелкой буржуазии и трудящихся — неизменна до тех пор пока существует германский капитализм; ведь германский капитализм не может отказаться и не откажется от мысли о сокрушении Франции и поражения Англии.
Лотарингия, Уэльс, лондонское сити, Бельгийско-люксембургский район были и остаются силами антагонистическими Руру; если Рур хочет жить, то эти силы должны быть разрушены или захвачены посредством войны Германии с западными державами. Это непреложно. Но не это — не существование или жизненность плана Шлиффена против Запада — ставится под вопрос, подлежит обсуждению лишь вопрос о том, в какой последовательности он участвует в больших замыслах и диспозициях германского фашизма.
В начале 1936 г., на четвертом году «великой эпохи» Адольфа Гитлера, после тридцати шести месяцев непрестанной борьбы, обмана, насилия и интриг, оказалось, что Гитлер, сосредоточивший свое внимание главным образом на Западе, стоит перед барьером, непроницаемость которого сделала его почти абсолютно неприступным. Призрак «национал-социализма над Европой» возымел свое действие. Эта непроницаемость не просто дипломатическая или политическая; она стратегическая в самом конкретном смысле этого слова. Геринг не может больше найти никакой бреши для наступления на запад, предусматривая, что он начинает с этого фронта; такой бреши нет ни в горизонтальном, ни! в вертикальном направлении — последнее обстоятельство имеет решающее значение.
В начале 1934 г. на вопрос, «может ли Германия выиграть войну?», можно было отвечать утвердительно, потому что в этой войне на западе, несмотря на французский пояс укреплений, все еще имелось три открытых стратегических пути: путь на крайнем севере — через Голландию—Бельгию, путь на крайнем юге — через Швейцарию; и великий безграничный путь над землей — открытый путь на Париж для геринговской воздушной армады, которая должна была начать наступление и сделать его возможным и по двум другим путям1.
Тем временем обнаружилось кое-что в области высокой европейской политики: предварительный результат большой тактической диверсии, сделанной германской дипломатией, которая на «нео-бисмарков—ский» манер намеревалась натравить одну против другой западные державы и в особенности — оторвать Англию и Италию от Франции. Именно таково было главное условие для повторного применения шлиффеновского плана против Франции, условие практической возможности использования этих трех путей.
Большие маневры, которые в сентябре 1935 г. проводились одновременно в Итальянских Альпах, в Швейцарии и во Франции, бесспорно доказали, что с эпохой военной моторизации отошла в прошлое эпоха больших горных наступлений: быстрые моторизованные дивизии не могут пройти с нужной им скоростью. Они содержат больше тяжелой стали, чем солдат,[56] и застревают в узких горных проходах, теряя как раз свое специфическое и решающее качество — скорость, играющую главную роль в современной войне движения. Не защищенное от вражеской обороны на земле и контратак с воздуха, наступление превращается в катастрофу.
И совершенно ясно, что в этом ничего не меняет и новое германо-итальянское сближение. Поскольку Муссолини тоже предпринимает тактические маневры и макиавеллистические шахматные ходы, чтобы противопоставить Германию Англии, он не начнет войны против Франции, с которой он два года назад заключил военное соглашение. Ведь в этом случае он теперь будет иметь против себя не только французскую армию и воздушный флот, но и английский средиземный флот — комбинацию, которой он боится больше всех других и которая для него оказалась бы смертельной. В этом случае для него была бы потеряна и Австрия, отданная на произвол «союзных» германских отрядов.
Иначе обстоит дело с брешью на другом конце: северным проходом через Голландию. Здесь условия были с самого начала гораздо более благоприятными потому, что обходное движение — Южная Голландия — Северная Бельгия — Северная Франция — немедленно вывело бы германскую «ударную армию» в обширное и открытое пространство, оставив всю французскую линию укреплений и их новое бельгийское продолжение — арденнские фортификации — в стороне. Единственным серьезным препятствием мог бы явиться канал Альберта Антверпен — Льеж. Наступление по этому пути должно было пойти через Антверпен и Брюссель, т. е. к северу от Мааса, а не через Льеж. Это действительно идеальное направление для нового, на этот раз неотразимого, «шлиффеновского удара» против Парижа, во много раз усиленного, благодаря моторизации и воздушному флоту; именно эту «брешь» на крайнем севере облюбовали германские генералы и всегда имели ее в виду в качестве нового основного варианта шлиффеновского плана.
