Сорвалось!
— Ну, дружище, какой же совет нужен от меня, ничтожнейшего смертного, будущему светилу русской адвокатуры? — пошутил Константин Николаевич.
Николай Леопольдович рассказал откровенно свои планы и невозможность их осуществить в настоящее время.
— А разве нельзя остаться пока с родными и начинать не сразу на такую широкую ногу?
— Об этом нечего и думать; это значит на первых же порах испортить себе карьеру. Обстановка и внешность для адвоката первое дело. Без этого закрывай лавочку.
— Лавочку… хорошо сказано… — улыбнулся Константин Николаевич. — Но что же делать?
— Я вот что надумал. Теперь время летнее, глухое. Взять на лето хороший урок, скопить деньжонок, а с сентября начать практику. Вас хотел попросить не рекомендуете ли вы?
— С удовольствием бы, да поздно, все уже разъехались из училища. Если обратятся, то, конечно, место будет за вами, да едва ли, говорю — поздно.
— Жаль!
— Вот княгина Шестова все просит рекомендовать ей учителя, но не вас же я ей рекомендую… Она просто ищет себе любовника, а какой же порядочный человек на это согласится…
— Гм! Конечно… — заметил Николай Леопольдович.
— Не лучше ли было бы вам сначала поступить на службу здесь, в Москве, или в Петербурге, наконец, в провинции, там быстрее ход. Я бы мог вам дать рекомендательные письма. У меня есть в министерстве юстиции и в разных судебных учреждениях знакомые — люди влиятельные…
— Нет, нет, я чувствую, что адвокатура мое настоящее призвание…
— Призвание-то это от вас бы не ушло, послужили бы годиков пять, не понравится — бросите и прямо будете присяжным поверенным, а служба великая вещь, она вырабатывает характер, приучает к регулярному, систематическому труду… Подумайте, милейший друг!
— Нечего и думать. Я задохнуть в канцелярии, заглушу и последние мои способности, если они только есть у меня, из меня выйдет ограниченный человек и неспособный чиновник, вот и все. Если начинать работать на избранном поприще, то надо относиться к нему с любовью, вступать на него со свежими силами, а не покрытым канцелярскою пылью, заеденным бумажною формалистикою… И не говорите, ни за что, ни за что!
— Вы хорошо делаете, что просите не возражать, так как возразить можно много против этого восторженного молодого бреда… — заметил Константин Николаевич.
Наступило молчание.
— А если бы я попросил у вас взаймы рублей шестьсот для первого обзаведения, вы бы мне не отказали? — вдруг в упор спросил Николай Леопольдович.
— Нет, отказал бы, — серьезно, после некоторой паузы ответил Вознесенский. — И не потому, что не верю, или не могу дать этих денег, апросто потому, что люблю вас.
— Это, то есть, как же?
— Так… Начинать карьеру с займа плохое дело. Это значит строить здание на песке. Если впоследствии случится нужда и надо будет перехватить, поверьте, вы у меня не встретите отказа, но на обстановку, будто бы нужную для адвокатской лавочки (ваше собственное выражение), хоть сердитесь на меня, не дам…
— Да я и не прошу, я пошутил, можно будет в самом деле начать понемножку.
— И самое лучшее. Тише едешь, дальше будешь…
«От того места, куда едешь», — злобно подумал про себя Гиршфельд.
— Лучше бы все-таки поступить на службу…
— Нет, нет, ни за что, и не говорите! — замахал руками Николай Леопольдович.
— Молчу, молчу…
Собеседники докурили сигары.
Николай Леопольдович встал и начал прощаться.
— Ну, подавай вам Бог счастья и успеха, — обнял его Константин Николаевич. — Вы не сердитесь?
— Помилуйте, за что же, ведь повторяю, я пошутил…
По уходе Гиршфельда, Константин Николаевич отправился в библиотеку, помещавшуюся за его личной столовой, и там застал Карнеева.
— Вы уж вернулись?
Иван Павлович смутился.
— Вы и не ездили? Почему же вы нас оставили?
— Простите, я буду откровенен, мне несимпатичен этот Гиршфельд.
— Напрасно, он милый малый, вы имеете к нему предубеждение.
— Не думаю! Впечатления, производимые на меня людьми, никогда меня не обманывали; к вам, например, он приходил сегодня занимать деньги для начала карьеры.
— Браво, да вы отгадчик, я этого за вами не знал. Денег, правда просил…
— И вы дали?
— Нет.
— Значит, рекомендовали Шестовой?..
— Какой вздор, я ему объяснил, так как перед тем, как просить у меня денег, он спрашивал, нет ли ему подходящего урока на лето, и он согласился со мной, что порядочный человек не примет такого места.
— Еще бы ему не согласиться с вами, да еще перед тем, как попытаться сделать у вас заем, а я так думаю, что он был бы самый подходящий учитель для княгини Шестовой и с удовольствием воспользовался бы нашей рекомендацией, засмеялся Иван Павлович.
— Нет, это уже слишком, вы сегодня не в духе и от того злы, и все вам представляются в черном свете… Гиршфельд молод, увлекается, но на заведомо бесчестный поступок он неспособен, я его знаю с детства…
— И идеализирую, как всех, по обыкновению… — перебил Иван Павлович.
— Ничуть.
— Поживем — увидим!