Письма к М. С. Шагинян

Письма Зинаиды Николаевны Гиппиус к Мариэтте Сергеевне Шагинян

1908-1910 годов

Из частных собраний Е.В.Шагинян и М.В.Гехтмана

Публикация Н.В.Королевой

Зинаида Николаевна Гиппиус и Мариэтта Сергеевна Шагинян (1888--1982) познакомились в декабре 1908 года в Москве, в гостинице "Националь", где остановились ненадолго приехавшие из С.-Петербурга в Москву супруги Мережковские. Первое знакомство было кратким -- юная восторженная поклонница прославленной поэтессы убежала из гостиницы, не выдержав нервного напряжения. Незадолго до этого, в ноябре 1908 года, Мариэтта отправила Зинаиде Николаевне свое первое письмо, содержавшее признание в любви к стихам Зинаиды Гиппиус, которые Мариэтта читала в журналах, и к ней самой -- женщине-мыслителю, критику, человеку и литератору необыкновенному. Текст этого письма в настоящее время не найден, но его можно воссоздать по ответному письму Зинаиды Гиппиус, с которого мы начинаем настоящую публикацию.

Мариэтте Шагинян было в это время 19 лет. Она была "домашней" девочкой, страдавшей из-за своей глухоты, восторженной и романтичной. М.С.Шагинян писала о своей семье в воспоминаниях "Человек и время. История человеческого становления": "Наша семья была частью московской армянской колонии, но практически жила интересами и жизнью московско-русской интеллигенции". Ее отец, Сергей Давыдович Шагинян, доктор медицины, был приват-доцентом Московского университета по кафедре диагностики вутренних болезней, научную работу он проводил в клинике профессора Александра Богдановича Фохта, практикующим врачом работал в Старо-Екатерининской больнице. Мать, Пепронэ Яковлевна, урожденная Хлытчиева, была одаренной музыкантшей, воспитывала детей в духе христианской гуманности и "дуализма "вины и обвинения"", свойственных российской интеллигенции рубежа веков. После ранней смерти отца сестры Шагинян -- Магдалина (Лина) и Мариэтта оказались в Москве на попечении богатых теток, воспитывались в пансионе, затем (с 1897 г.) в гимназии Л.Ф.Ржевской, где получили глубокое и разносторонее по тем временам гуманитарное образование, -- знание нескольких иностранных языков, русской классической и современной литературы, которую преподавал в гимназии Иван Никанорович Розанов. Рано пробудился у Мариэтты и интерес к религиозно-философским вопросам, и стремление постичь высший смысл своего предназначения в мире. Она с детства писала стихи, с пятнадцати лет начала печататься, в девятнадцать лет собрала свою первую книгу стихов. К двум юным сестрам Шагинян, ставшим курсистками истрико-философского факультета Высших женских курсов Герье и жившим в крохотной снимаемой ими комнатке на Малой Дмитровке, приходили Владислав Ходасевич и Муни, Андрей Белый, Михаил Новоселов, Николай Бердяев, Сергей Булгаков и Владимир Кожевников, Сергей Рахманинов и братья Метнеры. Им писали Андрей Белый и Н.Бердяев, Д.Мережковский и Зинаида Гиппиус -- последняя в ответ на восторженные признания ей в любви Мариэтты Шагинян. Всего, по подсчету М.С., она получила от Гиппиус за три с небольшим года -- в Москве и после переезда в конце 1909 года в Петербург -- восемьдесят пять писем, не считая коротких деловых записочек. Некоторые из этих, заботливо сохраненных М.С., писем она опубликовала (в отрывках) в книге "Человек и время" (от 24 ноября 1908, 16 октября 1909, конца 1909 г.,января 1910, 6 января 1911, 26 октября 1912 г.). Включенные в текст воспоминаний 1970-х гг., письма сопровождались поздним комментарием, подчеркивающим давние обиды адресата, разочарование в своем романтическом идеале, раздражение от стремления Гиппиус учить, назидать, воспитывать свою юную поклонницу -- и в то же время -- использовать ее для различных мелких и крупных поручений. В письмах Гиппиус отчетливо сказался ее "волевой темперамент" (так определила его М.Шагинян в статье "О блаженстве имущего. Поэзия З.Н.Гиппиус" (Книгоиздательство "Альциона", 1912). О значении этих писем можно сказать словами Д.С. Мережковского из его книги статей "Было и будет": "В наше время, а может быть, и всегда, частные письма живее книг. Книга -- сухой хлеб, а письма -- живые зерна, которые мы едим, растирая колосья руками." (Д.С.Мережковский. Было и будет. Дневник 1910-14. Издание товарищества И.Д.Сытина. 1915.С.360). Публикуем полный текст писем Гиппиус к М.С.Шагинян 1908 -- начала 1910 гг. Приводим и краткие "резюме" или оценки М.Шагинян, написанные ею на конвертах, -- очевидно, при позднем перечитывании писем.

К моменту начала переписки М.Шагинян печаталась уже несколько лет -- выступала как поэт и как газетный журналист: на страницах газет "Приазовский край", "Кавказское слово", "Баку" появлялись написанные ею "хроники" литературной и культурной жизни.

В 1909 году Мариэтта Шагинян издала свою первую книгу стихов -- "Первые встречи". В 1913 году вышла вторая книга стихов -- "Orientalia".

Эстетические взгляды Мариэтты Шагинян и ее поэтический стиль формировались под воздействием поэзии и философии символизма. Стихи Зинаиды Гиппиус и ее необычайная личность казались ей идеалом. Восторженная любовь к необыкновенной женщине-поэту выливалась на страницы писем, вызывая удивленное, но благожелательное внимание адресата.

Может показаться странным, что маститая, привыкшая к вниманию сорокалетняя Зинаида Гиппиус, выдающийся поэт-символист и строгий и беспощадный литературный критик, законодательница литературной моды и вкуса, автор пяти книг рассказов и книги стихов, единственной, но собравшей стихи, написанные за многие годы, -- тем не менее ответила и на первое письмо юной "барышни", и в дальнейшем регулярно ей отвечала. И дело не в том, что ей была приятна восторженная любовь и поклонение, -- напротив, именно эта сторона их переписки очень скоро стала раздражать Зинаиду Николаевну, она все настойчивей переводила разговор на другие темы, требовала простоты и равноправия в их эпистолярных беседах. Следует признать, что несомненный ум и литературная одаренность Мариэтты Шагинян заставили З.Гиппиус выделить ее из ряда начинающих, приходящих в дом Мережковского и Гиппиус за "благословением". Чаще всего супруги были к "молодым" строги и даже беспощадны, -- вспомним хотя бы широко известный эпизод с приходом к Мережковским Николая Гумилева или отношение Д.С.Мережковского к "начинающему" О.Мандельштаму. Зинаида Гиппиус в 1909 году решительно ввела Мариэтту Шагинян в круг близких ей литераторов, -- в салон Вячеслава Иванова, в журнал Поликсены Сергеевны Соловьевой (Allegro) "Тропинка", познакомила ее Борей Бугаевым (Андреем Белым), который в это время не только был постоянным гостем дома Мережковских, но и посвятил Зинаиде Гиппиус свою книгу "Кубок метелей" (1908). Она поощряла дружбу Шагинян со своими сестрами, пыталась "наставлять" ее в ее духовных исканиях, в вопросах веры и церковности. Самым серьезным образом рассуждала (соглашалась или спорила) о Бердяеве, его теориях и противоречивом духовном пути-поиске.

Все это, -- и многие другие темы -- содержатся в письмах З.Гиппиус к Мариэтте Шагинян, публикуемых нами впервые. Они чрезвычайно важны для раскрытия и характера З.Н.Гиппиус, и -- истинной и объективной картины истоков формирования творческой личности одного из больших советских писателей, -- истоков, уводящих в культуру символизма, культуру "серебряного века".

Следует отметить, что Мариэтта Шагинян, поначалу принимающая все советы и пожелания старшей "наставницы" -- и как поэт, и как верующая христианка, и как студентка (Шагинян училась на историко-философском факультете Высших женских курсов, который закончила в 1912 году), -- через некоторое время стала сопротивляться могучему чужому влиянию. В 1909 году по совету Гиппиус она переехала из Москвы в Петербург, -- расставшись с сестрой и обеспеченным существованием, была вынуждена снимать комнату в дешевой квартире и терпеть материальные лишения. Все это искупалось радостью личного общения со своим кумиром. Итогом творческого и личного общения Шагинян с З.Гиппиус можно считать ее стихи, сказки и рассказы этих лет, а также книгу "О блаженстве имущего. Поэзия З.Н.Гиппиус" (СПб., 1912).

Но когда Гиппиус попыталась "вмешаться" в выбор ее дальнейшего жизненного пути, насмешливо отнеслась к идее Мариэтты -- "странствия" по Руси для познания народной жизни, -- Мариэтта дала отпор. Романы М.Шагинян об интеллигенции и духовных поисках героини "из общества" -- "Своя судьба" и "Приключения дамы из общества" (1923) во многом явились результатом раздумий писательницы о круге Мережковских, о бывшем кумире своей юности.

На одном из писем Гиппиус к Шагинян, которые мы публикуем, есть две любопытные надписи рукой Мариэтты, сделанные в разное время: первая -- "Люблю Зину на всю жизнь, клянусь в этом своею кровью, которою пишу.

Мариэтта Шагинян.

СПб., 9-е февраля 1910 г."

Вторая -- сделана значительно позже, без даты: "Какая же я была дура, что не понимала эту старую зазнавшуюся декадентку, выдающую себя за "саму простоту"!"

Имя Мариэтты Шагинян часто упоминается в дневниках Гиппиус,-- там говорится о том, что она вносила известную тяжесть в жизнь Гиппиус своим желанием быть постоянно возле нее, своим обожанием ее. 14-го марта 1911 г., вспоминая события 1909-1910 гг. в С.-Петербурге, Гиппиус пишет: "Мариэтта -- умная, религиозная и... легкомысленная девушка, привязанная ко мне". И далее: "Мариэтта опять... Между нами -- нехорошо как-то <...>. Тут еще рядом: пылкая и безумная Мариэтта, принявшаяся писать нам самые неосторожные письма о революции, шпионаже и т.д." В 1912 г. Гиппиус продолжает: "Несчастная, легкомысленная Мариэтта опять явилась из Москвы. В ней много тяжести <...>. Встречали вместе Рождество <...>. Было как-то не для себя". Подобными краткими, но выразительными деталями Гиппиус раскрывает образ Шагинян и дальше в тексте дневника.

После Октябрьской революции пути М.Шагинян и З.Гиппиус разошлись. Шагинян в первые послереволюционные годы оказалась в кругу писателей "Дома Литераторов" на Мойке, жила рядом и дружила с В.Ходасевичем и Н.Гумилевым, общалась с Н.Берберовой, К.Вагиновым, Н.Чуковским и др. Она переписывалась с В.Ходасевичем после отъезда того за границу, он еще долго будет считать ее своей "подругой". Кое-что из этого периода нашло отражение в воспоминаниях М.Шагинян, написанных в поздние годы ее жизни -- "Человек и время. Воспоминания" ("Новый мир", 1971, NoNo 1, 2, 4. 1972, NoNo 1-2. 1973, NoNo 4--6. Отд. изд.). Однако период ранних духовных исканий, период общения с З.Гиппиус и ее кругом в этих воспоминаниях не нашел объективного отражения.

