ФРАНЦУЖЕНКА
Наташа, сестра Михаила, уже больше недели сидела в номере гостиницы на Морской, мучилась и не знала, что ей предпринять.
Положение было запутанное и трудное. Когда нынче зимой, в Париже, она встретила Юрия Двоекурова и разговаривала с ним в Люксембурге, она была неискренна. Ни малейшей бодрости в ней не было уже и тогда. Нарастал хаос в душе. Она медленно отдалялась от людей, прежде близких, и вышло, что с Михаилом у нее тоже прекратились связи, — по крайней мере, она ничего о нем уже не знала и перестала его понимать.
Это было мучительно. Почему-то казалось, что только он, брат, любовь ее жизни, поможет ей. И хотя Юрию сказала Наташа не без надменности: «Михаил прежний», — не верила, что совсем прежний. Но какой?
И явилось у нее острое желание, томление, необходимость увидать Михаила. Потом пусть будет, что будет — но увидаться надо. Ни в какие дела она входить не станет, о них расспрашивать не будет, ей нужно только видеться с ним.
Необыкновенно сложно и мучительно устроить это. Чтобы приехать в Петербург — ей нужна помощь людей, ставших далекими. Чтобы принять эту помощь — кое-какие поручения, хотя бы минимальные, — она должна взять на себя… Ну, пусть, все равно. Наташа должна видеть Михаила. Она вся сузилась на этой мысли.
Устроилось и внешне очень неудобно. Французская гражданка m-elle Thérèse Duclos[7], певичка, приехавшая в Россию искать ангажемента, — как ей принимать в номере с пианино такого человека, как Михаил? Да и как искать его? Наташа обещала самой себе быть осторожной до щепетильности, до последнего предела. В певичку решила — перевоплотиться. И петь пустое. А вот как Михаила добыть, не изменяя своему плану осторожности «до смешного», — она не знала.
Ждать? Очень трудно ждать. И страшно. Для себя приехала, надо быть вдесятеро осторожней. Были у нее адреса для поручений, но она никуда нейдет. Лучше ждать. Петербург ей — как чужой. Все изменилось, все другое… а что? Неопределимо.
Вспомнила вдруг Юрия. Вот кого легко принять во «Франции». И адрес графини вспомнила. Написала ему французское надушенное письмо. Подумала: «Не пересаливаю ли?» Нет, пусть. По почерку узнает.
И опять ждет. Ответа нет.
Каждый день Наташа долго гуляет по Морской. Ни одного знакомого лица. Пристают офицеры, франты. Она отбояривается резко, но не сурово, чтобы не изменить своей роли. Ведь она — певичка, и одета, как певичка, которая не должна быть сурова.
Ответа все нет. Написать еще раз? Измученная Наташа опять шла по Морской, уже ни о чем не думая и ни на что не надеясь, — и вдруг остановилась.
В нескольких шагах от нее, у витрины перчаточного магазина, стоял хмурый, ненарядный офицер и глядел на перчатки, которые явно его не интересовали.
Наташа видела его раза два, давно, издали, — и все-таки сейчас же узнала. Это родственник Юрия. И приятель. Юрий показывал ей на него в древние странные времена, на многолюдном собрании, в какой-то зале. Ее он не знает. Это хорошо. Но как объяснить, что она его знает? Положим, если сказать, что она уже была в Петербурге… Трудно. Ну, да все равно.
— Monsieur… Je vous demande bien pardon[8],— начала она.
Офицер, не улыбаясь, обернулся и взглянул вопросительно.
Наташа, изо всех сил стараясь не смущаться (не подходило к роли), затараторила по-французски:
— Monsieur… Вы, кажется, родственник Юрия Двоекурова. Не знаете ли, где он теперь живет? Я недавно приехала… Хотела с ним повидаться. Мы такие добрые друзья…
Саша Левкович слушал, не понимая от неожиданности, чего хочет эта разодетая дама, и хмуря брови.
Из перчаточного магазина вдруг выскочила миленькая девочка лет пятнадцати, в круглой шляпке, и, подняв задорную мордочку, подбежала к Левковичу.
Тот беспомощно обернулся.
— Вот, Мура, эта дама, кажется, француженка… Кажется, спрашивает Юрия.
— Юрия?
И Мура, не теряя ни минуты, кинулась к Наташе и затараторила с ней по-французски чуть не быстрее самой Наташи. Мура была в восторге от приключения. К француженкам она имела слабость. В одну минуту она узнала все, что Наташа ей могла сказать. То, что mademoiselle артистка, парижанка, что она здесь почти без знакомых и что все это имеет отношение к Юрию, — привело Муру в еще больший восторг.
Наташа не знала, что думать. Эта девочка говорила, указывая на офицера, «mon mari»[9] — а между тем трудно было представить себе, что она замужем. Восторженной любезности ее она тоже не понимала. Адреса Юрия она еще так и не узнала. «Муж» — офицер стоял хмуро и молчаливо.
— Да, да, он переехал, — заболтала Мура, когда Наташа осмелилась вновь спросить о Юрии. — То есть не совсем переехал, но больше живет на… на другой своей квартире. Я не помню точно где, вот беда! И «mon mari», наверно, не помнит.
Тут она бросила на Левковича значительный взор: молчи, дескать! И продолжала:
— Но если mademoiselle будет так любезна… мы живем в двух шагах… вот здесь, этот переулок… зайдет к нам, выпьет чашку чая… И я дам самый точный адрес.
Наташа растерялась, не знала, как ей к этому отнестись. Но Мура прибавила вдруг:
— Да у нас даже есть номер его телефона! Мы можем вызвать его по телефону!
Как ни странно это все было, даже подозрительно, — Наташа решилась. Все равно! Уж слишком тяжко ждать.
Взяла себя в руки. Опять сделалась веселой француженкой. Мура увлекла ее, смеясь, за собою. Расспрашивала, сколько слов знает она по-русски, и выведывала насчет Юрия.
Саша Левкович молчаливо следовал за ними. Он очень скучный был последнее время.