Полученное назначение далеко не соответствовало стремлениям Александра Васильевича. Ему предстояло променять одни постройки на другие, да еще свои на чужие. Правда, это доказывало доверие к нему государыни и одобрение всего им сделанного, но смысл деятельности все-таки не изменялся.
Первое время Суворов даже думал отказаться. Но там, на юге, у него были шансы на боевую службу, ввиду турецких военных приготовлений, а тут, на севере, никаких. Это соображение его успокоило и ободрило.
В ноябре он выехал как бы обновленным, с радостью и надеждой. Надежде этой суждено было осуществиться не там, где он предполагал.
Около двух лет прошло, а Александру Васильевичу все приходилось возиться с «лопатами извести и пирамидами кирпича» и тщетно дожидаться «баталии». Он волновался, выходил из себя, подавал несколько раз прошения о дозволении поступить на иностранную службу, но все было тщетно.
Наконец судьба улыбнулась ему.
В Польше произошли важные и неожиданные события. В то время как весь цивилизованный мир был потрясен ужасами французской революции, Польша, ведомая к гибели самим Провидением, с жадностью прислушивалась к кровавым ' известиям о парижских зверствах и, видимо, нашла их достойными подражания.
В 1794 году Польша заволновалась. Вековечным позором покрыла себя несчастная нация выполнением гнусного заговора, результатом которого было нападение на сонных и беззащитных находившихся в Варшаве русских людей.
Эта страшная резня произошла в ночь на 7 апреля, с четверга на пятницу Страстной недели. Священные для христиан дни были осквернены братоубийством. Выстрелы, раздавшиеся у арсенала, были сигналом кровавого дела.
Злодеи высыпали на площадь, а из окон домов бросали им оружие, хозяева же домов, где жили русские, еще накануне любезные до приторности, напали на своих постояльцев сонных, раздетых… Жены и дети польских панов бросали каменьями из окон в бежавших, застигнутых врасплох несчастных. Из 8000 русских половина была перебита или изувечена.
Этот бесчеловечный подлый поступок требовал страшного возмездия. Екатерина приказала двинуть войска и начальство над частью их, по совету Румянцева, поручила Александру Васильевичу.
— Я посылаю в Польшу двойную силу, — сказала она, — войска и Суворова.
И действительно, его имя, еще грозное в Польше, навело панику на мятежников и наполнило радостью сердца боготворивших его солдат. С нетерпением ждали его войска с того момента, как весть о его назначении с быстротою молнии разнеслась по России.
Наконец 22 августа отряд Суворова прибыл в Варковичи, где уже находились войска, вверенные его команде.
— Приехал, приехал… — раздалось по лагерю.
— Здесь он, отец наш… — слышались радостные возгласы солдат.
— Где, где?
— Там, на лугу, в сеннике.
И действительно, Александр Васильевич прибыл в простой повозке, со своей неизменной скромной свитой, камердинером Прошкой, поваром Митькой и казаком и расположился в сеннике.
Одет он был в белом кителе, в коротких полотняных панталонах, сапогах, с короткими мечом, подвязанным к поясу портупеей. На голове была шляпа.
Собравшимся явиться по начальству генералам и офицерам он коротко объяснил волю императрицы.
— Надо пораспугать беспокойный народ, — сказал он. — Необходимо их успокоить, мирных — миром, буйных — штыками, коли честью нельзя.
Он замолчал и, по обыкновению, зажмурил глаза.
— Войскам выступать, когда пропоет петух, идти — быстро, полк за полком… Голова хвоста не дожидается… Жителей не обижать, с бабами не воевать, подростков не трогать:
Он ограничился этим словесным приказанием и, отпустив всех, сел за свой скромный обед, состоящий неизменно из щей и каши. После обеда Александр Васильевич лег отдохнуть. Постелью ему служило душистое сено, покрытое плащом из синего сукна, который сделал себе Суворов в Херсоне, получив первое жалованье.
Лагерь между тем совершенно ожил. Солдаты усиленно готовились к выступлению, чистили оружие, осматривали патроны, точили штыки и сабли.
Александр Васильевич отдыхал недолго. Он вскоре уже сидел на сене перед разложенной картой и обдумывал план будущих военных действий.
Он вскочил, захлопал в ладоши, и по лагерю, среди вечерней тишины, пронеслось «ку-ка-ре-ку!». В это же мгновение барабанщики ударили в барабаны, трубачи заиграли в трубы.
Вмиг палатки слетели с мест, и не прошло четверти часа, как корпус в четырнадцать тысяч человек быстро двинулся вперед, неся в сердцах убеждение в несомненной победе над неприятелем: с ними был Суворов. В полночь давали роздых, но с первым лучом зари снова слышалось из стана Александра Васильевича громкое «ку-ка-ре-ку».
Эта с первого взгляда странная причуда имела глубокий смысл — замаскировать расчет времени для предстоящих действий не только от населения, но и от своих войск, в предосторожность от шпионов, так как в рядах находилось некоторое число офицеров и солдат бывших польских войск.
Александр Васильевич во все время похода не слезал со своей казацкой лошади. Суворов любил своего донца. Когда после взятия Измаила ему подвели редкую лошадь, которой не было цены, и просили принять ее в память знаменитого дела, он отказался, сказав:
— Нет, мне она не нужна. Я прискакал сюда на донском коне, с одним казаком; на нем и с ним ускачу обратно.