Теперь, однако, эта брешь также крепко закрылась, не менее герметически, чем на юге. Силы, закрывшие ее: мистер Болдуин, провозгласивший новую «рейнскую доктрину» Британской империи, британское адмиралтейство, которое может в один прекрасный день направить свои корабли в Голландию и Бельгию, чтобы защищать эту доктрину, и сэр Эдвард Эллингтон, маршал воздушных сил, который может послать весь британский военный воздушный флот (а кто может сомневаться, что этот флот составит грозную силу) в том же направлении, к бельгийско-голландскому берегу, чтобы укрепить заслон против германского нашествия. Против такого заслона, против такой контрконцентрации германские «убедительные аргументы» разобьются вдребезги, потому что эти препятствия будут не намного слабее «стальной стены Мажино» дальше к югу. Здесь уже само германское наступление получит удар во фланг. А это означает крах шлиффеновского метода.
Не приходится говорить о том, что в тот самый момент, когда Британия сконцентрирует силы на голландском побережьи Северного моря, Голландия уже не окажется более беспомощным и бессильным объектом германского «сквозного марша».
Англо-французское военное соглашение на Западе означает одновременно привлечение и активизацию Голландии. Голландцы не имеют ни стоящей упоминания армии, ни воздушных сил; но они имеют кое-что другое для самозащиты — свои шлюзы. Если они будут уверены в поддержке и прикрытии тыла со стороны Англии (в связи с колониями в Голландской Ост-Индии голландцы во всяком случае имеют какие-то военные отношения с Англией), то они в решающий момент откроют шлюзы и каналы, в течение нескольких часов затопят страну, разрушат мосты и переходы, и «молниеносный марш» германских моторизованных колонн будет приостановлен как раз на то время, которое нужно для высадки английского сухопутного десанта, для появления воздушных эскадрилий и для входа английского флота в голландское внутреннее море (Додрехтский залив). Пространство между этим морем и укрепленным бельгийским каналом Альберта легко может тогда стать ловушкой для германской армии. Это обещает зрелище, несколько напоминающее то, которое произойдет в Швейцарии, если германские войска будут наступать одновременно против французов, итальянцев и швейцарцев; здесь также очень быстро ничего не останется от наступающей германской армии.
Новейшее направление в бельгийской политике — заявление короля Леопольда в октябре 1936 г. о «нейтралитете» — ни в коей мере не меняет эту перспективу. Это заявление, конечно, не означает, что Бельгия обнажит свой фронт против германского нашествия. Напротив, этот шаг Бельгии немедленно привел к тому, что французский генеральный штаб продолжает «линию Мажино» на самом северном участке французской границы, позади Бельгии, до моря и таким образом окончательно ликвидирует «брешь на севере». Это заявление побудило также и Англию к дальнейшему укреплению своих воздушных и морских позиций на Северном море. Действительный смысл бельгийского заявления состоит в том, что эта страна под влиянием реакционных сил — династии и движения рексистов — не хочет следовать за Францией, проводящей политику коллективной безопасности в Восточной Европе. Бельгия открыто выступает за то. чтобы Гитлеру «были развязаны руки на Востоке». Она отказывается от присоединения к франко-советскому пакту. Но на западе, на фландрско-голландском побережье, стратегические условия от этого не изменились.
Ведь раз нет этих проходов внизу, на земле, теряет свою силу также идея третьей и наиболее важной операции — наступления Геринга наверху, в воздухе. Париж все еще можно разрушить с помощью воздушных крейсеров безумного Нерона германского фашизма, но Гитлер уже не может таким образом выиграть войну. Гораздо больше вероятности, что Берлин и Рур будут разрушены даже раньше, так что германская армия вовсе не успеет отправиться в свой великий поход.
Это не просто вопрос о франко-британском союзе в воздухе, о комбинации французских и британских эскадрилий, представляющих такую силу, с которой даже Герингу с его «сверхмощным стандартом» для германской авиации едва ли удастся тягаться (мистер Болдуин будет, возможно, рассчитывать также и на это, и его взгляды на справедливость норм в этой области, вероятно, иные, чем по вопросу о подводных лодках). Во всяком случае после такой встречной подготовки воздушная атака на Париж может потерять значительную долю своей привлекательности для германских воздушных кондотьеров.
