Забвеніе Латинскаго языка, Греческіе императоры и подданные ихъ удерживаютъ и присвоиваютъ себѣ названіе Римлянъ. Періодъ невѣжества. Возстановленіе Греческой учености. Упадокъ вкуса и генія. Недостатокъ въ соревнованіи.
Извѣстнымъ повелѣніемъ Каракаллы всѣмъ подданнымъ, обитающимъ въ Имперіи отъ края Британіи до предѣловъ Египта присвоены имя и преимущества Римлянъ, обладатель ихъ могъ назначить для себя мѣсто случайнаго или постояннаго пребыванія въ каждой провинціи общаго ихъ отечества. По отдѣленіи Востока отъ Запада, мнимое единство было сохраняемо въ строгой точности. Преемники Аркадія и Гонорія въ титлахъ своихъ, законахъ и постановленіяхъ объявляли себя нераздѣльными соправителями, соединенными владыками Рима и цѣлой Имперіи, вмѣщающейся въ однихъ и тѣхъ же предѣлахъ. По разрушеніи Западной Монархіи достоинство Императорское принадлежало единственно государямъ Константинопольскимъ. Юстиніянъ паки приобрѣлъ обладаніе древнимъ Римомъ по шестидесяти лѣтнемъ лишеніи, и первой онъ, по праву завоеванія, утвердилъ за собою августѣйшее титло Римскаго Императора. Одинъ изъ преемниковъ его, Констансъ Вторый, по честолюбію или по неудовольствію, желалъ оставить Ѳракійскій Восфоръ и возвратить прежнюю славу Тибру. Безразсудное намѣреніе! съ досадою восклицаетъ одинъ Византійскій писатель: ограбить прекрасную и цвѣтущую дѣвицу, для того чтобы убрать, то есть выставить на позоръ, престарѣлую, покрытую морщинами старуху. Но мечь Лонгобардовъ противился преселенію въ Италію: Императоръ вошелъ въ Римъ не побѣдителемъ, но какъ ищущій въ бѣгствѣ своего спасенія. Онъ пробылъ въ немъ двенадцать дней, ограбилъ его и навсегда оставилъ древнюю столицу міра. Послѣдній мятежъ и конечное отдѣленіе Италіи случились двѣсти лѣтъ спустя послѣ Юстиніанова завоеванія, и время правленія сего монарха можно полагать началомъ постепеннаго забвенія Латинскаго языка. Законодатель предложилъ свои Институціи, Кодексъ и Пандекты на Латинскомъ языкѣ, которой признанъ отъ него общенароднымъ глаголомъ Римскаго правительства, и торжественно провозглашенъ языкомъ Византійскаго двора и сената, военныхъ становъ и судилищь на Востокѣ. Но сей чуждый языкъ невѣдомъ былъ народу и воинамъ Азійскихъ провинцій; самые истолкователи законовъ и чиновники государственные разумѣли его несовершенно. Послѣ короткаго боренія натура и привычка одержали верхъ надъ слабостію постановленій власти человѣческой: для общаго употребленія всѣхъ своихъ подданныхъ Юстиніанъ обнародовалъ Новые Законы уже на обоихъ языкахъ; разныя части пространнаго законодательства его, одна послѣ другой, были переложены; подлинники приходили въ забвеніе; переводы становились часѣ отъ часу болѣе употребительными, и языкъ Греческій, имѣвшій неотъемлемое превосходство по существенному