Три легких силуэта. Каждого из этих людей, -- незамечательных, но типичных для нашего времени, -- я помню у истока его карьеры. И, может быть, мои "ума холодные наблюдения" покажутся любопытными.

-----

Лундберг -- называл себя моим "крестником". Мне принадлежит... заслуга? спасения его первой рукописи от редакторского камина.

Двери нашего тогдашнего журнала следовало, по моему убеждению, широко открыть начинающим. Они и были открыты, и не напрасно: у нас впервые стали печататься Блок, Пяст, Сергеев-Ценский и другие, себя впоследствии оправдавшие.

Рукопись Лундберга показалась мне не блестящей, но возможной. Вызываю неизвестного автора. И вскоре он становится частым посетителем как редакции, так и моего дома.

Большеголовый, большелицый, бледный юноша в синей рубашке. Дикий неврастеник. Любит длинные, надрывные разговоры. И мало-помалу я убеждаюсь, что это человек, не лишенный, может быть, способностей, но обреченный на "личную негодность": его точит и ест червяк безнадежного честолюбия слабых. Слабняк, если он не глуп, начинает в этом случае с потери равновесия. И Лундберг особенно охотно говорит -- о самоубийстве.

Не всегда можно полагаться на правило: "Не убьет себя тот, кто о самоубийстве говорит". И потому оставить Лундберга, уклониться от бесконечных разговоров, мне не хотелось. Они, впрочем, не дали ему помощи: внутренний червяк тщеславия, сосредоточенное, болезненное саможаление заслоняли его от всех спасительных интересов, -- к искусству, к философии, к вопросам общественным. Особенно безразличен, даже враждебен, он был к последним.

Но то обстоятельство, что он очутился в литературном кругу" в связи с людьми, в которых он хотел вызывать к себе участие, -- пожалуй, ему и помогло.

Из Киева, куда он уехал, он продолжал писать мне. С удивлением мы узнали, что он сделался "учеником", и даже "любимым", л. Шестова. Мимолетная встреча в Киеве показала мне того же Лундберга, ноющего, скорченного от внутренней, мелкой боли, ничем, кроме нее, не интересующегося; вернее -- все берущего, как средство для ее невозможного утоления. Как в письмах своих -- он был уныло и злобно льстив... И этого не видит в "любимом ученике" глубокий русский философ -- Л. Шестов?

Впрочем, не наивны ли, не доверчивы ли, как дети -- философы?

В Петербурге, когда Лундберг туда снова переехал, мы уже не встречались. Нужды в нас больше не было. Сделавшись заправским литератором (при посредстве ли одного своего "учителя" или и других наивных людей -- не знаю) он даже писал какие-то особенно злостные против нас статьи. Мне их, впрочем, не пришлось видеть, да и отметы не стоило бы, если бы в то же время, изредка, не получались от Лундберга письма, все те же, заунывно-льстивые... на всякий случай?

Прикончил Лундберга некий Иванов-Разумник.

Этого Иванова-Разумника долго называли "обольстителем недоносков". Он таким и был, сидя в подполье, до дней своего торжества, т. е. торжества большевиков. Литературный критик, создатель "Скифов", -- он в сердцевине своей тот же Лундберг, только похитрее и посмелее, а потому по приемам, по самой материи своей -- родной брат Петерсу и Дзержинскому. Выйдя на свет, он стал заглатывать уже не одних недоносков, а "гениальных детей" -- Ремизова, Белого, Блока.

-- Как, и вы с ним? -- спрашиваю раз в ужасе Блока по телефону. -- Пусть Боря (А. Белый), он "потерянное дитя"... Но вы?..

И грустный прошелестел ответ:

-- Да ведь и я, может быть... "потерянное дитя"...

Но когда-нибудь о Разумнике, о его большевизме, который довелось мне наблюдать собственными глазами, я напишу особо. Ремизов, успевший выскользнуть, помнит, конечно, что делал этот господин с ним. Здесь я только подчеркиваю, что развращение Лундберга закончил именно Иванов-Разумник. Это было не трудно, при родственности их природ. У Лундберга только все поуже, поробче, и была еще оглядка, -- до соединения с Разумником. Но разврат один, сущность одна, то же ачеловечество, личная негодность, которая лучше всего определяется двумя словами, -- банальными, но бездонно-глубокими: ni foi, ni loi {ни стыда, ни совести (фр.). }. Ни веры, ни закона. Ничего, кроме жажды утолить ненасытного (все равно, какого) собственного червяка. Он -- цель. Остальное, остальное -- средство.

