"Орден"

(Из современных разговоров)

Пессимист. -- Я, во-первых, вовсе не пессимист. Вам так кажется, потому что я против ваших розовых очков. Я просто смотрю на вещи, как они есть.

Оптимист. -- А я не оптимист. Розовые очки -- это ваше воображенье.

П. -- Не стоит спорить о словах. Вернемся к делу. Итак, вы думаете, что известный слой общества, который существовал в прежней России под названием "интеллигенции", будет нужен и России новой?

О. -- Конечно. Интеллигенция -- это "разум и совесть" страны. Достаточно вспомнить характерные черты так называемого интеллигентства: свободолюбие, бескорыстное исканье правды, готовность к самопожертвованию, к подвигу...

П. -- Очень хорошо. Эти качества, действительно, ценность, даже и во всяком отдельном человеке. Вы утверждаете, что они принадлежали целому слою общества; утверждаете некий духовный аристократизм интеллигенции. Я не совсем согласен, но это долгий спор. Меня интересует сейчас другое: если вы думаете, что "интеллигенцию", как известный слой общества (с очень зыбкими краями), породили не условия старой России, что интеллигенция нужна России при всех условиях...

О. -- "Разум и совесть" необходимы стране при всяких условиях.

П. -- Вы меня перебили! Разум и совесть есть и в других странах, однако "интеллигенции" в нашем смысле, воплощенной чуть ли не в "орден", как вы говорите, -- у них же нет? Я имею основания подозревать, что вы и новую Россию все-таки воображаете похожей на старую. Но не будем на этом останавливаться. Я хотел спросить: если вы уверены, что "орден" будущей России нужен, и притом не отрицаете, что сейчас он, благодаря событиям, находится в состоянии весьма печальном, то...

О. -- Да, он дал трещину.

П. -- Как, трещину?! Опять вы меня перебили. Но с трещиной я уж никак не могу согласиться. Мы допустили, что интеллигенция в главных своих, отличительных чертах была свободолюбива, бескорыстна, самоотверженна до подвига и т. д. Но если та же интеллигенция, в немаловажной части своей, вдруг оказывается обладающей совсем другими качествами, одолевает, избивает, порабощает, предает рассеянию остальную часть, -- тут, извините, не "трещина", а что-то побольше.

О. -- Я готов признать, что орден находится сейчас в рассеянии. Я никогда не отрицал, что большевики вышли из нашей же среды. Но находящиеся в рассеянии могут собраться. Истины, на которых строилась интеллигенция, ведь остались же истинами.

П. -- Конечно, конечно! Но я вел именно к этому вопросу (и давно бы довел, если б вы не перебивали). Как, по-вашему, должно происходить "собиранье", или, иначе, восстановление "ордена" русской интеллигенции? Раз вы считаете восстановление необходимым, -- ведь вы считаете? -- то думаете ли вы, что оно произойдет естественно, само собою, с течением времени, когда освободится Россия, или...

О. -- Простите, я опять вас перебью. Я уже понял ваш вопрос. Конечно, необходим волевой момент.

П. -- Волевой момент? Чей?

О. -- Рассеянных. И вообще всех людей интеллигентского духа, где бы они ни находились. Нужна сознательная воля к собиранию, к воссозданию, воля каждого в каждый данный момент. Вы знаете, какую для меня роль играет личность во всяком общественном деле.

П. -- Значит, и с себя вы не снимаете обязанности работать на восстановление?

О. -- Еще бы! Да и с вас не снимаю, ведь и вы интеллигент. Но вы слишком рассудочны, это парализует волю.

П. -- Блажен, кто верует! Но рассуждать, даже рассчитывать, рекомендуется и в Евангелии. Я полагаю, что без рассуждения и шалаша не выстроишь, не то что замок воздвигнешь из развалин.