Тогда один из генералов заметил ему, что теперь он поскачет с тяжестью новых лавров. На это Суворов отвечал:
— Донец всегда выносил меня и мое счастье.
На этом-то донце Александр Васильевич объезжал быстро движущиеся полки. То тут, то там слышались раскатистые приветствия:
— Здравия желаем, ваше сиятельство!
— Здорово, чудо-богатыри! Здорово, братцы… Помилуй бог, молодцы…
— Ребята, — обратился в одном месте Александр Васильевич к солдатам, — ведь злодеев-то, слышно, много, силища, ну, да мы их поколотим, ведь поколотим, чудо-богатыри?
— Как пить дать поколотим, — в один голос ответили из первого ряда два рослых гренадера, — ведь штык-то наш молодец… по пяти на него мало, по десяти упрячем…
— Пулю-дуру тоже зря не пустим… виноватого найдет…
— Знатно, хорошо, помилуй бог! Знатно молвил… Тебя как зовут? — обратился он к одному из гренадеров.
— Воробьевым, ваше сиятельство…
— Воробьевым? Какой же ты воробей, ты будь Соколом. А тебя как?..
— Голубевым.
— Тоже голубь — птица нежная, ты будь Орлом.
— Слушаю-с, ваше сиятельство, — ответил бравый солдат.
Эти прозвища, данные великим Суворовым, остались за ними на всю жизнь.
— А что, — спросил в другом месте Александр Васильевич у одного из ротных командиров, — старички у тебя есть крымские, кинбурнские, рымникские?
— Есть, ваше сиятельство… Эй, Михайло Огнев! Высокий, статный гренадер выступил вперед.
— Здравия желаю, ваше сиятельство! — гаркнул он. Александр Васильевич несколько времени всматривался в солдата, затем зажмурил на мгновенье глаза и снова открыл их.
— Помилуй бог, я тебя помню, знаю, видал… только где, не могу припомнить.
— В кинбурнском сражении, ваше сиятельство, — отвечал Огнев.
— А, помню, помню, как ты колошматил турок, одного, другого, третьего. Вот тут мне турецкая пуля сделала дырочку, — Суворов указал на левую руку, — ты с другим товарищем свели меня к морю, вымыли рану морскою водой и перевязали… А ты помнишь, как ты за мною следом бегал во все время сражения?
— Помню вашу ко мне милость, отец наш, ваше сиятельство.
— А, каков? — воскликнул Суворов.
— Молодец, одно слово… ваше сиятельство! — гаркнули все солдаты, думая, что Александр Васильевич обращался к ним.
— Огонь, чудо-богатырь… Прощай, Огонь… Прощай, чудо-богатырь… Прощайте и вы все, чудо-богатыри, все вы молодцы, все русские.
И Суворов уехал под гром возгласов.
— Счастливо оставаться, ваше сиятельство… Счастливо оставаться, отец наш родной!..
Объехав, таким образом, весь корпус, здороваясь со всеми, приветствуя по-своему каждую роту и эскадрон, Суворов к вечеру стал посреди войска, слез с коня и сказал:
— К заре!
Пробили на молитву. Он снял шляпу и, вытянувшись, громко, внятно прочел вместо «Отче наш» следующую молитву:
«Всемогущий Боже! Сподобившись святым Твоим промыслом достигнуть сего часа, за все благодеяния, в сей день от Тебя полученные, приносим благодарное и за прегрешения наши, — кающееся сердце, молим Тя, ко сну нас отходящих покрой святым Твоим осенением. Аминь»[16].
Перекрестившись, он надел шляпу, сел на лошадь, распрощался и поскакал туда, где для него было разложено сено. Несколько раз вставал он ночью и тихо разговаривал с часовым.
— Тише, тише говорите! Пусть спят витязи! — говорил
Александр Васильевич.
Чуть стало рассветать, он вскочил. Прошка облил его три раза холодной водой. Александр Васильевич поспешно оделся, и по всему стану пронеслось протяжное:
— Ку-ка-реку!
— Пойдем и покажем, как бьют поляков, — сказал Суворов, отправляясь в поход, и сдержал слово.
Первым его подвигом было взятие Кобрина; затем он разбил неприятельский корпус при Крупчицах и двинулся к Брест-Литовску.
У этого города завязалось упорное, кровопролитное сражение. Поляки дрались с отчаянной храбростью, но на стороне русских было правое дело, и с ними был Суворов. Одно появление его перед войском удесятеряло силу солдат, и они одержали новую славную победу Множество храбрых пало близ Брест-Литовска. Товарищи по-христиански простились с убитыми и снесли их в общую могилу. Это было 6 сентября 1794 года.
На другой день рядовые и офицеры, в полных мундирах, отправились к кургану, на котором стояло уже множество крестов, поставленных в вечную память павшим братьям. Туда же прибыл и Александр Васильевич. Приказав отслужить общую панихиду по убиенным, он с усердием молился и по окончании священнодействия, произнес надгробную речь.
— Мир вам, убитые! — говорил Суворов. — Царство небесное вам, христолюбивые воины, за православную веру за матушку-царицу, за Русскую землю павшие! Мир вам! Царство вам небесное! Богатыри-витязи, вы приняли венец мученический, венец славы!.. Молите Бога о нас.
Брестский успех завершил победоносное движение Суворова по Польше на долгое время. Александр Васильевич остался в Бресте в ожидании подкрепления. Войска стали лагерем.