Основание штурмовых отрядов

Завоевав неограниченную власть в национал-социалистической партии, Гитлер принялся превращать последнюю в действительную силу. До сих пор он получал фактически от партии только подпись на своих плакатах. Теперь из немногих прежних приверженцев и из вновь вступающих в партию он создал подлинное орудие своего господства над партией — штурмовые отряды.

Так называемые отряды «орднеров» существовали в партии уже с 1920 г.; с начала 1921 г. они делились на «сотни». Фактически это был клуб скандалистов и хулиганов, расправлявшихся с нежелательными элементами на собраниях. У других партий не было ничего подобного; до появления на сцену национал-социалистов в этом и не было необходимости. Дружины обороны («Оберланд», «Оргеш» и др.) принципиально не вмешивались в партийную политику, они ставили себе целью сыграть роль только в момент решительных событий, о которых руководители дружин имели лишь смутное представление. В результате эти союзы неизбежно становились орудием в руках отдельных честолюбивых политиков, умевших воспользоваться ими. Точно так же в те времена склад оружия принадлежал тому, кто знал, где он находится.

Гитлер дал теперь своим молодым буянам новую организацию и внес таким образом нечто принципиально новое в политику; 3 августа 1921 г. были основаны штурмовые отряды. В воззвании, написанном по этому случаю, говорилось:

«Национал-социалистическая германская рабочая партия создала в рамках своей организации отдел физкультуры (спорта и гимнастики). Он особенно тесно должен сплотить молодых членов нашей партии, спаять их в железную организацию, которая будет служить всему движению в качестве тарана. В этом отделе должна воплотиться идея обороны свободного народа. Он должен защищать своей силой идейно-просветительную работу вождей. Но прежде всего он должен воспитывать в сердцах нашей молодежи неукротимую волю к действию, вдалбливать и внушать ей, что не история делает людей, а люди историю, и что человек, который без сопротивления носит цепи своего рабства, заслуживает своего ярма. Кроме того, отдел должен воспитывать взаимную верность и культивировать радостное повиновение своему вождю… Партийное руководство ожидает, что вы все явитесь на его зов, вы понадобитесь в будущем». Воззвание подписано: «Партийное руководство. Председатель физкультурного комитета член партии Клинцш».

Как видно из этого воззвания, название организации не вскрывало ее характера. «Отдел гимнастики и спорта» был лишь маскировкой, это было ясно. Вскоре в связи с целью, преследуемой организацией, и ее практикой появилось оставшееся за ней и впоследствии другое имя.

В воззвании указываются следующие цели новой организации: служить штурмовым отрядом, культивировать идею обороны, защищать вождей и воспитывать своих членов для дела, которое, однако, не называлось по имени. Мы можем перевести этот эзопов язык таким образом: расправляться с противниками, заниматься военными упражнениями, выкидывать инакомыслящих с собраний за восклицания враждебного характера и готовиться к путчу. Так это и поняли штурмовики. Через два месяца их руководитель Клинцш превратил благонамеренный отдел гимнастики и спорта в штурмовые отряды. Отныне в «Фелькишер беобахтер» появилась рубрика: «Известия штурмовых отрядов»; вскоре затем принято было также сокращение SA (вместо Sturm-Abteilung). Это сокращение нигде не расшифровывается как Sicherheits-Abteilung (отряды обороны). Вместо этого шутники из рядов этих новых войск придумали название Sing-Abteilung (певческие отряды).

В первом приказе по своей новой армии Гитлер так формулировал ее главную цель: «Штурмовые отряды должны быть не только орудием защиты движения, но в первую очередь школой для грядущей борьбы за свободу внутри страны». В более позднем циркуляре от 17 сентября 1922 г. говорится: штурмовые отряды «не только охраняют собрания партии от всякого насилия со стороны противников, но, кроме того, дают ей возможность в любой момент перейти в наступление».

Действительно, со времени кровавых дней 1919 г., со времени путча Каппа 13 марта 1920 г. эта орава живет лишь мыслью о наступлении. Штурмовые отряды были не чем иным, как продолжением бригады Эрхардта в мюнхенской ссылке.

Возникновение штурмовых отрядов имеет свою историю.

Баварская военщина в 1920 г.

После завоевания красного Мюнхена рейхсвером и добровольцами, в том числе бригадой Эрхардта, Бавария находилась в руках военщины — в руках регулярных и нерегулярных войск. Год еще держалось буржуазное правительство, представленное социал-демократией и католической баварской народной партией; оно держалось благодаря разногласиям среди военных вождей и отсутствию у них ясных политических целей.

Политическим вдохновителем стрелковой бригады Эппа, а затем вышедшего из нее командования военного округа был капитан Эрнст Рем. От него исходила инициатива образования мощной «баварской дружины гражданской обороны». Впоследствии лесовод Эшерих из Изена превратил ее в своего рода национальную милицию. Эта гражданская гвардия с ружьем, запрятанным в платяной шкаф, в лучшем случае могла выстроиться стотысячными шпалерами при решительных выступлениях. По поручению Эппа Рем усердно снабжал «дружину обороны» оружием и амуницией; с тем же мастерством бывший подполковник Герман Крибель, старый офицер генерального штаба, организовал военный аппарат Эшериха. Однако эта «дружина обороны» была с самого начала слишком громоздкой. Она ни разу не могла решиться на действительно революционное выступление. Свержение правительства Гофмана 14 марта 1920 г. было делом нескольких лейтенантов, подосланных начальником рейхсвера генералом фон Мелем, сухим военным чиновником, и Эшерихом. Как говорилось в официальном отчете о событиях, Эшерих с разрешения начальника округа Верхней Баварии и мюнхенского полицейского управления составил депутацию, которая свергла растерявшееся правительство Гофмана. Депутация состояла из начальника округа фон Кара, полицей-президента Пенера, Крибеля и студента Гофмана.

Достойным завершением этой «революции с разрешения г-на президента» было назначение Кара премьером. Оно означало, что рука военщины отчасти отведена рукой парламента. Ибо Кар, будучи протестантом и сыном либерального чиновника, все же был членом баварской народной партии; он был чрезвычайно тяжел на подъем и попал в политику, очевидно, за то, что прогневил господа бога. По внешности это был низкорослый, коренастый, черноволосый немец — расовый тип, нередко встречающийся в Баварии; политически Кар был лишь фрондирующим обывателем на кресле министра-президента. Он понимал народную пушу и был привязан к своему королю. Для этого королевского чиновника республика, так сказать, не существовала, так как противоречила его служебной присяге. Управлять в этом смысле — вот в чем заключалась для него политическая борьба. Поэтому он и не мог решиться нанести смертельный удар тому, что «не существует».