своему достоинству, содѣлался языкомъ правительства и всего народа въ Монархіи Византійской. Языкъ Римскій становился чуждымъ для послѣдующихъ государей, воспитанныхъ и жившихъ въ Константинополѣ: Аравитяне почитали Тиверія, какъ Италіянцы Маврикія, первымъ Грѳческимѣ Кесаремѣ, основателемъ новой династіи и самой даже Имперіи: превращеніе языка тихо и само собою окончилось еще до смерти Ираклія, и остатокъ Латинскаго едва сохранился въ нѣкоторыхъ словахъ законодательства и въ восклицаніяхъ многолѣтія {Греки восклицали многолѣтіе Императорамъ своимъ на Латинскомъ языкѣ. Κωνερβιτ Δεως ημπεριωμ Βεσρωμ -- Βικτορ σις σεμπερ -- βυβητε Δομινι Ημπερατορες ην μῶλτος αννος. Caerem. c. 75 p. 215.}. По возстаноювленіи Карломъ Великимъ и Оттонами: Западной Имперіи, названія Франковъ и Латинъ сдѣлались однозначительными и равно обширными. Высокомѣрныѳ сіи варвары присвоивали себѣ, и отчасти справедливо, Римской языкъ и самое господство надъ Римомъ. Они называли жителей Востока чужестранцами, и укоряли ихъ отчужденіемъ отъ одежды и отъ языка Римлянъ; обычаи и поступки ихъ давали имъ право называть Греками Византійцовъ. Однакожъ государь и народъ съ негодованіемъ отвергали приписываемое имъ названіе, которое почитали для себя оскорбительнымъ. Не взирая на всѣ перемѣны, въ теченіе вѣковъ случившіяся, они доказывали прямое и непрерывное свое происхожденіе отъ Августа и Константина; въ самое даже время древняго изнеможенія и упадка названіе Римлянъ принадлежало послѣднимъ остаткамъ Имперіи Константинопольской.
Когда гражданскія дѣла на Востокѣ производились еще на Латинскомъ языкѣ; въ то время Греческій былъ языкомъ литтературы и философія. Учители: богатаго и усовершенствованнаго сего языка не имѣли причины завидовать заимственной учености и подражательному вкусу учениковъ своихъ, Римлянъ. По уничтоженіи язычества, по отторженіи Сиріи и Египта и по закрытіи училищь въ Александріи и въ Аѳииахъ, Греческія науки перешли въ нѣкоторые монастыри, a особливо въ царское училище, бывшее въ Константинополѣ, которое сожжено при Леонѣ Исаврійскомъ. Начальникъ сего заведенія въ пышномъ того вѣка слогѣ именовался Солнцемъ учености; двенадцать сотрудниковъ его, профессоровъ разныхъ наукъ и отдѣленій, были двенадцатью знаками Зодіака; библіотека, гдѣ хранилось тридцать шесть тысячь пятьсотъ книгъ, была отворена для ихъ изысканій. Они, какъ сказываютъ, имѣли древнюю рукопись Гомера, свитокъ пергамента длиною во сто двадцать футовъ, сдѣланный будто бы изъ внутренностей превеликаго змія. Но седмое и осмое столѣтія были временемъ раздоровъ и мрака; библіотена сожжена; училище уничтожено; иконоборцовъ называли ненавистниками древности; дикое невѣжество и презрѣніе наукѣ обезславили государей Иракліевой и Исаврійской династій.
