Третий час. Как жарко!
Разомлев от жары, Ляля, Света и Люда плетутся вдоль берега.
Говорить им трудно. Чтобы говорить, надо громко кричать, потому что на берегу очень людно и шумно.
Над самым обрывом, который навис над морем, стоит, весь в лесах, большой пароход, похожий на дом.
На лесах, свесив ноги, сидят босые рабочие. Их так много, будто все люди из бабушкиной станицы прибежали сюда и взобрались на леса. Это они стучат молотками о железный бок парохода. Под ударами их молотков пароход звенит, гудит и звякает.
…Два раза в жизни Ляля ездила с маминой мамой, бабушкой Капитолиной, на пароходе по Неве. Но у тех пароходов видны были только полы и перильца. Всё остальное — и бока и дно — оставалось под водой.
А у этого, здешнего, парохода видны бока, видно и днище. Бока у него шершавые, все в ракушках. Это море его облепило ракушками, когда он тоже плавал в воде.
Ляля останавливается и подымает голову.
— Что глядишь? — говорит Люда. — Не видывала ремонта?
— Видывала! — отвечает Ляля и отворачивается. Она никогда не видала ремонта.
Постояв немного возле судоремонтной верфи, девочки идут дальше.
В ушах у них теперь уже не так сильно звенит. Чем дальше они отходят, тем глуше шум. Далеко за ними остался вытащенный на берег пароход, одетый в леса.
Всё тоньше, всё дальше, всё глуше шум у них за плечами.
Ляле кажется теперь, что это тишина гудит и жара гудит. Гудит жаркий воздух и жаркий песок.
Как жарко!
Люда, Света и Ляля садятся в тень, под скалой, на камешек. Море совсем не колеблется. Кажется, будто и морю жарко. Из его глубины торчит неподвижный и толстый палец — вышка землечерпалки.
Когда-то, в войну, здесь стояли немцы. Они хотели забрать себе море, и берег, и землю в станице — так рассказывает Люда. Это немцы разбили землечерпалку. С тех пор она перестала черпать ил и песок со дна, но до сих пор ещё торчит над водой её ржавая вышка.
— Ой, а чего здесь было! — задумчиво говорит Люда. — Вот раз, когда уже немец утёк, вышел ранним утречком на берег дед Никифор. Видит, три морячка лежат на песке. В моряцкой одежде, в хороших сапожках… На одном майорские погоны. На другом — капитанские. А третий — рядовой. Матрос. Дед бегом до колхоза. Так и так. Прибило к берегу морячков… Сбежались бабы со всей станицы… Смотрят, в лица заглядывают. Всем страшно, не свои ли, не родные ли?.. Не признали за свойственников. Стало быть, с дальнего берега землячки.
Захоронили их вон там под клёном. Шибко плакали. Соколиками, сыночками называли. Гробы всю дорогу на плечах несли.
Схоронили, конечно. А по фамилии не знаем. До сих пор не знаем, какое у них имя, отчество.
Выстроили заборчик вокруг могилки. Стали ребята из детского сада носить на могилку цветки. А летом Нетопорченко с «Плодовощбазы» просвежает краской ихний заборчик…
Люда часто-часто мигает. Её белые бровки вздымаются, движутся, словно хотят взлететь…
— А один паренёк из юнгов на дно нырял, — вдруг говорит Света. — Землечерпалку чинить будут, вот он и нырнул. Так столько ракушек на ней осело, что ужас!
— А как это он увидел на дне ракушки? — спрашивает Ляля. — Ведь в воде же темно!
— Очень просто. Вот эдак. Взял да увидел.
— А под землечерпалкой этой, — вдруг говорит Люда, — один дедка живёт… Так волоса у него до пяток. Вместо пальцев крабы, вместо глаз медузы. Ну, а вместо носа камыш…
— Нет такого деда! — говорит Ляля.
— То есть как это «нет»! — удивляется Люда, — А ты докажешь? Вредная какая! Деда нет, а цепки посредине поля есть? Ага! Губы сразу-то подобрала… Молчишь…
— Не молчу! — говорит Ляля и вспоминает, что надо обидеться. Но ей лень обижаться: так жарко!
Вот лежит медуза на бережку. Это море выбросило её на песок.
Медуза тает. Ей, наверно, тоже жарко.
Девочки поднимаются. Лениво гуськом бредут они вдоль берега. Берег пустынный. Кругом ни души. Но вдруг Ляля видит, что на берегу стоит седой человек. Он стоит в странном доме без стен, но зато с широкой красивой крышей из камыша. Человек спокойно смотрит вперёд, на море. На нём белый передник и шапка зюйдвестка. Перед ним большие весы.
— Приёмщик, — говорит Света.
— Заядлый он! — объясняет Люда. — Такой скандальный… Дед Матвеич, который сменщик ему, тот много потише…
А «Заядлый» даже и не глядит на девочек. Он почёсывает затылок.
На песке, рядом с ним, лежит лодка с опрокинутым кверху днищем. Её днище просмолено. Из терпко, пряно и сладко пахнущей черноты рвётся мелкая мошка. Мошка увязла в смоле. Она вздымает крылышки и жужжит. Ей тяжело.
