ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА
Сама судьба благоприятствовала Кузьме Терентьеву. Войдя во двор дома Салтыкова, он увидел поданный к крыльцу экипаж, и в ту же минуту из парадной двери вышла Дарья Николаевна и прямо взглянула на Кузьму. Скрыться было невозможно. Он отвесил ей поясной поклон.
— Это ты, паренек! Часто шастаешь… Али дела никакого у тебя нет?
— К вашей барской милости, — ответил Кузьма.
— Ко мне?
— Так точно… Коли милостивы будете, возьмите к себе во двор, служить буду верой и правдой…
— Со стариком-то разве повздорил?
— Никак нет-с… Он сам ушел…
— Из дому? Куда?
— В Новодевичий монастырь, в привратники.
— A-a! — протянула Салтыкова. — Что же, оставайся, дело найдется, сыт будешь…
Кузьма Терентьев поклонился ей до земли.
— Спасибо, матушка-барыня, спасибо…
— Не за что… Служи только… Баклуши бить будешь, я и на конюшню отправлю, не посмотрю, что с воли… У меня строго…
С этими словами Дарья Николаевна села в экипаж и лошади тронулись. Кузьма остался стоять на дворе с открытой головой, так как шапку держал в руке. Постояв несколько времени, он побрел через двор в сад, куда прибежала вскоре и Фимка, видевшая из окна всю сцену переговоров Кузьмы с Дарьей Николаевной.
«И что он с ней такое гуторил да низко кланялся?» — думалось Фимке, и она, быстро выйдя после отъезда барыни и увидев, что Кузьма побрел в сад, пошла за ним.
Догнала она его у самой беседки.
— Ты что это зачастил? — встретила она его таким же вопросом, как и сама Салтыкова.
Они вошли в беседку. Кузьма Терентьев рассказал Фимке происшествие со стариком, так ее заинтересовавшее, что она, слушала, даже позабыла, что хотела спросить у Кузьмы, о чем он беседовал с барыней. Он, между тем, окончил рассказ и заметил:
— Ни за какие коврижки не пойду я в эту проклятую избу ночевать, калачами меня теперь туда не заманишь…
— Что ты, Кузя! Где же ты жить будешь?
— Здесь по близости.
— Место нашел?
— Нашел.
— Где же?
— Да у вас во дворе… Фимка отскочила от него.
— Что ты!
— Али не рада поближе ко мне жить? — улыбнулся Кузьма, обняв ее за талию.
Они сидели, как обыкновенно, на полусгнившей скамье. — Рада-то рада, да как же все это случилось?..
— А вчерась, разве забыла, барыня Дарья Николаевна меня к себе служить звала… Вот я сегодня пришел, да на мое счастье, на нее и наткнись… Поклонился ей смиренно и попросил…
— А, вот о чем вы с ней гуторили… А я из окна смотрела и невдомек мне… Что же она?
— Остаться дозволила… Дела; говорит, найдется и хлеба тоже.
— А о кнуте не добавила? — ядовито заметила Фимка.
— И об этом сказывала, но это коли заслужу…
— У ней всякая вина виновата…
— Меня-то да тебя, чай, тронуть подумает…
— Это почему?
— А снадобье-то кто ей доставил? Чай, помнить должна…
— Ишь ты какой!
— А что ей в зубы смотреть, што-ли?
— Как бы она тебе их не пересчитала…
— Собьется считать-то…
— Ох, мастерица она на этот счет.
— Ну, там посмотрим ее мастерство-то… Так я сейчас до дома дойду… Пожитки свои захвачу, да и к вам, а ты доложись Дарье Миколаевне, как она приедет, куда она мне прикажет приютиться и к какому делу приспособит, — вдруг заторопился Кузьма.
Фимка его не задерживала и сказала:
— Хорошо, спрошу…
— Так, прощай…
— Прощай.
— Не надолго…
— Уживешься ли?
— Это я-то?
— Ты-то…
— Первым человеком у барыни твоей буду… Вот я каков!
— Хвастай…
— Что-то ты меня и не поцелуешь…
— Нацелуемся.
— Это вестимо… А сегодня на радостях все же надо.
Он заключил Фимку в свои объятия и запечатлел на губах ее крепкий поцелуй.
— Ну те, оглашенный, — отстранила его рукою Афимья, — ступай.
— Гнать стала…
— А хоть бы и так… Не посмотрю, что подлез к барыне…
— Это я-то подлез?
— Вестимо.
— Ведь сама же…
— Что сама?
— Баяла, повидать тебя барыня хочет.
— Так я подневольная… Что прикажут, то и делаю…
— Да мы, кажись, с тобой ссоримся…
— Зачем ссориться, я и так тебя шугану, своих не узнаешь.
— Фима, за что же! — взмолился Кузьма и сделал печальное лицо.
— Щучу, экой дурень.