Лундберг, "любимый ученик" Шестова, уже не мог не сделать со своим "учителем" того, что недавно сделал. Утвердившись в Берлине, на деньги своих господ, вздумал облагодетельствовать изгоя (в нем сантиментальность, в Лундберге!). Скрыв происхождение денег, выпросил рукопись для напечатания. А потом взял да и уничтожил книгу. Сжег, кажется. Но уж, наверно, не обошлось без ламентаций и всяческого, перед Шестовым, нытья... Ведь, написал же он мне, в начале большевистского хозяйства, абсолютно бесполезное письмо с унылым припевом: "Я знаю, что вы мне не ответите..."

Угадал верно.

-----

"Ni foi, ni loi", эта грознейшая из пустот, сближает индивидуумов самого разного обличья. И все они, слабые и сильные, умные и глупые, от неврастенического недоноска Лундберга до грубого темпераментного мужичищи -- Антонина, до прожженного парня Есенина, все кончают нынче тем же провалом, откуда идет "некий дух, зело смрадный".

Вот Антонин; еще не епископ -- архимандрит. Первые, получастные, "Религ. Фил. Собрания" подняли железный занавес, отделявший среду церковную от интеллигентской. Антонин с особой жадностью бросился к "светским". К нам зачастил и вечером, и утром, и на заседания, и так. Секретарем "Собраний" был некий Е. Е., человек вида и манер (да, кажется, и биографии) интеллигента-нигилиста 60-х годов. Ему протежировал молодой тогда Тернавцев и предобродушно звал своего приятеля не иначе, как "пес". Архимандрит Антонин и "пес" сделались неразлучны. Вместе шлялись по трактирам, причем Антонин заказывал себе самые скоромные яства, а "пес", в пику другу, -- постные. Вместе приходили они и к нам. Если народу было не так много, то беседа сводилась к темам довольно интимным: Е. Е. при Антонине рассказывал о лаврских его успехах, о дамах, о платочках, которые, подобно султану, он раскидывал... Антонин, черный, громадный, костлявый, даже сутулый от громадности и костлявости, с тяжелой нижней челюстью и косматыми бровями, -- слушал, помавая главою. Подсказывал образы, гудел басом, сильно на "о":

-- И тогда разбила она алавастровый сосуд тела своего меня ради...

Ничего "холеного" в нем не было. Он презирал "элегантность" архимандрита Сергия. Помню его довольно замызганный подрясник и круглую поярковую шляпу. Мы смотрели на него немножко, как на enfant terrible {ужасный ребенок (фр.). }.

-- Поздно, о. Антонин. Ворота в Лавре уже заперли.

-- А пусть! Когда я выхожу на дела тьмы (это он наши заседания и разговоры с интеллигентами, -- "светскими" -- называл делами тьмы) -- я приуготовляю себе убежище, где склонить главу...

Его почему-то любил тишайший Антоний, тогдашний митрополит. Антонин сам не знал -- почему, и городил какую-то чушь:

-- Говорю я ему: а потому вы меня любите, владыка святый, что мы схожи: вы Антоний -- я Антонин. У вас губы толстые -- у меня губы толстые. У обоих, у нас, значит, темперамент....

Кто-то сказал, что Антонин -- невежда. Это неправда. Его даже называли в церковных кругах "кладезем учености". Он был автором какого-то очень серьезного богословского исследования, требовавшего большой эрудиции. Это не мешало ему оставаться, конечно, диким и наивным. Но не в этом дело. Дело в том, что сердцевина его была проедена тем же червяком, что и у Лундберга. Если неврастенический слабняк Лундберг пищал по ночам от боли, то громадный, толстогубый Антонин должен был выть, корчась, -- вот и вся разница. Он не прибеднялся, не вертелся, не говорил и не думал о самоубийстве. Он был прямее, открытее, не боялся быть и мелочно-тщеславным, наивно-тщеславным. Раз думали выбрать его председателем заседания. Он тотчас же радостно объявил свой план.

-- Первое отделение -- говорю я. Потом перерыв. После перерыва -- говорю опять я....

Председателем он так и не был, но одну речь его, сильную и жестокую, я помню. Он говорил против свободы совести и начал так:

-- Христианство -- экскоммуникативно....

Архимандрит Антонин, затем епископ, ныне "советский", большевистский епископ Антонин -- человек "sans foi ni loi"; человек без малейшей веры и без всякого закона. Безверие-беззаконие из него, что называется, перло. И он этим не смущался. Не на собраниях, конечно, но в большом и смешанном обществе, при куче иерархов, при небезызвестном миссионере Скворцове, лакее Победоносцева, он со смаком объявлял:

-- А я вам такое скажу, такое, что вы все зашатаетесь... Вы послушайте. Ничего того, что в Писании, не було. Ни Христа не було, ни распятия, ни апостолов, ничего не було. А это все -- типы...

