Меня задержали кое-какие дела в Ченсери-Лэне, так что я освободился лишь к девяти часам вечера — и с головной болью, которая отнимала у меня всякую охоту заняться еще чем нибудь или пойти искать развлечении. Узкая полоса неба, видневшаяся между громадными домами, окаймляющими эту улицу, похожую на горное ущелье, указывала на ясный, погожий вечер, и я решил спуститься к набережной, чтобы прохладить свою усталую голову, любуясь на огоньки, мелькавшие по реке. Самое благоприятное время для этого места именно вечер: благодатная темнота скрывает от глаз загрязненную воду, а огни всех переходных степеней освещения, начиная от керосина с его оранжевым пламенем, до желтого газа и синевато-белого электричества, принимают, среди мрака, разные фантастические оттенки, от зеленовато-серого до темно-багрового. Сквозь арки Ватерлооского моста виднеются сотни огоньков, очерчивая собою изгибы реки, а на парапетом ея высятся башни Уэстмюнтера, резко выделяясь своею томною массою на звездном небе. Черные волны катятся медленно, нарушая лишь случайным всплеском общую тишину и правильное отражение огней в воде…
— Теплая ночь, — сказал кто-то возле меня.
Я оборотился и увидал рядом с собой, человека, облокотившегося тоже на парапет. Лицо у него было благородное, довольно красивое, хотя бледное и исхудалое. Застегнутый до верху сюртук с приподнятым воротником, уже очень поношенный, указывал на светское положение этого незнакомца лучше всякого мундира. Я понял, что если только заговорю с ним, то присужу себя заранее к уплате известной суммы на ночлежный приют и на завтрак.
Я смотрел на него с любопытством, желая угадать, расскажет ли мне этот человек что нибудь стоящее такой платы или же передо мною, просто, один из глупцов, не умеющих ни за что взяться, и даже рассказать занимательно о своих неудачах? Но такие глаза и лоб не могли принадлежать тупому человеку, и нижняя губа его вздрагивала так, что вызывала во мне желание узнать его поближе.
— Да, ночь теплая, — сказал я, — но тут становится уже немного прохладно.
— Нет, не нахожу, — возразил он, все глядя на реку. — Здесь хорошо… именно по вечерам.
Он помолчал немного, потом продолжал:
— Так приятно найти подобный тихий уголок в этом шумном Лондоне! После дневных хлопот, стараний достичь чего нибудь, выполнить свои обязательства, найти средство против грозящих опасностей, человеку приходилось бы плохо, если бы он не мог найти местечка, в котором можно вздохнуть свободно…
Он проговорил все это, останавливаясь подолгу между каждой фразой, и начал опять тем же порядком:
— Вы, верно, тоже переутомлены физически и нравственно… иначе, вы и не зашли бы сюда. Но вряд ли ваш мозг и ноги изнемогают так, как мои… Право, иной раз я думаю, что игра не стоит свеч… И не лучше ли мне бросить все… имя, богатство, положение… и занятые каким нибудь простым ремеслом?.. Но только я убежден в том, что если я откажусь от своей цели… Хотя она и смеется надо мной до сих пор… я буду мучиться раскаянием до конца моих дней.
Он замолчал. И смотрел на него, не зная, что думать. Вид у него был самый нищенский: одежда чуть, не в лохмотьях, сам он грязный, небритый, нечесанный, точно вылезший изъ-под кучи мусора. И между тем, он говорил о каких-то трудных занятиях, утомлявших его. Мне становилось смешно. Он быль или помешан, или трунил над своей собственной нищетой.
— Если высокое положение и обширные занятия имеют свою теневую сторону, потому что требуют напряжения и вселяют тревогу, то они доставляют и вознаграждение человеку, — сказал я. — Обширное влияние, возможность делать добро, помогать тем, кто беднее и слабее нас, все это может доставлять удовольствие, способное заглушить некоторые неприятности. Прибавьте к этому еще внешний блеск положения…
Мой шутливый тон быль, просто-на-просто, большой пошлостью. Я издевался над несоответствием между наружностью этого незнакомца и его речами, но чувствовал, даже в то самое время как говорил, что поступаю неблагородно.
Он взглянул на меня, видимо, задетый за живое, но ответил спокойно:
— Извините, я забылся… Конечно, вы на могли понять…
Мы замолчали, но он не переставал смотреть на меня и сказал снова:
— Это нелепо, но именно потому, что вы не поверите мне, я могу доверить вам свою тайну. А мне так хочется высказаться хотя перед кемъ-нибудь! Слушайте же. У меня дело, действительно громадное дело. Но тут остановка… Видите ли, я делаю алмазы.
