Эта маленькая книга -- вещая. Она -- колыбель-судьба новых веяний нашей жизни и поэзии. Ею да освятится неизбежное, то, чему суждено быть!
В этой новой лирике Вячеслава Иванова не надо искать изысканности размеров и радуги образов, которые мы привыкли видеть в его поэзии последних лет. Тесно, жадно, как в фуге, сплетаются в ней три ревнивых голоса, топча, глуша один другой -- трехжалой песнью славя бога-Эроса.
Три жала зыблет в устах змеиных
Моя волшба. [Начало стихотворения "Три жала" из сборника "Эрос" (II, 368).]
Первый и самый мощный голос проходит через всю книгу властным заклинанием. Как некий Фауст, отягченный душной мудростью своего "сада роз", "изобилием утомленный", поэт воззвал:
Занеси в мои услады
Запах лога и корней, --
Дух полынный, вялость прели.
Смольный дух опалых хвои,
И пустынный вопль свирели,
И Дриады шалый вой! [Цитата из стихотворения "Сад роз" (II, 364).]
Из мощи и избытка исходит жажда звериного, глубинного и возникает призыв, заклинание, ворожба. Слепая воля в жажде утоления взывает ко всем силам, кличет все имена. Магия не знает Единого, Верного. "Sive deus, sive dea, sive mas, sive femina" ["Будь ты бог или богиня, будь ты мужчина или женщина" (лат.) -- древнейшая ритуальная заклинательная формула.] -- так заклинали встарь... Взор неотрывно устремлен. Как в заколдованном кругу, поэт твердит все те же созвучия ("В час заклятый, час Гекаты, / В полдень чарами зачатый..." [Цитата из стихотворения "Вызывание Вакха" (II, 368).]). Приворотным зельем пьянит стихотворение "Три жала" и, мнится, сбудется страшное заклинание, расторгающее узы жизни и смерти:
Иль станет мрака железной рукою
Любви мольба;
Повлечет твое тело Стримоном-рекою
Моя алчба --
В "Вызывании Вакха" поэт и лестью, и обещанием заманивает его к себе; и вот, --
Облик стройный у порога...
В сердце сладость и тревога...
Нет дыханья... света нет...
Полуотрок, полуптица...
Под бровями туч зарница
Зыблет тусклый пересвет...
Чары содеяны, воплотились въяве и -- распались. Поэт заводит новую песнь -- жуткую земную быль о неутоленном желании, о "ночной двери". Распадаются ковы и чары природы, редеет "чернолесье", "густосмолье", страшный ворожей "светлый лик приемлет человечий" [Измененная строка стихотворения "Рокоборец" из кн. "Кормчие звезды".], -- из царства демонологии мы выступаем на белый и горестный путь человека... Но тяготеет над ним рок -- правая кара: -- не может вочеловечиться желанная ему душа, черной магией вызванная к бытию, --
-- не по-людски и не по-божьи
Уединенная душа --
И поэт "кумиротворец" скорбит над нею.
В этих новых напевах мы узнаем "человечность" музы Вяч. Иванова, чтущей свято лик человека.
Былою белизной душа моя бела
И стелет бледно блеск безбольный
Когда пред образом благим твоим зажгла
Любовь светильник богомольный... [Цитаты из стихотворения "Раскол".]
"Человек" и "художник" бессилен над "глухонемой" душой, ибо он не хочет вязать ее волю. Башня, возведенная им "высоко над мороком жизни" [цитата из стихотворения ВИ "Зодчий" (книга "Cor ardens").], рушится... В гранях человеческого ему не стать вождем "к иным поднебесьям" -- к ним ведет страсто-терпный путь, путь страсти и жертвы...
