ВО ДВОРЦЕ
Ирена ушла тем же таинственным ходом.
Виктор Павлович бросился в постель, разбитый нравственно и физически пережитыми треволнениями дня. Его страшно клонило ко сну, но заснуть он не мог.
Кровь еще продолжала клокотать в мозгу и кроме того, как только его одолевала дрема, готовая перейти в желанный сон, его обоняние поражал раздражающий нервы запах.
Это был запах смеси каких-то сильных духов и молодого женского тела, оставленный после себя Иреною.
Тщетно Оленин ворочался с боку на бок, ложился ничком в подушки.
Роковой запах преследовал его и отгонял, казалось, уже совсем овладевавший им сон.
Так промучился он до рассвета.
В пять часов вошел в спальню Степан будить барина, согласно отданному последним еще накануне приказанию.
К шести часам Виктору Павловичу надо было быть во дворце.
Он знал, что государь именно в этот час выходит из своей опочивальни, и хотя ему не было назначено часа, но его величество мог о нем вспомнить и счесть неаккуратным, а последнее свойство людей особенно гневило государя.
В числе рассказов, слышанных Олениным о Павле Петровиче, был следующий, обошедший все петербургские гостиные, случай, происшедший с генерал-прокурором графом Самойловым.
Он однажды опоздал приехать во дворец, и государь, выйдя, по обыкновению, в шесть часов к своим министрам, тотчас заметил, что генерал-прокурора еще не было.
Павел Петрович вынул часы и стал время от времени на них посматривать.
Прошло четверть часа, полчаса, а Самойлова все не было.
Государь подозвал к себе одного из адъютантов и приказал поставить у крыльца дворца офицера сторожить приезд генерал-прокурора и тотчас ему доложить о нем.
Граф Самойлов приехал без двадцати пяти минут семь.
Павлу Петровичу было тотчас доложено.
Он пошел к нему на встречу через несколько комнат и, встретив, как гостя, усадил и сказал:
— Теперь уж, граф, более чем половина седьмого часа, и все то, зачем вы были мне нужны, я уже сам, вместо вас, сделал и теперь вы мне не нужны. Извольте ехать обратно и приезжайте уже к вечеру, в назначенное время.
Граф был поражен этими немногими словами, как громом, и, конечно, уже в следующие дни не опаздывал.
Урок этот послужил на пользу и всем другим.
Этот рассказ вспомнил Виктор Павлович и сонный вскочил с постели, оделся с помощью Степана и, сев на поданные уже к крыльцу сани, поехал в Зимний дворец.
От дежурного адъютанта он узнал, что государь примет его перед разводом и что высочайший приказ о зачислении его в измайловский полк капитаном послан еще вчера.
Пришлось ожидать часа два.
Раний приезд его не был, однако, лишним, так как адъютант сказал ему, что о его прибытии будет сейчас же, по заведенному порядку, доложено государю.
Оленин вмешался в толпу ожидающих, как и он, приема офицеров разного рода оружия, прибывших для смены караула или развода.
Он прислушался к разговорам.
— Молодец, Чулков, в одни сутки смастерил себе новый мундир… Посмотрим, заметит ли его величество… — говорили в кучке офицеров, близ которой стоял Виктор Павлович.
— Какой Чулков? Какой мундир? — послышались вопросы, видимо, не посвященных в предмет беседы.
— Гвардейский сержант… еще совсем юноша…
— Что же с его мундиром?
— Да ничего… Вчера на разводе он стоял крайним в шеренге… Молодец, высокий, статный… Государь обратил на него внимание, до тонкости рассмотрел его мундир и даже погладил сукно, да вдруг и говорит:
— Какое прекрасное суконце! Небось, оно недешево куплено! Почем заплатил за аршин?
— По шести рублей, ваше величество! — ответил Чулков.
— О, поэтому, — подхватил государь, — весь мундир тебе дорогонько обошелся; а небось одного-то на год мундира мало?
— Конечно, мало, ваше величество, — сказал сержант, — а мундира два надобно.
— Прибавь к тому и третий, хоть подносок, — сказал государь. — Но сколько за тобою, друг мой, душ?
— Сорок.
— Сорок только! — подхватил государь. — Ну, жалок же ты мне! Как ты, бедненький, и пробиваешься еще.
Сказав это, государь отошел, а Чулков, не будь глуп, тотчас сообразил, для чего это было говорено ему и сегодня уже явился в очень хорошо сшитом мундире, но толстого сукна, и стал опять крайним в шеренге. Вот мы и соображаем, что будет… Заметит ли государь такое быстрое исполнение его желания или нет?
— Это, на самом деле, любопытно.
В другом месте несколько статских сановников толковали о небывалом до того времени награждении духовенства орденами.
