НА ПОЛЯХ БИТВ
Прошло более шести лет.
Положение Григория Александровича в служебном отношении и при дворе было далеко не таково, чтобы вполне удовлетворить его колоссальное честолюбие.
Он за это время успел, однако, быть пожалованным в камергеры.
Это было в 1768 году, а за год перед этим он был командирован с двумя ротами своего полка в Москву, где тогда собралась известная «Большая комиссия», для составления «Уложения».
В ней Потемкин участвовал в качестве опекуна депутатов от татар и других иноверцев, выбравших его «по той причине, что они не довольно знают русский язык», а также был членом комиссии духовно-гражданской.
Но все эти ранги, повторяем, были мелки для души, жаждавшей громких подвигов, богатства, власти, славы.
А такою, несомненно, была душа Потемкина.
Он убедился, наконец, что во дворце, где кишели интриги и было так много конкурентов, ему не найти желаемой грандиозной фортуны, и решил искать ее на поле битвы.
Наступил 1769 год.
Была объявлена война Турции.
Григорий Александрович, продолжая находиться в Москве в составе Большой комиссии, обратился еще в конце 1768 года к государыне с умно и ловко написанным письмом, целью которого, было произвести впечатление на императрицу. Он просил в нем дозволения ехать в армию.
Вот что писал он в нем, между прочим:
«Беспримерные вашего величества попечения о пользе общей учиняет отечество наше для нас любезным. Долг подданической обязанности требовал от каждого соответствования намерениям вашим… Я ваши милости видел, с признанием вникал премудрые указания ваши и старался быть добрым гражданином. Но высочайшая милость, которою я особенно взыскан, наполняет меня отменным к персоне вашего величества усердием. Я обязан служить государыне и моей благодетельнице, и так благодарность моя тогда только изъявится во всей своей силе, когда мне, для славы вашего величества, удастся кровь пролить. Вы изволите увидеть, что усердие мое к службе вашей наградит недостатки моих способностей, и вы не будете иметь раскаяния в выборе вашем…»
Цель была достигнута.
В заседании Большой комиссии 2 января 1769 года, маршал собрания Бибиков объявил, что господин опекун от иноверцев и член комиссии духовно-гражданской, Григорий Потемкин, по высочайшему ее императорского величества соизволению, отправляется в армию волонтером.
Григорий Александрович был переименован из камергеров в генерал-майоры. Ему было всего тридцать лет.
С современной точки зрения, такая карьера может быть названа более чем блестящей, но в описываемую нами эпоху для лиц, приближенных к государыне, подобное повышение было заурядным.
Русская армия находилась под начальством князя Голицына, осаждавшего крепость Хотин на Днестре.
Эта при Екатерине первая война с турками, как известно, была рядом блестящих побед и торжеств русского оружия.
Русские войска покрыли себя неувядаемою славою под начальством графа Румянцева-Задунайского, назначенного на смену князя Голицына.
Выгодный мир при Кучук-Кайнарджи завершил разгром Турок при Ларге и Кагуле.
Эта же война доставила первые лавры Потемкину.
Во все это время продолжения военных действий с 1769 по 1774 год Григорий Александрович командовал отдельным отрядом иучаствовал в сражениях при Фокшанах, Ларге, Кагуле, при осада Силистрии, и за свою распорядительность и личную храбрости получил чин генерал-поручика и ордена святой Анны I степени и святого Георгия III класса.
Изучив еще ранее в Петербурге конную службу, Потемкия оказался не только лихим кавалеристом, но и прекрасным организатором кавалерийской атаки, что он блестяще доказал вскоре по прибытии его в армию.
Князь Голицын во всеподданейшем рапорте о поражении Молдаванжи-паши, в августе 1769 года, писал императрице междя прочим следующее:
«Непосредственно рекомендую вашему величеству мужество и искусство, которое оказал в сем деле генерал-майор Потемкюн ибо кавалерия наша до сего времени не действовала с такою стройностью и мужеством, как в сей раз, под командою вышеозначенного генерал-майора».
Но и среди треволнений военной жизни, под свистом пуль, при радостных победных кликах, Потемкин душой стремился в Петербург, во дворец, к той, чей образ жил непрестанно в его душе.
Там был источник величия, милости и богатств.
Там жила «державная властительница», внимание которой, один благосклонный взгляд, стоили, в его глазах, неизмеримо более истребления несметных полчищ врагов, взятия десятков крепостей.
Образ русской Минервы не покидал его воображения и был для него путеводной звездой среди опасностей военных подвигов.
Он верил в эту звезду.
Он стремился снова под ее животворные лучи.
Счастье ему благоприятствовало и на этот раз.
Выбор главнокомандующего армией графа Румянцева-Задунайского, отправлявшего курьера с донесениями к императрице, пал на Григорий Александровича.
В конце 1770 года он прибыл в Петербург с отличными рекомендациями графа.
В письме Задунайского перечислялись заслуги Потемкина:
«Сей чиновник, имеющий большие способности, может сделать земле, где театр войны состоял, обширные и дальновидные замечания, которые по свойствам своим заслуживают быть удостоенными высочайшего внимания и уважения, а посему и вверены ему для донесения вам многие обстоятельства, к пользе службы и славе империи относящиеся».