— Что-то, а мне невдомек, думаю взаправду серчаешь…
— Чего мне серчать-то?..
— А вот, что я у барыни к вам во двор впросился.
— Это барское дело, а мое сторона.
— Одначе.
— Что, одначе…
— Вместе-то лучше будет…
— Это каким ты будешь, такой и я… Коли из моей воли не выйдешь, любить буду, а коли что замечу мне не по нраву, поминай как звали… И близко будешь и далеко, не даром пословица молвится: близок локоток да не укусишь… Так и ты меня…
— Да когда же я из воли твоей выходил… Кажется, все, что твоя душенька прикажет… Что смогу… — снова взмолился Кузьма.
— Я напредки говорю.
— И напредки так же будет.
— Ну и ладно… Теперь ступай… Сама не надолго выехала, к попу… Покойница у нас…
— Покойница?..
— Лизутка белокурая Богу душу отдала…
— С чего это?.. Молодая еще.
— Годов восемнадцать…
— Болела?..
— Зачем болеть… Здесь не болеют… Скалкой ее по голове наша-то хватила…
— Ну!.. — побледнел Кузьма.
— Вот-те и ну… Та и прикончилась… Хоронить надо… Вот к попу на поклон и поехала.
— И похоронят?
— Не впервой… Барыня властная… С ней не заспоришь… Подарит или сама засудит — выбирай…
— Дела!.. И часто это она рукам волю дает?
— Да дня не проходит.
— И все до смерти?
Фимка даже улыбнулась, несмотря на далеко не веселый разговор, наивности Кузьмы.
— Нет, иные через день, через два отдохнут.
— Значит не врут про нее, что зверь?
— Знамо не врут… Одно слово — Салтычиха.
Кузьма почесал в затылке, затем тряхнул головой и заметил:
— Нас с тобой не саданет.
— Это как Бог.
— Потрафлять ей надо…
— Потрафь, а мы посмотрим…
— И увидишь…
— Однако, ступай, еще наболтаемся… Прощай.
Фимка быстро вышла из беседки и бегом пустилась в дом. Кузьма медленно прошел сперва, по саду, а потом по двору. В голове его неслись мрачные думы.
— А как не ровен час и меня саданет чем попало?.. Меня-то что… Фимку… Тогда я ей себя покажу… Своими руками задушу, подлую… Ишь, она какая, зверь-зверем… Ну, да ништо, уживу, а то сбегу и Фимку сманю…
Остановившись на этом успокоительном решении, он, выйдя за ворота, прибавил шагу.
Фимка, между тем, вернувшись в дом, прошла в будуар, под видом уборки, но собственно для того, что это была единственная комната в доме, где она без барыни могла быть совершенно одна. Одиночество было для нее необходимо. Ей надо было собраться с мыслями.
Так быстро решенный переезд Кузьмы в дом Салтыковой застал ее врасплох. Особенно странно ей казалось поведение в этом деле Дарьи Николаевны, так быстро согласившейся принять к себе во двор незнакомого ей парня да притом еще участника в добывании ядовитого снадобья, предназначенного для отравления генеральши Глафиры Петровны.
«Что ни на есть, да она замышляет!» — думала Фимка.
«Не к добру так добра она!» — снова мелькала в ее уме прежняя гнетущая мысль.
Но как ни ломала молодая девушка голову, но не могла постигнуть замысла Дарьи Николаевны.
«Надо держать ухо востро!» — сделала она только один вывод из накопившихся в ее голове мыслей.
В это самое время послышался шум подъехавшего к крыльцу экипажа. Эта вернулась Салтыкова. Она была в хорошем расположении духа: дело с покойницей, видимо, было улажено.
— А я твоего-то дружка взяла под свое крылышко, — бросила она вошедшей с ней вместе в будуар Фимке.
— Премного вами благодарна…
— А ты знала?..
— Знала.
— Уже повидались, благо барыня со двора выехала. Фимка молчала.
— Ничего, ничего, я пошутила…
— Просил он меня узнать, какой ваш для него приказ выйдет…
— На счет чего?
— Где ему жить и что делать?
— А он здесь?
— Нет, за пожитками пошел, сейчас обернет…
— Так пусть поживет пока с Акимом в сторожке, помогает ему по двору.
— Слушаю-с…
— А там увидим.
— Акиму сами приказ дадите.
— Да, пусть придет.
Фимка вышла исполнить приказание. Вернувшийся часа через два Кузьма Терентьев уже застал очищенным для себя угол в сторожке привратника Акима, и скоро поладил со стариком, который любил его и ранее, за словоохотливость и веселый нрав. Таким образом, два любящих сердца, Кузьмы и Фимки, были соединены, и в роли покровительницы этих сердец явилась Дарья Николаевна Салтыкова. Дворня приняла с удовольствием известие о появлении ее старого знакомого, хотя и не догадывалась об отношении Кузьмы к Фимке. Так тайно и искусно умели они вести свое дело.