— И вы теперь без работы? — спросил я.
— Мне надоело быть непонятым! — воскликнул он нетерпеливо, расстегивая свой жалкий сюртук, под которым оказался холщевый мешочек. Он снял его с шеи и вынул из него какой-то темный камешек. — Не знаю, сведущи ли вы настолько, чтобы понять, что это такое? — сказал он, протягивая его ко мне.
С год тому назад, я воспользовался случайным досугом, чтобы выдержать в Лондоне экзамен на ученую степень, и потому ознакомился довольно основательно с физикою и минералогией. Предмет, поданный мне незнакомцем, очень походил на необработанный алмаз темной воды, только был необыкновенно велик: почти равен верхушке моего большого пальца. Рассматривая его, я видел, что он имеет правильную, восьмигранную форму с выгнутыми поверхностями, свойственными большинству драгоценных камней. Я вынул свой перочинный нож и попробовал исцарапать камешек, но это мне не удалось. Тогда я провел им самим по стеклу моих карманных часов и рассмотрел ясно, при свете газового фонаря, что на стекле оказался надрез.
— Это очень походит на настоящий алмаз, — сказал я, смотря с любопытством на незнакомца. — Но если оно так, то это какой-то великан между алмазами. Откуда вы его добыли?
— Я говорю же вам, что сам делаю алмазы! — крикнул он. — Давайте его сюда.
Он засунул его обратно в мешочек и поспешно застегнул опять свой сюртук. Потом, вдруг, нагнулся ко мне и шепнул:
— Не купите ли вы его у меня за сто фунтов?
Эти слова возбудили вновь во мне подозрение. Камешек мог быть, на деле, лишь осколком корунда, почти столь же твердого, как алмаз, и случайно имевшего схожую с ним восьмигранную форму. Если же это был настоящий алмаз, то каким способом добыл его этот человек и почему продавал он его лишь за сто фунтов?
Мы смотрели пристально друг на друга. Он, видимо, жадно ждал моего ответа, но в этой жадности не было ничего нечестного, и, в эту минуту, я верил тому, что он продает мне подлинный алмаз. Но я человек бедный, потеря ста фунтов была бы для меня слишком чувствительна, да и никто в здравом уме не купил бы, ночью на улице, драгоценного камня у какого-то неизвестного бродяги, с одним личным ручательством его в том, что тут нет обмана. Тем не менее, алмаз такой величины вызывал невольно представление о многих тысячах фунтов… Я принимал во внимание, что такой громадный бриллиант не мог не значиться во всех каталогах драгоценных камней, но припоминал также рассказы о кафрах, умеющих ловко похищал камни из канских алмазных копей.
Оставя в стороне вопрос о покупке, я спросил:
— Откуда вы его взяли?
— Сам сделал, — ответил он.
Я слыхал о работах Муассана, но я знал, что добытые им алмазы были очень мелки, и покачал головой.
— Мне кажется, что вы понимаете кое-что по этой части, — сказал он, — так я могу сообщить вам о моих делах… и вы тогда решитесь, может быть, на покупку.
Он повернулся спиной к реке, вздохнул и начал, засунув руки в карманы, таким голосом, в котором все, слегка напоминавшее об уличном пролетарии, совершенно заменилось тоном вполне образованного человека:
— Алмазы можно сделать, лишь обратив углерод в жидкое состояние посредством известного давления; этот газ кристаллизуется тогда не в виде крупинок угля или графита, но в виде мелких алмазов. Химики знают это издавна, но они не умеют, до сих пор, определить с точностью степень жидкости, до которой требуется довести газ, равно как надлежащую степень давления для получения наилучшого результата. Поэтому, алмазы, полученные, некоторыми учеными, крайне малы, темны и не имеют ценности в смысле украшений. Но я посвятил себя… посвятил всю свою жизнь на разрешение этого вопроса. Начал я заниматься им, когда мне было лишь семнадцать лет… а теперь мне уже тридцать два!.. Я думал, что на такое дело можно пожертвовать десятью годами, пожалуй и двадцатью, потому что оно стоит того!.. Вы подумайте только, что если человеку посчастливится попасть в самую точку, то он успеет нажить миллионы, прежде чем алмазы сделаются такими же дешевыми, как каменный уголь… Миллионы!