Вокруг имени Диотимы-вещуньи любви, Диотимы-змеи, развязавшей "чарый хмель" поэта, и Диотимы, целящей [Диотима -- жрица, от которой Сократ воспринял учение о сущности Эроса. Оно изложено в диалоге Платона "Пир". Диотима также -- "башенное" имя Л. Д. Зиновьевой-Аннибал.] тем же хмелем страсти и милости, возникает третья песнь и, обретая все большую силу, змеиными кольцами глушит недопетую, несбывшуюся волю... Веет веяньем религии -- к Богу, зачавшему мир, обращается поэт. Эрос -- "святое средоточье вселенской гибели", и познавшие его призваны "опаснее дохнуть и умереть святей" [Цитаты из стихотворения "Небосвод" книги "Эрос".].
В "темноогненном кратере" слиты и растоплены души и Бог-Растворитель, Эрос
-- и зыблет лжицей
Со дня вскипающий сосуд;
И боги жадною станицей
К нему слетят и припадут. [Цитата из стихотворения "Кратэр", посвященного Диотиме.]
Ибо и боги -- лишь призраки, пока Эрос-жрец не напоит их нашей кровью.
Совершается Преображение мира в Эросе. Человек -- Эдип, а родившая его и приемлющая его прах земля -- Иокаста: кровосмешение -- вино и хлеб жизни. Все смешалось.
Я -- звездный сев над лонами
Желающих низин!
И, пьян дремой бессонною,
Как будто стал я сам
Женою темнолонною
Отверстой небесам. [Цитата из стихотворения "Истома".]
И то, над чем бессильны козни заклинателя и воля человека-художника, совершится в Эросе-огне: сбудется третье вещее предсказанье:
..."ты придешь, вожделея,
Даров неотвратных" [Цитата из стихотворения "Три жала".].
"Эрос" Вяч. Иванова -- религиозная книга, -- в ней поведана новая и вечная мистерия любви и жертвы "всесожжения". После сожигающего огня благостно звучит голос Утешителя:
Вея шепотами утешения
Стелет ветр шумящие дожди... [Цитата из стихотворения "Утешитель".]
Это прекрасное стихотворение носит воистину гиератический и соборный характер: не тайной надеждой для одного поэта звучит оно -- "гул надежды", слышимый в нем обращается ко всем сердцам. Это -- радуга, крутой дугой сочетавшая земную скорбь с "средоточием вселенской гибели", -- это Новый Завет, заключенный между людьми и их Богом...
"Нищ и светел" [Название последнего стихотворения в сборнике "Эрос".] идет дальше Вяч. Иванов, -- и хотя мы узнали изначальный, невинный образ поэта, но это уже "новозаветный" Вяч. Иванов, даятель "даров неотвратных".
1907
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Золотое руно. 1907. No 1. Янв. С. 90-91. Печатается по этому изданию.
"Эрос" (СПб.: Оры, 1907) -- третий сборник стихов ВИ, войдет впоследствии в книгу стихов "Corardens" (ч. I-II.M.: Скорпион, 1911-1912). В нем нашли отражение отношений ВИ к С. М. Городецкому как участнику "тройственного союза" с ним и с Л. Д. Зиновьевой-Аннибал. Рецензия Е. Герцык написана под влиянием мистико-эротических утопий ВИ на башенных "средах". См. подробнее: Богомолов Н.А. 1) Петербургские гафизиты // Серебряный век в России. Избранные страницы. М., 1993; 2) Богомолов, 2009 (по указат.); Обатнин, 2000; ср. также: Бонецкая Н. Царь-Девица: Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи. СПб.: Полиграф, 2012. Бонецкая пишет: "Е. Герцык, человек, близкий Иванову, не только была допущена в святыя святых Башни, но и сама искреннейшим образом пыталась "творить" свою жизнь в соответствии с идеями ведущего теоретика русского символизма" (Там же. С. 224). Поэтому ее принципы анализа книги ВИ "Эрос" определялись пониманием Эроса как мистерии, что, по мысли Н. Бонецкой, служит "ценным источником для выяснения подлинной сути Башни как идейного направления, мировоззренческого проекта, культивируемого Ивановым" (Там же. С. 225).