Не дослышав, но без удивления, готовый, очевидно, ко всему, Скворцов переспросил:

-- Киты?

-- Не киты, а типы... -- вразумительно поправил его Антонин и продолжал, занимая общее внимание, развивать свою теорию. Говорил убежденно, не без желания нас поразить, конечно, -- но искренно.

-- Все типы... Ничего не було... Саранча в Писании -- тоже тип: понимай -- мелкая пресса...

Для него и иерархии ценностей не существовало: раз "ничего не було", так равны и саранча, и распятие... Не имел он веры никакой, даже и материалистической, как ни малейшего закона. "Ложь? Что есть ложь? Христа не было, и... христианство экскоммуникативно. Все типы", и... он хочет быть епископом. И будет. Его митрополит любит.

Червь, однако, не усыпает, и Антонин в вечном страдании. Достигнув епископства, снова мучится, тянется дальше, слепнет и... промахивается. В 1905 году, после октябрьского манифеста, он "дерзнул": взял да и не возгласил в Казанском соборе: "самодержавнейший".

Его тотчас же убрали. Отсюда начинается темная полоса в жизни Антонина. Знаю только, что сосланный куда-то на юг, не возвращаемый, несмотря на все прошения, он дошел в муках своих до форменного безумия, даже сидел в лечебнице. Мельком видели мы его на Кавказе перед войной: белый, засутулившийся еще круче, глаза горят той же злой мукой: не усыпает червь.

Но вот пришло, наконец, время Антонина: время безверников и беззаконников. Час их преуспеяний. Антонин непременно преуспеет... если успеет. Поздно что-то он выплыл. Мог бы и раньше. Для "советской власти", если она все-таки зажелает иметь патриарха, -- Антонин самый подходящий. Лучше не найти.

-----

О маленьком Есенине -- всего несколько слов.

Кто-то привел его на одно из моих воскресений, в 15 или 16 году. Во время войны. У меня тогда собиралось множество "поэтической" молодежи. Есенин только что, чуть ли не за день до того, явился в Петербург. Обыкновенный, неуклюжий парень лет 18-ти, в "спинжаке" поверх синей рубашки. Видно, что наивничает, однако прожженный: уж он со стихами, уж он и о Клюеве, давнем протеже Блока, этом хитрейшем мужичонке... Есенин рассказывает, что он с вокзала, пешком, прямо и отправился к Блоку... И что первой этой встречей остался недоволен -- не помню, почему.

Однако он скромничал тогда, смекнув, должно быть, что так пока лучше. Стихи его нам всем показались мало интересными, и он перешел к частушкам своей губернии, которые довольно много распевал.

Затем он исчез. Выплыл уже в компании Сергея Городецкого, у так называемых "пейзанистов". Это была кучка поэтов-стилизаторов, в то время, в 15--16 годах, настроенная сугубо лженароднически и военно-патриотично. Есенина одели по-"пейзански": в голубую шелковую рубашку, завили ему кудри длинные, подрумянили. Живо приобрел он и соответственный апломб. В наш кружок больше не являлся. Голубую рубашку и завитые букли этого "добра молодца" и "самородка народного" мне воочию пришлось видеть лишь раз, чуть ли не в "Рел. Фил. Обществе", со всей его дикой компанией.

Последующая судьба Есенина совершенно ясна, логически неизбежна. Материя и сердцевина у него та же, что у Лундбергов и Антонинов. Но эти долго выли или пищали по ночам, ожидая своего времени, Есенин же почти сразу к своему времени подоспел. О "foi" или "loi" он, может быть, и не слышал, только инстинкты у него и были. У Лундберга, не говоря уже об умном Антонине, долго имелись задерживающие центры. Да и до сих пор Лундберг не говорит вслух, что он -- "величайший русский писатель". Есенин говорит, и с таким подозрительным спокойствием, что почти видишь его полное удовольствие. Так же, впрочем, говорит, что он хулиган и вор.

Он интересен как явление очень наглядное. Продукт химически чистый. На Есенине можно наблюдать процесс разложения и конечной гибели человека; нормально в человеке происходит процесс обратный, -- развития личности. Любопытно, что никакие отдельные способности, -- умственные, художественные или волевые, -- не спасают от разложения: бескостное существо, человек без спинного хребта (без веры и закона) гибнет вместе с ними. Пропадом пропадает все.

