Через два дня состоялись похороны несчастных жертв страшного злодеяния.
Все соседние помещики, все тамбовские власти, во главе с наместником и почетными лицами города, явились отдать последний долг титулованной помещице, погибшей такой трагической смертью. Большинство, конечно, было привлечено к исполнению этого долга не чувством к покойной, а любопытством присутствовать при одном из актов трагедии жизни с романическим оттенком, придаваемым положением осиротевшей княжны-невесты. (Слухи о том, что князь Луговой объявлен женихом княжны Полторацкой, уже успели облететь чуть ли не все наместничество.) Все приехавшие в Зиновьево рассыпались пред Луговым в своих сожалениях и тревогах за будущее несчастной сироты княжны.
– Я думаю, что государыня согласится заменить ей мать, как моей невесте, – отвечал Сергей Сергеевич.
– Это более чем нужно, – замечали сочувствующие.
Княжна Людмила, которую также донимали радетели о ее будущей судьбе, отделывалась полусловами и короткою благодарностью. Любопытные оставались далеко не удовлетворенными ею.
– Гордячка! – заключали некоторые, другие же, качая головой, говорили:
– Кажется, испуг сильно подействовал на нее. Она какая-то странная, совершенно непохожа на себя.
Это мнение долетело до ушей Лугового и заставило болезненно сжаться его сердце.
«Неужели Федосья права и княжна помутилась?» – подумал он.
Хотя с момента искренней молитвы в душу князя Сергея снизошло необычайное спокойствие и он, весь предавшись воле Божьей, не отчаивался и не волновался, все же участь любимой девушки не могла быть для него безразличной. Его мучило главным образом то, что он до сих пор не имел возможности перекинуться с нею даже словом.
Прибывший из Тамбова доктор осмотрел больную и хотя успокоил Сергея Сергеевича за исход нервного потрясения, но был так сосредоточенно глубокомыслен, что его успокоительные речи теряли, по крайней мере, половину своего значения. Кроме того, он безусловно запретил говорить с княжной о чем-нибудь таком, что могло бы взволновать ее.
– Мне надо будет переговорить с нею о будущем. Ей надо как-нибудь устроиться, – возразил князь.
– Надо подождать, ваше сиятельство, хоть несколько дней.
Князь вздохнул – приходилось подчиниться.
Он с радостью увидел, что княжна в день похорон, видимо, чувствовала себя бодрее. Она разговаривала с некоторыми из подходивших к ней, с князем поздоровалась менее холодно и даже протянула ему руку.
Он почтительно поцеловал последнюю, но, Боже, сколько стоил ему этот почтительный поцелуй! Ему хотелось бы осыпать горячими поцелуями эту дорогую руку, однако расстроенный вид девушки и присутствие посторонних лиц заставило его сдержаться, что причиняло ему страшные страдания.
Глубоко потрясающа была картина, когда поднятые на руках гробы с жертвами убийцы вынесли из дома и процессия потянулась к сельской церкви села Зиновьева. Впереди несли богатый гроб, в котором покоились останки княгини Вассы Семеновны. За ним шла княжна, опираясь на руку князя Лугового, как своего жениха, а далее следовали многочисленные провожатые. В хвосте печальной процессии дворовые девушки несли простой дощатый гроб с телом несчастной Тани Берестовой, самоотверженно погибшей у порога комнаты своей госпожи-подруги. За ним шла небольшая кучка дворовых и крестьян.
В довольно просторной деревянной церкви Зиновьева было приготовлено возвышение невдалеке от амвона, и на него поставили гроб с прахом княгини Полторацкой. Сзади него нашел себе место гроб с телом дворовой девушки.
По окончании заупокойной литургии и отпевания гроб с телом княгини Полторацкой был опущен в родовой склеп Зиновьевых, где шестнадцать лет тому назад нашел себе упокоение и муж Вассы Семеновны, а Таню Берестову похоронили на кладбище при церкви, и над ее могилой водрузили большой черный деревянный крест с белой надписью, гласившей с одной стороны: «Здесь лежит тело рабы Божьей Татьяны Никитиной Берестовой», с другой: «Упокой, Господи, душу ее в селениях праведных».