Лидером партии был в то время д-р Гейм,[53] он считал Кара подходящим человеком, так как этот чиновник пользовался популярностью у «союзов обороны» за свою непримиримость по отношению к революции. Кроме его монархизма, в его пользу говорила та твердость, с которой он неизменно прикрывал непокорного полицей-президента Пенера от социал-демократических министров.

Под протекторатом Кара в дружины обороны были стянуты силы буржуазии и крестьянства. Наряду с этими дружинами существовали временные добровольческие союзы и добровольческие отряды, вербовавшиеся в значительной части из студентов; они тоже пользовались поддержкой рейхсвера. Под предводительством Эппа добровольческие отряды участвовали в карательной экспедиции против рурских рабочих, помогших свергнуть Каппа. Рем, участвовавший в этом «походе», сухо описывает, как войска встретили на своем пути возвращавшееся из Штутгарта в Берлин имперское правительство во главе с президентом республики Эбертом: «Весьма недвусмысленные возгласы, раздававшиеся из рядов солдат по адресу «отца родины» и его свиты, не могли оставить у путников сомнения относительно настроения баюварских бойцов, идущих на Рур» (баювары — латинское название германского племени баварцев).

В истории ничего не сказано о том, как имперское правительство немедленно задерживало проявивших себя таким образом баюваров и отправляло их обратно в Мюнхен. Буржуазные правители — по обе стороны политического барьера — чувствовали себя тогда слабее, чем пустившаяся в политику военщина. Правильно ли было это — об этом можно было судить по исходу капповской авантюры в Берлине. Во всяком случае баварцы сделали свои выводы из слабости Эберта. Эпп и Рем замышляли не более и не менее как повторение в Рурской области путча Каппа, только что провалившегося в Берлине. Они обратились с этой целью к начальнику местного рейхсвера генералу фон Ватерру, но последний не решился на это дело, и баварцам пришлось удовольствоваться кровавой местью по отношению к победителям Каппа.

Член «германской рабочей партии» капитан рейхсвера Рем сделал отсюда свои выводы. В последующие годы он работает над задачей организации в Мюнхене активного центра подготовки грядущего военного переворота. Но душой этого центра должен был стать не генерал, а политический деятель из штатских. Кто именно? Через несколько лет Рем уже знал это. Это был Адольф Гитлер.

Конец «дружины обороны»

Это произошло, однако, не сразу. Вначале «дружина обороны» пышно расцвела под предводительством Эшериха, Крибеля и землемера Канцлера; 26 сентября 1920 г. на Площади короля в Мюнхене состоялся большой парад — он показал популярность и мощь дружины, показал мощь Баварии, показал, что за дружиной стоит рейхсвер. Но это оказалось роковым для дружины.

Гражданская власть в Германии была в то время развалена, она до сих пор не оправилась от этого развала. Отдельные провинции, а именно Бавария, возражали против провозглашенной в конституции формы имперского единства, и республика должна была терпеть это противоречие. Рейхсвер представлял собой независимую силу и остался ею поныне. Из него выросли многочисленные организации, называвшие себя союзами обороны, что в переводе на итальянский язык звучало следующим образом: «Fasci di combattimento».

В некоторых частях страны закон и государственная власть были бессильны. Произошли первые случаи убийств по приговору тайных судилищ — тогда все это было ново и действовало разрушительнее, чем теперь.

В Баварии, где республика существовала только формально и фактически не имела влияния, боролись два направления. В одном представлены были все местные, более или менее сепаратистские элементы, большей частью из католического лагеря. В значительной степени в них ожила старая ненависть к пруссакам; этому способствовал антисемитизм, в особенности после падения советской республики в Мюнхене. Конкретную политическую цель эти настроения нашли в защите самостоятельности Баварии: казалось, что сильная Бавария — цель безусловно достижимая, даже почти достигнутая; что же касается сильной общегерманской империи с новым трехцветным флагом, то она представлялась желательной целью, но откладывалась на будущее и во всяком случае считалась неосуществимой без сильной Баварии. К этому направлению примыкала баварская народная партия с ее лидерами Геймом и Гельдом.[54] К нему же принадлежали Кар, Эшерих и прочие монархисты. Принц Рупрехт[55] не занял открытой позиции, сумев уклониться от этого; впрочем, для наследника баварского престола это было столь же излишне, как и для мюнхенского кардинала фон Фаульгабера.[56]

В противоположном лагере находились люди, которые при всем своем баварском патриотизме, выраженном у одних сильнее, у других слабее, имели в виду в первую очередь империю. Для них целое предшествовало своим частям. Впоследствии Пенер выразился о них, что им было «начхать на Баварию»; впрочем, эти слова были превратно истолкованы. Действительно ли это было так, или же они считали, что германской республике без правой федералистской Баварии не выжить, во всяком случае они играли на руку бело-голубому (баварскому) лагерю. Со временем их представителем стал Людендорф, а их самым выдающимся поборником, после некоторых колебаний — Гитлер.

И кому же было стать им, как не ему? Большинство других, нимало не смущаясь, стояли обеими ногами в обоих лагерях, не замечали противоречия или считали, что вопрос о нем можно отложить на будущее. Этой беспечностью особенно отличалось высшее руководство рейхсвера, которое впоследствии и поплатилось за нее.

Рейхсвер мог мыслить только по-военному. Даже для таких монархистов, как Эпп и Рем, «дружина обороны» была не столько оплотом самостоятельной баварской государственности, сколько ширмой, за которой можно было создавать новую германскую армию. Именно поэтому Антанта, напуганная смотром на Площади короля, потребовала роспуска «дружины». Имперское правительство Вирта[57] передало это требование в Мюнхен. В Баварии оно вызвало бурю негодования. Гитлер заявил по адресу имперского правительства: «Будьте осторожны с посылкой к нам ваших комиссаров; иначе возможно, что у вас нехватит врачей и хирургов из числа ваших Соломонов и Аронов, чтобы вытащить из проломленных голов ваших комиссаров наши пивные кружки».

