Д-р Пауль-Йозеф Геббельс
Гитлер поставил молодого Геббельса во главе берлинской организации не только в благодарность за его услуги в Бамберге и Веймаре. Геббельс показал себя не только горячим приверженцем национал-социализма, но и восторженным поклонником самого Гитлера, по крайней мере он сумел прикинуться им.
«Уважаемый, дорогой Адольф Гитлер, — пишет он в заискивающем тоне после бамбергской конференции, — я очень многому у вас научился, вы по-товарищески показали мне совершенно новые пути…» Вслед за тем он просит Гитлера включить его в свой «генеральный штаб».
«Люди имеются. Позовите их. Еще лучше — призовите их, одного за другим, если вы найдете их достойными… И пусть придет тогда день, когда чернь будет галдеть и реветь вокруг вас и будет кричать: распни его. Мы в этот момент будем стоять вокруг вас, как железная стена, и петь: «Осанна».
Конечно, этот услужливый певец осанны не может вычеркнуть из своего прошлого, что он некогда вместе с участниками группы Штрассера строил козни против Гитлера; но он реабилитирует себя опять бранью по их адресу: «Теперь я вижу вас насквозь; вы — революционеры на словах, пустые болтуны… Моя установка никогда не была такой… Не болтайте так много про идею и не воображайте, что вы одни носители этой идеи. Учитесь и имейте доверие. И верьте в победу этой идеи. Тогда с вашей стороны не будет уходом в Дамаск, если мы сплотимся вокруг ее творца, вокруг вождя; тогда мы поклонимся ему не из византийского раболепия, а как наши предки, сохранявшие свое гордое достоинство перед престолом, мы преклонимся перед ним с чувством уверенности, что он больше каждого из нас, что и он лишь орудие в руках божественной воли, которая творит историю».
Кроме того, Геббельс постарался идти за вождем также в мелочах. Он копирует, например, его позицию в вопросе об участии в выборах. Так, когда д-р Фрик с гордостью доказывал в «Национал-социалистическом ежегоднике» за 1927 г., как много может сделать даже небольшая национал-социалистическая фракция в рейхстаге своим прилежанием и искусно сформулированными законопроектами, Геббельс напал на него в открытом письме:
«К черту ваши законопроекты! Что общего у нашего евангелия с законопроектами?» Затем он с умилением рисует картину, как в один прекрасный день вождь пошлет из своего сераля всем этим депутатам шелковый шнурок: «Когда придут выборы, только вождь решает, кто попадает в список кандидатов. Старый мандат дает только право выжидать, позовут ли его обладателя. В списке будут чередоваться лучшие агитаторы и лучшие боксеры движения… В большие дни парламента эти двадцать человек выступают единой фалангой. Как дубы стоят они перед трибуной рейхстага: десять ораторов, прошедших через огонь и воду и медные трубы, десять боксеров, искусных во всех приемах боксерской борьбы. Десять человек, умеющих прерывать оратора крепкими словечками, выведут из себя даже г. Штреземана, и, когда хулиганствующая демократия красной и розовой масти, занявшись швырянием чернильниц, попытается таким образом доказать величие свободы, равенства и братства, несколько сокрушительных зуботычин быстро научат ее уму-разуму».
Если бы сам Геббельс попал в парламент, из вышеописанного разделения труда на его долю достались бы только крепкие словечки, а не раздача зуботычин. Это — тщедушный, маленький, прихрамывающий человечек. Среди товарищей, которые почти все побывали на войне, он единственный «неслуживший», должен прокладывать себе дорогу хитростью, как карлик среди великанов. По уму он превосходит средний уровень национал-социалистических политиков, но у него нет стойкости и целеустремленности, он лавирует между различными системами и методами и тверд только в одном — в продвижении своей собственной персоны. В своей брошюре «Наци-соци» Геббельс изображает национал-социалистическое государство будущего: во главе его стоит диктатор, а органы его — сословно-профессиональный экономический парламент и сенат из двухсот членов, назначаемых диктатором пожизненно (в случае смерти одного из них сенат выбирает ему преемника путем кооптации). Сенат выбирает канцлера, который «определяет» политическую линию. Это, можно сказать, сон наяву, ибо Геббельс, конечно, имеет в виду не государство будущего «вообще», а национал-социалистическую партию, в которой при «диктаторе» Гитлере фактическое руководство будет когда-нибудь принадлежать «канцлеру» Геббельсу.
Геббельс не рожден для роли политического деятеля; для него остается скрытой внутренняя связь событий, у него нет также логики Гитлера. Но этот мечтатель умеет находить людей: он окружил себя лучшими и более преданными сотрудниками, чем это удалось Гитлеру. Он действительно обладает правильным инстинктом, который зря приписывается Гитлеру; хотя он мыслит и выражается куда менее доступно для масс, чем Гитлер, он умеет привлекать и ослеплять их именно этой «дистанцией». Главная заслуга Геббельса как агитатора заключается в том, что он стилизовал национал-социалистическую пропаганду под героическую легенду. Гитлер требует героев для спасения Германии, у Геббельса они уже налицо. Когда он в своем «Ангрифе» («Нападение») описывает, как штурмовики идут по улицам спящего Нейкельна в дождливую ночь, это напоминает поход десяти тысяч,[106] и никто из национал-социалистических мучеников не был в такой мере воспет и канонизирован, как убитый берлинский студент Хорст Вессель[107] 0. Геббельсу не дана простота стиля; когда он в своем органе прощается с рурской организацией, он не сообщает просто о том, что его перевели в Берлин, нет, он выражается так: «Жребий пал и судьба решила против вас и против моей воли». Он не может просто сказать, что он, как все смертные, купил билет в Берлин и в сорок минут восьмого прибыл на вокзал Зоологического сада. «С грустью в душе, — пишет он, — я снимаюсь с лагеря, и когда эти строки будут в ваших руках, пар будет бешено мчать меня в великую асфальтовую пустыню Берлина». Даже в вагоне он желает казаться героем. «Национал-социалистическую песню будут когда-нибудь распевать на баррикадах», но Геббельс не может произнести эти слова просто, это звучит у него куда вычурнее: «Аккорды ее (песни) станут революцией на баррикадах свободы». А когда он хочет сказать, что надо сначала завоевать улицу, а потом уже приступить к завоеванию государства, он пишет: «Доминанта (!) улицы — ближайший претендент на государство».