После того как гроб опустили в могилу, все приглашенные возвратились в дом, где был уже накрыт поминальный обед. Для дворовых людей был накрыт стол в застольной, а для крестьян – на дворе.
Княжна несколько раз в церкви лишалась чувств и наконец была замертво унесена с кладбища, так как в момент опускания гроба с телом ее матери в склеп с нею сделался истерический припадок. Князь Луговой, в качестве жениха молодой хозяйки, распоряжался за поминальным обедом. Однако по окончании обеда княжна снова появилась среди гостей, которые уже начали разъезжаться.
– Могу я остаться побеседовать с вами? – улучив минуту, спросил ее Луговой.
– Не сегодня, князь! Я положительно еле стою на ногах.
Князю Сергею оставалось только откланяться, и он уехал домой.
Несколько дней подряд он ездил в Зиновьево с целью переговорить с княжною, но та не принимала его.
– Что с нею? Она больна? – допытывался он у Федосьи.
– Слабы очень, а не то чтобы больны были, – докладывала Федосья, – немножко посидят, а все больше в постельке. Каждый день плачут. Да и как не плакать? Ведь такое горе!
– Это верно, но…
Князь не докончил своей фразы.
– Я вовсе не узнаю ее сиятельства. Словно подменили ее, – продолжала между тем Федосья. – Точно она, и точно не она.
– Какой ты вздор мелешь? В чем же ты находишь перемену?
– Да, к примеру сказать, хоть относительно вас, ваше сиятельство: еще с неделю тому назад только вы у нее и на языке были, теперь же следовало бы им вас принять, а они: «Не могу да не могу!» И какая тому причина, ума не приложу.
– Пусть отдохнет, выплачется, – со вздохом ответил князь. – Иди к ней и, главное, ничем не раздражай ее. Если княжна спросит обо мне, то скажи, что я был несколько раз и прошу ее уведомить, когда она может принять меня.
Князь Сергей уехал и действительно целую неделю не показывался в Зиновьеве, ограничиваясь ежедневной присылкой нарочного «справиться о здоровье ее сиятельства». Наконец посланный вернулся с утешительным известием, что княжна чувствует себя лучше и просит его завтра пожаловать.
Князь Сергей не спал всю ночь, дожидаясь часа желанного свидания.
Княжна Людмила приняла его в бывшем кабинете покойной матери.
«И она, и не она!» – мелькнуло в уме Лугового выражение Федосьи, неодобрительно высказавшейся об изменившихся отношениях княжны к нему, ее жениху.
Хотя он тогда прекратил этот разговор, но слова старой служанки запали в его голову, и он часто возвращался к воспоминанию о них. В конце концов ему стало казаться, что он нашел причину перемены княжны к нему. Пораженная обрушившимся несчастьем, она, очевидно, приписала его легкомысленному поступку князя, который из простого любопытства, из желания угодить ее капризу открыл роковой павильон. Удар за это нарушение дедовского заклятия поразил ее, как близкое к нарушителю существо, как невесту его, князя Лугового. Естественно, что она, и нравственно, и физически разбитая последствием, не могла отнестись равнодушно к причине своего несчастья – князю – и обвиняла его.
«Конечно, это пройдет со временем, – думал князь Сергей. – Не может же она не рассудить, что у меня не было в данном случае ни желания, ни даже помышления причинить ей зло. Она ведь знает, как я люблю ее, знает, что я готов пожертвовать для нее жизнью. Разорвать отношения только вследствие этой сумасбродной мысли было бы сумасшествием».
Утром и вечером князь Сергей молился; молитва укрепляла его, поселяла надежду в его истерзанном сердце; он терпеливо ждал свидания, которое должно было, по его мнению, разъяснить все, и наконец дождался его.
Княжна Людмила встала с кресла при входе его в кабинет и пошла к нему навстречу усталой походкой. Князь наклонился к ее руке и горячо поцеловал ее. Чуть заметная усмешка мелькнула на побелевших губах княжны.