Перечисляли даже духовных особ, которые были награждены орденами Андрея Первозванного, святого Александра Невского и святой Анны.
Император Павел Петрович повелел носить ордена на шее, а звезды на мантиях и рясах.
Орденом Андрея Первозванного был украшен новгородский митрополит Гавриил, святого Александра Невского — архиепископы казанский — Амвросий и псковский — Иннокентий и святой Анны — протоиерей гатчинский Исидор и Преображенский Лукьян.
Наконец, государь вышел, готовый отправиться на развод.
Военный элемент быстро исчез из приемной, отправившись к своим частям.
Павел Петрович сделал общий поклон присутствующим, сказал несколько приветливых слов и, между прочим, заметив Оленина, подошел к нему.
— Поздравляю… Приказ о зачислении в Измайловский полк отдан. Шей форму и служи верой и правдой…
— Рад стараться, ваше величество, — сказал Виктор Павлович и опустился перед государем на одно колено, как делали и все другие, с которыми разговаривал его величество.
Павел протянул ему руку, которую тот с благоговением поцеловал.
— Оставайся на разводе… выпьешь потом чарку водки… Встань…
— Благодарю покорно, ваше величество.
Приглашение остаться на разводе совершенно отвечало мыслям Оленина.
Он хотел это сделать и без приглашения, в качестве постороннего зрителя, каковых было в то время много ежедневно при разводе, так как народ собирался посмотреть на своего государя.
Виктора Павловича заинтересовала история с мундиром сержанта Чулкова и ему хотелось узнать ее окончание.
Теперь, в качестве приглашенного, он мог быть ближе к государю.
Павел Петрович вышел на площадь, перед выстроенными частями войск, и поздоровался с ними.
Громкое «здравия желаем, ваше величество», разнеслось по воздуху.
Надежды сержанта Чулкова сбылись. Государь заметил снова и его, и его новый мундир.
Он подошел К нему, потрепал по плечу и сказал:
— Ну, спасибо, что ты так примечателен итак скоро постарался сделать мне угодное. За таковое твое внимание и старание мне угодить, хочу я и тебе сделать такое же удовольствие, какое сделал ты мне своим поступком: поздравляю тебя с сего числа офицером гвардии моей! А после развода приди ко мне во дворец и я новый твой мундир украшу орденом.
Действительно, по окончании развода Чулков из рук самого государя был награжден орденом святой Анны III степени.
Выпив чарку водки и закусив у общего стола, Виктор Павлович откланялся государю и отправился домой.
Степан был тотчас послан за портным, который снял мерку и к следующему же утру взялся переделать форменное платье Оленина на новый образец.
За ценой Виктор Павлович, конечно, не постоял.
Обеспечив себе таким образом возможность с другого же дня заняться службой и в ней, быть может, найти забвение от гнетущим для него образом сложившихся обстоятельств, Оленин отправился к Ивану Сергеевичу Дмитревскому.
Последний только что вернулся со службы, куда ездил первый раз, получив в это утро высочайший приказ о своем назначении товарищем министра уделов.
Хотя Дмитревский и старался показывать, что ему неприятна эта служба, но самолюбие его было удовлетворено и вчерашней беседой с Кутайсовым, и получением высшего государственного поста.
Он был в отличном расположении духа.
— Ба! Виктор! Ну, как поживаешь? Слышал, слышал… Государя встретил и лично просил… Уж и приказ отдал…
— Откуда вы знаете?
— Кутайсов вчера рассказал у Похвисневых.
— Кутайсов у Похвисневых?
— Да, брат, и кажется тоже перед твоей Зинаидой тает…
— Вот как… — деланно-равнодушным тоном уронил Виктор Павлович.
— Об этом обо всем я тебе потом отрапортую, а теперь рассказывай о себе… Как устроился?
— Ничего, хорошо, квартира меблирована… Все в порядке… Зайдете — увидите…
— Да это где?
Оленин сказал адрес.
— От меня недалеко.
— Близехонько.
— Экой счастливец… Тебе везет… Заботятся о нем, вздыхают по нем…
— Кто бы это?
— А хоть бы Зинаида…
— Вот как…
— Потом, потом… Эй, трубки!
Они сидели в кабинете, и Петрович, явившись на зов, подал обоим по трубке.
— Представлялся к государю?
Виктор Павлович рассказал прием, историю с Чулковым и даже то, что завтра будет готово его форменное платье и он весь отдастся службе.
— Ну, весь не весь… Оставь что-нибудь и бабам…
— Ну их!
— Ишь какой праведник, как раз подстать праведнице…
— Какой праведнице?