Это так и просится в александрийские вирши. Не случайно речь Геббельса — винегрет из имен существительных, порой смешных, иногда удачных.
Быть может, наша оценка несколько обидна для Геббельса как человека, но не для Геббельса как агитатора. Он родился в 1897 г. в Рейнской области; ему пришлось выдержать борьбу, чтобы освободиться от влияния среды. Стипендия католического «Общества Альберта Великого» дала ему возможность учиться, и семь университетов видели в своих стенах этого беспокойного гостя — он слушал германистику и историю литературы. По своим влечениям это литератор, если хотите — даже беллетрист; не столь даровитый, сколь путаный и тяжеловесный, лишенный чувства гармонии и всего связанного с ней: такта, вкуса и стойкости. В глубине души он всегда чего-то ищет; сомнения явно преобладают в нем над верой, жизнь до сих пор не подарила ему ничего, что вызвало бы в нем действительное, искреннее восхищение. Несчастливые задатки, быть может, также физический недостаток, сделали его беспочвенным эгоистом. Таким образом талант его сосредоточился на собственном «я» еще в большей мере, чем у Гитлера. «Под конец я при затаившем дыхании в зале произнес новое слово: неизвестный штурмовик» — так он способен, не краснея, славить самого себя как непревзойденного творца крылатого слова.
Геббельс утверждает, что он еще в 1923 г. основал в оккупированной территории местную группу национал-социалистической партии и был посажен бельгийцами в тюрьму. Это одна из его версий. При других обстоятельствах он рассказывал, что попал в тюрьму за свою агитацию в пользу Гинденбурга; при этом его якобы избивали нагайками. Его бывшие партийные товарищи неоднократно объявляли в печати это утверждение ложью, и он ни разу не обращался против них к помощи суда. Что касается его местной группы 1923 г., то в «Фелькишер беобахтер» за этот год ни единым словом не упоминаются ни эта группа, ни ее основатель, а между тем «Беобахтер» отмечал тогда даже малейший успех партии. В 1924 г. Геббельс редактировал националистическую газету в Эльберфельде, находясь вначале на стороне Людендорфа, затем его привлек к национал-социалистам руководитель местной организации Карл Кауфман, откуда его извлек на свет божий Штрассер. Его романы и драмы не имеют художественной ценности, — это отсебятина автобиографического характера; в них говорится о религиозных и моральных сомнениях автора и его внутренней борьбе с ними, это протест сознательной личности против духовных оков; в этих произведениях нет не только социализма, но и какой бы то ни было политики.
Геббельс много занимался, покуда получил свое докторское звание; несмотря на это, он превосходит даже Гитлера по части непереваренности материала, составляющего его умственный багаж. Его речи и писания — самые кипучие и, быть может, самые оригинальные в национал-социалистической литературе, но вместе с тем они беднее всего по части продуманного содержания. Гитлер так или иначе приобрел познания хоть в специальной области — по вопросам внешней политики; у Геббельса же нигде не заметно следов солидных знаний.
Итак, лучший после Гитлера агитатор партии был, как и сам он, «богемой» и остался им еще в большей мере, чем Гитлер. Он — изящно выражающийся партийный оратор. Иногда ему удаются замечательные зарисовки; так, например, он констатирует, что в настоящее время множится тип рабочего, который смело можно противопоставить буржуазным филистерам как «рабочего филистера», так как не только сытость, но и голод, раз человек к нему привык, делает его филистером. И тут же он обращается к своим рабочим со страстным призывом: «Поднимайтесь, молодые рабочие аристократы! Вы дворянство Третьего Рейха; посев, окропленный вашей кровью, даст прекрасную жатву. Сожмите кулаки, наморщите лоб. Разрушьте равенство демократии, которое закрывает рабочей молодежи путь к выполнению ее исторической миссии». Можно ли поверить в искренность этих слов? Когда Геббельс называет рабочих своими товарищами и обещает «сгладить грубость пролетария», то это производит примерно такое же впечатление, как если бы элегантная артистка поцеловала революционера-матроса.
Очень скоро среди берлинских приверженцев Геббельса пошли разговоры, что «доктор» не всегда проявляет достаточную храбрость.
«Я разъезжаю без партийного значка и редко вмешиваюсь в политические разговоры, обычно нахожу это ненужным и нецелесообразным» — признается он. А между тем имперский руководитель партийной пропаганды чуть ли не приказал носить значок со свастикой как самое лучшее средство пропаганды. С красноречием испуганного насмерть человека автор статьи в «Фелькишер беобахтер» (1927 г. Судя по стилю, она принадлежит самому Геббельсу) описывает, какими опасностями окружена жизнь руководителя берлинской организации.
Автор посетил кого-то в больнице и, выйдя на улицу, видит, что она «занята марксистскими слугами мамона, совсем как во время гражданской войны; противник реквизировал с соседних строек кирпичи и сложил их у себя под рукой, чтобы забросать д-ра Геббельса камнями по (ветхозаветному) ритуалу. Тяжелый, роковой час! И вот как раз в тот момент, когда д-р Геббельс находится в раздумье, повернуть ли назад в один из корпусов больницы Вирхова или же пойти вперед на улицу — принять смерть под рев Freiheit!.. слабоумных единоплеменников — как раз в этот роковой момент на улице появляется символ этой республики: резиновая дубинка. Улица свободна».
Еще больше «ужасов» в другой истории, описанной тем же бойким пером. Это — поездка на автомобиле, во время которой руководитель берлинской организации видит чуть ли не привидения. «Вдруг д-р Геббельс приподнимается со своего места. Стой, товарищ шофер, стой! Автомобиль останавливается. Что случилось, доктор? — Не знаю, но нам угрожает опасность. Мы нащупываем в кармане револьверы и выпрыгиваем из автомобиля. Никого не видно, ничего не слышно. Осматриваем со всех сторон машину: все четыре камеры надуты и прочны. Но стой, что это? Действительно, на заднем левом колесе недостает четырех гаек. Из пяти гаек не хватает четырех. Дьявольская подлость. Злой умысел подтверждается следами неумелой работы».