Страдания Есенина не сложны. Страдал немножко, зарвавшись на спекуляции, когда его недавно поймали с вагоном соли и посадили в кутузку. Но выпустили (еще бы, ведь не Гумилев!) -- и памяти нет; опять пошли удовольствия, подвернулась заграничная дива с любовью; старовата, да черт ли в этом: для честолюбия "величайшего поэта" такой брак -- взлет на головокружительную высоту. Известно, что чем ниже огонек сознания, тем уже потребности и тем легче достигается удовлетворение. В приюте для идиотов -- как счастлив порой сосущий тряпку!

Ежели Есенины, -- а ими все пруды "советской" России нынче запружены, -- счастливее Лундбергов и Антонинов, то они также и невиннее. Пусть на взгляд человеческий это самые обыкновенные негодяи. Но разве они знают, что такое негодяйство, -- знали когда-нибудь? По слуху повторяют какие-то слова: я -- вор, я -- поэт, я -- хулиган, -- и все они для них равно без смысла.

Но вот эта упоенная самоудовлетворенность, да некоторая невинность, одни только и отделяют Есениных от Разумников, Лундбергов, Введенских, Ключниковых, Рейснеров и т. д. Главная сущность у всех та же самая; и как следствие, тот же происходит в них процесс: разжижение костного состава, разложение, потеря лица человеческого. Иначе и быть не может: человек без внутреннего стержня без "foi" и "loi", без веры и закона, уже не человек. В лучшем случае он лишь никуда негодное человекообразное существо.

КОММЕНТАРИИ

Впервые: Последние Новости. Париж, 1922. 6 июля. No 680. С. 2-3 под псевдонимом Антон Крайний.

Лундберг Евгений Германович (1883--1965) -- прозаик, критик. В 1903 г. познакомился с Мережковскими и начал печататься в журнале "Новый Путь" (рассказ "Под липами". 1903. No 12). Осенью 1920 г. основал в Берлине издательство "Скифы".

...у нас впервые стали печататься Блок, Пяст, Сергеев-Ценский... -- А. А. Блок познакомился с Мережковскими в марте 1902 г. и начал печататься в руководимом ими журнале "Новый Путь" (1903. No 3), опубликовав цикл из десяти стихотворений. Владимир Алексеевич Пяст (Пястовский; 1886--1940), поэт и переводчик, в январе 1905 г. познакомился с А. Блоком. Сергей Николаевич Сергеев-Ценский (1875-1958) -- прозаик, драматург, поэт, критик. Журнал Мережковских "Вопросы Жизни" был закрыт цензурой в 1905 г. за публикацию повести Сергеева-Ценского "Сад". В дальнейшем Сергеев-Ценский получил известность исторической эпопеей "Преображенная Россия" (1914-1958), в том числе романом о Крымской войне 1853-1856 гг. "Севастопольская страда" (1937-1939).

...Из Киева, куда он уехал... -- в 1905 г. Лундберг сблизился с "Христианским братством борьбы", в октябре 1905 г. вместе со своим учителем философом Львом Шестовым (Шварцман; 1866--1938), был в Киеве во время еврейского погрома. Оставался в Киеве до 1909 г., когда был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость в Петербурге, откуда вышел через полгода в результате хлопот Л. Шестова и выехал за границу. В начале 1914 г. вернулся в Петербург и возглавил литературный отдел журнала "Современник".

...злостные против нас статьи. -- Статьи Лундберга о поэзии и прозе Гиппиус печатались в журналах "Русская Мысль" (1912. No 12), "Заветы" (1913. No 1). В 1914 г. он выпустил книгу "Мережковский и его новое христианство".

Иванов-Разумник (Иванов Разумник Васильевич; 1878--1946) -- критик, журналист. В 1917 и 1918 гг. был в Петрограде главным инициатором издания двух альманахов "Скифы".

..."потерянное дитя"... -- часовой на передовом посту в армии времен французской революции 1789 г. -- Гиппиус так называет А. Блока в записи "Черной тетради" 11 января 1918 г.

...уничтожил книгу. Сжег, кажется. -- В конце 1921 г. Берлин потряс слух о сожжении всего тиража брошюры Л. Шестова "Что такое русский большевизм?" ее издателем -- Е. Г. Лундбергом. Издатель и автор были связаны долголетней дружбой. Уничтожение книги явилось следствием сближения Лундберга с советскими представителями в Берлине.

Антонин (Грановский Александр Андреевич; 1860 или 1865-1927) -- Гиппиус пишет о нем в своем дневнике "О Бывшем" 29 марта 1903 г.: "Этот архиерей Антонин, ныне епископ Нарвский (недавно), летом даже сходил с ума. Теперь поправился". В 1908 г. получил степень магистра богословия и был уволен по болезни на покой.

