За все время жизни въ Ростовѣ въ ни разу не пришлось видѣть Севастьянова.
Но постоянно приходилось мнѣ слышать о немъ. И не о томъ, что онъ дѣлаетъ сейчасъ. А о томъ, что дѣлалъ онъ раньше. "Сейчасъ" онъ не дѣлалъ ничего. Онъ являлся законченнымъ.
Его имя всегда связывали съ 1905 годомъ и говорили о немъ даже, какъ о вдохновителѣ ростовскаго погрома. Не знаю точно, насколько это вѣрно. Возможно, что въ этихъ слухахъ и толкахъ было извѣстное преувеличеніе. Насколько я себѣ представляю эту личность въ ея агитаторски-политическомъ значеніи, -- въ ней, очевидно, не было тѣхъ боевыхъ типично черносотеннаго своства элементовъ, какъ, напр., въ личности кишнневскаго Крушевана, несомнѣннаго агитатора и вдохновителя черни на погромныя дѣла.
Изъ различныхъ мнѣній о Севастьяновѣ я выводилъ то заключеніе, то онъ принадлежалъ къ типу, если можно такъ выразиться, рефлектиковъ праваго лагеря. Онъ чѣмъ то былъ глубоко уязвленъ, ужаленъ въ своей жизни. И среди откровеннаго и пляшущаго циническій танецъ словъ и поступковъ черносотенства онъ былъ своего рода представителемъ черносотеннаго Сенъ-Жермена (если таковой только есть въ Ростовѣ).
Прошлыя, до 1905 года, страницы его жизни, говорятъ, были совсѣмъ иныя. Прогрессивныя въ лучшемъ смыслѣ этого слова. Первоначальной закваски своей молодости трудно измѣнять. Призраки молодыхъ и хорошихъ лѣтъ сопровождаютъ васъ повсюду. И даже, когда вы измѣняете идеаламъ молодости, они не оставляютъ васъ, сопровождаютъ, врываются къ вамъ въ минуты уединенныхъ мыслей.
Я не могу и не хочу думать, чтобы съ Севастьяновымъ, именно съ нимъ было иначе. И подтвержденіе этому я вижу въ томъ, что Севастьянова въ Ростовѣ, даже прогрессивные дѣятели города, жалѣли. Говоря объ этой крайне неудачной жизни, загнавшей себя въ тупикъ, жалѣли. Всегда и всѣ говорили о его недюжинныхъ способностяхъ, о его адвокатскомъ краснорѣчіи, о прошлыхъ дняхъ его дѣятельности, когда онъ сіялъ, какъ одинъ изъ лучшихъ представителей ростовской адвокатуры и общественной жизни.
Въ сущности, послѣдніе 10 лѣтъ его жизни -- это трагедія угасанія жизни и мысли, которая сама себя распяла. Во имя чего? Что могло въ глубинѣ души соединятъ этого талантливаго человѣка съ ротондой и ея дѣятелями? Что было общаго? Какъ могъ онъ быть столь близорукимъ, чтобы не видѣть того тупика, въ который онъ шелъ, можетъ быть, подталкиваемый тѣми, кто кромѣ тупика не знаетъ и не хочетъ другой жизни? Я отказываюсь вѣрить въ сознательныя шаги въ его послѣдней дѣятельности и вотъ почему. Если путемъ размышленій горестнаго опыта и ума онъ пришелъ бы къ пристани консерватизма, мы имѣли бы въ его лицѣ фигуру опредѣленныхъ и имѣющихъ свое подлое право на существованіе политическихъ убѣжденій. Но что же общаго имѣетъ народившееся въ нашей странѣ въ 1905 году и столь явно обанкротившейся черносотенство съ консерватизмомъ? Черносотенство -- есть анархизмъ въ правыхъ убѣжденіяхъ Это не политическая теорія, а политическое хулиганство. Какъ же могла эта кривая лилія не политическихъ взглядовъ, а суррогатовъ взглядовъ возымѣть свое вліяніе на него и поработить его себѣ?
Смѣю думать, что относительное объясненіе этою факта заключается въ жизни самого Ростова, въ его еще недавнихъ, еще существующихъ тупикахъ, въ томъ, что здѣсь нѣтъ возможности выбраться и первый шагъ, которымъ ты шатнулъ въ черносотенную тину неминуемо влечетъ за собою дальнѣйшіе шаги.
Въ нашемъ городѣ въ смыслѣ правыхъ политическихъ убѣжденій и ихъ чистоты такъ неясно, неоформлено, нѣтъ никакихъ граней.
Здѣсь смѣло и невозбранно можетъ сочетаться консерватизмъ съ черносотенствомъ. Здѣсь сочетаются постоянно въ тѣсныхъ объятіяхъ съ союзомъ русскаго народа, при чемъ октябризмъ не можетъ сохранить даже своей относительной чистоты. Здѣсь нѣтъ дифференціаціи и за то есть неразбериха болота.
10 лѣтъ народнаго и представительства и политическаго воспитанія кое-какъ выводятъ Россію на дорогу. Но какой продолжительный впереди путь. И хотя Асквитъ на лондонскомъ банкетѣ преподнесъ намъ русскимъ радостную привилегію парламентской колыбели, оставляя англичанамъ привиллегію старости, но мы, вѣроятно, предпочли бы изъ двухъ привиллегій мудрую привиллегію англійскую. Она не измѣнитъ. Она устойчива. Она не даетъ примѣровъ шатающихся умовъ, не знающихъ куда и какъ плыть.
Надломленныхъ умовъ, сокрушенныхъ событіями, у насъ не мало. Тутъ не приходится негодовать, и даже изумляться. Тутъ, пожалуй, приходится только жалѣть. При иныхъ условіяхъ политической обстановки, которая у насъ только конструируется, не было бы ни придорожныхъ травъ, смятыхъ роковыми колесами исторіи, ни политическихъ совъ, зовущихъ насъ къ бытію до 1905 года. Тяжело даются уроки новой исторіи. Исторія эта, однако, властная и поворотовъ обратно она не признаетъ.
ЛОЭНГРИНЪ.
"Приазовскій край". 1916. No 161