И для других национал-социалистических главарей профессия агитатора тоже была не безопасной. Грегор Штрассер после одной потасовки даже пролежал несколько недель в кровати. Однако никто не проявил такой нервности, не чуял на каждом шагу опасностей; никто так старательно не вносил свои переживания в партийную хронику. Не удивительно, что Штрассер возмущенно пишет в конце апреля 1927 г. в своей «Берлинской рабочей газете»: «У солдат фронтовиков не принято рекламировать свои поступки и каждый раз восхвалять себя в торжественных статьях, как это практикуется кое-где в нашей партии». Геббельс вообще давал обильную пищу для злых языков из кругов Штрассера.
Эрих Кох, впоследствии руководитель кенигсбергской организации, хорошо знавший Геббельса еще по эльберфельдскому периоду, поместил в том же номере штрассеровской газеты статью под заглавием: «Результаты смешения рас». На первый взгляд безобидный «научный» очерк, доказывающий, что «люди с изуродованными ногами — подозрительные субъекты». «Берегись меченого» — говорит нижнесаксонская пословица. Эта народная мудрость, пишет автор, продиктована опытом, она указывает на результаты смешения рас и предостерегает от людей, являющихся продуктом такого смешения. Ричард III был горбатым и хромым, тут Людовика XIII был калекой, а у Талейрана, с его неуклюжими обрубками вместо ног, был особенно плохой характер.
«Вряд ли можно применять к этому человеку почетное слово — характер. Он умел раздувать дело, ослеплять, распускать на весь мир ложные сенсации, без зазрения совести использовать преданность других и затем бросать их как выжатый лимон, чтобы присвоить себе чужие заслуги. К тому же он был искусен в благородных искусствах клеветы, интриг и лжи. Он предал по очереди своего императора Наполеона и своего короля Людовика XVIII».
Под маской истории перед нами, конечно, не что иное, как пасквиль на руководителя берлинской организации; в партии подвергали большим сомнениям арийское происхождение Геббельса, которого ненавидели за его характер. «Довольно примеров, — говорится дальше в указанной статье, — все они показывают нам, к каким ужасающим результатам приводит смешение рас, дегенерация рас. Лица с физическими и духовными недостатками, обусловленными их расовым происхождением, правда, нередко обладают качествами и способностями, которые вначале подкупают в их пользу; но эти достоинства подобны вспыхиванию электрической лампочки перед коротким замыканием тока и наступлением постоянной темноты. Это — всегда смышленые, но безмерно честолюбивые, бесчувственные эгоисты, приносившие до сих пор народу только вред».
Борьба отравленным оружием за Берлин
Лозунг «завоевания Берлина», с которым выступил Геббельс в конце 1926 г., был вначале чисто академическим начинанием с подделкой под народный тон. Гитлер со своей семеркой сразу попал из Мюнхена в мировую политику, и в 1927 г. он уже «учитель» всего немецкого народа, а не просто агитатор. Напротив, Геббельс сознательно ползает со своей пропагандой по дну столицы и нападает не на верхушку, а на низших представителей власти. Гораздо больше, чем рейхсканцлер Маркс и министр президент Браун, его интересует помощник начальника полиции д-р Вейсс; этого чиновника еврейского происхождения Геббельс тотчас же наградил именем Исидор. Когда д-р Вейсс доказал на суде, что его имя вовсе не Исидор, Геббельс стал полемизировать просто против Исидора без фамилии; «Исидор» — это система, имя же берлинского помощника начальника полиции ему совершенно безразлично. Словечко «система» придумано Геббельсом; он же ввел в обиход в национал-социалистической пропаганде слова «Третий Рейх», заимствовав их из книги Меллера ван-дер Брукка.
«У нас здесь не желают знать о «высоком уровне» полемики, нам здесь наплевать на эти финтифлюшки», — писал он прежде из Рурской области и с этим же «принципом» он двинулся в поход на Берлин. Перед ним великая цель: «Совершить революцию, чтобы освободить класс, а через этот класс отечество, вот наша задача, задача немецкой рабочей молодежи физического и умственного труда. Историческая задача немецкого рабочего заключается в освобождении Германии».
«Эта свобода должна быть сначала завоевана внутри страны: без свободного рабочего нет свободной Германии» — заявляет он. Но эта Германия — не Германия старых мечтателей-утопистов: «Новое государство покоится не на однообразии, а на дифференциации. У нас никогда не было принято смазывать различия, фактически вытекающие из труда, жертв и заслуг».
Это было уже более чем высокомерное «привлечение рабочих»; это звучало как «обновление» пролетариата, как возведение его в дворянство продуктивной нации. Здесь есть, пожалуй, доля беллетристики; пожалуй, больше от Моммзена,[108] чем сострадания к несчастным, которых Геббельс гнал на битву в интересах партии, утешая их перспективой национального рая, векселем на предъявление в потусторонний мир. Но в истории таким пророкам всегда приходится отвечать на вопрос малых сих: учитель, скажи, что же нам делать? «Приносите жертвы, — отвечает Геббельс, — приносите жертвы, как вам приказывают». Но после его пламенной проповеди его конкретные указания просто омерзительны. «Национал-социалисты, — пишет «Ангриф» в сентябре 1927 г., — остерегайтесь дома № 14 по улице X, 2-й этаж. Там живет г. Y, один из самых опасных ваших преследователей». Через несколько дней он тем же манером науськивает своих читателей на другого противника: «Национал-социалисты! Мы опять должны предостеречь вас от одной опасной местности…». Если г. Y или г. Z станут теперь жертвой жестокого избиения, то «Ангриф» умывает руки: ведь он «предостерегал»… Такое циничное подстрекательство к чисто хулиганским, люмпен-пролетарским поступкам тоже заставляет сомневаться в искренности Геббельса и его превознесения рабочих до небес; слишком уж напоминает оно даровое пиво.