Военщина считала момент подходящим для оказания сопротивления, хотя она хорошо знала, как мало стоили «дружины обороны» в военном отношении. Штатские деятели были умнее. Они не хотели поставить на карту государственную мощь Баварии в безнадежной борьбе из-за какого-то стрелкового общества. Кроме того, они не прочь были воспользоваться случаем и покончить с зарождающимся государством в государстве. Эшерих был лоялен; недаром он был государственным чиновником. Когда нынешний министр-президент д-р Гельд от лица баварской народной партии прямо потребовал роспуска «дружины» по соображениям государственной необходимости, Эшерих — это было в конце мая 1921 г. — выступил в руководящем совете «дружины» за самоликвидацию. Пришлось подчиниться требованию Антанты, причем произошло это следующим образом: 29 июня имперское правительство издало постановление о роспуске «дружины», а баварское правительство Кара напечатало этот декрет в своем официальном «Вестнике распоряжений»; таким образом, правительство Кара попыталось сохранить свое лицо, ограничившись, так сказать, ролью почтальона. Смехотворная попытка! С этого момента положение Кара на посту министра-президента стало невозможным; ему пришлось также на продолжительное время отказаться от роли политического лидера. Фактически он отступил перед более сильными факторами, но вместе с тем он позорно изменил всему тому, что он провозглашал в своих громких речах. Песенка Эшериха тоже была спета.

Организация «консул» вливается в штурмовые отряды

С тех пор возрастает значение более мелких военных организаций. В эти союзы входили люди молодые, не семейные, которым легче было рисковать. Нередко это были одновременно ландскнехты и идеалисты. Впрочем, в нужный момент и они оказались не на высоте. Во многих случаях это были студенты либо молодые люди, недавно окончившие университеты. Организация «Оберланд» проявила мужество и снискала себе в 1921 г. славу в Силезии. Распущенная в Северной Германии бригада Эрхардта продолжала существовать в Мюнхене под фирмой организации «Консул»; к ней присоединились остатки отряда Россбаха. В организации «Оберланд», пожалуй, в наиболее чистом виде был представлен стоящий над партиями идеализм послевоенной молодежи с ее благородными стремлениями; этот отряд сохранил свою самостоятельность. Напротив, добровольцы Эрхардта большей частью перешли к Гитлеру. Так возникли штурмовые отряды.

Притоку новых сил Гитлер обязан главным образом убийству Эрцбергера. В дело были замешаны члены организации «Консул», в том числе капитан фон-Киллингер. Благодаря преследованиям прокуратуры организация не могла больше держаться. Старые солдаты со «свастикой на стальном шлеме» должны были искать новую организацию. Ходатай всех мюнхенских военных союзов Рем протаскивал их в новообразованные штурмовые отряды. Сам Эрхардт в переговорах с Гитлером сделал хорошую мину в плохой игре и предоставил ему своих офицеров-инструкторов, которые явились для Гитлера ценным подспорьем. Первый руководитель штурмовых отрядов — Иоганн Ульрих Клинцш — был лейтенантом в бригаде Эрхардта. Его тогдашние сподвижники — капитан фон Киллингер и капитан Гофман — и поныне видные фигуры в национал-социалистической партии. Все они были преданы Эрхардту, обожали его с оттенком какого-то идеализма и долго еще считали себя связанными с ним; на деле бригада Эрхардта тогда окончательно распалась под влиянием притягательной силы национал-социалистической партии, только небольшая группа продолжала еще существовать под именем «Союза викинга». Впрочем, вскоре после основания штурмовых отрядов Клинцш был арестован по обвинению в пособничестве убийству Эрцбергера и просидел несколько месяцев в предварительном заключении; это побудило Гитлера демонстративно подчеркнуть свою солидарность с ним.

Слияние организации «Консул» и штурмовых отрядов осуществляло заветную цель Рема — военизацию его партии. Основание штурмовых отрядов совпало по времени с роспуском «дружины обороны» Эшериха. После этого роспуска фрондирующий мюнхенский рейхсвер стал относиться к гражданскому правительству Баварии враждебно и недоверчиво. Это определяло также политическую линию штурмовых отрядов и их партии.

Однако в тот же момент, когда Рем достиг своей цели, ему пришлось снова повести борьбу за нее — и не с кем иным, как с Гитлером. Последний хотел иметь войско для политических целей; главари штурмовых отрядов с пеной у рта называли войско «колоннами расклейщиков афиш». Это войско должно было завоевать улицу и держать ее в покорности Гитлеру; оно должно было образовать хребет армии, делать для нее рекламу своими парадами. Рем же хотел организации тайного войска, замены запрещенной воинской повинности, поскольку это возможно было в данных условиях. «Это невозможно, — восклицает Гитлер, — я старый солдат и понимаю толк в этом: для сколько-нибудь действительного военного обучения требуется два года серьезной службы, и кроме того, войско без права дисциплинарных наказаний — бессмыслица; штурмовик не будет хорошим солдатом, если начальник не имеет права посадить его за решетку».

Старый солдат Рем проявил во всех этих вопросах больше гибкости, чем Гитлер, и готов был сообразоваться с обстоятельствами. Между обоими этими людьми, которые были близкими друзьями и говорили друг другу «ты», возник конфликт; вежливый по форме этот конфликт проходит через всю историю партии, принимая порой трагически острый характер; он не ликвидирован и по настоящее время. Здесь сказывается старое противоречие между военщиной и политиками.

Сливки партии

Для Гитлера важнее, чем рост влияния штурмовых отрядов вовне, был — по крайней мере вначале — рост их внутреннего значения, т. е. завоевание самой партии с помощью этого нового войска. Штурмовые отряды должны были заменить старую демократическую партийную организацию, став машиной, которой можно было бы распоряжаться, нажав кнопку.

Сообразно с этой новой задачей был подобран контингент штурмовых отрядов. Это были молодые, стало быть, склонные к повиновению люди; отчасти — бывшие офицеры, с которыми легко было иметь дело человеку с очень сильной волей, хотя бы и штатскому, а главным образом люди, окончившие или не окончившие университет и прекрасно понимающие, что такое иерархическая лестница; они сами могли претендовать на руководящие роли, но вместе с тем охотно подчинялись подчинения ради. В жизни германской буржуазии началась новая полоса; возрос интерес к «камераду» в рабочей блузе, поскольку этот «камерад» подчинялся буржуазному строю. Антинародные довоенные взгляды подвергнуты были пересмотру; выражением такого пересмотра было движение Гитлера. Шорника Эберта встречали плевками, но он все же проложил дорогу ефрейтору Гитлеру. Правые чувствовали, что народным мотивам в левом лагере необходимо противопоставить народные мотивы в правом лагере.

К этой публике Гитлер и явился со своим откровением, что еврейский марксизм украл-де душу рабочего. Именно эту буржуазную и студенческую публику, а никак не рабочих он потряс своим разоблачением роли Мозеса и Исаака Кона. На рабочих действовала скорее та часть его проповеди, которая якобы обращалась к буржуазии: призыв к социальным чувствам. Принципиально рабочий мог согласиться с этим лозунгом, на деле же сохранял свое недоверие.