Публикуемые нами письма З.Н.Гиппиус хранились в архиве семьи Шагинян; в настоящее время большая их часть -- собственность коллекционера М.Гехтмана, любезно предоставившего их для публикации. Ответных писем М.Шагинян в нашем распоряжении немного. Они хранились в собрании Томаса Уитни (г. Вашингтон, штат Коннектикут, США). В настоящее время они находятся в отделе рукописей центра русской культуры, созданного Томасом Уитни в Амхерст-колледже. В 1988 году часть из них была опубликована А.Тюриным в "Новом журнале" (тт. 170, 171, 172).

Это не обычные письма, а особый жанр, который З.Гиппиус и М.Шагинян называли "регламентациями". Это как бы отчет о жизни, встречах, событиях культурной жизни и собственных размышлениях за определенный период времени. Первые такие "регламентации" были написаны из Москвы Линой Шагинян и высоко оценены Мариэттой и З. Гиппиус; Мариэтта начала писать "регламентации" весной 1910 года, когда Мережковские уехали за границу -- во Францию -- для лечения; следующие -- осенью того же, 1910 года, во время следующей заграничной поездки Мережковских. Подобные письма -- "регламентации", которые, кроме Шагинян, писали Зинаиде и ее сестры, и некоторые из ее ближайших друзей -- Д.В.Философов, например, -- позволяли З.Гиппиус быть в курсе происходящего на родине, ощущать нерв времени и движение истории, без которых немыслимо было ее творческое существование.

И еще одну особенность переписки З.Н.Гиппиус и М.С.Шагинян следует отметить. "Закрытая" для собеседников, избегающая "исповедальности" в лирике и в своих дневниках, Зинаида Гиппиус в письмах к Мариэтте, пожалуй, более "открыта", чем в общении с кем бы то ни было другим. Поэтому ее письма 1908--1910 годов к Мариэтте Шагинян дают ценнейший материал для познания жизни души самой Гиппиус этих лет, могут раскрыть некоторые контексты ее собственного творчества. Вспомним, что в это время Гиппиус была постоянным критиком журналов "Русская мысль", "Образование", Новое слово", "Новая жизнь", "Голос жизни", "Вершины", газет "Слово", "Речь", "День", "Утро России" и др. Она готовила очередные издания своих рассказов и новые книги, писала роман "Чортова кукла" -- о русской революции 1905 года, ее героях и антигероях. В 1909 году написаны такие стихи З.Гиппиус, как "14 декабря" ("Ужель прошло -- и нет возврата?..."), "Петербург" ("Твой остов прям, твой облик жесток..."), а в 1910-1911 гг. в Каннах написаны терцины "Не будем как солнце", стихотворение "А потом?..." ("Ангелы со мной не говорят..."). В это время она осмысляет острые социальные и нравственные проблемы, предлагает М.Шагинян оценить творчество и страшный жизненный путь своего друга и "ученика" в литературе, террориста-убийцы Бориса Савинкова, определить свое отношение к проблемам государства, церкви, революции, демократии.

Таким образом, публикуемые нами неизвестные ранее письма З.Гиппиус к М.Шагинян позволяют восполнить пробел в осмыслении чрезвычайно важного этапа жизни и творчества не только начинающей Мариэтты Шагинян, но и Зинаиды Гиппиус, сложившегося мастера трезвого анализа и социального исследования современного ей мира в его историческом развитии.

No 1.

24 ноября 1908. СПб.

Литейный, 24 (или Пантелеймонская, 27,

это одно и то же)

Милая Мариэтта, ваше письмо было мне очень радостно. Оно такое хорошее, ваше письмо; такое умное и трезвое. Знаете, очень важно, что трезвое. Так это редко теперь. Мне казалось, когда я читала ваше письмо, что вы поняли все, что я...не писала, а думала и чувствовала, когда писала. Иного, ведь, написать не смеешь, да и нельзя, а хочешь, чтобы угадывалось. Вы подслушали мою душу. И как верно то, что вы пишете о простом, "обыкновенном"...

Прежде я все-таки говорила больше, а теперь чувствую, что надо быть еще скрытнее, надо уметь выявлять тайное... почти молчанием.

Я думаю, -- чувствую сознанием, -- что вам близок "Бог", который близок мне и к которому я хочу все больше, еще больше, приблизиться. Я все слова и мысли вашего письма принимаю, говорю им "да" с величайшей радостью. Да, у вас хорошая молитва, да, не фетиш, но надо "сквозь" земные явления... И "символ" вы понимаете не как все, а шире, более реально; как я понимаю и еще некоторые, мне близкие.

Я три года не жила в СПб., -- в Париже. Три года не была и в Москве, ровно. Теперь я буду туда на днях. Если хотите увидеть меня существующую -- напишите (в редакцию "Русской мысли", я дам тогда свой адрес, день и час). Но, может быть, рано, может быть, для данного момента довольно реализации в письмах. Подумайте об этом и решите сами. Я хочу, чтобы вы мне писали обо всем, и обо всей вашей жизни (да, это очень важно), -- и, может быть, вам лучше сначала долго писать мне, а уж потом увидеться?

Все ли книги мои есть у вас? Книга стихов у меня старая1, с тех пор я много их написала, печатала в "Весах", но не люблю я печатать стихов... знаю, почему, но с этим надо бороться, потому что ведь вот, если б я их хранила "для себя", не было бы у меня вас. Правда, не было бы и той моей "известности", которую я так ненавижу, но за вас я прощаю судьбе и ее.

Книг рассказов у меня пять, и одна -- статей2. Ее вы, кажется, знаете.

Много бы еще написала вам, мешает чисто внешняя, телесная моя утомленность, я в последнее время очень много работала и сейчас мне просто трудно перо держать в руке. Вы это мне простите, потом не будет так, и сами пишите мне о многом, много. Я всегда буду отвечать.

Целую вас, если можно... И спасибо еще раз.

Ваша Зин. Ник. Гиппиус.

На конверте адрес:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Мал. Дмитровка, Успенский пер., д.Феррари, кв. 5. Москва.

Дата на почтовом штемпеле: 26. 11. 08.

Пометы на конверте рукой М.Шагинян:

1908 г. No 1.

No 2.

Москва, 7 декабря 1908

Я сегодня уезжаю, милая Мариэтта. Я думала, что напишу вам из СПб., где, во всяком случае, у меня будет скорее свободная минутка. Конечно, я не сержусь на вас и ваше отношение ко мне не считаю смешным... я только считаю его опасным для вас. Вы так хорошо писали о фетишизме, а теперь вдруг у меня является чувство, что вы можете сделать меня фетишем. Я вам говорю это резко, потому что мне кажется -- вы достойны моей откровенности. Любите мое больше меня, любите мое так, чтобы оно было для вас, или стало ваше -- вот в этом правда, и на это я всегда отвечу радостью. Любить одно и то же -- только это и есть настоящее сближение. Я не люблю быть "любимой", тут сейчас же встает призрак власти человеческой, а я слишком знаю ее, чтобы не научиться ее ненавидеть. Я хочу равенства, никогда не отказываюсь помочь, но хочу, чтобы и мне хотели помочь, если случится. Я хочу равенства. И боюсь за других там, где для м_е_н_я уже нет соблазна.

Пишите мне все, как обещали. Не сердитесь на меня за мою прямоту, а поймите ее. Правда, вы пишете стихи? И в 20 лет, и теперь, уже издаете книжку? Может быть, вы пишете очень хорошо, а все-таки, может быть, торопитесь. Какие люди разные! Я печаталась 15 лет прежде, чем меня уговорили издать мою единственную книгу стихов. И как теперь, так и в 17 лет я писала 2-3 стихотворения в год -- не больше. Не было в мое время и того моря поэтов, в котором утонет ваша книжка, как бы она хороша ни была. Впрочем, разны люди.

Буду ждать вашего письма в СПб. (Литейный 24). Я стану отвечать вам иногда длинно, иногда кратко, -- как сможется. Но всегда прямо, не потому, чтобы не умела иначе, а потому что с вами иначу не хочу.

Ваша З.Гиппиус.

Письмо в фирменном конверте Национальной Гостиницы, Москва,

на почтовом штемпеле дата: 9.12.08.

Адрес: В городе. Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Мал. Дмитровка, Успенский, д. Феррари, кв. 5.

На фирменной почтовой бумаге гостиницы "Национальной".

Помета М.Шагинян: No 2.

No 3.

22 декабря 1908

СПб. Литейный 24.

Милая Мариэтта.

Пишу вам два слова, только чтобы вы не чувствовали, что пишете куда-то в "черную пустоту", пока я не соберусь ответить вам подлиннее. Ваше первое письмо вполне меня удовлетворило (насчет "фетишизма"), и до поры до времени, я думаю, этот вопрос исчерпан. Из начала вашего повествования о "чорте" (до кот<орого> вы еще не добрались) вы могли бы сделать прелестный рассказ. Жаль, что вы увлечены стихами и пренебрегаете "презренной" прозой!

Жду продолжения. С большим и серьезным вниманием слушаю вас.

Ваша З.Гиппиус.

На конверте адрес:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Мал. Дмитровка, Успенский,

д. Феррари, кв. 5. Москва.

Дата на штемпеле: 23.12.08.

На конверте пометы М.Шагинян:

Вторая половина 1908 г. 22/Х11 1908. Профессионально о прозе.

На обороте конверта: No 3.

No 4.

13 января 1909 СПб.

Литейный 24

Милая Мариэтта! Ну что же мне делать, -- да, я продолжаю слушать вас с величайшим интересом и вниманием, находить, что вы умная (с удивлением, ибо редко вижу ум у женщины) и... пока больше ничего. Вам кажется, что это мало? А мне кажется, что много. Умные письма от "барышни"! И которая не присылает своих стихов для напечатания! И не спрашивает, что ей "переводить"! И которой я отвечаю -- не на карточке и не из вежливости! И с которой я могу не быть безнадежно "любезна" и не спешу проститься с упованием больше не встретиться! Как хотите, это не мало.

Конечно, ваша "философия" дуализма, ваше манихейство, -- все это давно известные вещи, но дело, ведь, не в том: дело в вашем собственном (хотя и тоже известном) пути преодоления, в факте собственного, личного понимания, внутреннего. Оно необходимо; можно все знать и ничего не понимать. Такое понимание я называю "подкожным"; в сущности, только оно и имеет значение. Я, кажется, всегда знала, как все знают, и о монизме, и о дуализме, и о триадности. Однако процесс подкожного понимания единотроичности должен был произойти своим чередом, и лишь после него могла установиться известная незыблемая концепция мира во всех его явлениях.

Но я не буду, конечно, писать вам "философских" писем.

Чистая философия "Одного, Двух и Трех" (1, 2, 3) слишком известна, и, чтобы уметь раскрывать ее по-новому, нужно еще кое-что сверх слова. Знаки (вроде моего ртих<отворения> "Электричество") тоже полезны лишь для знающих, т.е. имеющих это свое, уже подкожное, знание.