Но даже если геринговской воздушной армии удастся достигнуть численного или тактического превосходства над французскими и британскими силами и прорваться к Парижу, то она бесцельно повиснет в воздухе. Без войны на земле нет войны в воздухе; без одновременного или немедленно следующего наступления моторизованных дивизий на земле воздушная бомбардировка остается в конечном счете бесцельной; нужно занимать территорию, а не только разрушать. Эта простая истина (которую теперь иногда забывают энтузиасты воздуха) не оставляет места для сомнений.
Если Гитлер, Геринг и Бломберг обнаружат на своем западном фланге, от итальянского Бреннера до голландского побережья, беспрерывную цепь непроходимых позиций, неприступных для любой атаки, «обхода» или «прорыва», то им придется оставить всякую мысль о воздушной атаке на этом фронте. Шлиффеновский план как на земле, так и в воздухе — это пустой звук.
Шлиффеновский план сохраняет свою силу только при одном условии: если это наступление на западе Германия предпримет не сегодня, не при существующем соотношении сил, не как начальную операцию, если шлиффеновскому плану генерального наступления на Францию и Британию будет предшествовать другой план, другое наступление, в другом направлении, изменяя всю картину, перетасовывая и преобразовывая все политические, дипломатические и стратегические условия и доставляя Германии новую, несравненно более прочную, базу, опираясь на которую эту попытку можно будет повторить с совершенно иными шансами на успех. В этой формулировке важно каждое слово. Она содержит и объясняет действительную скрытую причину современного курса германской политики; причину временного перехода от старого плана Шлиффена на западе к новому плану Гофмана на востоке (в то время как на западе расчет пока еще строится на переходе власти к местному фашизму). Вот почему Гитлер призывает мир к походу на Москву.
Но даже если эти призывы представляют собой чудовищное лицемерие, беспримерное мошенничество, является ли новый план выходом для него, для Гитлера? Может ли он спастись такими средствами? Чтобы избежать краха своего первого устрашающего стратегического плана, Гитлер намечает еще более страшный план, несравненно более зловещий, собирающий совсем иные силы и вызывающий новых духов. Сумеет ли он выдержать все это? Какова цена нового германского военного плана, таинственного гофмановского плана номер два?
* * *
Его первоначальный автор, отставной майор-генерал Макс Гофман, член германского генерального штаба с 1901 по 1918 г., представлял собой патологическое явление. Этот офицер не принадлежал к великой классической школе германских генералов, являвшихся творцами современной научной стратегии — потомками Клаузевица, сохранивших через Мольтке, Шлиффена и Секта наследие после-наполеоновского военного искусства Европы и всегда отличавшихся своим ясным, трезвым и глубоким стратегическим мышлением. Эта школа, которая чуть не выиграла войну и потерпела поражение только благодаря почти случайной ошибке в начале, не имеет с планом Гофмана ничего общего.
Макс Гофман принадлежал к другому толку среди прусских милитаристов. Он был изолированным аутсайдером в германском генеральном штабе, имел заметный талант, хотя и обладал ослиным упрямством и был поражен одним серьезным недостатком. Этот человек, в отличие от цвета прусского генералитета являвшийся буржуазным офицером, бывший в начале войны всего лишь лейтенантом-полковником, страдал от навязчивой идеи. Эта идея вдохновляла его зачастую на отдельные блестящие мысли, остроумные, главным образом, с тактической точки зрения, но в целом она обрекала его на опасный фанатизм. Он страдал этим с первых шагов своей военной карьеры, когда его —35-летнего капитана — только что отозвали из шлиффеновского генерального штаба на незнакомый театр военных действий — в Манчжурию в 1904–1905 гг., где маленькая молодая японская армия померялась силами с большой опытной армией царской России и разбила ее..
Гофман был представителем германского генерального штаба в первой японской армии, и он никогда впоследствии не мог позабыть того, что он видел: огромный фронт, простирающийся на тысячи километров; громадную армию, вместе с резервами насчитывающую миллионы солдат, но передвигающуюся как колода и дерущуюся подобно защищающемуся буйволу; и вторую армию — очень маленькую, но словно отлитую в форме, тренированную до кончиков ногтей и полную энергии; армию, которая атаковала колосса и прошла сквозь него, как сквозь пуховую подушку. Это зрелище отравило военное мышление Гофмана, который никогда потом не мог его забыть.