Одетые в военную форму студенты, кандидаты на судебные должности и бывшие лейтенанты, ныне члены штурмовых отрядов, в нормальных условиях стали бы солдатами или офицерами запаса. Но теперь, когда их нормальная карьера была погублена, они стали ландскнехтами. Это было обреченное поколение без будущего и без средств — отцовское наследство быстро растаяло. Эти люди ненавидели человека из народа и вместе с тем были охвачены стремлением обратить его в свою веру. Они направили свой корабль с пиратским флагом на мачте и с миссионерской библией с «25 пунктами» в каюте к незнакомому и непонятому ими пролетариату.

В своем новогоднем воззвании в 1921 г. Гитлер приветствовал эту университетскую молодежь как будущее ядро своей армии. Он обращался к «группам национального студенчества, в котором по сию пору воплощена национальная энергия; при правильном использовании они могут стать незаменимым орудием в борьбе против еврейства». Теперь штурмовые отряды стали этим незаменимым орудием, которое «правильно использовало» студенческую энергию против самой же национал-социалистической партии в ее старом виде. Превращение бесклассовой «германской рабочей партии» в классовую партию было в полном разгаре.

Можно отнестись к этому превращению положительно или отрицательно, но во всяком случае необходима была какая-либо перемена, чтобы партия не погибла вследствие своей безыдейности. Эту безыдейность сознавали и сами национал-социалисты. В 1921 г., когда Гитлер был уже знаменитым человеком, «Фелькишер беобахтер» наивно подтвердил ему, что он «за этот год проделал большое внутреннее развитие и что его учение, всегда опирающееся на историческую основу, постепенно приобретает осязательную форму».

Что такое социализм?

Партия слишком поспешно назвала себя «социалистической». Гитлер хотел назвать ее только «социально-революционной»; это означало у Гитлера, что существующая форма экономики — при некоторых частичных изменениях по существу — должна быть проникнута новой социальной этикой не гуманитарного, а, скорее, военного характера. Однако, так или иначе, партия приняла название национал-социалистической; Гитлер должен был следовательно вложить новое содержание в слово «социализм», под которым до сих пор при самых различных толкованиях все же понимали обобществление средств производства.

Итак: «Социалист — это тот, кто готов стоять за свой народ всеми фибрами своей души, кто не знает более высокого идеала, чем благо своего народа, кто кроме того понял наш великий гимн «Германия, Германия превыше всего» так, что для него нет на свете ничего выше Германии, народа и страны, страны и народа» (речь от 28 июня 1922 г.). Здесь уже исчезло старое понятие социализма. Вскоре за понятием последовало и слово. «Национальный и «социальный» — два тождественных понятия. Быть социальным означает так построить государство и жизнь народа, чтобы каждый действовал в интересах народа и был настолько убежден в его благостности и безусловной правоте, чтобы быть в состоянии умереть за него». «Социальный социализм» этой дрянненькой доктрины стоит на той же высоте, что и ее «безусловная правота». Важно, что Гитлер при объяснении названия своей партии замалчивает слово «социалистический» и заменяет его словом «социальный».

В начале 1923 г. этот «социализм» обнаруживает полностью свое лицо. В приветствии национал-социалистическому партийному съезду Гитлер 27 января 1923 г. заявляет: «Марксизм выставил три возмутительные и нелепые теории: во-первых, он отрицает значение личности, во-вторых, он отрицает частную собственность как таковую и, в-третьих, он означает ввиду этого уничтожение всей человеческой культуры и развал всякого хозяйства, стоящего на более высокой ступени (ибо предпосылкой последнего всегда является частная собственность)». Хорош социалист, который находит отрицание частной собственности возмутительным и нелепым! В 1930 г. социалистическая группа Отто Штрассера сделала открытие, что Гитлер отпал от социализма. Нельзя не сказать этим честным социалистам, что за все это время они палец о палец не ударили, чтобы познакомиться со взглядами своего вождя.

Замечательно, что дольше всего социалистические взгляды сохранились в области земельного вопроса. В апреле 1921 г. Эссер заявляет, что необходимо «в первую очередь отдать землю во владение действительной нации, т. е. всех честно работающих немцев, собственно не отдать, а вернуть». Это мыслилось в виде кооперативов мелкого люда. Что опорный п. 17 программы[58] относится только к спекулятивному землевладению, является теперь партийной догмой. Однако еще в начале января 1923 г. Розенберг в своей книге «Сущность, принципы и цели национал-социализма», в составлении которой принимал участие и Гитлер, заявляет: «Для государства может возникнуть необходимость отчуждения земельных участков для общеполезных целей (под дороги, железные дороги, каналы). Необходимо издание закона, что такие участки в случае надобности могут отчуждаться также безвозмездно. В подобных случаях это лишь справедливо, так как проведение железной дороги облегчает сельскому хозяину, владельцу отчуждаемого участка, подвоз удобрений, транспорт его продуктов». Здесь еще принципиально приемлется «аграрный большевизм». В то время партия вообще не интересовалась еще крестьянством и не думала, что со временем оно составит ядро партии.

Тем временем судьба и тактика привели к тому, что из программы партии была выброшена и эта частица «социализма». В последнем издании книги Розенберга нет ни малейшего намека на это опасное место: ничего не говорится об этом также в аграрной программе от марта 1930 г., цель которой обезвредить п. 17.

Классовое государство Гитлера

Вместе с отношением к социализму изменилось также отношение к той части населения, для которой предназначалось социалистическое название партии. Для Дрекслера рабочий был гражданином, а гражданин — рабочим. Гитлер первоначально собирался выбрасывать из партии буржуа, сознающих себя как сословие, и рабочих, сознающих себя как класс. Но в апреле 1922 г. он говорит уже другое: «Да, конечно, мы тоже признаем, что всегда должны быть и будут сословия, хотя бы сословия часовых дел мастеров и рабочих тяжелого физического труда или техников, инженеров, чиновников и пр. Да, сословия возможны. Но какова бы ни была борьба этих сословий между собой за выравнивание экономических условий, недопустимо, чтобы она принимала чрезвычайные размеры и создавала пропасть, разрывающую между ними расовые узы». Образование классов, видите ли, возможно только между различными расами, различие между человеком творческого труда и тунеядцем сводится по существу к различию между арийцем, который видит в труде «основу сохранения народного единства», и евреем, который видит в нем только «средство эксплуатации других народов».

