Итак, Пушкин не устает славословить "упоенье", "пламень упоенья", "упоение страстей". И в то же время он оплакивает страсти, потому что они изнуряют дух. Он называет их не раз: "мучительные сны", он говорит: "страх живет в душе, страстьми томимой". Каждая страсть в разгаре своем -- минутный экстаз: да будет она благословенна! Но как ужасны последствия страстей! Страсть, сгорая, оставляет горькое чувство, и от многих страстей накопляется многая горечь.
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней, --
Тому уж нет очарований,
Того змея воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Надо прислушаться к словам Пушкина: "Страстями сердце погубя", "Где бурной жизнью погубил надежду, радость и желанье", "Без упоенья, без желаний я вяну жертвою страстей", "Душевной бури след ужасный". Вот кара: сердце, утомленное страстями, гаснет, холодеет; исчезает очарование, нет желаний, и жизнь подобна смерти. Эту мысль Пушкин высказывает несчетное множество раз: "Уснув бесчувственной душой", "увядшее сердце", "души печальный хлад", "хладный мир души бесчувственной и праздной", "сердца тяжкий сон". Что же? значит, надо проклясть эти мгновенные вспышки, оставляющие такой печальный след? Нет, Пушкин не проклянет страсти. Как бы пагубна она ни была, все же она лучше прозябания. Только одно ненавидел Пушкин на земле, одно презирал в человеке: неспособность к страсти. Как душевная полнота есть высшее состояние личности, так бесстрастие -- низшее, последняя нищета души. Один этот признак Пушкин и вкладывал в понятие толпы. Нелепо говорить о его аристократизме: чернь для него -- те, кто живет бесстрастно, даже не тоскуя по душевной полноте; слово "хладная" у него -- постоянный эпитет к слову "толпа" и встречается десятки раз во всевозможных сочетаниях: "хладная толпа", "хладный свет", "посредственности хладной", и т. п. У него чернь точно определяет себя: "Мы сердцем хладные скопцы". Холод чувств, мерзость тепловатых желаний и производимой ими мелкой суеты, точно ряби на плесневеющем пруде, -- вот что он ненавидит всей душою. Здесь не может зародиться ни одна высокая мечта, ни один подвиг; здесь царит, по слову Пушкина, разврат, как гниль в пруду. Пушкин говорит черни: "В разврате каменейте смело", ибо в холоде сердце каменеет. Он много раз говорит: надо бежать от толпы, от суеты, надо жить "в строгом уединении, вдали охлаждающего света", он боится
Ожесточиться, очерстветь
И наконец окаменеть
В мертвящем упоеньи света.
Он говорит о Ленском:
От хладного разврата света
Еще увянуть не успев.
И самое страшное то, что сердце, перегоревшее в страстях, впадает именно в бесчувственность, становится бесстрастным и холодным, как сердце любого из толпы. Ущербному нет спасенья; пережив ли ряд страстей, или не знав их вовсе, -- итог один: рано или поздно душу обнимает "печальный хлад". Молодость -- пора страстей, хотя не для всех: большинство рождаются холодными; но зрелый возраст сравняет тех и других. Так думал Пушкин. Старость он неизменно определяет как "охлаждены лета"; он не задумываясь пишет: "Под хладом старости".
Все предопределено, и человек ни в чем не виновен. Холодный не может загореться восторгом, страстный не может не пылать, но не властен и продлить свое горение. Все печально и ничтожно на земле, кроме душевной полноты, -- но она не в нашей воле; мы -- как рабы, которым неведомый хозяин бросает подачки -- минуты упоения. Подчас сердце Пушкина наполняется упоением горечи, и он вопрошает:
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал?