Мы его, конечно, презираем.

Мы с горестным сожалением смотрим на читающих эти романы и с тревогой следим, как все растет число "нелепых" книг.

Ведь известно же, что такое авантюрный роман. Кто даже не раскрывал ни одного, и тот знает; по крайней мере уверен, что знает. Спросить -- скажут много верного, дадут определения, с которыми и спорить нельзя. Скажут, например, что это даже не плохая литература, а вовсе "не литература"; что человеку, мало-мальски понимающему, что такое "слово", и говорить не пристало об этой детективно-авантюрной чепухе...

За определениями следуют тотчас общие выводы, весьма печальные: если подобные "романы" находят, в наше время, миллионы читателей (а они находят), то какое падение вкуса! Какое понижение культурного уровня! И чем дальше, тем хуже: груды этих разлагающих книг заваливают путь к настоящей литературе.

Определения-то "романа", рассматриваемого под специальным углом зрения, -- верны: да, не "литература"; под литературную нашу мерку это никак не подходит. А вот с общими отсюда выводами -- относительно падения культурного уровня, разложения вкуса в наше время и т. д. -- следует погодить. Еще никаких заключений нельзя вывести из того обстоятельства, что миллионы современных читателей тянутся к книге бесстильной, безыскусственной, реалистически-сказочной, не пошлой, но -- не "литературной". Может быть, разумнее будет о с вободить послевоенный авантюрный роман от суда литературного, вынести на свет "книгу" вместе с бесчисленными ее читателями и взглянуть на все это как на явление -- одно из человеческих явлений нашей современности. Так мы, пожалуй, ближе подойдем и к "роману", и к современному человеку-читателю; да и к самой современности, кстати.

Один вопрос, прежде всего: неужели кто-нибудь из смотрящих с таким сокрушением на досадный "роман" и миллионного его читателя, серьезно думает, что не будь этого романа, -- тот же миллион читал бы, к своему благополучию, Пруста, Мориака, Валери, Джойса, Жида, или хоть Кокто? (Не мне отрицать, что все это "литература", даже Кокто.)

Нет, миллионы читателей современного авантюрно-детективного романа, в громадном большинстве, -- новые читатели; и, по многим причинам, они не читали бы ничего, не будь такого романа: ни Мориака, ни Джойса, да и не Флобера ни Гёте, -- совсем ничего. Лишнего экземпляра не продал бы сегодня Мориак или Жуандо, если б романов в желто-красных переплетах и вовсе не появлялось.

Новые миллионы читателей -- они же и миллионы людей нашего нового времени, или новой настоящей минуты. О них, с их "глупым" романом, без психологии, без описаний природы, без подобия стиля, я хочу поговорить.

Думают, что авантюрные романы можно писать без таланта. Нет, талант от автора очень требуется, хотя и не совсем похожий на то, что мы привычно зовем "талантом".

Авантюрный роман -- типичен: в каждом присутствуют те же, главные черты: неотъемлемые, ибо на них-то он и держится. Чем талантливее автор, тем ярче у него эти черты и тем совершеннее роман, т. е. ближе к своему собственному идеалу.

Благодаря типичности нет нужды останавливаться на той или другой книге из миллиона. Можно взять любого автора, только выбрать более талантливого.

Я выбираю англичанина. Английский роман этого рода вообще гораздо характернее французского (и немецкого).

Из англичан я выберу Эдгара Уоллэса как самого типичного и, в смысле требуемого таланта, очень совершенного. Но, говоря об Уоллэсе, я буду говорить обо всех.

Кстати, из всех современных романистов подобного сорта -- он и наиболее известен. Совсем не напрасно на каждой обложке стоит: "It is impossible not to be thrilled by Edgar Wallace", -- т. е. невозможно не быть захваченным, или пронзенным, Э. Уоллэсом. Он, должно быть, из всех этих "жизненных" романистов, особенно пришелся к современной жизни.

Что она такое, однако, послевоенная европейская (или мировая) жизнь? Как ее воспринимает, что в ней чувствует новый средний человек? Вот эти "миллионы" всех средних ступеней социальной лестницы, -- "демос" в наиширочайшем смысле?

Типичный сегодняшний человек вряд ли много "размышляет" о жизни. Он ею живет, воспринимает ее изнутри. Размышлять же и некогда: ведь жизнь эта, если взять ее самые грубые, общие черты, -- все ускоряющееся движение. Бег наперегонки, в тесноте. В постоянной борьбе и работе -- монотонность мелькающих дней. Злая усталость, беспокойное ожесточение. И, естественные, тут же рядом, порывы куда-то, все равно куда, к кому и к чему, только прочь от утомления и тоски.

В порываниях этих (ко всевозможным "зрелищам", например), да и в тоске, много стихийного; но на стихийном элементе мы не будем останавливаться. Он свойствен общей жизни всех времен. А мы говорим об образе нашего "сегодня", где все ново, ибо по-новому подчеркнуто, напряжено, где выросшие противоречия жестоко сталкиваются, как брошенные мячи.

К такой жизни сегодняшние люди не то что приспособились, а взяли ее как действительность. Она их данное.

Но во все времена истории люди есть люди. И драгоценнейшее их человеческое свойство -- не удовлетворяться данным, ища желанного.

Меньшая часть человечества, та, которая всегда стояла на верхних ступенях своей исторической лестницы (чтобы не сказать "передовая" часть, или "избранная"), -- желанное свое так брала широко, создавала такие блистательные его образы, что, казалось, между ними и реально данным уже нет связующих нитей; нет мостов. Не нужно ли сначала весь мир в корне переделать, чтобы воплотились мечты?

Высокие мечтанья, необходимые миру, но... для громадной массы человечества они слишком явно оставались мечтаньями. Люди, живущие внутри своей действительности, не представляют себе желанное иначе, как в виде той же действительности, но исправленной.

И это мечты, конечно. Если их развернуть -- тоже понадобится, пожалуй, коренная переделка мира. Ведь не от исправления же одних чисто внешних форм она (если бы такое исправление было возможно) станет действительно "желанной"? Это чувствуют самые бессознательные.

Здесь надо вспомнить, откуда берет свое начало вечночеловеческое стремление от данного -- к желанному. И у мечтателей, мирящихся только с преображенной землей, и у всех остальных, скромно желающих данное исправить, -- лежит на глубине несколько первичных, неразложимых, природно человеческих чувств. Все тех же самых. Во имя них-то и стремится человек от всякого данного, к какому-то желанному (или, иначе, должному).

Чувств этих, в первичности неразложимых, в человечестве вечных, -- не много. Одно из них -- чувство справедливости.

Не будем касаться сложностей, какими может облекаться это чувство, ни путей его извращения или, напротив, преображенья. Мы говорим о первоначальности, простом и простых. В частности, о человеке настоящей исторической минуты.

Современный человек очень реалистичен, ибо очень реалистична сама его действительность. Поэтому и желанное не может не облекаться для него в сугубо реальные формы действительной жизни. Даже повседневной, -- как бы его собственной. Совсем как бы той же, и случается в ней почти то же... чуть-чуть лишь по-иному: дни потеряли тяжкую монотонность, случаи интересны, удивительны, положения опасны, решения смелы; а главное -- кончается все, для всех, по справедливости. Так, как требует человеческое понятие о справедливости, то есть, хорошо и достойно (желанно).

Вот эту близкую, нужную, ободряющую, утешающую мечту-надежду и дает миллионам людей современный "авантюрный роман".

Эдгар Уоллэс (повторяю, это касается всех авторов и всех романов данного типа) почти не рисует ни людей, ни обстановки. Предполагается, что люди читателю и так известны: он встречает подобных на каждом шагу, он, пожалуй, и сам один из них, с очень понятными обыденными желаниями: удачи, любви, денег. Мелодраматических злодеев и ангелов нет у Э. Уоллэса, как нет их и в жизни. Лишь чуть-чуть получше у него хорошие, похуже -- дурные; посмелее смелые, половчее ловкие.

В ту же меру исправлена и обстановка: слегка преувеличены бытовые "чудеса" техники; здесь маленькая выдумка за фантастичность не будет принята.

Главная выдумка и талант автора направлены на создание положений и дейс т вия. Но даже тут надо, чтобы положения самые невероятные, обстоятельства самые исключительные, действия самые смелые и опасные имели вид реально возможных. Только при этом условии читателя захватит рассказ: ведь ему, читателю, нужно верить, что завтра и с ним это может случиться. Как он поступит тогда? Перед ним задача: как она решается? А решение есть, и решение настоящее, ибо -- хоть и страшно положение -- не погибнет правый: это было бы несправедливо. И молодая девушка, в какое бы подземелье ни была заключена, -- не падет невинной жертвой, а соединится в конце с тем, кого любит. Человек же дурных поступков, если и уйдет от суда человеческого, -- все равно не уйдет от судьбы. Иначе опять несправедливость; опять, значит, вот эта, данная, не исправленная, действительность... Насмотрелся на нее человек, знает ее, своими боками испытал, -- зачем будет он, в краткую минуту отдыха, к ней же возвращаться? Зачем ему книга, где эта жизнь, хотя бы с самой великолепной верностью и наилучшим стилем, описана? К стилю он равнодушен, а чем вернее изображение данного, тем больнее и скучнее.