Здесь Гитлер спешит набросить антисемитский покров на классовую борьбу, существование которой он признал несколькими строками выше. В самом деле, безразлично, говорит ли он вместо борьбы классов о борьбе сословий, ибо эти последние носят у него классовый характер, между ними происходит борьба интересов на почве частной собственности. В государстве Гитлера «может прийти к власти только избранная верхушка из самых лучших и самых дельных; это то же самое, что происходит в природе». Итак — отбор самых лучших и самых дельных в хозяйстве, покоящемся на принципе частной собственности и распадающемся на «сословия»; если все это не есть классовое государство, то тогда слова вообще не имеют никакого смысла. О качестве образца такого отбора лучших и самых дельных Гитлер приводит наиболее застывшее в классовом отношении современное государство, государство, в котором деление на классы отчасти освящается еще национальной традицией. В самом деле, послушаем его дальше: «Мы видим это на примере сильных народов нашего времени. Возьмите Британскую империю: она создана не изменниками отечеству».

Разумеется, «самые лучшие и самые дельные», так же как и «часовых дел мастера», имеют право образовать сословие. Итак, сословие генеральных директоров акционерных обществ будет вести борьбу с рабочими тяжелого физического труда за «выравнивание экономических условий». Государство заботится лишь о том, чтобы не разрывались расовые узы; но в обществе, свободном от евреев, это и без того вряд ли возможно. Нигде мы не находим намека на то, что с высот социальной этики национал-социализма награда лучших и дельных будет заключаться в счастливом сознании исполненного долга или же в гордом чувстве человека, стоящего на командном посту. Нет, благороднейшие это те, «которые возлюбили отечество превыше всего; поэтому и отечество должно любить их больше, чем других».

В реальной обстановке борьбы в 1923 г. от отечества требовалось, чтобы оно проявило эту любовь, отдав улицу в руки «благороднейших». Что же потребуется от него в национал-социалистическом государстве? Через несколько лет это открыто выскажет Розенберг, неподражаемый мастер всех национал-социалистических теорий (в своей книге «Г. Ст. Чемберлен как провозвестник и основатель немецкого будущего»). «Итак, — говорит он, — если Германия останется республикой, то ясно, что это должна быть республика с сильной руководящей верхушкой и с аристократией заслуг. Но это означает, что эта республика должна будет признать естественный монархический принцип единственным устоем государства и неравенство сословий необходимой иерархией социальных ценностей. Каждый мельник знает, что колесо его мельницы движется только благодаря разнице в уровне воды». Итак, и здесь остается целью создать в Германии английские условия.

Быть может, также русские условия? В июле 1922 г. Гитлер наряду с императорской Германией выставляет в качестве политического образца также Россию. В Англии, которую он недавно превозносил до небес, видите ли, уже воцарилось господство евреев, а тем более во Франции. В чем разница между этой Западной Европой, с одной стороны, и Восточной и Средней Европой — с другой? «Евреи поняли, что в этих последних странах не исключена возможность нового просвещенного деспотизма. В самом деле, глава государства располагал здесь тремя мощными факторами. Это — армия с ее громадным, изумительно подобранным офицерским составом, чиновничество с его мощным аппаратом безусловно верных своему долгу чиновников и широкие народные слои, не зараженные еще внутренним ядом». Гитлер не особенно высоко ценит русских как расу; но, конечно, царскую Россию как антисемитское, расовое государство он ставит выше республики; просвещенный деспотизм он прославляет как орудие против еврейства.

Сливки нации против массы

По мере роста аристократических настроений у Гитлера усиливается его недружелюбное отношение к рабочим; если прежде он свысока, в покровительственном тоне говорил еще о «привлечении (рабочих) к национальной идее», то теперь он говорит о рабочих с открытой ненавистью. «Марксизм должен автоматически стать движением людей, которые, работая только физически, либо не в состоянии логически мыслить, либо отвернулись от всякой умственной работы вообще. Это — гигантская организация рабочей скотины, оставшейся без руководства» (Гитлер в «Фелькишер беобахтер» от 27 января 1923 г.).

Две недели спустя «Фелькишер беобахтер» высказывает это в стихотворении Богислава фон Зельхова следующим образом:

«Ich hasse die Masse, die kleine, gemeine, den Nacken gebeugt, die isst und schläft und Kinder zeugt. Ich hasse die Masse, die lahme, die zahme, die heut an mich glaubt und die mir morgen mein Herzblut raubt» («Я ненавижу массу, мелкую, низкую, которая гнет спину, ест, спит и рожает детей. Ненавижу массу, инертную, покорную, которая сегодня верит в меня, а завтра выпустит из меня последнюю каплю крови».)

«Которая сегодня верит в меня…» Предполагают ли нынешние слушатели Гитлера, посетители его массовых собраний, подобные мысли у своего излюбленного вождя?

Гитлер, сам того не замечая, противоречит себе. С одной стороны, он старается доказать, что только евреи «низвели» широкую массу на положение класса, только они заразили ее ядом классовой ненависти, сделали из нее людей второго сорта. С другой стороны, он сам верит в естественное неравенство между людьми, в биологическую аристократию, которая известным образом связана с аристократией социальной. С одной стороны, низкий уровень массы — только вина Исаака и Мозеса Кона, вина чужаков, которые «портят расу, все более углубляют пропасть, возвеличивают братоубийцу, организуют гражданскую войну и таким образом увековечивают состояние нашей внутренней революции», вина чужаков, для которых «еврейская демократия большинства всегда служит только средством уничтожить фактическое руководство арийцев»; вина чужаков, о которых Гитлеру достоверно известно, что «еврей не знает любви, он знает только плоть. Он стремится растлить, стремится испортить нашу германскую расу, поэтому в Рейнской области он бросает немецкую женщину в объятия негра».

Все это, как полагается последовательному антисемиту, вытекает, так сказать, из сострадания к обманутой части нации. В этом духе Гитлер доходит даже до возмущенного восклицания: «Почему в Пруссии не дали народу всеобщего избирательного права?» (из речи, произнесенной в 1921 г. в день юбилея германской империи). Но тут же в противоречии с этим заявлением масса германской нации как таковая объявляется им чем-то низкопробным. «Свергнута идея авторитета, связана свобода и творческие возможности личности, на гениальность вождей наложены цепи, мешающие им развернуться, — все это заменил демократический принцип большинства, который всегда и везде означает лишь победу более низкого, плохого, слабого и прежде всего трусливого, безответственного. Масса убивает личность». Какая масса: арийская или неарийская? В январе 1923 г. это уже не имеет значения для Гитлера.

Притворное сетование по поводу отказа массам в избирательном праве и тут же хула на демократию как на победу низости! Это лишь небольшой ляпсус в сравнении с тем отвратительным винегретом, с тем смешением славословий и ругани, которые неслучайно достаются на долю массы. Славословия и ругань — это на деле лишь два этапных пункта движения.