Самым подходящим центром для берлинского национал-социализма были буржуазные предместья Фриденау и Штеглиц, старые вотчины немецкой национальной партии; отсюда уже в 1927 г. начато было наступление на северную часть города. Восточная часть еще долгие годы оставалась неприступной крепостью для национал-социалистов. Зато в залах Фаруса и в пивной Бок-Брауерей они вовсю дрались с коммунистами, и Геббельс не преминул увековечить в партии битву в залах Фаруса по образцу битвы в пивной Хофброй. Кровавый миф о столкновении при Фельдгернгалле, при котором как-никак действительно погибло четырнадцать человек, почти не дошел до сознания берлинцев; зато вокруг нескольких крупных драк в предместьях у городской железной дороги скоро создалась своя «традиция». Два года спустя официальная, наспех состряпанная история партии, говоря о «первых стадиях движения», подразумевает под этим уже никак не пивную Хофброй или гитлеровский путч, а «битву в Лихтерфельде», и вождем был здесь уже не Гитлер, а Геббельс. Последний в интересах собственной славы преподнес берлинцам политику, ориентирующуюся на местные интересы, впрочем, он мог сослаться в свое оправдание на то, что гордым жителям германской столицы никак нельзя было преподнести национал-социализм в виде баварского продукта. «Нужды нет, пусть движение получит в разных местах несколько разную окраску», — сказал даже Гитлер, когда ему жаловались на это обстоятельство.
Геббельс нарушает законность
Однако руководитель берлинской организации вскоре разочаровал Гитлера в другом отношении.
Геббельс отправился в «асфальтовую пустыню», в «резиденцию неполноценного человека» с намерением сыграть здесь роль апокалиптического всадника в греховном Вавилоне. С июля 1927 г. он издает здесь еженедельную газету «Ангриф», которая стремится убить своей конкуренцией стоящую в идейном отношении выше ее «Берлинскую рабочую газету» Штрассера. Геббельс ищет борьбы на улицах и на митингах и руководствуется при этом следующим соображением. Кто с помощью террора и грубых наскоков проводит свое миросозерцание против всех внешних сил, тот будет рано или поздно иметь в своих руках власть и, следовательно, будет иметь право свергнуть существующее государство. Что мешает нам и здесь додумать до конца, а главное — действовать до конца? В результате его сражений на митингах и на подземной железной дороге берлинская полиция получила повод уже в мае 1927 г. запретить национал-социалистическую партию в Берлине и пригородах. Можно оставить в стороне вопрос о том, охотно или неохотно воспользовалось прусское правительство Брауна и Гжезинского этим поводом. Во всяком случае то обстоятельство, что оно нашло этот повод только в Берлине и, кроме того, в нескольких небольших городках прирейнской области, не свидетельствует об искусном руководстве берлинской организации. Гитлер, который в том же мае впервые выступал в Берлине перед закрытым массовым собранием в несколько тысяч человек в «Клу» и ничего не желал так страстно, как получить, наконец, разрешение выступать публично также в Пруссии, был очень раздосадован «несчастным случаем» с Геббельсом.
В самом деле, кое-где Гитлер постепенно снова наладил более или менее сносные отношения с правительством. Баварское правительство отменило в начале марта 1927 г. запрет публичных выступлений Гитлера. Зато Гитлер должен был через лидера своей фракции в баварском ландтаге Буттмана заверить министра внутренних дел: «…что партия не преследует никаких противозаконных целей и не будет также применять никаких противозаконных средств для достижения своих целей». Кроме того, партия должна была взять на себя обязательство, что при основании и использовании штурмовых и защитных отрядов и прочих вспомогательных партийных организаций не будет допущено никаких нарушений закона, а именно, что эти организации не будут заниматься военными делами и не будут присваивать себе полномочий полицейских.
Итак, баварский министр внутренних дел снова приступил к старой, лишь несколько модернизованной практике соглашений на «честное слово»; впрочем, не для того, чтобы успокоиться на обещаниях Гитлера, а для того, чтобы связать его как агитатора. Гитлер согласился на все, лишь бы получить снова разрешение выступать. Ибо в конце концов, если его движение стало кое-чем, то, конечно, благодаря его речам, а не благодаря военным упражнениям капитана Пфеффера.
Приставшая щепа из правого лагеря
Люди рассудительные признали это открыто. «Я без околичностей подчиняюсь г. Адольфу Гитлеру. Почему? Потому что он доказал, что умеет быть вождем». Это сдержанное признание было написано в январе 1927 г. тем же графом Ревентловым, у которого Гитлер еще год назад лично сорвал созванный им митинг. Ревентлов разошелся с Грефе и Вулле, когда «народная партия свободы» стала таять под натиском национал-социалистической агитации в Северной Германии. Лично Ревентлов был врагом «помещичьего скрыто капиталистического направления среди националистов» и помышлял о национал-социалистической партии под совместным руководством своим и Штрассера. Однако Штрассер должен был признаться ему, что успешное сотрудничество между ними возможно лишь в том случае, если он, — где наша не пропадала, — послушно подчинится партийному папе в Мюнхене. Граф отправился к Гитлеру и вступил с ним в переговоры. Ему пришлось торжественно отречься от своих прежних утверждений, что Гитлер продался Риму; после этого он был принят в партию. Ему был обещан верный мандат в рейхстаг. Через несколько дней вступил в партию на тех же условиях представитель немецко-национальных торговых служащих в рейхстаге Штер, наряду с Фриком, пожалуй, самый типичный парламентарий в национал-социалистической партии. Оба они усилили в партии крыло, возглавляемое Штрассером; в частности, Ревентлов поддерживал внешнюю политику Штрассера. Вскоре после своего перехода в национал-социалистическую партию Ревентлов, выступая официальным докладчиком на партийном съезде в Нюрнберге, заявил: мы не должны забывать, «что мы — национальные социалисты и поэтому никогда не должны проводить такую внешнюю политику, которая служит или могла бы служить капиталистическим интересам».
В июне того же года вернулись к Гитлеру также вюртембергские «фелькише» во главе с Мергенталером. Выждав для приличия некоторое время, сплавили весной 1928 г. слабого руководителя Мундера. После небольшого интермеццо Мергенталер сменил его в руководстве вюртембергской организации.
