Дюшар и Коган не приняли приглашения Бежецкого на заказанный им роскошный ужин.
Первая просто ужаснулась даже при его приглашении.
– Quel horreur! С актрисами! Я и так большую жертву принесла для вас, что приехала сюда, и это только для вас, mon cher.
Она кокетливо улыбнулась.
Он проводил ее до швейцарской.
Исаак Соломонович объявил, что обещал ужинать со Щепетович, пригласить которую Владимир Николаевич не мог, так как она была в контрах с Лососининой – из-за Ларисы Алексеевны «пьяницы-мужа», как выражалась Наталья Петровна, что бросил ее в гостинице.
Ужин, таким образом, состоялся en petit comite. В нем приняли участие Лососинина, Дудкина, Крюковская, Городов, Бабочкин, Петров-Курский и Вывих.
Последних предварительно помирил у буфета Городов.
– Господа, так право нельзя быть в ссоре двум членам одного и того же общества. Помиритесь, господа, все благополучно устроилось и вы должны помириться. Кисло-сладкий Величковский был виноват во всех беспорядках, и его уж нет – он поплатился за все. Вы люди одного и того же закала и направления, надо забыть, оба были виноваты. Вам, Вывих, вперед не писать о Курском, а вам, Курский, не драться с Вывихом.
– Да я что же… Я ничего… – говорил Вывих.
– Я, право, не хотел того, что случилось… Сам не помню, как это в раздражении у меня вышло, – показал Курский жестом, как дают пощечины.
– Ну, так вот выпьем вместе и помиритесь, – решил Михаил Николаевич.
– Я не прочь мириться, если он меня не будет ругать печатно… – согласился Сергей Сергеевич.
– Я не буду ругать, но только и вы, пожалуйста, не того… сделал Вывих жест рукой, показывая, как бьют.
Враги выпили и расцеловались.
Ужин начался шумно и весело. Одна Крюковская, холодно поздоровавшаяся с Лососининой и севшая на противоположном от нее конце стола, рядом с Бабочкиным, была сосредоточенно-печальна.
Наталья Петровна с тревогой поглядывала на нее.
Это не ускользнуло от внимания сидевшего с ней рядом и не спускавшего с нее глаз Бежецкого.
– Надежда Александровна не в духе. Вы не удивляйтесь. Я за последнее время привык ее видеть такой, – сказал он.
– Я не в духе? – пристально посмотрела на него Крюковская и деланно рассмеялась. – Напротив, очень в духе и готова много веселиться и смеяться. Но удивляюсь вам, зачем вам понадобилось замечать мое расположение духа. Вы от меня теперь получили уже все, что могли требовать, – с явной насмешкой в голосе добавила она. – Я больше ни на что вам не нужна, а также и мое расположение духа.
– Ну, об этом после поговорим, – нетерпеливо перебил он ее и отвернулся.
– Теперь мы поживем с вами, Наталья Петровна, ух как поживем – знатно! Ведь вы не уедете, можно будет служить? – обратился он к Лососининой.
– Погодите торопиться! Понравлюсь ли я публике? – улыбнулась та.
– Вы кому-нибудь не понравитесь! Не поверю – это невероятно. От вас все будут без ума, так же, как и я.
Он бросил взгляд в сторону Надежды Александровны.
– Вы всегда веселая, всегда в духе, – подчеркнул он. – С вами не видишь, как время летит.
Лососинина переменила разговор, переведя его на недавнее примирение Вывиха и Курского.
– Отлично, – саркастически расхохоталась Крюковская, – подрались, помирились и оба довольны остались.
– Конечно, отлично: меньше неприятностей будет, да я это все по-старому поверну, лучше разве ссориться? – заметил Бежецкий.
– Какая ссора?.. Ссора ссоре рознь… – возразила она.
– Лучше совсем не ссориться, а жить в ладу, не мешая друг другу и не стесняя. Это приятнее, веселее и свободнее… – наполнил он бокалы шампанским.
– Как для кого! Кто может, а кто и нет.
– Конечно, это зависит от характера, Надежда Александровна. Если у вас дурной, неуживчивый характер, то нельзя всех судить по себе.
– И вы можете это мне говорить? – нервно откинулась она на спинку стула.
– Не волнуйся, Надя, тебе вредно, – не на шутку перепугалась Лососинина. – Ведь Владимир Николаевич все шутит и шалит только.
– Ты всю жизнь шутила, – колко и зло ответила ей Крюковская, – ну и шути, а я шутить с собой никому не позволю. Шалить не умею и не желаю шутить.