Когда пришла мировая война и германский генеральный штаб приготовился к великому испытанию, Гофман стал главой оперативного отдела штаба восьмой германской армии, которая находилась в Восточной Пруссии и готовилась к встрече с русскими войсками. На этом посту Гофман, имевший вначале лишь небольшой чин, стал подлинной душой, направляющим и движущим умом всего германского восточного фронта; этот фронт рассматривался германским главным штабом — младшим Мольтке, Фалькенгайном, Клуком, а впоследствии Людендорфом и другими — только как вспомогательная позиция, которую надо удерживать, но незачем форсировать, так как единственно решающее генеральное наступление происходит на западе. В то время как цвет германского штаба был занят там и его глаза были устремлены на Париж, пристальный взгляд Гофмана с первых дней августа 1914 г. был направлен на восток.
Как крупный военный специалист, возглавлявший операции восточно-прусской восьмой армии, которая была в августе 1914. г. атакована казаками Ренненкампфа и оказалась в очень тяжелом положении, Гофман, хотел он того или нет, был одним из тех, кто в первую очередь отвечал за те, что «для спасения восточной Пруссии» два корпуса из наступающей на Париж армии Клука были отозваны и брошены в Восточную Пруссию; хорошо известно, что из-за этого на Марне был похоронен германский план Шлиффена, а следовательно, и победа в великой войне. Но в то же время как стратегический руководитель той же армии, Гофман в те дни у Танненберга полностью разбил пополненную свежими силами царскую армию и взял в плен почти весь ее авангард; не Гинденбург и не Людендорф, а Гофман, глава оперативного отдела у старого генерала фон-Франсуа, был подлинным вдохновителем Танненберга, битвы, которая создала славу Гинденбургу.[57]
Итак, Гофман остался верен своей системе; он одержал победу над Россией и поплатился за это поражением в мировой войне. Впоследствии Гофман отвечал за весь русско-германский фронт; когда Гинденбург и Людендорф были отозваны в главную квартиру, Гофман стал фактическим «главнокомандующим на востоке», только номинально имея над собой начальником престарелого баварского принца Леопольда. Он оставался на этом посту до окончания войны на этом фронте — до Брест-Литовска. И здесь последовала третья стадия этого странного военного психоза.
Если в 1905 г. Гофман видел в качестве русской армии гнилые дивизии генерала Куропаткина, если в 1914 г., когда он снова встретился с ней, она представляла собой дезорганизованный, охваченный паникой корпус генерала Ренненкампфа, то в ноябре и декабре 1917 г. он видел ее в третий раз, как «большевистскую армию», просящую мира и соглашающуюся на его жестокие условия: ему казалось, что его представление о русской армии подтвердилось я в третий раз. Это было его кардинальной ошибкой; ошибкой, от которой он уже не смог избавиться и которая легла в основу его знаменитого «нового военного плана»; эта ошибка предопределяет будущее германского фашизма.
Гофман видел нечто умирающее, видел конец процесса, конец режима, а ему казалось, что он видит нечто постоянное и неизменное. Он видел смерть царской армии, которая в ноябре 1917 г., тяжело раненая, распалась навсегда и физически была спасена большевиками, как человеческая социальная сила, именно благодаря Брест-Литовскому миру; а он думал, что это и есть большевистская армия. Большевистская армия рождалась только месяцы и годы спустя в процессе гражданской войны, в процессе новой мобилизации, в процессе стабилизации советской власти при Ленине и, наконец, выросла в могучую силу — в процессе социалистической реконструкции при Сталине. Но способный генерал Гофман — почти гений — никогда этого не знал. Его стратегическая схема, которая станет достоянием мировой истории, зародилась и выросла, потому что ее создатель был сбитым с толку человеком, пораженным полной политической и военной слепотой.
Но схема прокладывала себе путь. Это одно из тех явлений, которые могут произойти в капиталистическом, да еще фашистском мире, считающем себя таким проницательным, таким методичным и таким исключительно разумным; и поэтому (именно поэтому, так как мы ведь не придаем большого значения психологии как самостоятельному фактору в игре больших сил) этот маленький психологический этюд имеет свою иллюстративную ценность. При рождении современного нового германского военного плана участвовала сумасшедшая повивальная бабка.
С этой точки зрения история этого плана — типичный процесс, следующий обычному ходу капиталистического развития: от частного лица генерала Гофмана до узкой группы антибольшевистских сверх—капиталистов и авантюристов высокого полета; от капиталистов — к более широкому кругу «демократических политиков» и от демократических политиков — к фашизму.