Он становился, глядя на меня с жадным ожиданием сочувствия, и воскликнул:
— Каково быть почти у цели… и но иметь средств!.. Не ужасно ли это?.. Когда мне исполнился двадцать один год, я получил в свое распоряжение тысячу фунтов и надеялся, что этого мне вполне хватит, чтобы пополнить еще свои сведения и продолжать опыты. Год с небольшим занимался явь разных лабораториях, преимущественно в Берлине, a потом стал уже работать самостоятельно. Главное затруднение было в том, чтобы держать дело в тайне. Если бы я выдал то, что задумал, другие, видя мою твердую уверенность в благоприятном результате, пошли бы по моим следам и, кто знает, могли бы добиться цели скорее меня самого. Я не считаю себя таким гением, чтобы не опасаться подобной конкуренции. Поэтому, я не мог брать себе и помощников, вынужден был работать один. Сначала у меня была своя небольшая лаборатория, но мои средства все убывали, и, наконец, я был вынужден заниматься попросту в дрянной каморке, в Кентингтоунском квартале, причем, в последнее время, вся моя обстановка состояла из соломенного тюфяка, на котором я отдыхал среди моих аппаратов. Деньги так и утекали, хотя я отказывал себе, решительно во всем, кроме требовавшегося для моих опытов. Я старался поддержать свои средства уроками, но я плохой учитель, не имею университетского диплома, вообще знаю основательно одну химию, и мне пришлось бы тратить время и труд за ничтожное вознаграждение, тогда как я уже подходил все ближе и ближе к цели моих усилий. Три года тому назад я разрешил проблему состава жидкообразного газа и почти дошел до определения степени давления, заключив добытую мною жидкость, вместе с известным углеродным соединением, в ружейный ствол, запаянный с одного конца; дополнив все водою, я замкнул герметически и этот конец, и стал нагревать…
— Рискованно, однако, — заметил я.
— Да. Штуку разорвало, повыбило все стекла в окне, попортя и часть моих аппаратов. Но я все-таки получил что-то в роде алмазного порошка. Стараясь разрешить вопрос о достижения самого высшаго давления на ту смесь, из которой должны были кристаллизироваться алмазы, я напал на исследования Добрэ в его «Laboratoire das poudres et salpêtres». Он делал опыты над динамитом, включенным в герметически завинченный цилиндр, достаточно крепкий; для того, чтобы противостоять взрыву, а между тем, с помощью этого самого количества динамита можно было бы раздробить на куски скалы не дряблее тех южно-африканских, в которых находят алмазы. Мне пришлось истратить последние мои деньги, но я приобрел стальной цилиндр, заказав его по образцу того, который был у Добрэ, наполнил его всем, чем следовало, развел огонь в своим горне, положил туда эту штуку… и ушел прогуляться.
Я не мог не рассмеяться, услыша эту последнюю, хладнокровную фразу.
— Вы не боялись, что взорвет весь дом? — спросил я. — Жил тут кто-нибудь еще, кроме вас?
— Внизу помещался лавочник с семьею, — ответил он, — а рядом со мною какой-то проходимец, промышлявший писанием просительных писем… Вверху жили еще две цветочницы… Может быть, я поступил немножко необдуманно… Но, вероятно, не все же они были дома в это время… Притом, в интересах науки… Но и не случилось ничего. Когда я воротился, все было попрежнему и мой цилиндр лежал целехонек на раскаленных углях. Взрывчатое вещество на смогло произвести своего действия. Теперь мне оставалось решить еще одну задачу. Вы знаете, что время могучий фактор в деле кристаллизация. Если поторопишься, кристаллы выйдут мелки; лишь продолжительное ненарушение процесса доводит их до более крупных размеров. Я решил подвергнуть аппарат двухлетнему охлаждению давая температуре понижаться как можно медленнее. Между тем, деньги у меня вышли, так что при необходимости Поддерживать огонь в моей комнате и платить за нее, у меня не оставалось ни одного пенни на еду.
Мне даже и не перечесть всего, что я делал, пока зрели у меня алмазы. Я был газетным разносчиком, стерег экипажных лошадей, отворял дверцы у кэбов, писал адресы на письмах, возил тележку зеленщика и выкрикивал его товар по одной стороне улицы, пока он кричал на другой. Но пришла такая неделя, в которую я остался буквально без работы, и тогда я просил милостыню. О, что это была за неделя. Раз, вижу, что мой огонь тухнет, сам я не ел уже целые сутки… Но какой-то франт, со своею красоткою под руку, кинул мне целых шесть пенсов. чтобы поважничать. Благодарение небу за людское тщеславие!.. Я пошел домой, из закусочных пахло так вкусно, но я удержался и купил только угля, так что мой горн опять запылал. Потом… ну, что рассказывать… голод сводит с ума человека.