– Садитесь, князь! – тихо сказала она.
Луговой не узнал ее голоса, но повиновался и, только сев в кресло против княжны, взглянул на нее. Она чрезвычайно изменилась: бледная, худая, с опухшими от слез глазами, она была неузнаваема.
– Княжна, поберегите себя! – невольно вырвалось у него восклицание.
– Зачем? – почти шепотом начала она. – Судьба отняла у меня двух самых близких мне людей – мою мать, которую я боготворила, и Таню, которая была моей подругой детства и которую я так любила.
– Вы забываете, княжна, что есть еще один человек, который готов умереть за вас! – заметил князь Сергей.
– Я не забываю этого, князь, и благодарю вас. Но судьба, видно, против того, чтобы этот человек сделался мне близким… по крайней мере, в скором времени. Вы, конечно, понимаете, что после всего случившегося нельзя думать о свадьбе ранее истечения года.
– Я понимаю это, – упавшим голосом проговорил князь.
– А год – много времени. Может все перемениться. Вы уедете в Петербург.
– Я полагал, что и вам следовало бы ехать туда же. Жизнь здесь, полная тяжелых воспоминаний, немыслима.
– Вы правы, я тоже поеду туда.
– В качестве моей невесты государыня не откажет взять вас под свое покровительство.
– С этим я не согласна, князь. Что будет через год, я не знаю; если вы не изменитесь в своих чувствах и возобновите ваше предложение, я, быть может, приму его, но теперь я освобождаю вас от вашего слова и надеюсь, что вы освободите меня. Я написала дяде и найти покровительство государыни могу в качестве его племянницы или даже просто в качестве княжны Полторацкой.
Князь не верил своим ушам. Он сидел бледный, уничтоженный.
Княжна Людмила заметила впечатление, произведенное на жениха ее последними словами, и ей, видимо, стало жалко его.
– Это не разрыв, а только необходимая отсрочка, – сказала она.
Князь Сергей, казалось, не слыхал этих слов. Он продолжал смотреть на княжну почти безумными глазами и, только через несколько минут овладев собою, произнес:
– Вы отказываете мне в вашей руке, княжна?
– Ничуть. Я повторяю вам, что это лишь неизбежная отсрочка. Вы сами согласитесь со мною, что до истечения года траура не может быть речи о свадьбе. Вместе с тем целый год быть женихом и невестой будет стеснительно и для меня, и для вас.
Князь Сергей сделал жест возражения. Княжна остановилась, видимо желая дать ему высказаться, но он молчал. На его лице проходили тени, указывавшие на переживаемые им внутренние страдания.
– Я не говорю, что отказываюсь быть вашей женой, – продолжала княжна, – я только против того, чтобы это было оглашено преждевременно и таким образом наложило на меня и на вас трудно разрываемые путы. Лучше будет, если мы будем свободны. Вы уедете в Петербург, я приеду туда же. Мало ли с кем столкнет вас и меня судьба? Мало ли что и меня, и вас может заставить изменить решение?
– Только не меня, княжна!.. – с необычайным волнением сказал Луговой.
– Дай Бог!.. Быть может, и я не изменюсь к вам, и тогда наш союз пред Богом будет совершенно свободным, а не вынужденным обстоятельством, принятым за год вперед.
– Ваша воля, княжна!.. – после некоторой паузы произнес князь Сергей, и в тоне его голоса послышалось отчаяние.
– Я знала, что встречу в вас сочувствие моему плану. С вашей стороны было бы невеликодушно воспользоваться словом девушки, ничего и никого не видавшей, и, таким образом, взять на себя тяжелую ответственность в случае, если она после венца сознает свою уже непоправимую ошибку… Я много думала об этом в эти дни и рада, что не ошиблась в вас. Год жизни в Петербурге будет достаточен для меня, чтобы я узнала свет и людей и сознательно решила свою участь. Я думаю, князь, что пальма первенства останется все-таки за вами.
Княжна протянула ему руку, однако Луговой не заметил этого движения ее и сидел в глубоком раздумье.