За исключением Мергенталера, эти перебежчики не имели за собой армии, и «усиление» ими фракций Гитлера было в лучшем случае личным триумфом сомнительного характера. К берегу Гитлера приставала щепа от потерпевшего крушение корабля «фелькише»; это не давало добавочного тоннажа. И если Гитлер еще должен был быть благодарен этим подозрительным возвращенцам и обещать им мандаты, то это лишь свидетельствует о том, что ему до зарезу необходим был даже малейший прирост партии.
В то время национал-социалистическая партия пользовалась лишь умеренным влиянием на правом фланге немецкой политики; по политической активности ее превосходил не только «Стальной шлем», но даже младогерманский орден.
Однако рост влияния, к тому же преувеличенный, той части левых, которые в душе желали нового обострения ситуации, толкнул эти союзы на неосторожные поступки; это пошло потом на пользу Гитлеру. Поворот младогерманцев в сторону центра расстроил фронт военных союзов: Мараун[109] предпринял свою «рекогносцировку» в Париж в интересах франко-германского соглашения и своим меморандумом министерству рейхсвера сорвал сплоченное выступление других организаций. Уже в октябре 1926 г. Стальной шлем, к которому одно время примкнул и капитан Эрхардт, выступил с лозунгом: «Работать с государством». Он дошел в этой «положительной» политике вплоть до требования: «больше власти президенту». Цель заключалась в том, чтобы обходным путем через президента создать правительственный правый блок, который потом пожрал бы государство. Но именно это отвергалось Гитлером; он считал, что таким путем правые не пожрут государства, а будут пожраны им. Это было правильно, пока левая вообще имела еще вес в немецкой политике, а она имела его еще много лет.
Солдаты стоят денег
Если партия вообще желала иметь политическое будущее, она не могла не стать теперь во враждебные отношения с обособленными военными союзами. Но в таком случае Гитлер должен был дать своей партии также собственную военную организацию, занимающуюся не только расклейкой плакатов и сбором объявлений для «Беобахтера». Поэтому ему приходилось во многом мириться с пфефферовской игрой в солдатики, с чем он в душе был не согласен. Таким образом в середине 1927 г. Пфеффер привел штурмовые отряды в такое состояние, что если как сила они еще далеко не могли сравняться со «Стальным шлемом», то отчасти могли соперничать с ним как образцовое предприятие. Во время Нюрнбергского съезда партии 21 августа демонстрировало около двадцати тысяч штурмовиков, стало быть в три раза больше, чем в прошлом году. Гитлер мог отважиться теперь превратить в дело свои слова: «Нам не нужны люди, которые душой еще с другим союзом». Принадлежность национал-социалистов к другим военным союзам — в 1925 г. нечто чуть ли не само собой разумеющееся — стала с 1927 г. невозможной.
Гитлер торжественно связывал теперь свои штурмовые отряды с судьбами Германии; на Нюрнбергском съезде он давал им поручения всемирно-исторического значения:
«Вы сохраните это знамя, — сказал он при освящении рейнского штандарта, — пока придет день и немецкий Рейн снова будет немецким». Венского знаменосца он напутствовал словами: «Вы принимаете это знамя как знак неразрывности нашего движения, пока не будут разорваны Версальский и Сен-Жерменский позорные договоры». Эссенцам он вручил знамя со словами: «Представителям старой оружейной мастерской германской империи».
Смотр сил на Нюрнбергском партийном съезде принес некоторое утешение после печальных веймарских дней. Заслуга в этом принадлежала в первую голову Пфефферу, так как партийный съезд был главным образом триумфом штурмовых отрядов. В ряды последних удалось привлечь остатки «Фронтбанна» и всех прочих местных дружин, не поглощенных «Стальным шлемом» или «Вервольфом». Это, конечно, стоило денег, а средства партии были еще скудны; почти все ушло на штурмовые отряды. Геббельс, например, приехал еще в 1926 г. в Берлин, можно сказать, без пфеннига в кармане, хотя был тогда уже знаменитым в Германии агитатором. Поэтому на съезде решено было приложить особые усилия, чтобы добыть денег. Был основан «имперский круг жертвователей», который в свою очередь состоял из местных «кругов жертвователей», т. е. из состоятельных членов партии и сочувствующих, регулярно плативших большие взносы.
Кроме того, на всех членов партии возложен был чрезвычайный единовременный сбор по две марки с человека: на собраниях, в которых выступал Гитлер, стали продавать по высокой цене места в ложах. В общем «круги жертвователей» вскоре дали руководителям областных организаций возможность работать в более сносных условиях, улучшили их материальное положение. В 1927 г. Геббельс уже разъезжает по Берлину в большом автомобиле, и корреспонденция в «Ангрифе» с упоением описывает красоту этого автомобиля (причем газета не преминула также несколько раз назвать марку автомобиля), который во время одной пропагандистской поездки бросался вперед, словно большой серый тигр.
Второй старт Штрассера
Больным местом был не только денежный вопрос. И в прочих отношениях гражданская организация оставалась в загоне в сравнении со штурмовыми отрядами. Это со временем не могло не стать опасным, так как усиливало преобладание Пфеффера. Генерал-лейтенант Гейнеманн, человек больной, не справлялся со своей задачей главного партийного организатора. Волей-неволей Гитлеру пришлось поставить на этот пост лучшую силу, имевшуюся в его распоряжении, — Грегора Штрассера. В декабре 1927 г. Штрассер заменил Гейнеманна. К тому же времени партия получила новое пополнение из лагеря «фелькише»; в нее вступил депутат прусского ландтага Кубе. Кубе, как и Ревентлов и Штер, был близок к кругу Штрассера; с Геббельсом он одно время был в столь враждебных отношениях, что вызвал раз полицию против берлинских национал-социалистов. В его лице Штрассер получил, стало быть, нового союзника. Другой опорой его были защитные группы. Во главе их стоял старый соратник Штрассера — Гиммлер;[110] эти группы как гражданская организация партии постепенно становились противовесом пфефферовским штурмовым отрядам. В конце 1927 г. положение Штрассера в партии снова очень упрочилось, поскольку это вообще возможно было при Гитлере. Через два года после неудачи в Бамберге Штрассер снова выслужился.