Пришлите мне вашу книгу. Я вам верю, что вы ею не увлечены. С кем дружите вы теперь? С сестрой? С кем знакомы из москвичей? С бывшим Грифом -- Соколовым?3 Гм... Знаете ли близкого друга моего -- Бугаева? Что думаете думать и делать дальше?

Ваша Зин. Гиппиус.

На конверте адрес:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Мал. Дмитровка, Успенский,

д. Феррари, кв. 5. Москва.

На штемпеле дата: 15.1.1909.

На конверте пометы М.Шагинян:

Первая половина 1909.

Четвертое письмо о пифагорейских 1,2,3 -- триаде.

На обороте конверта: No 4 и дата: 1909.

No 5.

26 января -- 3 февраля 1909

26 января 1909

Следовало бы сделать вам удовольствие, милая Мариэтта, и написать, что вы вовсе уж не так "умны". Есди судить исключительно по последнему письму -- право, можно придти к этому заключению. Почему вы вдруг так обеспокоились и столь длинно мне начали доказывать, что один ум -- несчастие и пошлость? Помнится, в моем письме я никаких таких вопросов не затрагивала. Сказала только, что по письмам судя -- вы человек умный, а есть или нет у вас что-нибудь сверх, я об этом вовсе ничего не говорила. Я считаю ум не абсолютом, но однако чем-то очень важным, и право не знаю, как бы я с вами "сообщалась", начала сообщаться, будь у вас только одно "сверх".

1 февраля 1909. СПб.

Вот на этом блок-ноте я начала вам письмо, Мариэтта, но что-то помешало мне его сразу кончить, а в это время я получила ваше другое. Об "уме" не стоит дальше распространяться, кажется -- довольно сказала. А на последнее ваше письмо я не знаю, как отвечать "черным по белому". .Вы говорите, что слова -- разрушители. Так как же их...даже не говорить, а писать? Если я все-таки пишу, то лишь потому, что в этой правде ("разрушители") есть и свой обман. И так --.и все же не так. И разрушители -- и созидатели. Вы бы совсем не узнали, что я есть и что я думаю -- не будь у меня "слов". Понимаю, о чем вы говорите. Но где граница несказанного? Она всегда есть, ибо всегда есть несказанное, и оно не уменьшится, если мы границу дальше, все дальше будем продвигать. "Нет между людьми сообщения!" -- сказал у меня...как его? в рассказе "Все к худу"4, -- но ведь он и повесился.

Есть между людьми сообщение, есть в Главном, -- говорю я, говорю по опыту, и думаю: если дано мне такое счастие, то, значит, дано всем, кто поймет и захочет. "Приходящего ко мне не изгоню вон". Как же вы смеете думать, что мы, маленькие и жалкие, решимся кого-нибудь гнать от какого-нибудь костра? Не нами костер зажжен, мы только прибрели и сели к нему, и часто отходим от него, но уже знаем, где он, встречаемся около него, и грустно нам, что так мало встречающихся. Идите, не только гнать от него не будем мы, но руки вам протянем, когда будете близко. Но идти нужно -- самому. Тащить, нести, даже звать усиленно, обещать костер -- нельзя, не помогает...

3 февраля.

Никак не могу окончить письма этого. Жизнь оттягивает, вечно что-то требует, и все же не могу сказать, что

В заботы суетного света

Я малодушно погружен5.

Однако не продолжаю начатого, а скажу несколько слов о вашей книге6. Она меня ничем не удивила. Такая именно, как я и думала. Это значит, что я вас уже немного знаю; по письмам только могу знать -- и вот, знаю. Она, конечно, хорошая, а не дурная, но издавать ее все же не следовало. Вам легко далась отличная форма, -- ну, и это вас соблазнило. Впрочем, -- зачем я буду вам писать "рецензию" о вашей книге? Вы сама знаете, что там есть подражательность, есть и в форме (которая, повторяю, хороша) неудачности. Молодое, нежное, слабое, с невыявленной глубиной, подчас красивое, никогда не пошлое, с большими "возможностями" и с такой же большой опасностью, что эти возможности возможностями и останутся. Вы понимаете, я не обидное что-нибудь говорю, а только точное. От вашей свободной воли (с сознанием) зависит, двинуть ли данное по пути к должному, или к недолжному, или никуда не двинуть.

Я не понимаю о вашем "женихе". Как будто тут что-то "не то". Зачем вам такой жених? Если жених может быть, а может и не быть, то это не настоящий жених. Это, в лучшем случае, просто добрачный муж; тут разница. И у моего "Ивана Ивановича" есть такая добрачная жена. Но у него есть и невеста -- тоненькая девочка...7

Отсылаю письмо, пока еще что-нибудь не помешало. Прочтите во 2-ой книжке "Русск<ой> м<ысли>" мою "Обратную религию" (псевд<оним> Лев Пущин)8. Впрочем, это очень с ум-ничаниями. А нравится ли вам "Конь бледный", повесть моего парижского друга одного, и отчасти моего ученика?9 Это замечательный человек со страшной, темной душой, громадной волей и тоже страшной, яркой жизнью.

Нет, Мариэтта, не надо, нельзя винить людей, когда они не слышат твоего голоса. Даже если и то говоришь, что нужно -- виноват все же тот, кого не слышат. Значит, не так говоришь, не тем голосом. Ведь если других винить -- это решать, кто "марево", "плевелы", а решать этого нельзя, нельзя сметь...

До свиданья... когда-нибудь. Нет, не умирайте, да и я хочу долго жить. Если не все -- то многое еще успеете мне сказать.

Ваша З.Гиппиус.

P.S. Я вас "принимаю на лестнице", потому что вы еще не приходили к нам "на просеку". А если...

На конверте адрес: Москва, Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Мал.Дмитровка, Успенский, д. Феррари, кв. 5.

На штемпеле дата: 5.2.1909.

Пометы М.Шагинян: Первая 1/2 1909. О Коне Блед. "моего ученика" Савинкова-Ропшина, критика на мою книгу. Интересно.

На обороте конверта: No 5 и дата: 1909.

No 6.

5 февраля 1909. СПб.

Милая Мариэтта,

А я вам только что отослала какое-то сборное и не особенно ласковое, кажется, письмо. Мне теперь жаль. Выздоравливайте скорее, верно вы не береглись, вот и воспаление в легких. У меня с 12-ти лет была "чахотка", т.е. как бы перманентное воспаление легких. Я его однако презрела, ибо -- желала быть здоровой.

Совершенно же я здорова (в легких) с тех пор, как сплю с настежь открытым окном даже в очень сильные морозы, даже когда меня осыпает метель. В Москве я страдала, что приходилось открывать лишь форточку, а у меня одно окно не замазывается.

Это ужасно приятно, живительно, весело во сне, -- но нужно долго и осторожно к этому привыкать. Я так сплю уже десять лет.

Простите, что пишу вам такие пустяки, я хотела просто послать вам два слова с пожеланием быть бодрой и скорее выздороветь. Не утомляйтесь, но все же черкните мне строчку как-нибудь.

Ваша З. Г.

На конверте адрес:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Мал. Дмитровка, Успенский, д. Феррари, кв. 5. Москва.

На штемпеле дата: 8.2.1909.

Пометы М.Шагинян:

5/11 1909. 1/2 1909. Мое воспаление в легких, у нее с 12 лет "чахотка". No 6.

No 7.

С.Петербург

Литейный 24.

27 февраля 1909

Так давно не писала вам, милая Мариэтта, что не знаю, на что отвечать. Меня ужаснуло ваше письмо о нарочной болезни: я это поняла, понимала, но это неверно, это стыдно, это безбожно. Хорошо, что вы сами поняли... крепко ли? Надо понять крепко. Я все забываю, что вы еще маленькая, глупая девочка, и пишу вам как равной; а потом в ужас прихожу, как, например, от вашей идиотской форточки во время болезни! Доктору вас следовало за уши выдрать, больше ничего. Нашли время приучаться _ зимой, в Москве, с воспалением легких! Ну, да все, слава Богу, прошло, бросим это. Забываю же я, что вы девочка, потому, вероятно, что во мне самой, как уверяет Тата (моя младшая сестра), сидит еще "теплая девочка". Стыдно признаться, а, впрочем, и не стыдно. Может, так и надо, и хорошо. То, что вы пишете о "скверных анекдотах", -- очень глубоко. Ну да, так и должно быть, через это нельзя не пройти, когда религия реализуется, входит в жизнь. Это, может быть, даже страшнее, чем вы думаете, можно совсем пропасть слабому, когда врежется в жизнь луч разделяющий. Не думайте, надо или не надо "говорить о Боге". Иногда надо, иногда не надо. Это изнутри чувствуется. Иногда для себя не надо, иногда для другого не надо. Т.е. ради себя, ради другого.

Что значит ваша фраза "разве Христос -- последнее?" Я бы на это ответила: непременно последнее. И конечно не последнее. Он и первое, и последнее (Альфа и Омега), но Он же и Второй, хотя и Первый, и Третий тоже.

Вот как я отвечу, а как вы поймете -- не знаю.

Скоро я уеду, Мариэтта. Верно, уеду из России. Но вернусь. Впрочем, раньше я, должно быть, буду в Москве. Мне хотелось бы поговорить с вами в моей комнате, у моего камина, а не в холодном "Национале"; однако думаю, что теперь вы не убежите от меня? Или боитесь "разочароваться"? Не бойтесь. Я хочу быть для вас "я", а вовсе не отвлеченной поэтессой с сомнительно серыми глазами, не столько серыми, сколько зелеными. Я сейчас улыбаюсь и, право, немножко люблю вас, Мариэтта. Что вы глуховатая, это тоже меня как-то приближает к вам.

...Часы стучат невнятные...10

Это я писала, когда была, целый месяц, совершенно глухая. С тех пор я чуть хуже слышу на правое ухо. Это сносно для телефона, но не для шепчущего соседа с правой стороны.

Ну, до свидания, не забывайте меня. И не бойтесь меня. Так должно быть. Да, я еще надеюсь, что вы мне во многом поможете, и я вам.

Ваша З. Гиппиус.

Слева на полях:

А разве вы читали мой "Алый меч", что говорите о плевелах?

На конверте адрес:

Москва, Мал. Дмитровка,

Успенский, дом Феррари.

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

На штемпеле дата: 1.111. 1909. 12 ч.

Пометы М.Шагинян:

"Очень хорошее. Надо частично опубликовать".

"2/111 1909". "Первая половина. Еще не встретились".

No 7.

No 8.

С.Петербург

Литейный 24.

25 марта 1909

Благовещение

Вы не сердитесь на долгое молчание, милая Мариэтта. Получать письма одно, а писать другое. Я вами избалована и, хоть не отвечу иной раз, -- все-таки жду от вас письма, и получаю, глядишь. На многое мне хотелось тотчас же ответить, со многим спорить, кое в чем даже побраниться с вами -- но если не ответить сейчас -- потом трудно. А тут такие обстоятельства подошли. П.Соловьева-Allegro (я ее люблю прямо по человечеству) издает со своей приятельницей детский журнал -- "Тропинку"11. И обе они заболели. Надо было им помочь (вообще я для детей не пишу, очень трудно). Ну, написала им о Гоголе и пасхальный рассказ. Да два рассказа в газеты. Пишу я скоро, но думаю очень долго, в этом вся беда.