Масса попала на ложный путь только благодаря евреям — таково политическое мировоззрение старой «германской рабочей партии» Дрекслеров, Харреров, Кернеров. Эта масса не «низка» сама по себе, ее можно «привлечь» проповедями с амвона и это — дело партии.

Но теперь партия уже не проповедует с амвона. Мечтатели и просветители либо ушли раздосадованные, либо отстранены. И место заняла когорта воинов со стиснутыми зубами. Идея партии воплотилась в штурмовых отрядах. «Нам нужны не миллионы равнодушных людей, а сотня тысяч действительных борцов, идущих напролом, — заявляет Гитлер своим приверженцам, — энергия, как и все великое, таится только в меньшинстве. Мировую историю всегда делало меньшинство». Здесь масса снова только чернозем, свита, стадо для избранной верхушки вождей. «Нашу борьбу будет вести не большинство, составленное из парламентских фракций, а большинство силы и воли, независимо от мертвых цифр». Поэтому Гитлер предостерегает: «Одного должно избегать наше новое движение — оно не должно видеть свою задачу в том, чтобы посылать возможно больше депутатов в рейхстаг и ландтаги и увеличивать таким образом число охотников до депутатского жалованья. Нет, необходимо другое, необходимо «нести просвещение в национальном духе» в самые широкие слои нашего народа, сделать из этих слоев орудие борьбы против попыток разрушить наше культурное и национальное единение, от которого зависит наша судьба».

Итак, народ фигурирует здесь в виде орудия; в начале января 1923 г. здесь снова сказался старый распространенный взгляд на партию как на орудие.

Это были два аспекта одного и того же метода; один возвышал войско до роли десницы нации, другой низводил массу до роли орудия нации. Психологическим шедевром в этой агитации было умение воодушевить массы на такую бессловесную роль. Для этого масса искусно расщеплялась на единицы. Гитлер говорил об избранной верхушке нации, и каждый мог воображать, что он имеет в виду его, а не других. Каждая частица массы, увлекаемая этой агитацией, считала, что она выделяется из массы, индивидуализируется и возвышается. Впоследствии это превращено было в систему в самой политической организации партии и еще в большей степени в штурмовых отрядах с их многочисленными рангами. Эта замечательная система — любопытный антипод профсоюзов с их воздействием на психику рабочих. Профсоюзы до сих пор остаются для политически активных рабочих чуть ли не единственной возможностью сделать карьеру. Национал-социализм вначале не мог обеспечить материальной карьеры; зато он давал моральное удовлетворение, выдавая каждому из своих приверженцев диплом, что он уже не принадлежит к массе.

Национал-социализм заявляет принципиально: «Мы не пойдем в парламент; кто отправляется в болото, тот в нем завязнет» (речь Гитлера от 22 февраля 1922 г.). В секретном циркуляре от августа того же года Гитлер прямо заявляет: «Наше движение обладает всего каким-нибудь десятком первоклассных ораторов, мы не можем допустить, чтобы они загубили свои ценные дарования в парламенте».

Форма правления — частное дело

Лишь на первый взгляд это презрение к массе и демократии сочетается в национал-социализме с противоречащим ему равнодушием к монархии. В поучение профанам «Фелькишер беобахтер» объявляет в ноябре 1922 г.: «Вопрос монархия или республика для нас вообще не существует, он, выражаясь ходячим термином, является частным делом». Когда эта газета величает бывшего германского кронпринца «еврейским кронпринцем», потому что он в своих «Воспоминаниях» призывает к национальному сотрудничеству также еврейских граждан, то это отнюдь не есть принципиальный антимонархизм. То же самое приходится сказать, когда газета Гитлера по адресу этого будущего гитлеровского избирателя заявляет: «Как же однако растеряли вы свое былое величие, Гогенцоллерны!»

В самом деле, где написано, что будущий монарх должен быть Гогенцоллерном, Вительсбахом, вообще княжеской крови? Имеющий уши, чтобы слышать, не может не понять Гитлера, когда тот в апреле 1922 г. заявляет: «Форма правления вытекает из народного характера, из моментов, столь элементарных и мощных, что со временем, когда Германия будет едина и свободна, их поймет каждый без спора». Но может ли такой человек, как Гитлер, считать республику элементарной формой правления, соответствующей немецкому характеру? На своем процессе он утверждает: «В конце концов я — тоже республиканец». А кто же не знает, что «в конце концов» означает: «но это неправда». Впоследствии Розенберг в произведении, вышедшем не под маркой партии, объявил себя сторонником монархии. Но уже тогда, в 1922 г., «Фелькишер беобахтер» констатирует по вопросу о монархии: «Нам нужна национальная сплоченность вовне и изнутри, а главой будет тот, кто сумеет совершить это дело».

Что если его совершит Гитлер? Тогда он в силу элементарной «сущности» немецкого народа станет его неизбранным, пожизненным повелителем, и, надо полагать, он будет иметь также право назначить себе преемника. Или, как он сам называет это, он будет «просвещенным деспотом» немецкого народа.

Причина успеха — в переоценке сил противника

Государственная доктрина национал-социалистической партии проделала за три года ее существования удивительный круговорот. Вначале партия была партией массы, имея считаных тридцать человек. Тогда она полагала, что масса находится в руках меньшинства, чуждого немецкому духу и враждебного немецкому народу; отсюда она заключала, что марксизм является только результатом искусного, но пагубного руководства. Более глубокие причины, а также стихийные общественные движения тоже не совсем скидывались со счетов и при случае не отрицались, но на первом плане все же оставалось засилье властной враждебной расы, замысел покоряющего меньшинства, происки сионских раввинов. Созревает двоякое решение: отнять массы у этого враждебного меньшинства, а с этой целью необходимо-де самим подражать его методам и превзойти их.

На почве недостаточного знакомства с историей в головах национал-социалистических вождей создается убеждение, что своей силой «марксизм» обязан бесконечно утонченному искусству еврейских совратителей, их дьявольскому знанию человеческой души, пошедшему на пользу их пропаганде. Это — безмерная и наивная переоценка противника, но она весьма пригодилась национал-социалистическому движению. Последнее «подражало» методам и средствам, которых вовсе не было у врага, придумывало хитрости, чтобы восторжествовать над несуществующими вражескими хитростями, и благодаря этому создало такую пропаганду, какой Германия еще не знала. Таким образом национал-социалистический инструмент оказался еще гораздо более искусственным, гораздо более насилующим природу, чем возраставший десятилетиями марксизм. Но этот механизм получил ток от источника политических страстей, который прежде оставался в Германии неиспользованным.