Провал на выборах
Майские выборы 1928 г.[111] показали, как жестоко обманулась партия, судя о своем политическом влиянии по успехам на митингах и по парадам штурмовых отрядов.
Вначале казалось, что выборы пройдут успешно для партии. Попытка конкурентов из лагеря «фелькише» сколотить блок окончилась ничем. В Баварии генерал Эпп перешел к национал-социалистической партии и немедленно был выставлен во главе кандидатских списков в трех избирательных округах.
Эпп напечатал в «Беобахтере» пространную и довольно высокопарную декларацию по поводу своего вступления в партию Гитлера. Он должен был признаться, что первоначально искал связи с баварской народной партией и намеревался даже организовать для последней особый военный союз. С достойной похвалы откровенностью он признался, что сблизился с баварской народной партией потому, что «в ее руках находились в правительстве ведомства, наиболее важные для национального движения» — другими словами, потому что она имела власть. Эпп был монархистом, но он разошелся с принцем Рупрехтом; поэтому он держался в стороне, когда баварские генералы предали остракизму Людендорфа за его конфликт с принцем. В своей декларации Эпп заявлял, что теперь не время спорить о будущей форме правления в Германии, хотя он считает этот вопрос немаловажным, а, напротив, весьма существенным; никто, писал генерал, не будет ожидать, что я изменю свой образ мыслей в этом вопросе; точно так же я остаюсь верен своим федералистским убеждениям; ни один разумный человек, желающий использовать силу Баварии, не может отрицать роли последней. Это была старая баварская программа Гитлера; в последнее время она была лишь несколько видоизменена Розенбергом, который объявил второстепенными как вопрос о монархии, так и вопрос о федерализме.
Партия могла еще позволить себе такие разногласия, так как ясно было, что пройдет немало времени, пока от слов она должна будет перейти к политическим действиям. На выборах 20 мая 1928 г. партия получила во всей Германии 807 000 голосов, тогда как националисты из лагеря Грефе собрали только 265 000 голосов и не провели ни одного из своих кандидатов в рейхстаг. У Гитлера было теперь двенадцать депутатов вместо прежних семи; однако по сравнению с декабрьскими выборами 1924 г. число мандатов все же сократилось на два, а по сравнению с майскими выборами 1924 г. даже на двадцать. В прусском ландтаге у Гитлера было теперь шесть депутатов вместо одного, в Баварии — девять вместо шести, в итоге все-таки почти в три раза меньше, чем в 1924 г. После майских выборов 1928 г. партия производила такое невзрачное впечатление, что 31 мая был отменен запрет берлинской организации, а через несколько месяцев был отменен также запрет для Гитлера выступать в Пруссии.
Из выбранных на этот раз двенадцати депутатов Гитлер мог безусловно положиться только на двоих: на председателя его УША, майора Буха, и на Геринга. Последний вернулся из-за границы, и его друг Гитлер поставил его на пост, купленный им ценой крови и денег. Нельзя сказать, чтобы Геринг принадлежал с тех пор к числу неутомимых работников партии; как Гитлер и Эпп, он был одним из сибаритов в партии. Отныне он наряду с Розенбергом, которого, впрочем, сильно недолюбливал, принадлежал к кругу приближенных советников Гитлера; его симпатии и связи в обществе делали его посредником между партией и всем ее не национал-социалистическим, капиталистическим, на худой конец и еврейским окружением.
Новый кризис — исключение Динтера из партии
После выборов 6 мая 1928 г. ни один национал-социалист не думал, что его партия через два года станет второй по силе партией в Германии, а еще через год — даже самой сильной. Было смутное чувство, что партия до сих пор шла не по настоящему пути. Партия — заявил Штрассер — нуждается не только во внутреннем развитии и укреплении своей организации, но и в пересмотре и усовершенствовании своих методов, особенно же в сосредоточении своих духовных сил. Когда он писал это, он вряд ли отдавал себе отчет, что и как должно быть сосредоточено. Это было лишь присущее всем мнение, что у партии не было тогда никакой линии.
Сущность идейного кризиса, переживаемого партией, заключалась в том, что члены ее должны были отрешиться на время от всяких воспоминаний о пулеметах и ручных гранатах 1923 г., но в то же время сохранить в душе свою боевую романтику и солдатскую верность вождю. Обыкновенная партия могла бы быть довольна результатами выборов 1928 г. У нее было в общем тридцать восемь представителей во всех германских парламентах — для молодой, существующей всего три года партии это приличное достижение. Но партийная публика не могла забыть, что партия, собственно, существовала еще в 1919 г. и что в 1923 г. она объявила низложенным президента республики. Волей судеб реванш затягивался; члены партии, естественно, приходили к мысли, что во всем виновата перемена тактики партии. Гитлер счел целесообразным отказаться в этом году от обычного партийного съезда и заменить его более узкой «конференцией вождей» в связи с полагающимся по уставу партии созывом общего собрания членов в Мюнхене.
О брожении, происходившем тогда среди партийной публики, ярко свидетельствует следующий шаг Гитлера. В конце июля 1928 г. он поспешил запретить местным организациям созыв конференций своих членов до мюнхенского общего собрания членов партии; назначенные конференции должны были быть отменены. Различные местные группы были распущены за неподчинение. Очевидно, Гитлер опасался, что окружные организации предъявят через своих представителей определенные требования; таким образом, получалось бы нечто вроде парламентаризма, который мог бы подорвать его авторитет на конференции вождей.
Однако, даже заткнув всем рот, Гитлер, открывая 31 августа конференцию, чувствовал, что ему не удалось подавить критики. Он произнес взволнованную речь о принципиальных вопросах, заявив: мы вообще не будем говорить, все дело — в послушании и дисциплине; каждый в составе имперского руководства партии имеет свою область и должен в точности держаться рамок своей компетенции; иначе не выйдет никакого толку.
Тем не менее нашелся человек, который не дал себя запугать. Это был Артур Динтер, руководитель окружной организации Тюрингии; он предложил учредить при вожде «сенат»; правда, сенаторов должен был назначать сам Гитлер. Однако при созыве первых палат всем монархам приходилось в общем брать тех людей, которых им предлагали. Раз собравшись и начав работать, сенат в одно прекрасное утро, чего доброго, выбрал бы себе также председателя. В таком случае в партии уже осуществлено было бы государство будущего с канцлером, имеющим «решающее значение», — план, о котором мечтал Геббельс.