Итак -- уж примиритесь с тем, что кое на что я вам не успею ответить. Вашим рассуждениям о теократии и государстве, также как вашему увлечению Бердяевым12 -- не могу вполне сочувствовать. Хотя должна признаться, что о Бердяеве вы кое-что верно говорите, подметили то, что нам стало ясно лишь после нескольких лет. С Бердяевым мы сблизились года четыре тому назад, говорила с ним больше всего я, мы оба -- полунощники. Было это перед нашим отъездом в Париж и перед его "обращением". Еще когда нынче весною он приезжал к нам в Париж -- замечалось, что линии наши, пересекаясь, начинают расходиться. Недавнее свидание это подтвердило. Но Бог с ним пока. А главное вот что, Мариэтта: очень предупреждаю вас от хотя бы "пассажерного" увлечения кружком этих милых... правда, очень милых -- мертвецов, из коих разве один Новоселов13 не милый, потому что он обыкновенная дрянь. (Кожевникова не знаю). Новоселов памятен мне еще с <1>901 года, по нескольку лет знаю, и близко, других. О, как возмущают душу мою эти "смиренные", которые "и сами не входят", и телами своими покорными и сладкими "заграждают путь другим!" Пусть в некоторых из них есть подлинная пещерная лампадка, налитая подлинным деревянным маслом, -- но я-то не хочу ее, я не верю, что в ней сейчас истина. Не истина это, а своего рода "обывательщина", ставшая столь милой сердцу и Бердяева. Меня огорчило бы, если бы во имя ее вы, Мариэтта, отказались от "костра"14. Правда, она уже есть, вот тут, ее легко взять, а для костра нужно еще хворост таскать, еще разжигать его, еще мучиться, но... но что ж такое? Я вам все это говорю, а сама верю, что вы, в конце концов, сами сумеете разобраться, понять "милость" этих мертвеньких, -- и от костра вы не откажетесь, какой бы путь, длинный, одиночества и странничества, "безумства", к нему ни вел.

Пишите мне подлиннее и почаще обо всем, помните, что я все читаю, на все имею кучу ответов, и если не все их вы физически слышите, то этому чисто физические причины, -- моя ненависть к перу, например, -- когда уж очень оно мне надоедает, держать его в руках надоедает.

Говорю вам, кончая, самое великое слово, какое только знаю: Христос воскрес!

Зинаида Гиппиус.

На конверте адрес: Москва, Мариэтте Сергеевне Шагинян,

М.Дмитровка, Успенский, д. Феррари, кв. 5.

Помета М.Шагинян:

Удивит<ельное> письмо, отповедь новоселовщине,

о Бердяеве, предостережение. No 8.

На штемпеле: Москва, 27.III.1909.

No 9.

1.4. <19>09

СПб., Литейный, 24.

Мариэтта, да, я вполне обдуманно, -- хоть и вполне естественно, -- не касалась в письмах моих этого вопроса: вашей ко мне любви. Отнюдь не следует отсюда, что я ей не верю, или что я на нее "сержусь", или даже что я ее не вполне, не так, не во всю ее глубину понимаю. Прекрасно я это постигаю, нахожу, что вы ее "рассказываете" очень хорошо, т.е. точно, тонко и верно. Сами противоречия и "бессмыслицы" рассказа -- верны. Если бы любовь не хотела "бессмыслиц", "ответов", которых не может быть, не спрашивала того, чего нет, -- это была бы не любовь. Любовь всегда хочет "того, чего нет на свете" -- это ее главный признак. И скажу я вам вот что, -- не шутя и не "сердясь", а совершенно просто: любовь бывает счастливая и несчастная, причем счастье ее или несчастье зависит вовсе не от "обстоятельств", а от душевного свойства любящего. Если он, любящий, к этим вот словам "хочу того, чего нет на свете" -- может (умеет) прибавить -- хотя бы тихонько, про себя, -- одно маленькое слово -- любовь его счастливая. Если же он таков, что у него словечко это не прибавляется, -- его любовь непременно несчастная. Непременно и всегда! А словечко это -- "еще". Просто "хочу того, чего (еще) нет на свете". Мне чуется, что вы именно такая, с "еще", не могли бы быть без "еще" , даже если б и захотели, а потому непременно ваша любовь (настоящая) -- любовь счастливая, все равно какими бы "обстоятельствами" она ни сопровождалась. Сблизимся мы с вами -- или никогда не увидимся, то ли будет или другое, да и что бы там ни было -- а все-таки любовь ваша счастливая. И совсем я не в "воспитательном" смысле говорю, а беру широко, в иных перспективах. Тут, в маленьком словечке этом, вкрапленном в душу человеческую ("еще нет на свете"... но будет! Должно быть) -- тут и оправдание любви как некой "бессмыслицы". Потому что, ведь действительно -- она безнадежная бессмыслица иначе, абсурд, на ногах не стоящий. Вы подумайте: если б я попробовала ответить на ваше письмо, не входя внутрь, а со стороны, как всякий, -- что это был бы за ответ? Вы легко его можете вообразить сами. Ведь начать с того, что я вас почти не видела, а если учесть мою крайнюю близорукость, то, можно сказать, что и совсем не видела. А вы меня -- едва-едва. Да и не с этого можно начать, а с какого угодно конца, -- все будет одна и та же "бессмыслица" -- ежели со стороны, ежели не входить внутрь, в сущность любви, которая оттого и любовь, что требует небывалого, сверх-смысленного (оно же, для стороннего взора, бес-смысленно).

Это все не просто, Мариэтта, но ведь наша настоящая простота начинается за сложностию, а не до нее. Уж тут ничего не поделаешь. До-сложная женщина, конечно, испытывает волнение без всякой любви, читая любовное письмо. Но я не хочу лгать вам, этого волнения я не испытываю. Помнится, даже и прежде испытывала не такое. Я вам писала как-то в самом начале, что несравнимо больше люблю любить, чем быть любимой, и к любящему я всегда, бывало, чувствую зависть. Он имеет (или она, это мне всегда было безразлично), а я -- нет! Теперь... не знаю, зависти меньше. Ведь все зависит от своей души. А у меня тоже такая душа, которая непременно подставляет "еще". Еще никогда не бывает... но ведь должно же быть!

Одно только в вашем письме мне кажется... ну, опасным, что ли. Я вам скажу это прямо. Есть один неверный путь, -- и дай Бог, чтобы вы на него никогда не вступали. А на него вступить ужасно легко, так легко, что почти у. уберечься нельзя. И предостеречь от него почти нельзя, ведь это делается бессознательно. Путь к истине -- через любовь к человеку, вот этот неверный путь. Так, что как бы любовь к человеку освящает любовь к истине, даже открывает, указывает эту истину. А ведь надо наоборот. Надо, чтобы то, Первое, освящало любовь к человеку, открывало нам человека...

Но говорю вам, я знаю, как трудно уберечься от этого. Ведь и мне нужно было сначала "Сумерки духа" написать (и пережить!), чтобы понять это. Но забыть раз понятое я уже не могу.

Мариэтта, неужели вы не понимаете, что если б я вам "запрещала" меня любить, или "позволяла" любить (ваши выражения), или... не знаю, что, -- это была бы не я? Кого бы вы тогда любили?

А я только и могу сказать, что ваша душа -- для "счастливой" любви. И непременно ваша любовь -- счастливая, потому что знает: нет на свете... но должно быть на свете.

Если вы не поняли меня -- скажите. Но только мне кажется, что поняли. Я не все сказала, но ведь не всегда все надо говорить словами. И не надо уныния, одиночества, ничего несветлого, больного. Будьте здоровы и бодры.

Ваша Зина Г.

На конверте адрес:

Москва, Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Мал. Дмитровка, Успенский,

д. Феррари.

Пометы М.Шагинян: Первая 1/2 1909.1 апреля 1909 (девятое письмо).

О Любви. На обороте конверта: No 9.

На штемпеле: Москва, 2.4.09

No 10.

Литейный 24.

25.4. <19>09 СПб.

Вот видите, какая вы, в сущности, негодная и ядовитая девочка: хотя, мол, "бодрюсь", но эта бодрость фиктивная, а я, главным образом, думаю о смерти. Что ж, это самое легкое и приятное дело: мечтать о смерти. Гораздо труднее -- думать о жизни. И, признаться, мне жаль и досадно, что вы поддаетесь соблазну легкого. Мне хотелось бы, чтобы вы всегда избирали труднейшее. Думаю, справились бы. И вот что я еще хочу сказать. Сейчас вижу я в вас уклон... нет, лишь опасность уклона опасного, перегиб в прекрасность романтических туманностей и... как бы сказать погрубее? перепроизводство некоторых товаров души в ущерб другим. Знаете что? Вот вы мне все говорите, что отдали бы мне жизнь, что готовы на все самое крайнее... Хорошо. Допустим, это так. Ну, а если бы я сказала вам, что вовсе мне вашей жизни не нужно (если бы все-таки стали отдавать ее, то уж, значит, не для меня, а для самой себя), вовсе я не охотница до умопомрачительных жертв, -- знаю, что они легки и прельстительны для приносящего их и тяжки для получающего, -- а вот, если вы так любите мое и меня -- не проще ли вам с осени, вместо того, чтобы учиться в Москве, -- перейти в Петербург? Могу поверить, что это трудно, труднее, чем "жизнь отдать", но, право, если это "невозможно", то вы сама должны будете согласиться на некоторый трезвый корректив в ваших, относительно моего и меня, готовностях.

Заметьте, я совсем не убеждаю вас это сделать и не требую -- Боже сохрани! Я только даю вам простой и маленький пример, насколько труднее маленькое и в высшей степени естественное, только не необыкновенное и не героическое, дело -- всех гигантских слов и даже "величественных" поступков. Это вечно-женская черта -- сейчас же жизнь за что-нибудь отдать, но только бы сразу и всю целиком... а вот обычное дело, которое не вы одна только способны сделать, да целую цепь таких дел, да еще весело, с усилием радостным, да и не только пассивно "отдать себя", а еще с праведной надеждой и "себе взять" что-то нужное -- вот это, пожалуй, не так-то просто, как сразу кажется. Нет, милая Мариэтта... впрочем, не слишком ли вы молоды, чтобы понять меня теперь? Может быть, вам нужно сейчас именно то, что вы переживаете, "мое" -- как отвлеченный, неясный образ, "я" -- как далекая, едва мелькнувшая и ушедшая "поэтесса" Гиппиус? Нужны как раз и длинные ваши письма к полуизвестному существу, и мои редкие ответы, и все ваши туманные и острые мечты, в которых нет места для иначе прекрасной и страшной действительности. "Костер" прекрасен в вашем воображении, а нужно ли вам знать, как он реализуется? Нет. Потому что в реальности около него, кроме того, что описано, есть грязная дорога, у мальчишки-подпаска, может быть, нос сопливый... Простите ли вы это за костер? Нет. Вам он милее пока на бумаге, на страницах книги, где его нежгущая красота ничем не омрачается. И я могу быть легко любимой издали, -- вы издали вольны делать из меня что угодно. Ну да, это все для вас, я верю, что это вам нужно, и я такая вам нужна... а мне вы нужны ли с этим -- только с этим? Тут вопрос. И еще вопрос -- не следовало ли бы стремиться вам и желать не только радоваться своей нужде во мне, но и сделаться самой нужной мне! Как мне кажется, -- такая обоюдность одна и была бы желанной.