"Религ. Фил. Собрания" -- с 29 ноября 1901 г. по 19 апреля 1903 г. в Петербурге в зале Географического общества прошло 22 заседания "Религиозно-Философских Собраний", созданных Д. С. Мережковским, В. В. Розановым, Д. В. Философовым, В. С. Миролюбовым, В. А. Тернавцевым для встреч Церкви с представителями "нового религиозного сознания". Секретарем Собраний был Ефим Александрович Егоров, ставший и секретарем журнала "Новый Путь" (1903-- 1904).

Тернавцев Валентин Александрович (1866--1940) -- богослов, чиновник особых поручений при обер-прокуроре Синода (с 1907 г.). Гиппиус пишет о нем в неоконченной книге "Дмитрий Мережковский".

Алавастровый сосуд -- сделанный из алавастра, твердого известняка, из которого в древности изготовляли сосуды.

Архимандрит Сергий (Страгородский Иван Николаевич; 1867-- 1944) -- духовный писатель, епископ Финляндский и Выборгский, ректор Петербургской Духовной академии (1901--1905), председатель "Религиозно-Философских Собраний". С 1943 г. патриарх Московский и всея Руси.

Антоний (Вадковский Александр Васильевич; 1846-1912) -- духовный писатель, митрополит Петербургский и Ладожский. 8 октября 1901 г. благословил инициаторов "Религиозно-Философских Собраний".

Скворцов Василий Михайлович (1859--1932) -- редактор журнала "Миссионерское обозрение", выходившего в Петербурге в 1896--1917 гг., чиновник по особым поручениям при обер-прокуроре Синода К. П. Победоносцеве (1827-1907).

...после октябрьского манифеста... -- имеется в виду манифест 17 октября 1905 г. "Об усовершенствовании государственного порядка", которым в России был создан двухпалатный представительный орган (Гос. совет и Гос. дума), отменена предварительная цензура, объявлена амнистия лицам, осужденным за государственные преступления.

Есенин <...> чуть ли не за день до того, явился в Петербург. -- С. А. Есенин (1895--1925) приехал в Петербург 9 марта 1915 г. и, вероятно, посетил салон Гиппиус в воскресенье 14 марта (см.: Русское зарубежье о Есенине: В 2 т. / Сост. Н. И. Шубникова-Гусева. М., 1993. Т. 1. С. 273).

Клюев Николай Алексеевич (1884-1937) -- поэт. Осенью 1907 г. завязал переписку с А. Блоком, который способствовал появлению стихов Клюева в журналах "Золотое Руно", "Бодрое Слово" и др. Первый сборник стихов "Сосен перезвон" (1912) Клюев посвятил Блоку. В октябре 1915 г. познакомился в Петрограде с Есениным, с которым выступал в столичных салонах. Вокруг Клюева и Есенина группировались писатели "новокрестьянского" направления. В октябре 1937 г. Клюев был расстрелян в Томске.

Городецкий Сергей Митрофанович (1884--1967) -- писатель. В 1915 г. вместе с Есениным и Клюевым пытался организовать кружок "народных писателей", которых Гиппиус называет "пейзанистами" (от французского "крестьянин").

Рел.-Фил. Общество -- "Религиозно-Философское Общество" возникло в начале 1907 г. в Петербурге и было более широким по составу, чем "Религиозно-Философские Собрания" (1901 -- 1903). Значительная часть докладов была посвящена осмыслению философской значимости русской литературы.

...его недавно поймали с вагоном соли... -- очевидно, Гиппиус использовала слухи о лекционной поездке летом 1920 г. Есенина на Кавказ в отдельном вагоне с Г. Р. Колобовым, имевшим дружеское прозвище "Почем-соль" (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. М., 1986. Т. 1. С. 319-320).

Введенский Александр -- ему посвящена статья Гиппиус "Советский батюшка" (1923) в настоящем издании.

Ключников Юрий Вениаминович (1888-1938) -- правовед, кадет. С 1919 г. жил в Париже, редактор журнала "Смена Вех" (1921--1922), соредактор берлинской газеты "Накануне" (1922-1925). В 1923 г. вернулся в Россию, позднее арестован и погиб в заключении.

Рейснер Лариса Михайловна (1895-1926) -- писательница, вместе с отцом Михаилом Андреевичем Рейснером (1868-1928), профессором права, издавала журнал "Рудин" (1915-1916). 11 января 1918 г. Гиппиус записала в "Черной тетради": "Проф. Рейснер -- подозрительная личность, при царе писал доносы; на службе у большевиков. Лариса Рейснер -- его дочь, поэтизирующая с претензиями, слабо; на службе".