Гитлер обрушил на Динтера град насмешек и издевательств. Нет, он ни в грош не ставит советников. Он никогда не прибегнет к совету людей, не отдающихся своей должности целиком, не несущих за нее полной ответственности. «Когда мне надо знать что-нибудь о рейхстаге, — сказал Гитлер, — я обращаюсь к Фрику (не к Штрассеру); когда мне надо знать что-нибудь о штурмовых отрядах, я обращаюсь к Пфефферу. По вопросам религии я обращаюсь только к умным и мудрым людям, а умные и мудрые люди вообще исключают эти вопросы из компетенции партии».
Последнее означало не только отказ принять предложение Динтера, но и расправу над самим Динтером. Руководитель тюрингской организации, работавший над созданием нового религиозного учения, названного им «духовным христианством», в самом деле имел неосторожность навязывать партии свои религиозные взгляды. А после катастрофы с Людендорфом каждый ответственный работник в партии считал это верхом политического неразумия. Поэтому Гитлер закончил свои издевательства над д-ром Динтером также угрозой: «…я не потерплю в партии людей, желающих сделать ее ареной религиозно-философских споров. Мне важно, чтобы наша партия, напротив, засыпала пропасть, разделяющую наш народ. Она должна сплотить и католиков и протестантов». Итак, частным делом оказывалась не религия, а вероисповедание.
Гитлеру опять повезло в том смысле, что ему пришлось иметь дело с неловким противником. Конференция единогласно отклонила как «сенат» Динтера, так и его религиозную пропаганду; Динтер был отозван со своего поста руководителя тюрингской организации и вскоре затем исключен из партии.
Перестройка партии
Конкретным результатом конференции была перестройка партии. С 1 октября партия была поделена на двадцать пять окружных организаций в соответствии с избирательными округами при выборах в рейхстаг. Политически имело значение то, что старый центр влияния Штрассера, рурская организация, был окончательно ликвидирован.
Между руководителями этой организации шла в последнее время грязная склока. Районный руководитель Кох обвинял окружного руководителя Кауфмана в нечестном ведении дел, в том числе денежных. Следственная комиссия района Бергиш-Ланд подтвердила эти обвинения на основании документов, не выслушав однако самого Кауфмана. Во всяком случае подобные инциденты лишали авторитета руководство организации. Гитлер разделил организацию на два округа, отозвал Кауфмана, а Коха перевел в отдаленный Кенигсберг, назначив его руководителем организации, фактически почти не существовавшей. По прошествии годичного испытательного срока Кауфман был назначен руководителем гамбургской организации.
Стремясь сохранить за собой власть, Гитлер объединил баварские областные организации в один союз, оставив за собой лично руководство последним. Равным образом он долго сохранял за собой высшее руководство австрийским сектором партии, опираясь на решение партийного съезда 1926 г., согласно которому партийное руководство имело право включать в партию всех единомышленников в «государствах под немецким суверенитетом». Таким образом заграничные немцы, какими, собственно, являлись немцы Богемии и Моравии, торжественно освобождались от суверенитета Мюнхена, и за ними признавалось право на самостоятельность; тем более Гитлер настаивал на подчинении австрийцев. Оскорбленное чувство независимости дунайских единомышленников отомстило за себя тем, что в течение ряда лет число приверженцев Гитлера в Австрии оставалось ничтожным.
Особые группы
В 1928 г. национал-социалистическое движение начинает обрастать бесчисленными организациями. Если не считать штурмовых отрядов, занимающих особое положение, одним из старых предприятий этого рода был «Национал-социалистический союз борьбы за немецкую культуру». Он возник в 1927 г. на Нюрнбергском партийном съезде. Этот союз был детищем Розенберга; с целью вовлечения членов первоначальная связь союза с партией была замаскирована. Слова «национал-социалистический» уже в 1928 г. были вычеркнуты из названия союза, и последний перестал считаться составной частью партии. На Мюнхенской конференции вождей было возвещено, что союз должен стать отныне «объединением всех немцев в мире без какой-либо политической тенденции, должен собирать беспартийных немцев, духовных и культурных вождей». Нельзя сказать, чтобы беспартийные были подходящим резервом для боевого национал-социалистического движения; с другой стороны, это движение вряд ли могло стать для них духовной родиной. Чувства их примерно выразил один такой «беспартийный» в октябре 1926 г. в «Беобахтере», где он плакался по поводу того, что Гитлер в своей книге безжалостно издевается над «тихими деятелями» и отвергает их. Тем резче критиковал этот «тихий» слишком громких деятелей в штурмовых отрядах: «Членская масса национал-социалистических организаций ведет себя во время публичных выступлений часто так недостойно и недисциплинированно, что стыдишься принадлежать к этому движению». Автор говорил о «сброде», предлагая не слишком полагаться на силу оружия. Розенберг нашелся ответить лишь тем, что в смутные времена нельзя всегда выступать в лайковых перчатках; впрочем, он признавал, что теперь нужна организация также и для чувствительных натур. Но партия в целом никогда не могла по-настоящему сойтись с этими нежными натурами.
Второй аналогичный особый союз был еще более далек от партии в организационном отношении; он и вышел не из нее, а из движения «фелькише» в средней Германии, однако с течением времени он сросся с партией главным образом на основе личной унии. Это были так называемые «артаманы», «Союз артам»; слово «артаманы» означало на древнегерманском языке: «те, которые защищают страну». Этот союз был основан в феврале 1924 г. Бруно Танцманом и Вильгельмом Котцде и распространился вначале в Саксонии и средней Германии. Центром союза был город Галле. Конкретной задачей союз ставил себе подыскание работы в деревне для безработной молодежи. В значительной мере этому союзу национал-социализм обязан своим распространением в деревне.