И опять -- я ничего не хочу от вас и ничего не указываю вам, -- я только показываю.

Не огорчайтесь этим письмом и не сетуйте, если я слишком перегибаю лук. Иногда от этого дело яснее. А теперь я кончу, а то совсем наговорю чего-нибудь лишнего. Нет, взгляните просто, со стороны: благодаря "внешним обстоятельствам", которые обыкновенно "непреоборимы" и которые побеждаются нами лишь на то крошечное мгновенье, когда мы успеваем "отдать всю жизнь'' другому, "умереть", "кинуться в бездну" и т.д. -- благодаря этим внешним "обстоятельствам" вы живете в Москве, а потому очень реально можете ходить с Булг<аковым>15 ко всенощной, рассуждать с Новоселовым и т.д. А костер... он прекрасен, но он далек "по врешним обстоятельствам". Конечно, если бы не они... Только они? Не позволительно ли усомниться, если так, в самой силе желаний?

Через 10 дней мы уезжаем заграницу -- пока в Германию. Право, мне это кажется совсем недалеко. Напишите мне поскорее, еще сюда. Да и я еще отсюда успею ответить, скажу точный адрес. И еще раз -- не сердитесь. Если я резка -- значит, не равнодушна.

Ваша Зин. Гиппиус.

На полях слева:

Напишите, что же "друзья" ваши? процветают ли? Вверху слева на первой странице:

Не забывайте писать ваш адрес.

На конверте адрес:

Москва. Мариэтте Сергеевне Шагинян.

М.Дмитровка, Успенский, д. Феррари.

На штемпелях даты: Петербург 25.4.09 и

Москва. 27.4. 09.

Пометы М.Шагинян:

Первая 1/2 1909. Апрель.

Весной (апрель) 1909 г.

Письмо Зины о моем переезде в Петербург.

На обороте конверта: No 10 и дата: 1909.

No 11.

2.5. <19>09.

СПб., Литейный 24.

Я совершенно не знаю, что вы хотите, чтобы я вам ответила, Мариэтта. Мне кажется, мы говорим о разном. Да и о чем? Ясно ли вы себе представляете? Как формулируете? Я никогда ничего более отвлеченного не видела, как эти наши разговоры о "реализации". Не смешно ли? Нет, уж хоть говоря о земле, -- да позволено будет спускаться на землю, а то лучше откровенно оставить ее в покое. Это тоже не плохо. Единственно, что плохо -- обманывать себя, не сознавать, играть словами, подменивать понятия. Не особенно важно, что вы такое: важно лишь то, чем хочешь быть. Потому не важно, что вы "теоретик" -- гораздо важнее, что вы так это говорите, как будто прибавляете: и хочу быть такой, это -- благо. Я, для себя, иногда констатирую в себе то или другое, наклонность к теоретизированию, между прочим, мало ли! Но я знаю, чего я хочу или даже хотела бы, -- на этом одном и надо строить. Я стараюсь выражаться точно; а вы стараетесь всегда взять вверх или вниз от моих слов. Я писала ясно, что, говоря о вашем переезде в СПб.,-- я привожу пример естественного маленького дела, естественного, конечно, при условии схожести воль. На этом примере я и хотела вам показать, что до самого важного, до схождения воль, у нас с вами еще очень далеко. Это вы и сама вашим письмом подтверждаете, я очень рада, что вы это более или менее сознаете. Кстати: вы говорите, что вам ваша "мысль" дороже всего и "за нее вы отдадите все дела"... Я, во-первых, сомневаюсь в возможности такой сделки: что за мысль, которую надо предавать за дела, что за дела, которые можно купить этой ценой! То и другое негодно. А во-вторых... (скажу в скобках) давно ли вы сердились на меня, когда я вас, чуть ли не в первом письме, назвала "умной". Как, говорили вы, и больше ничего? Мне тогда хотелось защищать мысли. Или... вы мыслям противополагаете чувства? Ну, я привыкла думать по иному. Настоящая мысль -- уже и чувство, -- чувство со знанием. И -- этой вещи мало. Отдавать ее не собираюсь ни за что -- мне просто мало. И я хочу, чтобы у меня не было мало.

А что касается моей, нашей реализации -- то я вам просто напросто о ней ничего не скажу. И не хочу, и не должна, и не могу. Из вашего письма я вижу особенно ясно, что вы не знаете, о чем говорите, и что, действительно, долгий вам путь предстоит, простой путь мыслей и чувств до пробуждения воли к каким бы то ни было реализациям. Просто вы еще совсем не разобрались. У вас нет самых первых теорий, нет остова треугольника. или какого-нибудь другого остова, -- но другой, конечно, приведет к другому уклону воли, чем у нас, а, следовательно, и к другим реализациям. Есть, впрочем, такие теоретические остовы, которые приводят к отрицанию реализации. Разное есть...

Зачем и как буду я говорить с вами о "реализациях", отвечать, имею ли я "сомнения" -- в чем? О чем вы спрашиваете? О том, нужно ли в лесу под Петербургом разводить костры? И разводила ли я? Разводила, и картофель в золе пекла. Раскаиваюсь ли? Ничуть. Считаю ли это единственно верным путем "реализаций"? Нет, конечно. Можно развести, а можно и не разводить, это уж, право, не так важно. Вы сомневаетесь, "нужна ли тактика". Если вы верите, что к завтрашнему вечеру мир и вы впрыгнете в совершенство, которого вы и он сегодня так далеки, -- не сомневайтесь, не нужна "тактика". Да и время жизни вообще не нужно и бессмысленно. Но верите ли?

Я уезжаю заграницу 9-го, в субботу. Думаю, еще успеете написать сюда. А я пришлю вам адрес из Баденвейлера. Вы очень милая девушка, Мариэтта, а излишний трагизм ваш излечит мудрость жизни. Вернее -- она покажет вам другой, более трагичный облик мира, -- но другой.

Ваша З.Г.

На конверте адрес:

Москва. Мариэтте Сергеевне Шагинян.

М.Дмитровка, Успенский,

д. Феррари, No 5.

На штемпелях даты: С.Петербург. 2.5. 09 и

Москва. 4.5.1909.

Пометы М.Шагинян:

2 мая 909 года.

1-ая 1/2 1909 г. Ответ на мой протест насчет переезда в СПб.

На обороте конверта: No II и дата: 1909.

No 12.

8 июля <19>09

Мариэтта, сейчас я уезжаю из Парижа, в Нормандию, ненадолго. Я писала вам из Франкфурта и из Фрейбурга, -- напрасно. Удивлялась. Напишу, как только успокоимся на месте. Завтра -- послезавтра. Ваше письмо переслали мне. Отвечайте мне Paris, poste restante, M-me Mereskovsky. Мне перешлют быстро.

Я вас никогда не забывала.

Зин.

Записка на бланке Hôtel D'iéna, Paris (16-me)

Адрес: Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Федоровская ул.д. 10--14. Нахичевань-на-Дону.

Russie Via Kiew.

Пометы М.Шагинян:

1 1/2 1909. 8/VII 1909. No 12.

No 13.

Villerville

Calvados.

8 августа <19>09

Ваше предыдущее письмо, Мариэтта, которое я получила в Париже, было такое важное и требующее столь обширного ответа, что у меня не оказалось физических сил. Только физических. Кое-как отвечать не стоило. Сегодняшнее еще затрудняет мое положение, т.к. мне нужно в немногих словах коснуться многого. В парижском вашем дневнике столько правды, верности определений, догадок и нащупываний, что я глубоко радовалась, и казалось мне порой -- что вам и помощи ни от кого никакой не нужно, что вы лучше сама выберетесь и разберетесь. Вы, например, так глубоко добрались до правды о том, что мы не сектанты, что мы чувствуем себя в церкви (хотя не для Новоселова, конечно), -- что, право, я не знаю, можно ли тут еще что-нибудь прибавить, особенно в письмах. Вопросы эти так глубоки и так обширны... их нужно всю жизнь решать, на двух страничках я вам их не буду объяснять. Если мы зимой станем жить в одном городе -- постепенно вы поймете ближе и яснее, что мы думаем и чего хотим. Ваше отношение к "записке" Флоренского16 тоже очень мне понравилось: все другое -- было бы "не то".

Но в сегодняшнем письме, милая Мариэтта, вы немножко провалились. О, конечно, тут нет никакой трагедии, я вовсе не думаю "порвать отношения", не оплакиваю ваших "потенций", которые остались, как были; нет, я только увидела, что вы все-таки молодое женское существо, подвластное встречным влияниям. Мне бы хотелось увидеть вашу религиозную душу прежде всего очищенной от всяких мыслей о православии, о русской идее, о революции, даже о церкви вообще. Вы о православии ничего не знаете жизненно, шкурно, милая Мариэтта, ничего помимо трудов Новоселова или Булгакова, оттого и выходит такая нелепость, что вы то о Новоселове говорите, то о православии, вперемешку, и вся ваша религия и вся ваша душа наполнена, главным образом, ненавистью то к Новоселову, то к себе, -- не знаете, на кого с нею кинуться. А если любите -- то, оказывается, меня, "еретичку", "сектантку" и революционерку (последнее уже без кавычек), считающую "Вехи"17 -- книгой дряблой, бездарной, скучной и кощунственной, -- между тем как вы "пробуете свое перо", ее восхваляя. Да, что-то тут не то. Я верю вашей любви ко мне, верю в нее, а потому думаю, что недаром же она вам дана? Воспользуйтесь ею, вашим даром, чтобы разобраться в чужих влияниях.

Да, вы ничего не знаете, Мариэтта, не в укол вашему самолюбию будь сказано. Некоторые легкомысленности ваши, да еще и навязанные вам, меня сердечно огорчили. Вы молоды, в ваши годы и позже у меня было еще больше легкомысленностей своего рода, но... молодостью все оправдывать нельзя, нынче "время пришло во умаление", а если вы девочка, то лучше танцовать с гимназистами, а не рассуждать о церкви и о революции, греха меньше.

Когда я обратилась к этим вопросам, я уже знала, что я ничего не знаю и требовала от себя учения. С тех пор много времени прошло. Я говорю о них все меньше и меньше. Я считаю, что поведение Новоселова относительно вас -- недостойно и противно. Mais vous vous prêtes à èa18, и тут я вас осуждаю. Помимо всего -- ведь это комично, этот отживший иезуитизм и пасение пугливой овечки. Скажите вашей сестре, что я ее целую за ее здравость, за ее трезвость и простоту. Трезвость и детская примитивная, прямая простота обязательны, Мариэтта, и будьте уверены, что в Петербурге (я вижу, вам надо оставить Москву) вы не найдете во мне ни пророчицы, ни коварной еретицы, уловляющей вас в какие-нибудь, религиозные или любовные, сети. Будьте прежде всего сама по себе.