Гофман провозгласил свой «новый план» сразу после войны среди дымившихся развалин Европы: немедленная кампания, против России; концентрация новых армий на Висле и Двине по примеру Наполеона; молниеносный марш под германским командованием вслед отступающим большевистским армиям; занятие Ленинграда и Москвы в течение нескольких недель; окончательное очищение страны вплоть до Урала и, таким образом, спасение истощенной цивилизации путем завоевания половины континента.
Это было великое открытие. Это было новое провозглашение наполеоновской идеи, через сто лет после Святой Елены, через двадцать четыре часа после разрушительной мировой войны: эту идею провозгласил генерал, который только что потерял в этой войне все — государство, победу, командование, солдат и даже мундир, с которого революционные рабочие новой Германии срезали эполеты. Этот случай чрезвычайно интересен. Побежденный генерал предлагает наполеоновскую кампанию — один, без армии. Это был анекдот. Но это был также и исходный пункт.
У Гофмана не было армии, но у него был круг друзей и покровителей, которые нетерпеливо выдвигали его вперед. Кто были эти смелые стратеги? Пока еще не было фашизма; не было ни фашистских масс, ни «фюрера», а партия Адольфа Гитлера, мюнхенского ефрейтора, насчитывала ровно семь человек; Гитлер был седьмым. Но Гофмана кое-кто поддерживал.
Публичным агентом и герольдом этого круга, стоявшего за Гофманом, привлекавшего на его сторону всевозможные попадавшиеся на его пути салоны, был некий Арнольд Рехберг, далеко не безызвестный «частный» политик, не принадлежавший ни к одной из крупных политических партий, но все же располагавший как будто некоторым влиянием. Он был связан с германской калиевой промышленностью, руководителем которой был его брат. Он поддерживал связи с несколькими хорошо известными антибольшевистскими агентами, вроде Джорджа Белла, с людьми, занимающими высокие посты в международных нефтяных трестах, и прежде всего с очень влиятельной, очень привилегированной политической организацией «клубом господ» — сборищем феодальных землевладельцев и высокопоставленных гражданских чиновников. Но Рехберг значил больше, чем все это: он был бывшим личным адьютантом германского кронпринца.
Вдохновителем и патроном гофмановского плана был кронпринц… Этот человек в течение ряда лет, хотя и спрятавшийся за кулисами дворцовых интриг, был одним из наиболее «злых гениев» германской политики: он был одним из самых неразборчивых в средствах авантюристов нашего времени, одним из действительных преступников, виновных в падении Германии; до войны он славился своими экстравагантными приключениями, во время войны — своими подвигами в тылу, после войны он бежал из страны одним из первых, теперь он вынырнул снова. Рехберг был всегда только его «Porte parole».[58] (Два других члена группы Рехберг — Гофман — барон фон-Хюнефельд и майор фон-Куммер — были также бывшими адъютантами кронпринца.) Гофман возлагал свои надежды на кронпринца уже во время войны, когда он разошелся во взглядах на методы ведения войны с главными военачальниками, а «маленький Вилли» был в то время известен как лидер фронды против кайзера и его ставки.
Что привлекло этого дворцового героя к гофмановскому проекту? Он всегда был человеком, потворствовавшим самым безумным идеям и самому безудержному хвастовству. Он не стеснял себя ни в чем, когда речь шла о его личных целях. В 1916 г., накануне Вердена, он не остановился перед тем, чтобы посылать сотню за сотней тысяч германских солдат на смерть, — ему хотелось заработать титул «победителя Вердена» и «спасителя отечества»; он заслужил клеймо «верденского мясника». Он был разбит на Марне (как командующий Пятой германской армией); разбит под Верденом; с презрением выброшен солдатами после перемирия. Он ничего не уступил. Теперь для него стояла на карте самая важная вещь — потерянная корона, и он играл ва-банк.
Этот любитель хорошо пожить, которому так долго пришлось ждать при подозрительном отце своей очереди сесть на трон, выскользнувший из его рук в последний момент, ненавидит революцию быть может больше, чем кто-либо другой; он был способен на все — лишь бы снова оказаться наверху. Бессмысленный капповский путч в марте 1920 г., который на три дня снова отдал Германию во власть жестокой реакции и после которого бесконечно сменялись кризисы и потрясения, «был первоначально его предприятием. План Гофмана был другим ловким ходом этого скомороха.
