В Петербурге время летело своим обычным чередом. Приближался, впрочем, для графа Белавина момент рокового конца.
Граф Владимир Петрович буквально весь отдался своей новой страсти.
Надежда Николаевна Ботт положительно его околдовала.
Она была создана быть любовницей, она принадлежала к числу тех женщин, к которым имеют страсть вопреки рассудку.
Утонченность и изобретательность ее в ласках были лишь результатом ее дурно и односторонне направленных мыслей.
Она отдавалась без любви, но со страстью, не знающей границ.
Она была воплощением чувственных пороков — порождение конца нервного века.
Нельзя сказать, чтобы она была совершенно испорчена.
Она не терпела лишь обязанностей, как дикая лошадь не переносит узды.
Она искренно сочувствовала бедным людям, непритворно плакала над брошенным на произвол судьбы ребенком, охотно протягивала руку помощи неимущим и сиротам, а между тем совершенно не любила своих собственных детей, бывших подруг маленькой Коры Белавиной.
Она любила бега и скачки не для лошадей, а для тотализатора и возможности блеснуть нарядами.
Она обожала цирк, состязания атлетов, потому что вид мужских мускулов доставлял ей чувственное раздражение.
Далеко неправда, что все падшие женщины похожи одна на другую — тогда бы они не были причиной упадка нравственности в человечестве, вариации такого падения делают то, что эти падения в большинстве случаев являются привлекательными.
В театрах она плакала над драмой, нервно смеялась над фарсом. Образованная и начитанная, она любила двусмысленности и слегка газированную пикантность.
Корректная по внешнему виду, она жила только мыслью о способах невоздержания.
Когда она приходила к графу Владимиру, он находил ее всегда иной, всегда не только страстной, но и вызывающей страсть.
При этом она была ловка и расчетлива.
Незаметно для самого себя граф Владимир Петрович отдал в ее распоряжение свои доходы, кроме тех ценных подарков, которых она не просила, но умела делать так, что он сам об этом догадывался.
Такова была эта женщина, под влияние которой окончательно подпал граф Белавин.
Его нельзя было назвать умным человеком, но он не был и глуп, а между тем со времени его связи с Надеждой Николаевной он стал неузнаваем; куда девался его прежний апломб, особенно в отношении женщин, его остроумие, веселость — он казался приниженным, забитым, подавленным.
Эта женщина дурачила его на каждом шагу, а ее ласки были для него губительно-сладостны.
Это была буквально женщина-вампир, высасывающая кровь, а с ней и силу несчастного графа Владимира.
Граф Белавин погиб.
Ему оставалось еще, впрочем, спасение. Цепь не была закована. Не было совместного сожительства. Надежда Николаевна продолжала жить с мужем. Можно было порвать. Но уже для этого не хватало сил.
Было начало мая.
Граф Владимир Петрович переехал на хорошенькую дачку-особняк на Каменном острове.
Здесь и разыгралась катастрофа, решившая участь их обоих.
Граф назначал часы, в которые ожидал свою возлюбленную. Она являлась аккуратно, и тут-то в домике, с почти всегда опущенными шторами, происходили оргии, описать которые было бы бессильно перо Ювенала.
Сил человеческих не хватало, и граф, по наущению своей подруги, прибегал к искусственным средствам их восстановления.
Это еще более разрушало организм несчастного.
Конечно, они оба тщательно скрывали свои оргии и принимали все меры предосторожности, но как всегда бывает, эта-то таинственность и обратила всеобщее внимание.
Однажды утром Карл Генрихович Ботт проснулся с просветленными глазами. Как муж, он догадался, по обыкновению, последний, но догадался.
Это причинило ему непривычное волнение.
Подобно лучу солнца, проникшему в это утро в его спальню, ревность кольнула его в сердце.