Я слишком близко видела жизнь и смерть, Мариэтта, слишком много пережила и переживаю, и мне нелегко говорить о некоторых вещах, не могу касаться их и судить с тою обильностью, с которой говорят Новоселовы, Трубецкие19 и Бердяевы. Есть незабвенное в жизни, как меч, проходящий душу. Вы заняты мыслями о православии Новоселова, пишете фельетоны о "Вехах", сидите на кумысе... а я путешествую заграницей, какая разница? Да, но почем вы знаете, как я путешествую? Я только о "Вехах" не пишу, поэмы не сочиняю, о Новоселове не думаю, вот это верно. Но только я "учусь", а вы... "учимы". Отдохните от этой учимости. Оставьте их. И ненависть к себе оставьте. Посмотрите на себя со снисходительной добротой, трезвой надеждой. Слишком много чести себе оказываешь ненавистью. Не стоит. Всегда есть лучше тебя и хуже тебя. Свою меру надо только исполнить.

Мы прожили 3 недели на берегу океана. Люблю его. Теперь уезжаем -- в Париж, в Германию, а затем домой, в СПб. Пишите мне: Allemagne, Homburg, v.d.H. poste restante (ибо я еще не знаю, будем ли мы в вилле Royale или Ernst). Поправляйтесь, а главное, если любите меня хоть немножко, сбросьте этот кошмар поучений, кастрированных мыслей о православии и русских идеях etc. Ведь над нами простое небо, ведь сначала жизнь, а уж после -- смысл ее.

Ваша Зина.

На конверте адрес:

Енакиево Екатеринославской губ.Имение Булавин.

Е.Я.Когбетлиевой. Почтовый ящик No 34 для Map. Серг. Шагинян.

Russie. Via Kiew.

На штемпелях даты: Villerville 10.8.09; Енакиево 3.8.09

На конверте пометы М.Шагинян: No 12. Важное письмо. 8 авг. 1909. 2-ая 1/2

1909. Против Новоселовщины. На обороте: No 13.

No 14.

14 VIII.1909

Bad Homburg v.d. Höhe.

Villa Royale C.F.Gremich

Keiser Friedrich-Promenade 109.

Получили ли вы мое длинное письмо в Енакиеве? Спасибо за поэму и за кору родной березки. О поэме я вам напишу или не напишу, еще не знаю, а о конце тетради наверно напишу, и напрасно вы думаете, что мне это все непонятно. Только выводы я бы сделала другие. Пишите мне сюда, почаще, не ждите моих ответов. В сент<ябре> я вернусь в Пб.

Зин. Гиппиус.

Приписка под изображением виллы

на открытке:

Мой балкон самый верхний, круглый.

Адрес на открытке:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Нахичевань н/Д, Федоровская ул., д. 10-14.

Russland

Пометы М.Шагинян:

2-ая 1/2 1910 (? - Н.К.). 14 авг. 1909. No 14.

No 15.

15.IX. <19>09.

Гейдельберг

Милая Мариэтта, Ну куда вам писать, вы, верно, в Москве? Все ваше я получаю (кроме последнего в Гамбург!!). А вам не знаю куда писать, хотя столько надо бы сказать вам. Недели через две я буду в СПб. (теперь в Гейдельберге, где оч<ень> хорошо), а перед этим в Берлине, Carlton Hotel. Сколько недель идут письма в Нахичевань!!!

Ваша Зин. Г.

Открытка с видом Гейдельбергского замка.

Адрес: Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Федоровская 10-14.

г. Нахичевань на Дону.

Russland. via Kiew

На штемпелях даты:

Heidelberg 23.9.09. Нахичевань Донск. 15.8.09.

Пометы М.Шагинян: 2-ая 1/2 1909. 15/IX. 09. No 15.

No 16.

21 сент<ября 19>09

СПб.

Милая Мариэтта, я поражена Вашим благоразумием и Вашим здравым смыслом. Мне редко приходилось встречать такую положительную молодую девушку. Вы смело можете ехать куда угодно, потому что всюду будете вести себя безукоризненно.

Пишу Вам всего два слова, т.к. только сегодня вернулась из-за границы. Надеюсь скоро иметь о Вас вести. Искренне и дружески Ваша

З. Гиппиус-Мережковская.

На конверте адрес: Москва,

Лесная ул., у Тверской Заставы,

д. Маслова, кв. 2. Мариэтте Сергеевне

Шагинян.

На штемпеле дата: Москва. 25.9.09.

Пометы М.Шагинян:

21 сент. 1909 Зина вернулась в Питер из-за границы. По моей просьбе офицыальное письмо для тетки20 перед моим отъездом в Питер. No 16.

No 17.

27 сентября 1909

С.Петербург

Что же вы хотели, Мариэтта, чтобы я вам написала ... "для тети"? Вообще мне ваши "цензоры" надоели. Прежде всего -- они не имеют никаких оснований. А затем -- вы сами в них кругом виноваты. Вы до такой степени, безмерно даже, посвящали всех в "вашу любовь" ко мне, что -- кончили общим за вас беспокойством. И совершенно естественно, что люди, меня не знающие или только "что-то, где-то" обо мне слышавшие и вас притом любящие, стали ко мне относиться, за вас, враждебно и подозрительно. Иначе и не могло быть. Мне от этого вреда не произошло, но вам -- большой. Цензуры, недоверия, несвободы, увещания, догадки... и атмосфера какой-то, в сущности не важной, борьбы, трата сил совершенно бесполезная. То, что вам следовало бы выяснить перед собой и передо мной, -- выясняется перед вашими родителями и Новоселовым. Ваша "влюбленность" сама по себе требует некоторого договорения, а выходит, что, хотя вы не знаете всех моих мыслей о ней, -- вы отлично знаете тут все мысли посторонних людей.

Боюсь, что и меня вы мало знаете. Вы больше думаете о своей любви, чем обо мне. Я это слишком хорошо понимаю, я всю жизнь свою любила Любовь больше всего на свете, но это меня не исчерпывает. Между прочим -- есть во мне беспощадная трезвость, жестокость, грубость, -- лом, который полезнее, нежели букет цветов, и вы, ради Бога, тут не обманывайтесь. Некоторое право ставить точки над самыми обольстительными "i" я приобрела своей жизнью, и уже ставлю их беспощадно, делю, как умею, "да" от "нет", буду делить. Флоренский и Новоселов могут быть спокойны за вас, -- если они боятся только меня. А вы -- не боитесь ли вы потерять свою любовь, если увидите кое в чем мое схождеие с ними?

Я пишу загадками и намеками, и не хочу, чтобы вы эти загадки отгадали. Когда-нибудь напишу или скажу вам все прямо. Это я обещаю. Тогда и отвечу на вопросы вашего последнего письма.

Зин. Гиппиус.

Адрес на конверте:

Москва, Каретная Садовая, д. 241.

Гимназия Л.Ф.Ржевской.

Екатерине Павловне Вельяшевой для

Map. Серг. Шагинян.

Даты на штемпелях: С.Петербург 28.9. 09, Москва 29.9. 09.

No 18.

2.10.<19>09.

СПб

Дорогая Мариэтта, приходится мне сказать вам, что вы... попали пальцем в небо. Вот что значит заниматься так исключительно своей любовью, а ничего не видеть за чертой круга. Прежде всего -- в вашем письме я не нашла ничего исключительно собственного. Тем более согласна я с каждым его словом, что и сама тысячу раз то же вам говорила. Все ваши возмущения -- впустую, а уж ко мне-то никак это не относится. "Учить" я вас ничему не собиралась, кроме знания моей души и моих мыслей о вас и вашем, о которых, казалось мне порою, вы имеете смутное понятие, и самостоятельно тоже не прогрессируете. И это даже, и такое "учение", касалось в данном деле только частности, о том речь впереди... Вы могли вот что мне ответить: или -- "я не желаю вашего учения (или помощи) для понимания вашей души и ваших относительно меня и любви моей мыслей, ибо хочу сама их понять"; или же -- "я не желаю оттого, что мне ло них дела нет". Тогда бы, по крайней мере, не было пальца в небесах. Вообразить же, что я посягаю на личность человеческую с тем, чтобы ее по своему перемалывать -- это только лишнее доказательство вашего невнимания, или недоверия (или непонимания) к моим словам, мыслям и стремлениям. Все это донельзя просто, и напрасно вы сели туда "на большой лошади". Что касается разности в "высших убеждениях", -- то, очевидно, я радуюсь всякому схождению в них, но при расхождении абсолютно неспособна уподобиться Новоселову, как по внутренней причине, так и по внешней. И не могу, и не хочу мочь. В бескорыстном миссионерстве Новоселова есть своя святость, а я ею, такой, и не обладаю, и, что тоже очень важно, не желаю обладать. Почему-то вы упомянули о статье Мережк<овского> в "Речи". Это было не к делу, но могу взять ее как пример расхождений. Для меня статья эта представляет сводку вместе передуманного и пережитого, окончательные выводы выводов, к которым я пришла впервые в Париже и честно их выразила в двух моих статьях нашего парижского сборника21; говорю "честно" потому, что ранее я столь же честно стояла на приблизительно вашей точке зрения (см. "Полярную звезду" 11, No 7 "Тоска по смерти"). Все это, впрочем, не так просто, но поверьте, я никому мыслей моих и не навязываю, я о них только рассказываю, да и то недостаточно. Слишком хорошо понимаю, как трудно дойти до внутреннего вникновения в эту мою загадочную формулу "нельзя и надо", слишком понимаю, что дойти до такого вникновения можно только самому, но тем более радуюсь, когда встречаюсь с дошедшими, и эту радость вы никак у меня не можете отнять.

"Научить" этому, как многому другому, повторяю, нельзя; а если б и можно было -- я учить бы не стала, и такой "наученный" человек нам был бы не помощник, а противник.

Но пока это в сторону, а возвратимся к частностям, к "загадкам" моего предыдущего письма. Вы не исполнили моего совета их не разгадывать, а потому и попали "пальцем в небо". Мое намерение было, когда я бралась за перо, загадки эти раскрыть. Но сию минуту глубина недоразумения меня останавливает. Нужно бы сначала, чтобы вы уяснили себе* что значило мое "учить", о чем и о ком я тут говорила; и ведь еще тогда вы можете мне ответить двойным способом (см. выше: "не желаю ваших объяснений о себе, хочу узнать сама", или "вовсе не хочу узнавать"). Тогда мне не для чего эти загадки разгадывать, по крайней мере до первого нашего столкновения в будущем, которое, думаю, все-таки наступит, если мы станем видеться. Возможно, впрочем, и то, что вы, действительно, самое меня хотя бы в этих частностях разгадаете, -- тогда все великолепно. Но должна сознаться, что невнимание ваше к моим словам, мыслям, суждениям, ко всей моей индивидуальности как она есть и как именно отражается и должно в ней отразиться ваше отношение, -- не много дает мне надежды на такой исход. Ваша любовь до такой степени для вас все, что вы к ней не даете, ревниво, притронуться тому, кого она трогает. Вы легко можете меня возненавидеть за нее. Какой душевный поворот! Если я "не смею тут мнения иметь" и мое отношение не интересно и не считается, то зачем вы мне пишете? Или, пожалуй, вернее, -- зачем вам, чтобы я вам писала? Полнота в вас, а я, как я, уже излишек.