— Давай-ка отпустим её, — говорит Света. — Если мошку, или осу, или птицу на волю отпустишь, так рыбаку полегчает в море — много рыбы пойдёт.
— Отпустим, отпустим, — говорит Ляля.
И девочки отдирают мушиные ножки от днища лодки.
Освободившись, муха чистит лапку о лапку. Сгибает лапку в коленке… И вдруг летит…
Протяжно крича, вьётся над головами девочек птица с белой грудкой и чёрными крылышками — мартын. Он кружится над берегом. За ним летят другие большие птицы. Летят, расставив широкие, тяжкие крылья, вытянувши вперёд свои маленькие головки.
Соединившись над морем в большой треугольник, птицы летят над мостком, кружатся над портом, над спящими трубами катеров. И пропадают.
Ляля смотрит в ту сторону, куда они улетели. Там пусто. Но вот ни с того, ни с сего опять виднеются в море белые точки…
— Возвращаются? — кричит Света.
— Возвращаются, — говорит шопотом Ляля.
А птицы летят так низко, над самой водой. Всё море покрыто белыми точками. И вдруг они начинают вздуваться горбом, разрастаться облаком… И Ляля видит, что эта не птицы, а паруса.
— С рыбалки идут! — говорит Люда.
Лодок много. Они плывут по гладкой воде, обгоняя друг друга.
Ляле, видно, что люди на лодках работают: опускают паруса, Паруса осторожно соскальзывают вниз по канатам. Их треплет ветер. На минутку они становятся будто кривыми и рвутся из рук рыбаков. Потом покорно падают на дно лодок.
Паруса опали. Они больше не помогают лодкам плыть. Теперь рыбаки отталкиваются от дна большими шестами.
Когда первая лодка подходит к берегу, девочки видят, что на дне лодки много разной рыбы.
«И никто не знает, что всё это оттого, что мы отпустили муху», — думает Ляля.
А люди в лодках то прыгают прямо в воду и тащат свои лодки на берег, то лезут обратно в лодки и выносят оттуда свёрнутые паруса… Они топчут рыбу ногами. Они вычерпывают её из лодок огромным сачком.
На берегу становится людно и шумно. Со всех сторон сбегаются люди. Как много, оказывается, людей в станице у бабушки! Все суетятся, кричат.
Люди, сбежавшиеся на берег из станицы, приносят с собой огромные плетёные корзины. И рыбаки высыпают в корзины рыбу.
— Принимай!.. — кричат рыбаки приёмщику.
— Ну, ну, — отвечает седой приёмщик.
И дюжие, загорелые дочерна парни, два рыбака, взяв корзину за оба ушка, с трудом тащат её на весы.
Шумно на берегу. Одна, за другой приближаются к берегу новые лодки.
— Даёшь! — кричат рыбаки с берега.
— Трос крепи! Крепи трос! — орут не своими голосами люди на лодках.
И все люди, все рыбаки, сколько их прибыло с моря, выбрасывают из лодок в корзины, на песок, на мокрую траву огромных и скользких рыб.
У рыб белёсые глаза и плоские пасти с мельчайшими острыми зубками. Рыбы сгибают и разгибают узкие спинки. Они блещут чешуйками. Они пахнут солью.
Вокруг толпятся ребята.
Ребята щупают рыбу руками, трогают пальцами её колючие пёрышки. Рыба тяжко поводит узкими скользкими боками. Она то лежит притихшая, то вся изгибается и открывает рот.
— Гляди, белорыбица, — говорит Света и гладит рыбу по узкой спине.
— Да, улов ничего, — отвечает Люда.
Она садится на корточки перед большой нежно-сиреневой сетью. Сетями уже покрыт весь берег.
— Не зевай, а то хлопцы всю рыбу выберут, — говорит Ляле Света.
Ляля не знает, откуда выберут рыбу хлопцы, но тоже садится на корточки.
— Не мешай! — кричит Люда.
— Я ж не мешаю! — кричит Ляля.
— Тяни! — кричит Света.
И Ляля видит, что Люда, Света и все ребята вытягивают рыбёшку из нитяных глазков сети. Она тоже хочет вытянуть рыбёшку из нитяного глазка. Она тянет мокрую сетку. Потом хватает рыбу за узкий бьющийся хвостик. Хвостик скользкий.
Ляля тянет рыбу, а рыба виляет хвостом.
— Ты же не так таскаешь, — вот эдак, — говорит Света.
И Ляля тянет «вот эдак». Она порезала палец о мокрую острую нитку.
— Эх, и тёмная ты! — говорит Люда.
— Неправда, неправда! — кричит Ляля. — Просто я палец порезала.
Она искоса смотрит, как ловко и быстро Люда вытягивает из сети рыбёшку. Одной рукой она осторожно обхватывает подвижное рыбье тельце, другой осторожно и мягко нажимает на рыбьи жабры. Рыба, словно намыленная, сейчас же выскальзывает из нитяного глазка.