Въ девятомъ вѣкѣ видимъ начало возникающей учености. По ослабѣніи въ Аравитянахъ бѣшенаго изувѣрства, калифы почувствовали желаніе лучше завоевать науки нежели провинціи; щедрое любопытство ихъ возбудило соревнованіе въ Грекахъ, заставило ихъ очистить отъ пыли древнія книгохранилища, и научило ихъ отличать и награждать философовъ, кои до того времени обрѣтали мзду свою въ собственномъ удовольствіи, получаемомъ отъ ученія, и въ изысканіи истины. Кесарь Вардасъ, дядя Михаила Третьяго, былъ щедрымъ покровителемъ учености; одно только сіе титло сохраняетъ память его и извиняетъ его честолюбіе. Часть сокровищъ племянника его иногда отдѣляема была отъ издержекъ на постыдныя забавы въ Магнаврѣ, чертогахъ царскихъ, открыто училище, и Вардасѣ присутствіемъ своимъ возбуждалъ соревнованіе и въ наставникахъ и въ учащихся. Надъ ними поставленъ былъ начальникомъ философъ Левъ, Архіепископъ Ѳессаланитскій, коего глубокимъ свѣдѣніямъ въ Астрономіи и Математикѣ удивлялись восточные чужестранцы; народъ благоговѣлъ передъ сею таинственною наукою, думая, что все превышающее понятіе его; долженствуетъ быть слѣдствіемъ или вдохновенія, или волшебства. Знаменитый Фотій, по убѣдительному прошенію друга своего Кесаря, отрекся отъ свѣтской жизни и безпрепятственнаго упражненія въ наукахъ; онъ возшелъ на престолъ Патріаршій, и былъ поперемѣнно то отлучаемъ отъ церкви, то паки разрѣшаемъ духовными соборами на Востокѣ и на Западѣ. При немиролюбномъ расположеніи своего сердца, всеобъемлющій мужъ сей упражнялся во всѣхъ наукахъ, кромѣ только піитики; былъ глубокомысленъ, неутомимъ въ чтеніи, искусенъ въ витійствѣ. Еще находясь въ должности протоспатарія, или начальника стражи, Фотій отправленъ былъ посланникомъ ко двору Багдадскаго Калифа. Тамъ скучное время ссылки, и можетъ быть заключенія, сократилъ онъ поспѣшнымъ составленіемъ своей Вивліоѳики, сего памятника учености и критики. Двѣсти восемьдесять писателей -- историковъ, ораторовъ, философовъ, богослововъ -- разсмотрѣлъ онъ безъ наблюденія систематическаго порядка; сокращенно предложилъ повѣствованіе ихъ или ученіе, опредѣлилъ достоинство слога ихъ и отличительнаго свойства, разсуждалъ о самыхъ даже отцахъ церковныхъ съ благо разумною свободою, которая часто y него оказывается, вопреки суевѣрію тогдашняго вѣка. Императоръ Василій, которой съ огорченіемъ воспоминалъ о недостаткахъ своего воспитанія, ввѣрилъ Фотію сына своего и наслѣдника, Льва Мудраго; и царствованіе: государя сего, равно какъ и сына его Константина Багрянороднаго, было благопріятнѣйшимъ временемъ для Византійской словесности. Дѣйствіемъ ихъ щедроты драгоцѣнные остатки древности перенесены въ Императорскую библіотеку; ими или сотрудниками: ихъ сдѣланы изъ древнихъ книгъ выписки и сокращенія, такъ чтобы удовлетворяя любопытству, необременяли онѣ лѣниваго читателя. Собранніе законовъ, сочиненія о землепашествѣ и военномъ дѣлѣ, о сихъ двухъ искусствахъ питать и истреблять родъ человѣческій, съ одинакимъ тщаніемъ изданы были для общаго употребленія; исторія Греціи и Рима расположена въ пятидесяти двухъ главахъ, изъ которыхъ только двѣ (о посольствахъ и о добродѣтеляхъ и порокахъ) избѣгли разрушенія. Читатель, какого бы состоянія ни былъ, могъ видѣть въ нихъ причину прежняго времени, пользоваться наставленіями каждой страницы, учиться справедливому: удивленію, или еще и подражанію, имѣя передъ глазами примѣры просвѣщеннѣйшаго вѣка. Не стану распространяться о сочиненіяхъ Византійскихъ Грековъ, которые прилѣжно упражняясь въ твореніяхъ древнихъ, заслужили себѣ память у нынѣ, живущихъ, и стяжали право на благодарность. Ученые мужи нашего вѣка могутъ пользоваться философическими трудами; Стобея, грамматическимъ и историческимъ словаремъ Суиды, Хиліадами Цецеса, въ двѣнадцати тысячахъ стиховъ содержащими шесть сотъ повѣствованій, и на Гомера примѣчаніями Евстаѳія, Архіепископа Ѳессалонитскаго, которой изъ своего рога изобилія высыпалъ имена и свидѣтельства четырехъ сотъ писателей. По симъ сочинителямъ и по множеству схоліастовъ и критиковъ судить можно о богатствѣ литтературы въ двенадцатомъ столѣтіи! Константинополь озарялся геніями Гомера, Димосѳена, Аристотеля и Платона; при нынѣшнемъ богатствѣ своемъ мы должны завидовать тому вѣку, въ которомъ читали Исторію Ѳеопомпову, Рѣчи Гиперидовы, Комедіи Менандровы, Оды Алцея и Сафы. Труды, подъятые многими учеными для изъясненія Греческихъ классиковъ, свидѣтельствуютъ, что сочиненія древнихъ тогда не только существовали, но были даже вообще извѣстны и читаемы; о просвѣщеніи тогдашняго времени судить можно по двумъ примѣрамъ ученыхъ женъ, Царицы Евдокіи и Царевны Анны Комниной, коимъ багряница не препятствовала упражняться въ риторикѣ и философіи. Языкъ общенародный былъ грубъ и искаженъ варварствомъ; но бесѣда, или по крайней мѣрѣ письмо духовныхъ особъ и придворныхъ отличались тщательнымъ слогомъ, иногда близкимъ къ чистотѣ образцовъ Аттическихъ.