О. -- Нет, бросим это. Речь о деле. Нужна интеллигенция -- не нужна, что развалилось в ней, что осталось, не будем входить в тонкости. Возьмем просто: была интеллигенция русская, был у нее прекрасный дух, были и грехи: явно были, иначе не получилось бы трещины и рассеяния, как я говорю, или развалин, как говорите вы. Дух этот вы признали ценностью. А грехи... их можно долго разбирать, но можно и определить двумя словами. Зла, в сущности, не было -- был недостаток добра. Прямее: все эти качества, которые мы с вами перечисляли, все эти истины, из которых вырастал дух русской интеллигенции, не были ею достаточно осознаны. Т. е. был недостаток сознания. Вот и все. Поэтому для восстановления ордена того же духа нужно лишь подвесть под него фундамент обновленного сознания.

П. -- Не знаю, что это? Идеализм или идиллизм? Во всяком случае -- отвлеченность. Но не обращайте внимания, это я так, в скобках... Если я вас понял -- работа наша вот к этому и должна сводиться: к закладке нового фундамента?..

О. -- Пожалуй, еще скромнее: к поискам такого фундамента. И посмотрите: разве вы не видите, что все ищут какой-то твердой основы, у всех появилась жажда цельного, стройного здания, и крепкого, которое уж не превратилось бы в развалины от неосторожного толчка изнутри или извне. Эта жажда, эти исканья -- сами по себе громадный положительный факт.

П. -- Оставим образы. Вы говорите о поисках какого-то целостного миросозерцанья?

О. -- Да, только не миросозерцанья, а скорее мировоззрения. Общая жажда его для меня очень показательна.

П. -- Но если она даже существует, чему вы так радуетесь? Не преждевременно ли? Искать чего-то, не зная чего, можно до бесконечности, без успеха. Или найти то, что другому не понравится. Большевики, -- интеллигенты, -- нашли такое общее мировоззренье, но вы его не принимаете. Теперь евразийцы, тоже интеллигенты, -- и они нашли; вам опять не нравится. Наконец, течение интеллигентско-церковное, православное: и оно не по вас. Все эти, самые влиятельные ответви интеллигенции вас не удовлетворяют.

О. -- Ни одна не осталась верной духу интеллигенции. Мы, ведь, определили с вами, в чем этот дух: в свободе, бескорыстии, в воле к правде. Но если под волей нет общего сознания, -- дух не находит воплощенья. Слова остаются словами.

П. -- А вы хотите, чтобы слово стало плотью?

О. -- А вы, кажется, хотите повернуть на тексты, чтобы узнать точнее, как я отношусь к движению строго православному? Я и так вам скажу. Я это движение уважаю, считаю его значительным и важным, но, право, говорим-то мы сейчас не о нем. Если хотите реально -- вот к чему сводится моя скромная работа: я присматриваюсь ко всем движениям, ко всему, что происходит сейчас в эмиграции. Я иду всюду, где еще жив или где может возникнуть тот дух русской интеллигенции, который мне дорог, который нужен, и всегда будет нужен, России. Я ищу с теми, кто ищет, борюсь с теми, кто говорит, что нашел -- ценой измены духу. Не спрашивайте меня, что я нашел сам. Я не пророк, не проповедник. Я могу найти только с другими вместе, не один. Если у меня сегодня больше сознания, чем было вчера, -- это значит, что и у других его завтра будет больше, чем сегодня. Я твердо верен тому, чему надо быть верным и хочу найти единое "во имя" для этой верности.

П. -- Я к вам чувствую большую зависть. Кое-что вы, пожалуй, уж нашли. Только... только все же у вас розовые очки. Сквозь них не видите ли вы подчас трагедию -- как идиллию?

О. -- Может быть. Может быть, это просто вера, -- в жизнь, в людей, в Бога, -- все равно во что. Какая же вера -- без доверия? А без доверия -- какая же воля?

Впервые: Последние Новости. Париж, 1927. 15 апреля. No 214. С. 2.