«Счастливая, ей попалась другая рыба», — думает Ляля и обсасывает порезанный палец.
Подумавши, она выбирает рыбу побольше, осторожно нажимает рукой на жабры… Но жабры у этой рыбы тоже подвижные. Рыба дышит. Она виляет.
— Ну? Ты сколько насбирала? — говорит Света.
И Ляля видит, что рядом с Людой и Светой уже лежат на песке большие подвижные горки. А перед Лялей — только одна рыбёшка.
— Ой, глядите, глядите, сколько насобирала! — кричит Люда и тычет пальцем в лялину рыбу с помятыми жабрами.
Все ребята смотрят на лялину рыбу. И вдруг какой-то один, в рубашечке, совсем ещё маленький, громко смеётся. Перед ним, на песке, пять рыб.
Ляля встаёт и молча отходит в сторону.
Когда вся рыба уже выбрана из сети, ребята сваливают её в корзину, и двое мальчиков тащат корзину к весовщику.
«Им хорошо, — грустно думает Ляля, посасывая порезанный палец. — Только вот я тоже научусь и когда-нибудь всю рыбу из моря одна повытаскаю… Сама, Одна. Тогда, небось, не будете смеяться».
— Эх!.. Да никак Варвару Степановну видать! — кричит кто-то на берегу.
«Бабушка», — вздыхая, думает Ляля и оглядывается в ту сторону, где стоит бабкин дом.
Но бабушки не видать. Только в море плывёт одинокая лодка. И почему-то все кругом говорят:
— Э, да никак видать Варвару Степановну.
«Все мою бабушку видят, а я не вижу, — думает Ляля, поворачиваясь то направо, то налево. — Это потому, что я тёмная…»
А огромная лодка плывёт по морю, и вот уже виден острый брусок над лодкой, её широченный парус… Потом становится видно, что в лодке стоит человек.
Он в большой клеёнчатой шапке, в куртке и брюках. У него босые ноги, а брюки закатаны… Из-под брюк виднеются мускулистые, жилистые икры.
— Выгружай! — кричит человек на лодке (вместо «гру» у него получается «хру»)… — Выхружай! — и прыгает в воду.
Лицо у него перекашивается от усилия. Он вцепляется в нос лодки. Вместе с другими рыбаками он тащит лодку на берег.
— Есть! Взяли! — кричит человек не своим, а каким-то хриплым, надсадным голосом.
Когда лодку наконец вытаскивают на берег, с человека слетает шапка, и ему на лицо падают седые длинные волосы.
Ляля вся замирает, широко раскрыв рот. Это бабушка.
— Ба-бу-шка! — говорит она.
— Ишь, — говорит бабушка, — И ты здесь? Откуда взялась? Кто на берег пустил?
— Ой, не тётя Сватья, — испуганно отвечает Ляля и сразу прикусывает язык; ей кажется, что она сказала не так, как надо.
Хорошо ещё, что бабушка ничего не заметила. Она смотрит на весовщика.
— Ну? — кричит бабушка весовщику.
Заслышав бабушкин голос, седой весовщик опускает руки по швам.
— Ничего, порядочек, Варвара Степановна, — говорит весовщик и вытирает о белый передник скользкие руки.
Робко, через плечо, Ляля поглядывает в бабушкину сторону. А бабушка, избочась, стоит рядом в своей клеёнчатой шапке и громко кричит какому-то мальчику-рыбаку:
— Эй, Степан, сортируй чередом, чередом сортируй, говорю. На танцах-баланцах вы мастера, а как дело, так подавай вам Варвару Степановну. Отыскали себе в бригадирши коня!.. Чередом сортируй, говорю. Так то ж камса… Куда ты с тюлькой мешаешь?
Степан чуть не плачет.
Увидев это, бабушка сердится ещё больше и даже отталкивает его. Она наклоняется над рыбьей горой… Бабушкины руки в закатанных рукавах клеёнчатой куртки тонут в груде рыбы, словно в горе серебряных монет.
Ляля видит, что бабушка вся покрыта рыбьей чешуёй: у неё серебряные руки, серебряные ноги… Даже в седых её волосах блестит чешуя.
Какой-то высокий рыбак, стоящий рядом с Лялей, говорит шопотом другому рыбаку:
— И в сторону мою не глядит. Сказал ей кто-то, будто я в Рыбкопе литровку брал в буден день. Так в мою сторону и не глядит. А я и не брал вовсе.
Ляля слышит, что говорит рыбак, вспоминает, как бабушка только что обозвала Степана «танцем-баланцем», и думает:
«Вот мама уедет, а я с ней останусь одна… Что тогда будет? Вон она какая сердитая!..»
А сердитая бабушка, согнув старую спину, отбрасывая со лба волосы, покрытые серебряной чешуёй, сортирует остаток рыбы. Большую складывает в большую корзину, а маленькую — в корзину поменьше.
Наконец она бросает последнюю рыбёшку в корзину, обтирает лицо рукавом, сдвигает локтем на затылок резиновую шапку и громко кричит:
— Разве ж это камса? Не камса это вовсе, а тюлька какая-то!..