— Это я твою Зинаиду так зову…
Иван Сергеевич подробно рассказал о своем посещении Похвисневых, вопросах о нем, Оленине, ответе и конфузе после рассказа Кутайсова о встрече Виктора Павловича на Гороховой с государем.
— Когда же ты к ним? — окончил он вопросом.
— На днях заеду… Да на что я им?
— Поля говорит, что в тебя Зинаида влюблена…
— Вот как… — снова сказал Виктор Павлович.
— Только я сказал ей, что не верю этому… Влюбить тебя в себя ей хочется… Замуж выйти тоже, а чтобы она была влюблена — нет…
— Почему же? Не урод же я какой? — обиделся Оленин.
— Какой так урод, красавчик, как зовет тебя Степан, и верно зовет… Только она не из таких, чтобы влюбляться… Вчера пред Кутайсовым тоже томничала, томничала…
Виктор Павлович побледнел и закусил губу.
— Да и граф Иван Павлович мелким бесом рассыпался… И того, и сего сулил, уж не знаю чего.
— Что же он сулил?.. — подавленным голосом спросил Оленина.
— Да и пособие генералу от его величества… и в статс-дамы-то Ираиду Ивановну, и Зинаиду в фрейлины пристроить…
— Вот как… — опять, как и первые разы, чтобы что-нибудь сказать, уронил Виктор Павлович.
Часа два провел дядя с племянником в оживленной беседе.
Наконец Оленин отправился домой обедать и отдохнуть. От проведенной бессонной ночи он чувствовал слабость.
Дома он застал высочайший приказ об определении его в службу. Выспавшись, после вкусно приготовленного искусным поваром обеда, Виктор Павлович вечер провел дома.
Ирена не появлялась.
Виктор сидел в своем кабинете на турецком диване. Кругом, как и вчера, была мертвая тишина.
Странное состояние испытывал Оленин. Он ждал и боялся. Малейший шорох заставлял его вздрагивать и устремлять беспокойный взгляд на дверь, ведущую из кабинета в спальню.
Тот же самый запах, который не давал ему спать ночь, стал снова носиться перед ним, все усиливаясь и усиливаясь.
Ирена, казалось, была здесь близко. Вот сейчас она должна войти. Он сам не понимал, хотел он этого или нет.
Время шло — она не появлялась.
Когда часы пробили десять, он позвонил и отправился в спальню. С помощью явившегося на звонок Степана он разделся и лег.
Преследовавший его прошлой ночью запах усилился, но он не был ему противен. Напротив, он вдыхал его с наслаждением.
Он понял, что он ждал Ирену и что непоявление ее далеко не было ему безразлично.
Это бесило его, и он должен был в этом признаться.
Вдыхая водворившийся в комнате «ее запах», как он сам называл его, Виктор Павлович заснул.
На другой день, облекшись в новый мундир, который был, увы, далеко не так красив, как прежний, но зато покоен и тепел, Оленин поехал являться к своему ближайшему начальству.
В своем полку он нашел множество перемен. Осталось лишь несколько его товарищей, остальные офицеры были уволены из полка.
Произошло это по следующей причине.
Известно всем, что наши гвардейские полки, в те многие годы, когда в России продолжалось женское правление, принимали не раз близкое участие в переворотах и переменах правительства и сделались почти подобными турецким янычарам.
Павлу Петровичу было хорошо это известно, и он, еще будучи наследником, чтобы обезопасить себя от своевольства гвардейцев, озаботился составить себе хотя небольшое число преданного и верного войска.
Численность этого войска доходила до четырех тысяч человек, и была известна под именем гатчинского или павловского гарнизона.
Последний состоял из пехоты, конницы и артиллерии. В него входили гусары, казаки и даже моряки.
На этот гарнизон и на кирасирский полк он мог вполне положиться, а потому тотчас же при вступлении на престол, чтобы обуздать зазнавшихся гвардейцев, среди которых царило полнейшее отсутствие дисциплины, он перемешал свои войска со старой гвардией и сделал с возможной быстротой коренную внутреннюю ее реформу, изгнав изнеженность и роскошь и введя строгую, необходимую в каждом войске дисциплину.
Измайловский полк в особенности был перетасован, и этим объясняется такое согласие государя вернуть в него прежнего офицера.
Несмотря на встреченные в полку новые лица, Виктор Павлович скоро освоился с ними, сошелся с товарищами, и служба, и полковая жизнь потекли своим чередом.
В его квартире стал по временам собираться кружок его сослуживцев, и не подозревавших, что гвардейский капитан живет под строгим наблюдением прекрасной обитательницы верхнего этажа дома купца Арсеньева — Ирены Родзевич, которую, как и ее тетку, по-прежнему знал весь Петербург.