Это не была кипучая, непреодолимая ревность, обуреваемый которою Отелло убил Дездемону, нет, это просто было чувство неприятное, раздражающее, которое выбивало из колеи привыкшего к порядку артиста-дилетанта; оно не отняло у него, однако, ни на минуту ровности духа, и он мог сообразить и начертать план мщения.
У людей, подобных Карлу Генриховичу, благоразумие всегда одерживает верх над порывом.
Он ничем не обнаружил свою роковую догадку.
Он остался так же добр и нежен с женою, как и прежде, так же доверчив, как обыкновенно.
Он даже почти поощрял ее к изменам своей недогадливостью, граничащею с глупостью.
Но ежедневные отлучки жены слишком красноречиво стали подтверждать его догадку.
Он решился, наконец, проследить за женой и сделал это чрезвычайно удачно.
Извозчик, на котором он ехал в приличном отдалении от пролетки, на которой сидела Надежда Николаевна, привез его к даче графа Белавина.
Он видел собственными глазами, как его супруга прошла по аллее, усыпанной песком, в домик, стоявший в глубине сада, и затем имел удовольствие созерцать свою супругу лично опускающую штору у окна дачи.
Есть люди, которые бы нашли достаточными доказательства измены и накрыли бы неверную жену тотчас на месте преступления.
Но Карл Генрихович Ботт был не таков.
Он всюду любил быть точным, аккуратным и осмотрительным.
Он хотел во всем всегда удостовериться обстоятельно.
Он отпустил извозчика и прошел пешком несколько шагов.
Как раз вблизи помещался ресторан Фелисьена.
Он зашел туда, сел в один из кабинетов, окна которого выходили на шоссе, а не на Неву.
Из этого окна видна была хорошенькая дачка, занимаемая графом Белавиным, где находилась в это время его супруга.
Он приказал себе подать кофе и ликеру.
Лакей, расторопный малый, оказался чрезвычайно словоохотливым.
— Кто занимает эту дачку, которая виднеется отсюда? — спросил его Карл Генрихович. — Ты не знаешь?
— Как не знать-с… — ухмыльнулся лакей. — Там живет наш постоянный гость, его сиятельство граф Владимир Петрович Белавин.
— А-а!.. — протянул Ботт.
— Еще недавно был он страшный кутила, а теперь живет почти отшельником, и только свету в окне, что ездит к нему одна дамочка, говорят, замужняя.
— Но насколько я знаю, он человек женатый, этот граф Белавин.
— Женатый, женатый, и его жена просто красавица, а вот видите же, околдовала его баба, у которой, с позволения сказать, ни кожи, ни рожи.
Карл Генрихович поморщился от этой аттестации лакея, данной его жене и матери его детей.
— Да и что такое женатый в наше время господин, разве это к чему-нибудь обязывает, или от чего-нибудь останавливает… Да ничуть…
Выпив свой кофе, обманутый муж не стал дожидаться окончания свидания своей жены и отправился домой.
Два дня он посвятил на обсуждение дела и, наконец, решился так или иначе получить удостоверение.
Сопровождаемый двумя друзьями, местным полицейским приставом с несколькими городовыми, он явился на дачу к графу Белавину и накрыл его и свою жену на месте преступления.
По обстановке, в которой их застали, не могло быть сомнения в их отношениях.
Составлен был полицейский протокол.
Факт прелюбодеяния был установлен.
Карл Генрихович ограничился лишь тем, что потребовал с него копию, заявив, что возбудить дело в духовном или уголовном суде будет зависеть от его усмотрения.
Он не начинал ни того, ни другого.
Этим он заслужил одобрение всех, знавших о его несчастье — не было слов, которыми бы ни восхваляли его великодушия.
Одна Надежда Николаевна, знавшая хорошо своего мужа, угадала, что скрывается под маской этого великодушия.
Артист-дилетант жаждал крови.
Он послал вызов графу Белавину, и тот принял его.
Секунданты обоих условились довольно быстро относительно дуэли.