Самая низкая истина (хоть это, если истина, то не низкая в сущности) всегда ценнее самой возвышающей иллюзии, -- обмана, лжи. От этой банальности, пусть она груба, я не откажусь. Что делать?

Ну, однако, довольно. Я знаю лошадей и верховую езду, но вас сравнивать с лошадями, а себя с укротительницей -- не желаю. И нахожу, что тут гораздо больше внутренней грубости, чем во всех моих прямых словах, при условии к ним внимания, конечно.

Ваша Зин. Г.

На конверте адрес:

Москва, Каретная Садовая, д. 241,

гимназия Л.Ф.Ржевской. Екатерине Павловне Вельяшевой

для Map. Серг. Шагинян.

На штемпелях даты: Петербург. 3.10. 09 и Москва, 4.Х. 09.

Пометы М.Шагинян:

2-ая половина 1909. 4 окт. 1909. Ответ на мой протест, чтоб меня не "учили".

Новоселов. No 18.

No 19.

16.Х.<19>09

СПб., Лит<ейный> 24.

Тел. 114-06

Милая Мариэтта,

Если вы приехали не для "дурачества" только, а ради целей более достойных и независимых, -- хотелось бы верить, -- то вы, конечно, поймете то, что я сейчас скажу.

Я желала бы, чтобы вы "познакомились" со мною и с нами, начали бы "знакомиться" совершенно просто, совершенно обычно и спокойно.

Об исключительности личного вашего ко мне отношения я в данный момент и знать не хочу; вижу в вас человека, и сама хочу быть человеком, а не "предметом".

Вы можете не считаться с моими тут желаниями; но тогда вам нет нужды и видеть меня.

Потому что я устала от бесцельных сложностей, от "экстазов", я хочу простоты, ясности и свободы.

Говорю вам очень просто: если хотите на данных основаниях "знакомиться" -- пожалуйста. Приходите сегодня или завтра часа в 4; я редко выхожу днем.

У вас достаточно ума и понимания, чтобы не "рассердиться" на меня. Но вы можете не согласиться на мои "условия". Это дело ваше; мое дело будет об этом пожалеть.

З. Гиппиус,

Адрес:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пантелеймонская д. 4, кв. 20.

Здесь.

Пометы М.Шагинян: Первое в СПб. 2-ая 1/2 1909. 16.Х. 1909.

Приезд в Питер.

No 20.

<До 5 декабря 1909>

Милая Мариэтта, по-моему, пишите то, к чему у вас больше сердце лежит. Пожалуй, о христианстве и государственности вам рано писать, слишком легкие могут быть возражения и, наверное, совсем не с нашей точки зрения, так что и защищать ту неоспоримую правду, которая есть в вашем взгляде (письмо ваше), будет трудно. Подумайте хорошенько -- но реферат для христ<ианской> секции22 все же постарайтесь написать. Это верно, что не надо слишком широкую тему. Но все они широки!

Тату я не видела. Она нездорова. Отчего вы к ней никогда не зайдете? Ведь ни разу не были.

Как устроились с уроками? Беда, что я по вечерам еще плохо себя чувствую. Все жар.

Ваша Зина.

На обороте адресная надпись:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пант. 4 д. 20.

Пометы М.Шагинян:

Первая 1/2 1910 <? - Н.К.> О реферате -- на какую тему. Религ<иозно>-философск<ое> общ<ество>. Христ<ианская> секция.

No 21.

5.12. <19>09 ч

СПб.

Милая Мариэтта, если вы хотите, чтоб "стружка"23 была настоящая, -- выкиньте из письма все, что обо мне (о, если б выкинули вы это из головы!). Не об одной "тактике" я сейчас забочусь, т.е. не о том, что Н<овоселов> из-за этих строк не увидит и всей правды вашего письма; нет, это глубже, это касается вас, меня и нас. Я не могу терпеть такого вашего ослепления в пункте "меня" -- при таком вашем сознании в остальном. Если вы не можете прозреть, то на веру берите, что не видите тут ясно и -- молчите. Ставя меня чуть не на идольский пьедестал -- вы этим разрушаете "мое". И "свое". Какого там чорта я "близка ко Христу" и "борюсь с Дьяволом неустанно и полно"! Каково это мне читать, зная себя бездонно слабой, маленькой и грубой, боящейся и жизни, и смерти, не ничтожной и не самой слабой, -- а так себе, довольно слабой, как очень многие, как очень близкие... Если есть у меня кусочкек силы, -- то как раз в сознании этой средней слабости, в моей смиренной "частичности", -- а вам бы это хотелось у меня отнять! Нет, нет, не отнимете.

Мне была бы большая радость дать прочесть ваше письмо к Н<овосело>ву моим близким, потому что в нем, в этом письме, столько правды, воли и чистоты, но... я лишаю себя этой радости; вы понимаете, я не могу, они посмотрят на то, что обо мне -- как и я, ибо и меня они такой же видят, как я сама вижу (и неужели вы думаете, что они любят меня меньше вашего?)

Ну, все равно. Не надо судить человека, всегда будешь в какую-нибудь сторону несправедлив, пусть Бог судит. И я не хочу с вами спорить по существу -- о себе. Лучше бросим суды.

А вы сделайте мне громадное удовольствие, выкиньте из письма все, что обо мне (не о нас), -- тогда вы совершите письмом некое малое "действие". Только тогда.

Ваша З. Г.

P.S. Реферата вашего еще не читала. Скоро прочту. Тогда напишу.

На конверте адрес:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пантелеймонская 4, кв. 20.

Пометы М. Шагинян:

5-XII 909. Вторая 1/2 1909. "Стружка". Письмо к Новоселову.

No 22

<Декабрь (после 5) 1909>

Милая Мариэтта.

Поздравляю вас с рождением Солнца (праздник древний и вечный).

Приходите завтра попозднее, чтоб не бегать от "мужиков" в другую комнату, останьтесь обедать.

Посылаю вам ваш реферат. кот<орый> я прочла, и... от Дм<итрия> С<ергеевича> письмо. кот<орое> мы н_е читали. Дм<итрий> С<ергеевич> не взглянул внимательно на конверт, раскрыл письмо и в удивлении перед ним остановился, ничего не понимая. Я подняла конверт и увидела, что оно с передачей вам.

ДС. извиняется очень. Ни о чем вам не пишу, зная, что вы все мои письма переписываете. А Лина для меня не вы, да и никакой человек не одно. Или вы думаете, что я Лине писала бы слово в слово то, что вам?

Нет, милая моя. Учитесь сознательно относиться к единственности личности и уважать ее, чья бы она ни была: ваша или Линина.

Ну, так до завтра.

З. Гип<пиус>.

На конверте пометы М.Шагинян:

Письмо Зины насчет Лины и пересылает Дмитрия Сергеевича. Но это письмо от Мережковского я потеряла. No 20.

No 23.

7.12.<19>09

Милая Мариэтта, я с трудом пишу вам, мне перо опротивело. Писатели плохие корреспонденты. Кроме того -- мне безумно надоела тема наших разговоров и нашей переписки, эта вечная тема... Боюсь, что тут главная причина моего "волнения", усмотренного вами в письме. Вашей теории о моей двойственности я не понимаю, т.е. вернее не хочу в нее вникать. А не хочу -- опять потому, что мне надоела тема -- я сама. Ну пусть себе я такая, буду какая хочу, поговорим о чем-нибудь другом.

Говорят -- Бердяев в Москве. От Бори я уже, конечно, много писем "в отмену" получила. И еще... впрочем, вы наших дел не знаете, а потому вам будет не интересно. Не знаете же вы 1) благодаря вашему нежеланию 2) благодаря моим сомнениям: в вас нет достаточной "конспиративности". А всякое дело ее требует. Вы обо всем пишете подробно людям, близким вам, но не мне и не нам. Это не грех, отнюдь! Но это известное неудобство.

А что же письмо Н<овосело>ву -- вы его не пришлете мне в измененном виде?

З.Г.

Без конверта.

Адресная надпись: Мариэтте Сергеевне Шагинян.

No 24.

Понед<ельник>

<Без даты>

Я занята сегодня, Мариэтта, завтра вы получите от меня вести.

З.Г.

На конверте адрес:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пантелеймонская,

4, кв. 20.

Пометы М.Шагинян:

Пишет, что занята -- завтра пришлет мне "вести" (знаменитое письмо в тетрадке). No 4.

No 25.

<Без даты>

Прочтите, Мариэтта, конец тетради.

Без подписи. На конверте адрес:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пантелеймонская д. 4, кв. 20.

Пометы М.Шагинян:

На моей тетрадке написано ее знаменитое письмо (о любви).

No 5.

No 26.

Пятница <Без даты>

Милая Мариэтта, у меня самая вульгарная инфлуэнца, кот<орая> уже и проходит. В ее разгар я люблю быть одна, в темноте, и чтобы меня никто не видел. Сегодня надеюсь уже быть как всегда, или почти как всегда. Приходите часов в 5. Надеюсь, вы, если уедете, так скоро вернетесь, а то что ж это?

Зин. Г.

На конверте адрес:

Map. Серг. Шагинян.

Пантел<еймонская> 4 кв. 20.

Пометы М.Шагинян:

Я собираюсь в Москву на неск<олько> дней. Юбилей Гоголя. 1-ая 1/2 1909 <? - Н.К.>. No 9.

No 27.

Воскресенье

<Без даты>

Письма Лины24 меня совершенно очаровали, милая Мариэтта. Но мало этого: они мне открыли... если не "бездны" ("бездны" -- "открывает Чуковский") -- то во всяком случае глаза. Ведь вот оно что такое! Ведь между курсисткой "фохтинианкой" и курсисткой "когенианкой" -- ни малейшей разницы25, или самая крошечная, по сравнению с курсисткой вообще -- и всем, что не она... А я этого совсем не понимала. Я идиотски судила вас -- по себе и от себя, забывая, что вы, хоть и не Лина, но вы же ее сестра, вы жили этой жизнью, вы старше ее едва-едва, а кроме того -- вы начинающий поэт, литератор. (Вас даже, говорят, с_а_м Иннокентий Анненский будет разбирать в "Аполлоне"26 рядом со мною).

Когда вы меня уверяли, что не хотите "никого" видеть и "ни с кем" знакомиться -- я потому верила вам, что мне -- то они все до чортиков надоели за долгую среди них жизнь, а в юности я их от самоуверенности презирала немного, даже стариков, с кое-какими снисходительно дружила. Как-никак -- я с ними жила, в свое время, а вы совсем не прошли через литературную среду, и она, вам, может быть, должна еще казаться интересной. Мне стыдно, что я вам нисколько тут не помогла, оставляла вас жить где-то с теткой и хозяйкой. Мне надо было сразу вас "лансировать" (или лансируйтесь сама, если не хотите почему-нибудь никакого моего содействия). Меня сейчас интересуют вопросы более узкие (с моей точки зрения более широкие) и узкие кружки нужных людей, -- но ведь это уже после всего, а вы, как и Лина, д_о, вы не устали и полны сил для общения с самой разнообразной "литераторской" толпой. Вам еще нужно и в "стихотворную Академию", и в кружки "Аполлона" и Вячеслава, и на вечера Сологуба, и... мало ли еще куда! Не могу простить себе, что все принимала вас у себя, где я "перестаю принимать литераторов".

