Въ посмертныхъ сочиненіяхъ Гейне, часть которыхъ теперь издана Штродтманомъ, есть между прочимъ слѣдующій разсказъ, назначавшійся въ его фантастическій сборникъ "Боги въ изгнаніи ", но почему-то непопавшій въ него.
"О томъ, что сталось съ богомъ войны, Марсомъ, не много могу сообщить. Я недалекъ отъ предположенія, что онъ въ феодальные вѣка пользовался кулачнымъ правомъ. Длинный Шиммельпфенингъ, племянникъ мюнстсрскаго палача, встрѣтился съ нимъ въ Болоньѣ, гдѣ у нихъ происходилъ разговоръ, который я намѣренъ передать въ другомъ мѣстѣ. Незадолго передъ тѣмъ, Марсъ служилъ ландскнехтомъ подъ начальствомъ Фрейндсберга, и былъ при взятіи Рима приступомъ, причемъ ему, вѣроятно, невесело было смотрѣть, какъ грабили его любимый городъ и ругались надъ храмами, въ которыхъ нѣкогда поклонялись ему и его роднымъ. Еще были слухи. будто онъ долго жилъ въ Падуѣ и исполнялъ въ этомъ городѣ должность палача. Сообщу вкратцѣ преданіе, которое ходитъ но этому городу.
"Одинъ молодой вестфалецъ, но имени Гансъ Вернеръ, пріѣхавшій въ Падую учиться, тотчасъ по пріѣздѣ своемъ пропировалъ съ земляками до поздней ночи. Онъ возвращался въ свою гостинницу черезъ рыночную площадь, какъ вдругъ на него нашло такое удальство, что онъ выхватилъ шпагу, началъ ее точить о камни и громко крикнулъ: "кто хочетъ со мною драться -- пускай прійдетъ!" Безлюдная площадь тихо бѣлѣла подъ лучами луны, съ церковной башни била полночь. Гансъ Вернеръ все точилъ шпагу, такъ что желѣзо бряцало на всю площадь, и повторилъ свой вызовъ. Когда онъ въ третій разъ повторилъ безумныя слова, къ нему приблизился человѣкъ высокаго роста -- и вынувъ широкій, сверкающій мечъ изъ-подъ краснаго плаща, молча замахнулся имъ на дерзкаго вестфальца. Послѣдній тотчасъ же сталъ въ оборонительную позу и началъ выдѣлывать ловкія кварты и квинты -- но напрасно: ему не удавалось ни ранить противника, ни выбить у него изъ рукъ оружія. Утомленный безтолковымъ боемъ, Гансъ Вернеръ наконецъ остановился и сказалъ: "ты не живой человѣкъ, потому что мать моя заговорила оружіе мое такимъ крѣпкимъ словомъ, что ни одинъ живой человѣкъ не въ силахъ противиться мнѣ; стало-быть ты или мертвецъ, или чортъ".-- Ни то, ни другое", отвѣчалъ тотъ: "я богъ Марсъ, и служу венеціанской республикѣ въ качествѣ палача. Это вотъ -- мечъ, которымъ я совершаю казни. Я совершенно доволенъ тѣмъ, что люди суевѣрно сторонятся отъ меня, и скучный дневной народъ оставляетъ меня въ покоѣ. У меня впрочемъ нѣтъ недостатка въ обществѣ, и въ эту самую ночь я предсѣдательствую на банкетѣ, который прелестнѣйшія дамы осчастливятъ своимъ присутствіемъ. Пойдемъ со мною, если не боишься".-- "Я не боюсь", отвѣчалъ нѣмецъ: "и съ удовольствіемъ принимаю приглашеніе".
"Подъ руку прошли они безлюдными улицами за городскія ворота -- и пройдя еще нѣкоторое разстояніе, очутились передъ освѣщеннымъ садомъ. Когда они вошли, Гансъ Вернеръ замѣтилъ группы нарядныхъ гостей, гулявшихъ подъ деревьями и шептавшихся между собой. У многихъ была очень странная походка; особенно у одного длиннаго господина ноги безпрестанно судорожно дрыгали какъ въ подагрѣ, и голова все наклонялась на одинъ бокъ.-- "Что это онъ -- дурачится, или у него болѣзнь какая?" спросилъ вестфалецъ товарища, указывая на этого чудака.-- "Это отъ повѣшенія", отвѣчалъ тотъ совершенно просто.-- "А чѣмъ больны эти два господина", продолжалъ Гансъ Вернеръ, "которые съ такимъ трудомъ волочатъ ноги, точно онѣ у нихъ разбиты?" -- "Они ничѣмъ не больны", услышалъ онъ въ отвѣтъ,-- "только отъ колесованія и послѣ смерти остается какая-то развинченная походка". Дамы тоже имѣли совсѣмъ особенный видъ. Онѣ были богато выряжены, но тогдашнимъ дорогимъ модамъ, только черезъ-чуръ шикозно, преувеличенно, и всѣ пріемы ихъ дышали какой-то нѣгой. Нѣкоторыя изъ нихъ были необыкновенной красоты, но лица у всѣхъ были болѣе или менѣе сильно нарумянены. Не смотря на это, у многихъ проглядывала блѣдность, точно бѣлизна мѣла, а около губъ играла улыбка не то болѣзненная, не то насмѣшливая. Молодой вестфалецъ полюбовался этими красивыми женщинами -- и когда садились за столъ, подалъ руку молодой блондинкѣ, болѣе другихъ поправившейся ему. Ужинъ былъ поданъ на террасѣ, или, вѣрнѣе, на четвероугольной высокой эстрадѣ, убранной лампами и гирляндами цвѣтовъ; общество состояло человѣкъ изъ пятидесяти, и новый знакомый молодаго нѣмца занималъ хозяйское мѣсто у верхняго конца стола. Самъ онъ сидѣлъ рядомъ съ хорошенькой блондинкой, которая оказалась чрезвычайно остроумной и нисколько не суровой, несмотря на то, что ухаживаніе его было весьма смѣлаго свойства. Въ этой легендѣ опять-таки поражаетъ насъ знакомое зловѣщее обстоятельство -- отсутствіе соли. Молодому нѣмцу должны были показаться странными и нѣкоторыя другія особенности: такъ, напримѣръ, надъ столомъ и кругомъ его летало множество черныхъ птицъ -- вороновъ, галокъ и проч., а иногда птицы садились на головы гостямъ и трепали ихъ прическу; только съ большимъ трудомъ удавалось ихъ отгонять. У многихъ дамъ, у которыхъ рюшь, обхватывавшій шею, сдвинулся съ мѣста, онъ замѣтилъ на шеѣ широкую, красную полосу.-- "Что это такое?" спросилъ онъ свою сосѣдку. Она же разстегнула верхніе крючки своего лифа, причемъ на ея шеѣ оказалась такая же кроваваго цвѣта полоса, и отвѣчала; "Это отъ отсѣченія головы".... Обхожу молчаніемъ кровавую шутку, которую языческій богъ подъ конецъ сыгралъ со своими гостями. Кончается исторія тѣмъ, что герой, на утро просыпается на лобномъ мѣстѣ".
"Нива", No 14, 1870