Москва, 28 января (1886 г.)
Потеря невознаградимая! И.С. Аксаков был не только литератор, публицист, общественный деятель: он был знамя, он был общественная сила. В этом было его главное значение, и поэтому-то особенно тяжела его потеря, и именно теперь, когда положен на весы вопрос: достойно ли Россия встретит надвигающиеся события, а они касаются тех глубочайших ее задач, того коренного ее призвания, которым и посвящена была вся жизнь покойного.
Голос покойного издателя "Руси" не был отголоском правящих сфер даже отдаленнейшим образом. Официальной опоры, материальной и нравственной, он не только не искал, не принимал, - напротив, всегда тщательно оберегался, не из оппозиции, которой в нем, искреннейше верноподданном, никогда не было, но чтобы сохранить независимость, оставить за собою свободу говорить правду, не стесняемую частными отношениями. При свете начал, завещанных ему первыми учителями славянофильской школы, он подвергал вопросы общественные и политические оценке с точки зрения народной, а не казенной, московской, а не петербургской.
И это дало ему свою силу. Честен, как Аксаков; это почти была пословица. Он не льстил никому и не подлаживался ни в верху, ни в низу, ни с боков. Он не был любимцем публики и даже сам невысоко чтил "популярность", которая большею частью создается толпою легкомысленною и дается мыслителям и деятелям поверхностным. Но его слово для иных звучало укором совести, для других служило нравственною уздою.
Сквозь преследование официальное, которому подвергалась его публицистическая деятельность, по удивительному недоразумению, объясняемому, впрочем, свойством Петербурга; сквозь глумление литературное, не перестававшее издеваться над тем, что отчасти не понимало, а отчасти намеренно искажало, - автор "Бродяги", издатель "Московского сборника", "Паруса", "Дня", "Москвы", "Москвича", пронес непоколебимыми свои убеждения, пока памятный 1876 год, застав его председателем Славянского комитета, не преобразил его из вещателя в деятеля. Не он вызвал народное движение, но народное движение нашло в нем чуткое орудие, послушного и разумного исполнителя своих чаяний. Мы читали тогдашние многочисленные письма, летевшие в Славянский комитет иногда из-за Урала и из-за Енисея; сам И.С. еще недавно напоминал в "Руси", как приходившие откуда-нибудь из-за Волги падали пред ним на колена и молили, чтобы он дал им "сподобиться пострадать и умереть за братьев". Москва 1612 года освобождена всею Землею, а не Мининым, но Минин оказался; народное движение к освобождению балканских христиан нашло своего Минина и в 1876 году.
За то и поспешили убрать его. По меткому выражению самих Аксаковых, Земля выступает только в торжественных случаях, затем выходит в отставку. С подписанием Берлинского трактата закрыли Славянский комитет и бывшего председателя сослали в деревню. Для торжествовавших победу над нами заграничных "друзей" Аксаков был bete noire, и Славянский комитет представлялся революционным гнездилищем, готовым и способным низвергнуть государства. По жалкому заблуждению воображают там, что у нас есть "партия", славянофильская или панславистская, как они ее называют, и лучшим пояснением глубокого недоразумения, кроющегося в этом мнении, может служить ответ самого покойного И.С. одному иностранному путешественнику. - "Сколько вы считаете в своей партии?" - "Никого, - отвечал мнимый глава, - или, если хотите, - всю Россию".
И действительно, для русских людей Аксаков остался знаменем, по которому безошибочно можно было проверять, "коего духа" суть мнения, меры, направления; если не для каждого определенного случая можно было узнавать, где русское (человек идеалов, он не признавал себя созданным для подобных регламентов), то с точностью можно было отличать нерусское.
Он умер. Болезнь поразила его еще прошлым годом, но он приехал выздоровевшим и посвежевшим. Он бы должен был жить. К числу причин, сведших его в могилу, мы несомненно уверены, относилось и то глубочайшее страдание, которое испытывал он при виде направления, принимаемого политикою в Балканском вопросе. Говорят, была болезнь сердца, но, однако, врачебные знаменитости даже за несколько часов до кончины обещали ему еще много лет при "спокойной жизни". Но когда к физической болезни сердца присоединяются еще нравственные удары, бьющие в то самое, чем жил и для чего жил человек, - сосуд не устоит, и нравственное страдание прекратит физическую жизнь.
Впервые опубликовано: "Современные известия". 1886. 29 янв. No 28. С. 1.