С помощью этого безумного «наполеоновского» плана, задуманного ненормальным человеком и толкающего Германию на путь новой катастрофы, он — претендент на трон — рассчитывал нанести прямой удар в спины тех, кто, по его мнению, составлял главное препятствие его притязаниям и кого он ненавидел едва ли не больше чем революцию. Это были «республиканские» генералы, лидеры нового рейхсвера, с их «про-русской», «восточной ориентацией» — стержнем политики Ратенау, Штреземана и всех прочих «плебеев». Кронпринцу требовался иной выход. Не кто иной, как он со своими адьютантами и со своими далеко идущими политическими связями, ухватился за идею Гофмана и превратил ее в; полную и конкретную военно-политическую схему.
Основа была ясна. Разбитая на западе Германия должна ударить на восток, а так как у нее нет своей большой армии, нет сил, достаточных для такой кампании, она должна заключить военный союз с Францией, а если удастся — также и с Англией. Комбинированная новая армия для «экспедиции на восток» будет состоять из французских и германских сил в пропорции 5:3 и должна иметь даже объединенный генеральный штаб.
Кронпринц не замедлил предложить в качестве верховного начальника этого генерального штаба, а следовательно и главнокомандующего германской армией, маршала Фоша, человека, который разбил его во Франции, «версальского дьявола», врага злейшего из всех, каких Германия когда-либо имела. Рехберг и в самом деле посетил Фоша и вел с ним переговоры от имени кронпринца, и Фош—в то время более или менее «затертый» Пуанкаре и Брианом, разочаровавшийся в своих надеждах на роль нового Мак-Магона во Франции после войны и вдобавок клерикал, непримиримый враг большевизма, — одобрил план Гофмана и даже опубликовал дружеское приветствие генералу Гофману.[59]
Такова была первая форма гофманиады. Человек, который в Версале протащил Германию по грязи, и человек, который в результате версальского мира потерял трон и честь, эти два виновника величайших бедствий в мировой войне объединились, чтобы начать новую войну. Теперь план Гофмана надо было уже принимать всерьез. Он начал притягивать также и другие «антибольшевистские» или антирусские силы.
Еще во время войны Гофман установил тесный контакт с Пилсудским — антисоветским властелином Польши — и его «полковниками» из «Польской военной организации». Уже тогда, в 1917 и 1918 гг., Гофман, будучи в оппозиции к Людендорфу, настаивал на том, что Польша с запада должна быть «пощажена» Германией (Людендорф требовал аннексии западной Польши), и в то же время он поддерживал планы Пилсудского относительно Белоруссии и Литвы (Вильно). Действительным отцом и автором знаменитого германо-польского пакта о союзе, заключенного в 1934 г., является Гофман.
Это также он был действительным инициатором «независимого украинского государства», признание которого по сепаратному мирному договору, еще до заключения Брест-Литовского мира, он почти вырвал в феврале 1918 г. благодаря личному нажиму на Австрию и графа Чернина.
На Пилсудского, которого прогнали из Киева в 1920 г., можно было положиться для новой экспедиции, затеянной окружением кронпринца. Через знаменитого германо-шотландца Джорджа Белла (которого, подозревая в разоблачениях, национал-социалисты выследили в 1933 г. в Австрии и убили) Рехберг связался также с очень значительной и влиятельной персоной в Англии, которая с генуэзской конференции 1922 г. проявляла несколько чрезмерный и излишний интерес к запаху нефти с русского Кавказа и поэтому видела в большевизме всемирного врага; эта персона и ее окружение в Англии неизменно были участниками антибольшевистских экспедиций.
Вдобавок, Рехберг немало носился с планом «германо-французского стального треста», как «органического дополнения» и. «основы» для германо-французской «военной антанты». Для многих групп тяжелой промышленности в Лотарингии, которым Рехберг обещал особую сферу влияния в южнорусском Донбассе — старой области деятельности французского капитала, — эти предложения были не менее заманчивы, чем для маршала Фоша идея реванша за 1812 г..[60]
Первый крупный германо-французский синдикат, который, между прочим действительно зародился в то время (а также единственный, который выжил), был германо-французский калийный картель — отрасль брата господина Рехберга.
Итак, должное внимание было уделено даже финансированию гоф—мановского похода на СССР. Кронпринц-завершил этот «гениальный план» со всех его сторон.