При нынѣшнемъ воспитаніи многотрудное, но необходимо нужное, приобрѣтеніе двухъ мертвыхъ языковъ отнимаетъ много времени, и охлаждаетъ жаръ охоты въ обучающемся юношествѣ. Піиты и ораторы западныхъ жителей, нашихъ предковъ, были стѣснены варварскимъ своимъ языкомъ, неимѣющимъ ни гармоніи, ни гибкости; ихъ дарованія, безъ правилъ и безъ примѣровъ, руководились природными силами грубаго разума и воображенія". Напротивъ того Константинопольскіе Греки, очистивши общенародное нарѣчіе, приобрѣли свободное употребленіе древняго своего языка, сего чудеснаго произведенія: искусства человѣческаго; они удобно повидали тѣхъ великихъ учителей, которые забавляли и наставляли народъ славнѣйшій въ мірѣ. Но сіи выгоды служатъ только виною къ укоризнамъ и къ большему стыду переродившихся потомковъ. Слабые Греки обладали сокровищами своихъ предковъ; но неполучили въ наслѣдство того ума, которой творилъ и совершенствовалъ сіе священное достояніе: они читали, восхищались, переписывали и сокращали; но безсильный разумъ ихъ по видимому неспособенъ былъ ни мыслить, ни дѣйствовать. Въ продолженіе десяти вѣковъ несдѣлано ниже одного открытія, которое служило бы къ возвышенію достоинства и къ умноженiю счастія человѣческаго рода; ни одного новаго понятія не прибавлено къ умозрительнымъ системамъ древности, a между тѣмъ возникающіе тупые ученики становились наставниками ближайшаго къ нимъ отчасу болѣе раболѣпнаго поколѣнія. Не осталось отъ нихъ ни одного сочиненія ни по части исторіи, ни по философіи, ни по изящной словесности, которое достойно было бы сохраниться отъ забвенія или красотою слога и чувствъ, или новостію воображенія, или хотя удачнымъ подражаніемъ. Самые сноснѣйшіе изъ Византійскихъ прозаиковъ заслуживаютъ нѣкоторое снисхожденіе отъ критики непринужденностію своею и простотою; но ихъ ораторы самые краснорѣчивѣйшіе весьма далеки отъ тѣхъ образцовъ, которымъ подражать хотѣли. На каждой страницѣ вкусъ нашъ, и разумъ оскорбляются уродливыми и странными словами, нескладными и запутанными фразами, несходными уподобленіями, ребяческою игрою ложныхъ или неумѣстныхъ украшеній, чрезмѣрными усиліями возвышаться, изумлять читателя и самую обыкновенную мысль затемнять дымомъ велерѣчія. Проза ихъ воспаряетъ до высоты надутой поезіи; стихотворство ихъ опускается ниже холодной и невкусной прозы. Музы трагедіи, епопеи, лирическаго стихотворства хранили молчаніе, и пребывали въ безвѣстности: барды Константинополя рѣдко возносились выше загадки или епиграммы, панигирика или повѣсти. Они забыли даже правила просодіи; при доброгласіи Гомерова пѣснопѣнія, которое отдавалось въ ихъ слухѣ, они смѣшивали всѣ мѣры стопъ и слоговъ въ порожденіи слабаго усилія, названномъ политическими или градскими стихами. Умы Грековъ стѣснялись оковами постыднаго, но гордаго суевѣрія, которое простирало господство свое надъ всѣми науками. Разумъ ихъ растерялся въ метафизическихъ спорахъ; чудеса и привидѣнія истребили въ нихъ всѣ начала моральной достовѣрности, и вкусъ ихъ испортился отъ нескладныхъ поученій, которыя были не иное что какъ отвратительная смѣсь едва понятнаго пустословія. Но и сія маловажная ученость не долго была во зло употребляема: церковные пастыри наконецъ только удивлялись вѣщаніямъ древнихъ учителей, только переписывали ихъ проповѣди; уже не было между ними соперниковъ славѣ Аѳанасія и Златоуста.