Если масса слепо следовала за прямым врагом, то почему бы ей не пойти также за национал-социалистическим вождем? Руководство необходимо; масса, подпавшая «под еврейское влияние, не только испорчена этим влиянием, она и сама по себе становится неустойчивой. Ницше,[59] Гобино,[60] Лагард, Г. Ст. Чемберлен, Медисон Грант[61] проповедывали теорию расы-повелительницы, теорию властной расы господ, и тысячи людей еще задолго до Гитлера разделяли это учение. Большой оратор, который так быстро доставил известность небольшой «германской рабочей партии», был вместе с тем прилежным учеником. Дитрих Эккарт и Розенберг указывали ему источники. В течение ближайших лет он был почти исключительно рупором этих двух людей. Розенберг дал ему прежде всего теорию, Эккарт — стиль.

Затруднения

Став единым хозяином в национал-социалистической партии, Гитлер вначале имел ряд неприятностей.

Хотя Дитрих Эккарт и ценил его как партийного вождя, он все же дружески, но решительно отобрал у Гитлера «Фелькишер беобахтер». Он выставил из газеты приятеля Гитлера Эссера, бывшего несколько месяцев ее главным редактором. Молодой Эссер выступал неосторожно во внутрипартийной борьбе; кроме того, виновато было его слишком хлесткое перо — в конце концов даже Пенер и Фрик не могли вечно смотреть сквозь пальцы на его художества. Возникли пререкания с Пенером. Дитрих Эккарт сам взял на себя обязанность главного редактора; ведь в конце концов в газету, вложены были его деньги и кредит. Гитлеру тоже пришлось теперь держать про себя свои ежедневные политические излияния или же сбывать публике приходящие ему в голову мысли только с ораторской трибуны.

Во внешнем положении партии тоже кое-что изменилось к худшему. Поражение Кара по вопросу о «дружине обороны» Эшериха поколебало его положение; 21 сентября 1921 г. он ушел с поста министра-президента. Ушел также Пенер, и, хотя полиция продолжала быть милостивой к национал-социалистам, все же старого покровителя уже не было. Фрик был переведен из полиции в другое ведомство. Когда министром-президентом назначен был граф Лерхенфельд,[62] отношения между партией и главой правительства заметно охладели: при Каре, правда, тоже не было личной близости, но было согласие по существу.

Боевое крещение штурмовых отрядов

Новая «идея вождя» испытывается на новом орудии Гитлера. Штурмовые отряды — это то меньшинство, которое должно стать «большинством воли и самопожертвования». В штурмовых отрядах Гитлер находит также в готовом виде идею вождя. До сих пор ее лелеяло только ближайшее окружение Гитлера, которое берегло ее как ценную тайну. Впервые преподносит ее широкой публике Гесс во время июльского кризиса 1921 г. «Неужели, — пишет он в «Фелькишер беобахтер», — вы слепы и не видите, что этот человек — прирожденный вождь, который один лишь в состоянии провести эту борьбу?» Но только в штурмовых отрядах «прирожденный вождь» мог оседлать своего коня.

Дело в том, что старый отряд Эрхардта был единственным в своем Роде. Когда Эрхардту не оставалось ничего другого, как приказать своим людям перейти к Гитлеру, они повиновались; но они еще долгое время считали себя как бы делегатами Эрхардта в национал-социалистической партии. Своего старого капитана они почти никогда не называли по фамилии, он просто назывался у них «шефом». Иностранное слово заменяется теперь немецким «Fuhrer» — вождь; точно так же старая песня эрхардтцев о свастике на стальном шлеме становится теперь песней гитлеровцев, только слова «бригада Эрхардта» заменяются теперь словами «штурмовые отряды Гитлера».

«Hakenkreuz am Stahlhelm,
Schwarz-weissrotes Band,
Sturmabteilung Hitler
Werden wir genannt»
(«Свастика на стальном шлеме,
черно-бело-красная повязка —
мы называемся штурмовыми отрядами Гитлера».)

Благодаря денежным пожертвованиям состоятельных членов партии штурмовые отряды получили возможность снять в начале ноября 1921 г. свое первое более или менее импонирующее помещение. В это же время произошло другое событие: первое боевое крещение недавно созданных штурмовых отрядов. Им пришлось выдержать битву с неприятелем, превосходившим их численностью.

4 ноября Гитлер должен был выступать в залах пивной Гофброй. В помещение пришли большие группы социал-демократов с намерением отплатить национал-социалистам за неоднократные срывы их собраний и не дать говорить Гитлеру. По ошибке на данное собрание явилось только около сорока гитлеровских штурмовиков. Чувствуя себя в меньшинстве, они были в взвинченном настроении, которое еще усугубилось после зажигательных слов Гитлера у входа в зал. Он сказал им, что надо сокрушить врага, что борьба будет не на жизнь, а на смерть, что у трусов он лично отнимет повязки и значки. Его инструкция гласила, что при малейшей попытке сорвать собрание они должны немедленно вступить в бой; они должны помнить, что «лучшая защита есть нападение». Его тирады были подражанием обращению Фридриха Великого к своему войску перед Лейтенской битвой.

Обработанные таким образом штурмовики приготовились к драке. Гитлер утверждает, что во время его речи противники все время собирали под столами пивные кружки, чтобы употребить их потом в качестве метательных снарядов. Таково было его подозрение, а вот как все происходило в действительности по его же собственному описанию:

«Из толпы раздалось несколько возгласов, и вдруг кто-то вскакивает на стол и орет на весь зал: «Свобода!» По данному сигналу борцы за свободу начали действовать. В несколько секунд весь зал был заполнен дико ревущей толпой, над головами которой летали, словно снаряды гаубиц, бесчисленные пивные кружки; слышно было, как ломаются стулья, разбиваются кружки, люди визжали, орали, вскрикивали. Это была безумная свалка.

Я остался на своем месте и мог наблюдать, как мои ребята полностью выполнили свой долг.

Да, хотел бы я видеть буржуазное собрание в таких условиях!

Свистопляска еще не началась, как мои штурмовики — с этого дня они так назывались — напали на противника. Как волки бросились они на него стаями в восемь или десять человек и начали шаг за шагом вытеснять его из зала».