Наконец, три подели тому назад я дал потухнуть огню. Я вынул цилиндр и стал его развинчивать; он был еще горяч настолько, что руки мне жгло. Я выскреб из него долотом массу, похожую на лаву, расколол ее молоточком на чугунной доске и нашел в ней три крупных алмаза и пять маленьких. Я сидел на полу, постукивай еще но массе, вдруг дверь ко мне отворяется и мой сосед, — тот, что просительные письма пишет, — вваливается ко мне, совершенно пьяный. Это, впрочем, его обычное состояние. «Ты анархист!» — кричит он мне. «Проснитесь лучше», — ответил я. Он продолжает кричать: «Нет, тебе несдобровать! Накроют тебя! Подожди немного!..» — и поглядывает в окно с какою-то странною ужимкою. Из его остальной пьяной речи, я мог понять, что он давно уже подглядывает за мною и ходил, в это самое утро, в полицию, чтобы донести на меня. Там записали его показания и меня должны были арестовать. Я, видимо, попал в безысходное положение: мне приходилось или высказать истину и потерять все плоды моих тайных трудов, или же молчать и быть обвиненным в анархистских замыслах. Не долго думая, я схватил доносчика за горло, смял его под себя, отколотил и убежал, захватив свои алмазы. В тот же вечер в газетах появилось известие об открытии фабрикации бомб в Кентиш-Тоуне, и теперь мое положение таково, что я не могу сбыть своих алмазов. Когда я захожу к хорошим ювелирам, они просят меня подождать, а сами шепчут своим подручным: позвать полицейского. Я, разумеется, говорю, что ждать не могу и ухожу поскорее. Один раз я обратился к скупщику краденых вещей; он просто захватил тот алмазик, который я ему показал, и посоветовал мне насмешливо обратиться к суду для получения его обратно. И вот, я скитаюсь с алмазами, стоящими сотни тысяч фунтов, под моим рубищем, и не имею ни убежища, ни куска хлеба. Вы первый человек, которому я доверился. Но у вас честное лицо, и сам я в крайней нужде.
Он посмотрел мне прямо в глаза.
— Послушайте, — сказал я, — при моих обстоятельствах, было бы чистым безумием покупать бриллианты. Притом, не ношу же я с собою в кармане целые сотни фунтов. Но я верю, и не на половину, тому, что вы мне рассказали, так что постараюсь сделать для вас что нибудь. Приходите завтра в ту контору, где я служу…
— Вы думаете, что я вор? — перебил он меня. — Вы дадите знать в полицию. Нет, я в вашу ловушку не дамся.
— Даю вам слово, что не считаю вас вором. Вот моя карточка; возьмите ее на всякий случай. И я не назначаю вам, когда приходить. Это зависит вполне от вашего усмотрения.
Он взял карточку, не веря, повидимому, моей искренности.
— Перестаньте опасаться и приходите, — продолжал я, сунув ему в руку монету, но он покачал головой нерешительно и сказал только:
— Я возвращу нам ваши полкроны когда нибудь и с процентами… такими процентами, которые вас удивят! Во всяком случае, вы сохраните мою тайну, не так ли? Не идите за мной.
Он перешел на другую сторону улицы и исчез, в темноте под аркою, ведущею к Эссекс-Стриту. Я не удерживал его… и не видал его более никогда.
Через несколько времени и получил от него письмо, потом еще другое. Он просил меня прислать ему денег, по известному адрессу, но непременно банковым билетом, а не чеком. Я обсудил дело и поступил как бывает благоразумнее в подобных случаях… После этого, он сам заходил ко мне один раз по время моего отсутствия. Мальчик, прислуживавший у меня, говорил, что этот человек не оставил ни своего имени, ни записки, но что он был страшно худ, одет плохо и кашлял ужасно… Несомненно, что это был мой незнакомец. Более я об нем не слыхал, но мне очень хотелось бы знать, что сталось с ним. Был ли это маньяк, помешанный на одной идее, или обманщик, ловко сбывающий свои камешки, или же действительно гениальный изобретатель средства делать настоящие, притом крупные, алмазы? Это последнее предположение казалось мне, порою, так вероятным, что я начинал думать, что пропустил, может быть, самый лучший способ разбогатеть. Возможно, что он уже умер, и его камни выброшены как сор, а один из них, повторяю, был величиною с верхушку моего большого пальца! Возможно тоже, что бедняк ищет и до сих пор покупателя на свои драгоценности, или же, наконец, он, успел достигнуть своей цели и шествует теперь на ряду с первоклассными богачами, упрекая меня молча за мой недостаток предприимчивости… Почему, в самом деле, не рискнул я тогда хотя какими нибудь пятью фунтами?
(Перев. с англ. С. Воскресенской ).