Ну, а книги далеких мечтаний? Сказки? Фантастика?

Нет, человек реалистического времени не верит фантазиям. Слишком связан он с действительностью. И только тогда, когда видит ее же, близкую, но желанно исправленную, -- только тогда является у него -- совсем по катехизису! -- спасительная "вера в желаемое и ожидаемое, как бы в настоящее".

-----

Прибавлю два слова о "справедливости".

Романы Уоллэса называют иногда "полицейскими". Сыщик, мол, выслеживает вора, ловит, тащит в Скотланд Ярд, и все это кончается торжеством "закона".

Будь так, пожалуй, и не стоило бы много рассуждать об этих "жандармских" книгах. Но это не так.

Послевоенный человек, имя которому не делает исключения для данных правительств с данными законами. Он отлично знает, что, действуя во имя закона, очень можно оказаться действующим против справедливости. И обратно.

У нашего автора, Э. Уоллэса, есть целая серия связанных между собой романов: "Закон четырех справедливых людей", "Трое справедливых", "Опять трое справедливых" и т. д.

Эти справедливцы ("Just men") как раз и действуют, сообща, против "закона", защищают попавших в грубое его колесо, спасают виновных перед ним, но невиновных перед внутренним, человеческим законом справедливости.

"Just men" и сами едва не погибают в борьбе. Не погибают, конечно (кроме одного из них), -- иначе как бы торжествовала справедливость? А без ее торжества -- как сохранил бы роман одну из тайн своей пленительности?

Большинство читателей не задумывается, конечно, над своим влечением к этим новым сказкам современности, не разбирается. Да и авторы создают их так, а не иначе -- по интуиции. Авторы ведь такие же "средние" люди. А мы о них и говорили; во всяком случае -- о захваченных круговоротом современной жизни, с ее обостренной жестокостью и противоречиями.

Не сомневаюсь, однако, что если бы у кого-нибудь нашлось время и охота поразмышлять над своей тягой к Уоллэсам, -- он согласился бы с моими догадками.

Но я хочу пойти дальше.

Оправдать авантюрно-детективный роман перед огульно презирающими его -- тем, что хотя, мол, он и нелеп, но для средней массы новых читателей годен, -- плохое это было бы оправдание! В нем оставался бы элемент, если не презрительности, то снисхождения, -- и к роману, и к "средним" людям.

Нет, в наше время такой роман находит и другое оправдание.

В наше время он нужен -- или бывает нужен -- не каким-то средним людям, но почти всем.

Это может показаться ересью... но факт прост и просты объяснения.

Прежде всего: так называемый "средний круг" гораздо шире, чем думают, а жизнь наша, данная минута истории, непрерывно его еще расширяет. Именно жизнь-то все больше уравнивает несредних и средних, в себе уравнивает, заставляя всех вертеться в своем колесе, нести тяжесть, тесниться, толкаться, уставать, падать, подниматься и снова тянуть оброненную лямку. В этом смысле, в смысле труда, усталости и ожесточения, все мы одно, все борцы с действительностью.

И если не считаться с исключениями и не брать частностей (отдельных стран и народов) -- смело можно сказать, что это касается, более или менее, всей жизни мира в данный момент.

Не одни, значит, внутренно-средние люди захвачены и оглушены реальной действительностью. Не у них одних кратки минуты отдыха. Оторваться совсем, выйти из нее, -- нельзя, некогда: для этого нужны не минуты, а целые месяцы освобожденного от тревог существования.

Но забыться, забыть все, чем жизнь мучила и мучит, все до конца, в самую чистую детскую простоту погрузиться, -- можно: эту простоту дает книга без искусства, без высоких мечтаний, без сложности мысли, легкая, как далекий гомон птиц.

Я знаю людей, вовсе не "средних" в обычном смысле, которые признаются (есть, наверно, и другие, только не признаются, условно стыдясь), что им, в иные минуты, лишь один какой-нибудь Уоллэс может дать настоящий отдых: отдых всему, что в человеке отдыха требует.

Если так, то не имеет ли эта книга права на свое место, -- не в литературе, -- а в самой жизни нашей? Пусть одного она забавляет, пусть другого утешает, третьему дает отдохновение, все равно: раз она это делает -- она нужна.

Уоллес Эдгар (1875-1932) -- английский писатель, автор более 150 романов, в том числе "Закон четырех справедливых людей" (1921), "Трое справедливых" (1926), "Опять трое справедливых" (1928).

Авантюрный роман

КОММЕНТАРИИ