Последуем за этим описанием. Итак, противники первые закричали: «Свобода!» Они якобы имели также намерение бомбардировать национал-социалистов пивными кружками. Может быть, они исполнили бы свое намерение, может быть, нет — истории это осталось неизвестным. Но она знает, что штурмовики, не дожидаясь этого, напали на противника, как категорически приказывал им это Гитлер. «Свистопляска, — говорит он сам, — еще не началась, как штурмовики капали на противника». Кто-то из противников нарушил порядок и спровоцировал штурмовиков — его вины нельзя отрицать. Но национал-социалисты даже не сделали попытки задержать его; вместо этого штурмовики обрушились на всех подозрительных посетителей собрания. Первыми начали драку штурмовики — это засвидетельствовано самим Гитлером; при этом они не ограничились рукопашной — в зале раздалось также два выстрела. «Сердце снова запрыгало от радости, вспомнились старые военные переживания», — пишет Гитлер.

Наш добросовестный историк заявляет, что нельзя было установить в суматохе, кто стрелял. Нет, это установлено самым положительным образом: стрельбу открыл небольшой отряд штурмовиков, теснимый противником.

С точки зрения пропаганды этот бой, данный штурмовиками и выигранный ими, означал большой успех. «Битва в Гофброй» была использована Гитлером как следует. Но вряд ли она может служить доказательством любви марксистов к террору и национал-социалистов — к законности.

Мюнхен остается центром движения

Положение Гитлера в партии было в то время нелегкое; но слава его как самого крупного оратора националистов, если не правых вообще, тогда уже установилась в южной Германии и начала распространяться также в северной Германии. Конференция главарей националистов в Магдебурге показала, что в годы революции из всех националистических и немецко-социалистических кандидатов только Гитлер проделал известное развитие. Рудольф Юнг, все еще своего рода идейный патрон национал-социализма, произвел торжественное помазание Гитлера в вожди всех германских национал-социалистов. Юнг писал националистическим группам:

«На севере нет сколько-нибудь значительной национал-социалистической партии, Мюнхен фактически остается центром движения в Германии. Я ожидаю от благоразумия наших партийных товарищей в Берлине, Лейпциге и других местах, что для развертывания движения во всей Германии они подчинятся Гитлеру». Да, так выразился бы Гитлер. Но немецкий депутат из Богемии еще не усвоил «теории вождя»; конечно, и он желал фактического руководства Гитлера, но он мыслил его в обычных мягких формах современных ферейнов. Поэтому он пишет: «Ожидаю, что они будут помогать Гитлеру в развертывании движения во всей Германии». Затем он дает мюнхенцам советы, как им объединить все родственные направления под одной вывеской. Под «родственными направлениями» он понимает даже «Пангерманский союз» известного политического интригана Класса и, что еще хуже, «Объединение немецких профсоюзов» и в первую голову «Союз немецко-национальных торговых служащих».

Немецко-национальные торговые служащие Мюнхена были одной из первых ячеек движения «фелькише» еще до Гитлера. Впоследствии они оказались полезными движению также и в финансовом отношении. Но предложение Юнга об объединении родственных направлений слишком отдавало парламентским клубом с его мандатом, обеспеченным по общему кандидатскому списку; эта мысль родилась в мозгу, безнадежно застрявшем в рутине парламентских правил. Возмущенный Гитлер воспротивился этому. Он не только считал, что другие должны подчиниться ему, но и открыто объявил это. Вместе с тем он заявил: возможно, что представители северной Германии придут к нему, но он никогда не пойдет к ним. Со времени бунта в партии в июле 1921 г. он не хотел и слышать об опасных попытках объединения, а тем паче о продвижении на север.

Он закрепил эту провинциальную линию партии на первом партийном съезде в конце января 1922 г. Тогда оказалось, что в остальной Германии уже существуют различные небольшие местные группы, частью преданные центру, частью требующие равноправия. В Ганновере, Штутгарте, Мангейме, Рейнском Пфальце, Галле и даже Верхней Силезии работали национал-социалисты, не говоря уже о верных соратниках в Розенгейме и Ландсгуте. Из некоторых других мест посылались по меньшей мере телеграммы. Большей частью национал-социалистами были студенты, которые некоторое время учились в Мюнхене. Их немного, и Гитлер противопоставляет им всю массу мюнхенцев, образующих «общее собрание» членов партии.

Речь идет теперь о том, чтобы окончательно упрочить руководство Гитлера и сделать его незыблемым. В своей прокламации к партийному съезду Гитлер заявляет, что необходимо отказаться от «горсти трусливых и дрянненьких буржуа, которые легко кричат ура, а на самом деле дрожат перед каждым уличным крикуном». Необходимо также произвести чистку в собственных рядах, так как движение стало «очагом благонамеренных, но тем более опасных болванов, которые умеют только смотреть в зеркало прошлого и желают отодвинуть наш народ на тысячу лет назад. В своем ослеплении они не замечают, что речь может идти не о возрождении отживших форм, а только о создании нового немецкого права, самым непосредственным образом приспособленного к экономическим условиям нашего времени». А так как никто не проник в эти новые условия так глубоко, как Гитлер и те, кто находится под его руководством, то движение должно быть централизовано в Мюнхене. «Мюнхен должен стать образцом, школой, но также гранитной скалой; в первую очередь не должно быть сомнений, что у движения есть руководство, и все должны знать, где оно находится».

Впоследствии эту централизацию партии в Мюнхене прославляли как непревзойденный маневр руководства, но в основе ее лежала конкретная причина: для того чтобы перенести партийное руководство из Мюнхена, надо было бы перевести также мюнхенский рейхсвер. Ибо он был ядром и основой партии. Господа из рейхсвера могли и не приказывать Гитлеру не допускать такого перенесения. Он уже полгода назад сам ответил отказом на заманчивые предложения из Берлина, так как знал, что все его дело зиждется только на рейхсвере.

Несмотря на то что партийный съезд в первую очередь был сколочен из мюнхенцев, последним не удалось провести тезисы своего вождя с таким единодушием, которое выглядело бы как всеобщий энтузиазм. Партийный съезд закончился 31 января довольно бледным «non liquet» (дело еще не выяснено), без резолюций и без шумных оваций. Австрийцы и немцы из Богемии и Моравии вообще не явились. Однако за кем остается владение, за тем остается и право; так как положение Гитлера не подверглось нападкам, оно фактически укрепилось.

Число членов партии возросло по сравнению с 1921 г. вдвое: с трех тысяч до шести тысяч. Для всякой другой партии это было бы громадным шагом вперед; но для национал-социалистов это означало замедление темпа их роста. Год кризиса задержал рост партии, а внутри партии еще не привел к единой ориентации и к полной консолидации партийной линии.

1922 г. был переходным годом, годом строительства. Необходимо было сорганизовать бюро партии, добыть больше денег. Меньше размаха, больше прилежания — таков был лозунг.