– Я вас уважаю, Наталья Петровна, – сказал Владимир Николаевич, – за то, что вы умеете шутить – это доказывает ум, желал бы с вами всю жизнь прожить, прошутить и прошалить. Никогда бы не изменил вам и не бросил вас, как ненужную вещь.
Он несколько раз выразительно посмотрел на Надежду Александровну.
– Ах, какой вы приятный шалун! – вставила Дудкина.
– Что вы хотите этим сказать, Владимир Николаевич? – задыхающимся голосом начала Крюковская, поднимаясь вся дрожащая со своего места. – Оскорбить тем, что сказать мне, что я глупа, – так это дерзость или издевательство надо мной и над нашим прошлым – так это может сделать только нечестный человек.
– Опомнитесь, Надежда Александровна, – вскочил он, – таких вещей порядочным людям не говорят. Я не понимаю ваших намеков о нашем прошлом.
– А я поняла, – горячо и порывисто продолжала она, – я вам сказала только, что вы нечестно со мной поступаете, как вы вскочили. Что же должна сделать я, над которой вы издеваетесь и ругаетесь.
Она в изнеможении опустилась на стул. Он тоже сел.
– Мне это, Надежда Александровна, наконец надоело. Я попрошу вас раз и навсегда мне никаких напоминаний не делать. Честно, нечестно я с вами поступил – никого это не касается. Я не желаю быть судим никем! Я не виноват, что вы в запальчивости не умеете сдерживать ваших чувств и афишируете ими.
Она вздрогнула, но молчала.
– Господа, – обратился он ко всем, – кто мог понять, что я сказал что-нибудь на счет Надежды Александровны, а она, принимая мои слова на свой счет, делает вид, что будто бы между нами были какие-то отношения.
Она продолжала молча не спускать с него глаз. Присутствующие тоже молчали.
– Если бы даже это было так, то честный человек никогда этим на хвастается, – снова обратился он к ней. – Если же вы желаете сами делать в таких вещах публичные признания, так я не желаю себя срамить. Наших отношений с вами, какие бы они там ни были, никто не знал, но после всего случившегося, конечно, как порядочный человек, я должен от вас удалиться, потому что у меня вовсе нет охоты быть публично оклеветанным в нечестных поступках. С этих пор я считаю и говорю это при всех: наши отношения и знакомство с вами закончены навсегда. Мне бы нужно было отсюда сейчас уйти, но на основании пословицы: «был молодцу не укор» я остаюсь. Мне не совестно настоящей нашей сцены: ведь с мужчины всякие любовные дела, как с гуся вода, если что и было, всякий скажет: шалость – больше ничего!
Он рассмеялся.
Надежда Александровна медленно встала со стула.
– Однако, господа, не будем прерывать нашего веселья, – снова заговорил он уже совершенно спокойным голосом. – Человек, шампанского!
– А я прерву! – задыхаясь от волнения, почти шепотом, произнесла она и, быстро обойдя стол, остановилась около Бежецкого. – Вы сказали все, что хотели? Теперь моя очередь. И я скажу. Скрывать мне больше нечего. Все во мне опозорено. Прежде мужчинам их шалости проходили безнаказанно, а теперь…
Она подошла к нему совсем близко и быстро вынула из кармана бритву.
– Вот как платят женщины за эту шалость.
Она бросилась на него, но следивший и последовавший за ней Бабочкин схватил ее за руку. Бритва скользнула по обшлагу сюртука Владимира Николаевича.
Надежда Александровна, увидав, что ей помешали, быстро вырвала свою руку у Михаила Васильевича и с неимоверной силой ударила саму себя бритвой по горлу и упала на нее ничком, обливаясь кровью.
Все остолбенели.
Явилась полиция, доктор, и самоубийцу бережно повезли на ее квартиру, сделав необходимую перевязку.
Ее сопровождал Бабочкин.
Она умерла дорогой, не приходя в сознание.
– Дожить не сумела!.. – задумчиво сказал Михаил Васильевич, выходя из квартиры покойницы.
Так рано погибла в омуте искусства, а быть может, и в житейском омуте, родившаяся, по ее собственному выражению «не ко времени», – чистая, светлая, честная личность, для которой сцена была жизнь, но жизнь не была сценой.
Наше правдивое повествование окончено. Говорить о судьбе остальных героев и героинь не стоит. Они живут по-прежнему, припеваючи, среди вас, заражая воздух своим тлетворным дыханием.
Бабочкин доживает.