Граф Владимир Петрович соглашался на все, лишь бы поскорей кончить эту глупую историю.
История эта казалась ему действительно только глупой.
Граф не предвидел такого исхода своего увлечения.
И как можно предполагать, что Надежда Николаевна такая ловкая, предусмотрительная, не сумела принять меры, чтобы отвратить подозрение своего мужа.
Можно ли было, кроме того, думать, что существо такое безличное, каким казался муж г-жи Ботт, вдруг превратился в мстителя, алчущего крови оскорбителя своей чести.
Обольстители не всегда встречают на своем пути розы, на нем зачастую чувствуются и шипы.
Светский кодекс узаконивает своеобразную нравственность: он разрешает обманывать жену, бросать ее с детьми на произвол судьбы, нарушать обязанности мужа и отца, оправдывая все это даже народной мудростью, выразившейся в пословице: «быль молодцу не укор».
Но в то же время тот же светский кодекс требует, чтобы соблазнитель был прежде всего джентльменом и принимал бы на себя всю ответственность за совершенное.
Ты сделал дурно, женщина без тебя осталась бы добродетельною супругой и уважаемой матерью. Если муж выгоняет свою жену по заслугам, то на тебе, разрушителе своего собственного семейства, лежит обязанность принять эту женщину и обеспечить ее существование.
Таков один из законов света.
То же самое произошло с графом Владимиром Петровичем Белавиным.
Возмездие начиналось, так как грех сладок до тех пор, пока можно избегать за него ответственности.
Граф находил восхитительными любовные интриги, пока они его не связывали.
Он был уже в таких летах, когда благоразумие волей-неволей вступает в свои права — он был страстно привязан к Надежде Николаевне, пока эта связь была тайной, пока каждую минуту она могла рушиться, да он и был далек от мысли увековечить ее.
Теперь произошла огласка, и оскорбленный муж отказался от своей жены в пользу графа.
От такого подарка последний только поморщился.
Дуэль состоялась через несколько дней.
Она произошла на пистолетах.
Граф Белавин был ранен в левую ключицу с раздроблением ее.
Эта рана приковала его на шесть недель к постели и к Надежде Николаевне, которая была с ним неразлучна.
Она сидела день и ночь у его изголовья и, надо ей отдать справедливость, честно и внимательно исполняла должность сиделки.
Дуэль не получила огласки.
Знакомый доктор, лечивший графа, был молчалив, хотя и не бескорыстно.
Он предупредил своего пациента, что его рана не опасна, но излечение будет продолжительно.
Граф принял все меры, чтобы никто не знал о происшедшей дуэли, и в особенности весть о ней не дошла бы до графини Конкордии Васильевны.
Надежда Николаевна не могла не желать того же, так как очень хорошо понимала, что графиня по справедливости может за нее презирать свою бывшую подругу.
Уличенная жена сама затворилась ото всех и постаралась, чтобы никакие известия извне не достигали их убежища на Каменном острове.
Письма, которые присылались на имя графа, уничтожались нераспечатанными.
Это не было распоряжением Владимира Петровича.
Надежда Николаевна делала это с намерением.
Она теперь боялась потерять власть над своим возлюбленным, который сделался ее товарищем по преступлению.
Он увлек ее, соблазнил ее, слабую, беззащитную; он должен о ней один и заботиться. Какое дело может быть ему до других?
Она не задавала себе вопроса, в какой мере он виновен во всем происшедшем, — он должен быть виновен и только.
Праматерь Ева, как известно, ни слова не сказала, что она виновата одна, а что Адам был только слаб и подчинился ей.
Надежда Николаевна недаром была дочерью Евы.
Она пошла еще далее.
Она во всем обвинила графа, благо он был тут, около нее и даже безответен.
Сама лично она не чувствовала ни малейшего угрызения совести, вообразив себе и даже уверив себя в том, что она жертва хитро сплетенного обольщения современного Дон-Жуана.