Партия принципиально ни разу не пыталась создать свой особый союз чиновников и служащих. Когда не в меру усердные члены партии выступали с подобными попытками, партийное руководство всегда сводило эти начинания на нет. В своих собственных интересах партия не могла и не желала конкурировать с большими союзами, представляющими интересы служащих и чиновников. Среди этих слоев росли симпатии к национал-социализму; и партия тем вернее могла рассчитывать на эти симпатии, чем старательнее избегала даже видимости нарушения материальных интересов этих слоев. Еще в начале 1923 г. Гитлер поспешил заявить, что он «всегда защищал основные права государственных служащих против злоупотреблений и нарушения их интересов». В 1926 г. Веймарский партийный съезд по предложению Фрика выступил с требованием «сохранения профессионального чиновничества и его конституционных прав». Итак, партия готова была даже признать веймарскую конституцию, лишь бы обеспечить себе симпатии чиновников и служащих.
Если национал-социалисты имели таким образом разумные основания не создавать своих организаций чиновников и служащих, то они все же охватили часть служащих, особенно важную в культурном отношении, а именно учителей. В начале 1929 г. основан был сперва в Верхней Франконии «Национал-социалистический союз учителей» во главе с выбранным впоследствии в рейхстаг Гансом Шеммом из Байрейта. После сентябрьских выборов 1930 г. этот союз сильно разросся. С той же целью насадить в важных профессиях национал-социалистических вожаков основаны были «Союз национал-социалистических немецких юристов» во главе с депутатом рейхстага адвокатом д-ром Гансом Франком 2-м в Мюнхене и «Союз врачей национал-социалистов» во главе с д-ром Либелем в Ингольштадте. По мере роста движения обе организации приобрели известное значение благодаря тому, что устроили у себя центральное бюро по приисканию работы для безработных и старались доставлять практику или места ассистентов молодым врачам национал-социалистам и устраивать молодых юристов в канцеляриях сочувствующих партии принципалов.
К более широким слоям обращались другие организации, причем с разным успехом. В начале 1928 г. был положен конец неопределенному отношению партии к «Ордену немецких женщин»; орден в полном составе был включен в партию под названием «Красного креста — свастики». Как показывает само название, женщинам разрешались только дела милосердия, а не борьба бок о бок с мужчиной. Чтобы не оставалось никакого сомнения на этот счет, руководительница организации Елизавета Цандер категорически заявила на Мюнхенской конференции 1928 г., что женщины национал-социалистки хотят только «служить», что они не хотят бороться за равноправие женщины, а ставят себе целью помогать борющимся штурмовикам.
Больше значения имела «Гитлеровская молодежь», руководитель которой Курт Грубер, по профессии юрист, был в сентябре 1928 г. включен в состав имперского руководства партии и переселился в Мюнхен. «Гитлеровская молодежь» была независима от гражданской организации партии и имела свои собственные окружные организации: однако последние были подчинены штурмовым отрядам. Отдельной организацией для учащихся среднеучебных заведений был «Национал-социалистический школьный союз», созданный в ноябре 1928 г. и возглавляемый д-ром Адрианом фон Рентельном.
Из всех этих организаций наибольшее значение приобрел «Союз национал-социалистических студентов»; надо полагать, что влияние его будет сказываться еще в течение десятилетий после грядущего развала гитлеровского движения. В 1928 г. национал-социалист впервые стал председателем одной из студенческих организаций; это было в Киле. Упомянутый союз под председательством Темпеля, будучи еще небольшой организацией, занял критическую позицию по отношению к очень большой организации «Немецкое студенчество», которая с 1926 г. не признавалась прусским правительством. Собственно гитлеровский союз должен был бы от всей души принять участие в борьбе студенчества против правительства. Ведь это была борьба за расу, так как «немецкое студенчество» не пожелало отказаться от организационной связи с австрийскими антисемитскими студенческими представительствами (как того требовало правительство). Именно из-за этого оно и было запрещено. Но национал-социалисты считали массу студенчества слишком высокомерной в социальном отношении и отсталой. В июле 1928 г. национал-социалистическому руководителю одной местной группы удалось добиться решения президиума «Немецкого студенчества», что так называемая «Техническая помощь» (штрейкбрехерская организация) не должна ставить палки в колеса экономической борьбы рабочих и препятствовать, таким образом, включению пролетариата в великогерманскую народную общину. Это было громадным шагом вперед по сравнению с тупой ненавистью к спартаковцам в 1920 г., когда «Техническая помощь», состоявшая большей частью из студентов, вызвала своими выступлениями во время забастовок справедливую ненависть рабочих. В июле 1928 г. Темпель отказался от руководства союзом; его заменил Бальдур фон Ширах.[112] При новом руководстве, шедшем по стопам Розенберга, союз снова несколько приблизился к идеологии студенческой массы. Это усилило его влияние. Союз снова оживил несколько охладевший расизм «Немецкого студенчества». В стенах немецких университетов и политехникумов стал прививаться новый тон, неизвестный до 1923 г. — в первые годы борьбы «Немецкого студенчества». Когда прежде в почтительном письме к ректору заявлялся протест против приглашения на кафедру профессора еврея, весь университет приходил в волнение; но теперь такие невинные выступления сданы были в архив, теперь национал-социалистические студенты устраивали скандалы на лекциях и драки в коридорах и во дворе университетов.
Число членов всей этой пестрой сети организаций составляло в 1928 г. только 60 тыс. Темп роста замедлился; в 1926/27 г. число членов партии выросло с 17 тыс. до 40 тыс. Наблюдалось чрезмерное разбухание околопартийных организаций при столь слабенькой партии. Неудивительно, что Штрассер уже в 1929 г. приходит в отчаяние и жалуется, что партия находится в состоянии сверхорганизованности; он требовал, чтобы при построении низовых организаций соблюдались известные пропорции. Однако ничто не помогало; дальнейший рост организаций превзошел темпы роста числа членов партии, которое тогда увеличилось скачкообразно. В 1930 г. сам Гитлер жаловался, что организации грозят стать «самоцелью». С тех пор дело не улучшилось. Когда в конце 1930 г. Рем, неутомимый сочинитель уставов (иногда на нескольких стах страницах), снова стал во главе штурмовых отрядов, партия превратилась в чащу различных инстанций, в которой неизбежно должен был заблудиться даже ее собственный вождь.