Людмила Васильевна убрала руку и спросила с особым ударением:
– А ваш друг?
– Он уехал, – вышел из задумчивости князь. – Ему необходимо было быть в Тамбове, а оттуда он спешит в Петербург.
– Мне очень жаль, что не удалось проститься с ним, – заметила княжна.
Князь Сергей быстро и внимательно посмотрел на нее. Она сидела с опущенным взглядом. В глазах князя мелькнул ревнивый огонек. У него явилась мысль, что уж не графу ли Свиридову обязан он изменившимся к нему отношением княжны Людмилы. Нехорошее чувство шевельнулось в его душе к другу, но он тотчас же мысленно осудил себя за это чувство.
«Нет, это не то, – неслось в его голове, – просто она считает меня обреченным на несчастье и хочет так или иначе отделаться от меня».
Эта мысль холодила ему сердце, но самолюбие вступило в свои права, и князь не нашел возможным просить любимую им девушку изменить ее решение.
«Будь что будет!» – решил он и деланно холодно произнес:
– Граф Свиридов, конечно, с вашего позволения, не преминет сделать вам визит в Петербурге.
– Я буду рада, – уронила княжна.
– Я передам ему. Я еду завтра в Тамбов, а затем вместе с графом в Петербург, – продолжал князь.
– Значит, до свиданья на берегах Невы! – быстро встала княжна.
Луговому снова понадобилось много силы воли, чтобы остаться наружно спокойным, когда горячо любимая им девушка так явно выразила свою радость при известии, что он уезжает из Лугового. Он рассчитывал, что княжна выразит хотя бы сожаление о его отъезде или попросит его повременить этим отъездом, чтобы помочь ей устроить дела по имению. И вдруг она почти прогоняет его! Однако, сделав над собою усилие воли, он встал и сказал упавшим голосом:
– До свиданья, княжна!
– До свиданья, до лучших времен. Простите, князь, что, быть может, я невольно действовала не так, как вы бы того хотели. Вы сами, раздумав, убедитесь, что я права, предложив вам не связывать до поры до времени ни себя, ни меня.
– Не утешайте меня, княжна, – не выдержал наконец Сергей Сергеевич, – я не нуждаюсь в этом утешении, хотя не скрою от вас, что ваше решение до боли сжало мне сердце. Но я не хочу навязываться вам в мужья, и если вы действительно желаете испытать меня и себя, то я преклоняюсь пред этим решением и не боюсь, со своей стороны, этого испытания; если же вы избрали этот путь, как деликатный отказ в вашей руке, то и в этом случае мне остается только покориться вашей воле и ждать, когда для меня станет ясно то или другое ваше намерение… До свидания!
Княжна подала ему руку. Луговой поцеловал ее, на этот раз с далеко не деланною холодною почтительностью, и вышел.
Он не помнил, как добрался до Лугового, и только в тиши своего кабинета стал обдумывать свое положение.
Любимая им девушка видимо старалась отделаться от него, и, таким образом, он снова был свободен, снова одинок.
«Твое спасение в любимой девушке», – пришли ему на память слова призрака, и он тотчас подумал:
«Теперь, значит, спасенья нет… Ну, будь что будет!.. Да будет воля Твоя, Господи!»
На князя напало хладнокровие обреченного человека.
Для того чтобы еще более успокоиться, ему надо было переменить место. Поэтому он отдал приказание готовиться к отъезду и назначил его на следующий день.
По въезде в Тамбов князь приказал прямо ехать к графу Свиридову, в бывший дом графини Загряжской.
Граф Петр Игнатьевич был дома и, увидев в окно экипаж Лугового, выбежал на крыльцо.
– Что с тобой? Что случилось? – встретил он друга восклицанием.
Действительно, князь Сергей страшно осунулся и исхудал. Его глаза получили какой-то тревожный, лихорадочный блеск.
– Говори же, говори! – озабоченно спросил его граф, вводя в угловую большую комнату, служившую ему кабинетом и спальней.
– Ничего особенного, – нехотя ответил князь.