«Обширные и дальновидные замечания», о которых говорит Румянцев, вероятнее всего были те грандиозные планы восторженного фантазера Потемкина, которые вылились впоследствии в форму знаменитого «греческого проекта», пугавшего так Европу в прошлом столетии и стоящего еще и теперь перед ней грозным привидением в образе «восточного вопроса».
Государыня благосклонно приняла и выслушала прибывшего с поля битвы Григория Александровича, но увы, он понял, что час его возвышения при дворе не пробил.
Он пробыл в Петербурге несколько месяцев.
Положение его было далеко не из блестящих, даже по части денежной. Он, впрочем, нуждался в деньгах и ранее.
Незначительный сравнительно с потребностями светской жизни доход с его имения заставлял его влезть в долги, даже мелкие; так, он задолжал несколько сот рублей мещанину Яковкину.
Последний занимался в Петербурге мелочной торговлей.
В его лавке находилось в изобилии все, что нужно для военного человека: чай, сахар, кофе, сливки, молоко, хлеб, булки, мыло, клей, мел, позументы, сапожный товар, вакса, пудра, медь, огурцы, капуста, колбаса и прочее.
Яковкин, как тогда говорили, был кормилец нижних чинов и даже офицеров половины гвардии.
Правда, он не дешево продавал гвардейцам свой товар, но зато он верил им в кредит.
Потемкин, служа в конногвардейском полку, забирал разную мелочь у Яковкина и был постоянно ему должен.
Он уехал в действующую армию не расплатившись, да и по приезде снова в Петербург, принужден был забирать в долг у того же Яковкина, так как денег у него было мало.
«Не имей сто рублей, а имей сто друзей», — говорит русская пословица.
Григорий Александрович знал ее и постарался обзавестись друзьями при дворе.
По счастливой случайности, библиотекарем государыни был в то время его московский приятель Василий Петрович Петров.
Он воспитывался в Московской духовной семинарии, в которой, по окончании курса, сделался учителем поэзии, риторики и греческого языка.
В 1768 году он перешел на службу в Петербург в штат придворной библиотеки и, вскоре, потом отправлен в Англию, где научился языкам: английскому, немецкому и французскому, а по возвращении определен переводчиком при кабинете, а затем сделан библиотекарем.
Вторым близким к государыне лицом, с которым будущий «князь Тавриды» сумел сойтись на дружескую ногу, был Иван Тимофеевич Елагин, директор театров.
Оба они, а первый еще до приезда Григория Александровича из армии, постоянно старались напоминать государыне о Потемкине.
Петров воспевал его и в стихах, и в прозе.
По случаю победы при Фокшанах, где Григорий Александрович командовал самостоятельным отрядом, Петров написал четверостишие:
Он жил среди красот и аки Ахиллес,
На ратном поле вдруг он мужество изнес;
Впервый приял он гром — и гром ему послушен,
Впервые встретил смерть — и встретил равнодушен.
Вирши эти ходили по рукам при дворе и, конечно, были известны императрице.
Через Елагина и Петрова Григорий Александрович выхлопотал разрешение писать к ее величеству и получать через них словесные ответы государыни.
Достигнув этого, Григорий Александрович в начале 1771 года снова уехал в армию.
Оттуда он не замедлил воспользоваться разрешением писать к государыне.
Письма эти были хорошо обдуманы и не менее хорошо написаны.
Карабанов сообщает, что с любопытством прочитывая все письма, государыня видела, с каким чувством любви и с какою похвалою изъясняется Потемкин насчет ее особы; она сперва приказывала передавать ему словесные ответы, а потом принялась за перо и вела с ним переписку.
Блестящий ум, беззаветная преданность, обширные замыслы для возвеличивания России — все это высказалось в ярком свете в письмах восторженного молодого генерал-майора и не могло не повлиять на государыню в смысле благосклонности к такому подданному.
Обстоятельства при этом складывались таким образом, что такой именно человек, каким был Потемкин, становился необходимым у кормила правления.
Турция за наши победы отплатила нам страшною чумою.
Произошел бунт в Москве, со всеми его ужасами. Его кровавою жертвою сделался архиепископ Амвросий, тот самый, который в бытность свою архиереем, отклонил юношу Потемкина от мысли поступления в монастырь и дал ему денег на дорогу в Петербург.
Усмирение московских волнений и прекращение чумы было одним из последних дел Григория Орлова, о чем свидетельствуют до сих пор существующие в Царском Селе триумфальные ворота, на которых красовалась лаконическая надпись: «Орловым от беды избавлена Москва».
Между тем, возник пугачевский бунт.
Несмотря на свою прозорливость, Екатерина вначале не постигла важности этого движения и считала его не более, как частной попыткой дерзкого разбойника; но когда восстание охватило весь край, от Екатеринбурга и Уфы до Астрахани и Камышина, императрица увидела опасность, грозившую ее трону.
В такую трагическую минуту, не находя около себя никого, кроме ловких и опытных интриганов, Екатерина сознала свое одиночество и решилась опереться на могучую руку Потемкина, которого государственные способности, горячую любовь к ней и России, неукротимый характер и твердую волю она давно уже успела оценить.
Зароненные в ее душу Григорием Александровичем семена нашли подготовленную обстоятельствами плодородную почву.
Последний тем временем, находясь в действующей армии, по-прежнему проявлял храбрость и распорядительность, командовал уже целым резервным корпусом под Силистрией и отличался во многих делах, но душою и всеми своими помыслами все же был в Петербурге, у трона повелительницы Севера.