Вообще при всякомъ стремленіи къ цѣли, въ жизни дѣятельной и умозрительной, соревнованіе гакъ между государствами, такъ и между людьми бываетъ сильною пружиною трудовъ и успѣховъ. Древніе города Греческіе, по счастливому стеченію обстоятельствъ, въ одно время пользовались и единствомъ и независимостію, коихъ слабое, хотя въ прочемъ обширнѣйшее, подобіе видимъ между народами нынѣшней Европы: единство языка, вѣры и обычаевъ доставляло имъ драгоцѣнную возможность быть зрителями и судіями взаимныхъ подвиговъ; независимость и отдѣленныя выгоды каждаго правительства утверждали свободу ихъ, и возбуждали въ в ихъ желаніе приобрѣсть первенство на поприще славы. Положеніе Римлянъ было менѣе выгодно; однакожъ въ первыя времена республики, когда образовался народный характеръ ихъ, подобное соревнованіе одушевляло области Лаціума и Италіи, и Римляне старались въ наукахъ и искусствахъ сравниться съ Греками, своими учителями, или даже и превзойти ихъ. Владычество Цезарей остановило дѣятельность и успѣхи разума человѣческаго. Правда что обширность Имперіи отчасти могла быть поприщемъ для внутренняго соревнованія: но когда она уменьшаясь постепенно, состояла уже только изъ восточныхъ провинцій, a наконецъ вмѣщалась въ Греціи и въ Константинополѣ; тогда униженные Византійцы часъ отъ часу ослабѣвали духомъ -- обыкновенныя слѣдствія, когда уединенное государство неимѣетъ съ другими сообщенія. Отъ Сѣвера притѣсняли ихъ невѣдомые варвары, коихъ Греки едва удостоивали званіемъ человѣческимъ. Языкъ и вѣра просвѣщеннѣйшихъ въ то время Аравитянѣ служили непреоборимою преградою въ сближенію обоихъ народовъ и ко взаимнымъ сношеніямъ. Побѣдоносные Франки были имъ братьями по вѣрѣ христіанской: но языкѣ Франковъ и Латинъ былъ чуждымъ для Грековъ, ихъ обычаи грубы, и они въ мирѣ и въ войнѣ рѣдко имѣли связи съ преемниками Ираклія. Самолюбивая гордость отдѣленныхъ Грековъ невѣдала о чужихъ достоинствахъ; и такъ не удивительно, что они ослабѣвали, не имѣя соревнителей, которые возбуждали бы въ нихъ бодрость, ни судей, кои награждали бы ихъ подвиги. Народы Европы и Азіи смѣшались во время крестовыхъ походовъ; тогда въ Имперіи Византійской при Комнинахъ ожило слабое соревнованіе въ наукахъ и въ доблестяхъ воинскихъ. К.
"Вѣстникъ Европы", No 1, 1811