– Ты со мной не хитри. Если бы не случилось ничего особенного, ты, во-первых, не уехал бы из Лугового чуть ли не в погоню за мной, а во-вторых, не имел бы такого страшного вида. Ведь на тебе лица нет.
– Я просто устал с дороги, – деланно хладнокровно ответил князь, опускаясь действительно с видом крайнего утомления на диван, крытый тисненым коричневым сафьяном.
– Нет, брось томить меня! Говори, что случилось?
– Говорю тебе, что ничего особенного. Княжна Людмила Васильевна находит это даже разумным и полезным.
– Ты говорил с нею? Что же она?
– Она просила до истечения года траура забыть, что я и она – благословленные ее покойной матерью жених и невеста.
– Вот как? – удивился граф. – Почему же это?
Луговой передал свой разговор с княжною, каждое слово которого глубоко и болезненно запечатлелось в его памяти. Граф слушал его внимательно, медленно ходя из угла в угол комнаты, а когда князь кончил, выразил свое мнение не сразу.
– Знаешь что, – начал он, сделав сперва молча несколько концов взад и вперед по комнате, – она отчасти права. Проведи она этот год в деревне, конечно, у нее не могло бы и явиться мысли, что она может предпочесть тебя кому-нибудь другому. Но она решилась поехать в Петербург и там, на самом деле, быть может, встретится с человеком, который произведет на нее большее, чем ты, впечатление. Неужели тебе было бы приятно, если бы она вышла замуж за тебя только действительно в силу обязательства, принятого на себя за год до свадьбы?
– Избави Бог! – воскликнул князь Сергей. – Я вполне понял ее и согласился с нею; но ты, кажется, понимаешь, что от всего этого я не могу ощущать особое удовольствие.
– Это я понимаю. Но будь мужчиной. Призови наконец на помощь свое самолюбие!
– Я все это сделал. Я здесь и отсюда еду с тобой в Петербург.
– Вот это – дело! Женщины любят только тех, кто ими пренебрегает. Истинной любви, восторженной привязанности, безусловной верности они не ценят. Им, вероятно, начинает казаться, что мужчиной, который так дорожит ими, не дорожат другие женщины. Они начинают искать в обожающем их человеке недостатки и всегда, при желании, если не находят их, то создают своим воображением. Считая такого мужчину своею неотъемлемою собственностью, они привыкают к нему, и он им надоедает.
– Ну, все это едва ли может относиться к княжне, еще не искушенной светом. Она просто влюбилась в другого и не смела сказать об этом матери.
– В другого? В кого же? – спросил граф.
– В тебя! – в упор сказал ему князь Сергей.
– Ну, брат, ты действительно помутился рассудком.
– Не смейся. Я не ревную: доказательством этого служит то, что я приехал прямо к тебе. Ты не виноват в чувстве, которое поселил в княжне, но это – ты. Я заметил это сегодня, когда она спрашивала о тебе.
– А она спрашивала? – с плохо подавляемым волнением спросил граф Свиридов.
– Да, и даже очень жалела, что не успела проститься с тобой, выразила желание, чтобы ты посетил ее в Петербурге.
– Это простая любезность, – с деланным равнодушием бросил граф Петр Игнатьевич. – Я даю тебе слово, что до тех пор, пока ты сам не откажешься от нее и не скажешь об этом мне, я не подам тебе повода ревновать ко мне. Если хочешь, я даже буду избегать встречи с нею.
– Зачем? Поставленные тобою препятствия будут только разжигать ее чувство. Будь что будет! Переменим этот разговор.
От ревнивого, зоркого взгляда князя Сергея Сергеевича не ускользнуло впечатление, произведенное на графа его сообщением, что княжна Людмила Васильевна влюблена в него.
«Он сам влюблен в нее. Да и как не быть в нее влюбленным?» – неслось в его голове.
Приятели действительно переменили разговор, и граф стал рассказывать князю о своих тамбовских знакомствах и даже о легкой интрижке с одной из представительниц тамбовского света. Впрочем, интрижка оказалась непродолжительной, и друзья недели через полторы покатили в Петербург.