Сегодня вечером выберу вас в Вячеславову секцию и вообще буду о вас говорить с Вячеславом. Завтра днем (часа в 4, в понедельник) зайдите ко мне, поговорим.

З.Г.

На конверте адрес:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пантелеймонская 4, кв. 20.

Пометы М.Шагинян:

Письмо первой зимы после чтения Лининых регламентации -- я с ужасом шарахнулась от ее предложения ввести меня в литературу.

Пишет в воскресенье и тотчас за этим -- в понедельник. No 11.

No 28.

10.12. <19>09

СПб

Мариэтта, милая, как ваше здоровье? Я все эти дни в суете, от которой не отбояришься. Хватит ее, думаю, еще на несколько дней, но это не помешает мне видеть вас. Вы не огорчайтесь, что я не осталась у вас дольше: ДС. простужен (до сих пор), и я должна была вернуться к 11. Мне у вас понравилось (ну и спартанка же вы!), и я еще приду непременно. Но если вы уже выходите, то приходите ко мне в воскресенье, в 4. Я позвала бы вас раньше, в субботу, но вы бы обиделись, я знаю (и как это жаль!) -- потому что в субботу у нас бывают разные студенты, рабочие и мужики, которые ходят в нашу секцию. (Я их называю "эмбрионами", но очень серьезно к ним отношусь, и просто). Вы мной все недовольны, Мариэтта, а я, как видите, чтобы не обижать вас, уступаю даже вашему непонятному желанию -- не сообщаться ни с кем, с кем я сообщаюсь, не учиться рядом со мною маленьким делам жизни. Мне часто хотелось бы рассказать вам то и другое, но вы так ставите себя от моей "эмпирики" далеко, приемлете меня эмпирическую (т.е. жизненную) лишь для того, чтобы на эмпирическую жаловаться, а об отвлеченной вздыхать. Я все-таки хочу верить, и верю, что это как-то изменится. Но это уж мое дело, что я так верю, вы -- мою веру укреплять не хотите.

Нов<оселов>ское письмо я давно отправила, теперь оно мне кажется совсем хорошим, хотя,конечно, он ничего не поймет.

Ваша З.Г.

Неужели так-таки Лина и не приедет?

На конверте адрес,

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пантел<еймонская> 4, кв. 20.

Пометы М.Шагинян:

10/XII 1909. Вторая 1/2 1909. После ее первого визита.

No 29.

<Без даты>

Милая Мариэтточка, спасиба вам за хорошее письмо. Я ему верю. Не надо создавать искусственных трагедий, их так много, настоящих, в жизни.

Не обращайте внимания, если несколько времени не увидите меня. У меня разные внутренние печали и худое настроение. ДС. нездоров, что-то с сердцем.

Посылаю вам оставленную карточку. Нежно целую вас, будьте здоровы и бодры. Христос с вами.

Зин. Г.

Тата сказала, что скоро придет к вам. Ее адрес -- Саперный пер. д. 10 кв. 33.

На обороте записки: Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пометы М.Шагинян:

Адрес Таты. No 21.

No 30.

<Без даты>

Ну, что опять все глупые трагедии, Мариэтта. Не все ли равно, придти вчера или сегодня. Хорошо, приходите завтра. Почему я непременно не должна еще и других звать, если вас зову, -- а иначе вы не приходите?

Затем еще удивляюсь: почему же вы заперлись на ключ д_о получения моего письма, когда вчера писали, что придете?

Ваша Зин. Г.

А сегодня-таки были черверо, и я с ними одна сидела, ДС. ушел.

На обороте записки:

М.С.Шагинян.

Пометы М.Шагинян:

Насчет ее посетителей. Мое будированье. Начало внутр<еннего> протеста. No 35.

No 31.

Понед<ельник>.

<Без даты>.

До чего вы, Мариэтта, полны трагизма! Нельзя же так, Господи помилуй! Почему это так оскорбительно даже не сравнить, а приблизить вас к Лине? И наконец, как вы себе там хотите, а я серьезно стою на утверждении, что все дело -- в мере. Я не живу в коробке и не думаю, что надо жить в коробке. Я уклоняюсь от "Академий" и от "вечеров Сологуба", запираю двери, -- но от общения с людьми я не уклоняюсь, -- в меру сил... и в меру мыслей моих. Литературу я тоже совсем не желаю проклинать, и довольно глупо с вашей стороны от нее отрекаться, потому что вы даровиты; хорошо ли с такой злобой зарывать в землю данный Господином "талант"?

Без всякой даже "лансации" (нельзя пошутить с этой девицей!), если вы хотели бы "щепки таскать" -- то ведь для этого тоже надо иметь сношения с людьми, с которыми общаемся мы! Или вы из Публичной Библиотеки на Пантелеймонскую и обратно хотите их таскать? Нет, нет, прежде всего -- будьте проще и тише, не бушуйте так из-за всего. Выходит, что я верю в вас гораздо больше, чем вы в меня и в нас. Вы тотчас же готовы "сложить вещи" и т.д., а я -- нисколько, я спокойно пишу вам все, что мне придет в голову.

"Если я сказал не так, -- скажи, что не так...", а вы тотчас же решаете, что все погибло.

Жду вас завтра в 5 часов, и будьте вы, милая, ко всему миру добрее.

Зин. Г.

На конверте адрес:

М.С.Шагинян.

Пантелеймонск<ая> 4 кв. 20.

Пометы М.Шагинян:

Сразу же после Ф Первая 1/2 1909 (? - H.К.) Понедельник. Ответ на мое возмущение насчет лансации. No 13.

No 32.

<Без даты>

Милая Мариэтта, я вам отвечу очень кратко (по сравнению) и вразумительно (по силам).

Сначала: не мы с вами не говорим, а вы с нами. Именно вы должны были бы говорить, "како веруете", потому что мы много лет только и делаем, что говорим и пишем о том, "како веруем", если же все-таки никому не можем этого передать, то уж не наша воля виновата, мы ее не жалели. Спрашивать же вас и допрашивать -- трудно.

Я лично думаю, что вы двигаетесь по совершенно тому же пути, как я и мы, только естественно многого еще не успели понять "подкожно", что успели мы. Теперь, после вашего этого письма, я вижу это еще яснее. Я узнаю себя в вашем теперешнем сознании и вере, какою я была несколько лет назад, узнаю вплоть до горячности рассуждений. Это мой этап, -- думаю, и ваш. Это отнюдь не значит, что вы, его покинув, чему-нибудь из ныне утверждаемого измените. И я ничему не изменила. И я все-таки сейчас с вами не согласна. Разница такая: вы, скажем, смотрите с первой площадки Эйфелевой башни, а я с третьей. Мы разный видим Париж; но он один и тот же; мы обе правы, но неужели я буду с вами спорить? Я сама была на вашей площадке; что я вижу -- я вам рассказывать не буду, и не надо, довольно мне видеть, что ваш путь -- по той же лестнице (если ничего внешнего не произойдет) и что вы будете там, где я. А что касается вас -- то я бы на вашем месте тоже постаралась в эту единость пути поверить, ну просто в кредит; для этого вы имеете много всяких оснований. Ваша площадка -- праведна, но при условии, что она первая. Не торопитесь с выводами, не торопитесь на ней самоутверждаться, как на последней: просмотрите лестницу, не увидите того, что я вижу, и никогда мы не будем вместе. Если я могу помочь вам -- то лишь при условии такого вашего сознания. И вы пройдете легче, чем я, лестницу; и скорее, если будете меня там знать, наверху...

А лестница незаметная; до нее -- сколько трапов! Мне видно. "История -- ложный опыт". "Се, творю все новое: при шли времена!" "Чтобы сейчас безгосударственность!" (Есть: духоборы, французские колонии "либертеров", -- вполне святы и оторваны от истории, которая "лежит вся во зле". Чорт с ним, с миром, коли не хочет спасаться; нас мало, -- но "мы избранники, смело войдем..."). Нет, милая Мариэтта, верьте -- не верьте, а дело не так просто, как мне когда-то казалось, Париж не так узок, как вам видится.

Можно бы много возразить вам и с примитивно-логической точки зрения, но бесполезно. Дело ведь не в логике. Если я ошибаюсь в моем конечном оптимизме (т.е. что вы на верном этапе) -- мне будет больно. Но возможен и такой взгляд на вас: в сущности, то, что вы говорите, находится целиком в плоскости исторического христианства и старо, как оно. Ну да, или чудо сейчас, чтобы ходить по водам, а что вне этого -- от дьявола. Уберечься от дьявола может каждый, отряся прах и сосредоточившись в ожидании немедленного чуда. Признаюсь: во время моего этого этапа (сейчасного, от сего момента, проклятия всякого человеческого устроения в мире) -- такого безоглядного у меня старого христианства -- только -- христианства -- не было, было с чуть-чуть другим оттенком. И анархизм у меня был с оглядкой, с сознанием, что я чего-то окончательно -- еще не знаю.

Теперь же я, для себя, считаю безбожным повторить вашу фразу: "А мне совершенно безразлично, самодержавие у нас или республика". Так же безбожно, как сказать: мне все равно, свиньи ли все люди мира, или начинают принимать человеческий облик.

Вы еще не дошли до утверждения жизни, Мариэтта, а только до утверждения смерти. Пусть светлой, божественной, какой угодно -- но смерти. Вы -- та незрелая революционерка русская, которая хочет прежде всего "пострадать"... Не так уж это трудно -- хорошо пострадать и умереть. А вот попробуйте-ка хорошо пожить! Для этого надо вам прежде всего отодвинуть вашу идею вперед, вдвинуть ее во время; сейчас же ею вы от себя заслонили всю жизнь. Напрасно вы думаете, что вы -- совершенство, и готовы к "Царствию Божию на земле". Да если бы и были совершенством -- так я бы, на вашем месте, видя мир в несовершенстве, отказалась бы от своей привилегии. "Мир сей"... однако, его "так возлюбил Бог, что Сына отдал", а вы их, мир и Сына, так наскоро разделили и подчалили неожиданно и к Толстому, и к либертерам, и к пустыннику Фивейскому -- вместе.

Евангелие читать -- тоже не шутка! Надо умеючи.

А если я вам "внутреннего" не говорю, то вы знаете, отчего. У нас разные взоры на "личность".

Феня торопится, хозяйки боится.

Ваша Зин. Г.

Приходите хоть завтра или послезавтра. Простите, за неимением взяла старый конверт.

На конверте зачеркнуто: Татьяне Николаевне Гиппиус.

Адресная надпись: Мариэтте Сергеевне.

Пометы М. Шагинян: Первая 1/2 1909 (? - Н.К.). Отповедь.

На обороте конверта:

Опять отповедь мне (справедливая). "Феня боится хозяйки, сердится..." Значит, 1909. No 24.

No 33.

<Без даты>

Хочу вас повидать, милая. Все эти дни ДС. был болен, а я возилась с самыми скучными делами. Письмо ваше хорошее, настоящее, и если кое-что вы в нас еще не так понимаете, то отнюдь не ваша в том вина (если есть "вина"?), а наша. И простите, что не пришла еще к вам сама, но видите, какая погода, как трудно мне выходить. А потому сегодня -- придите уж ко мне вы, в 5 часов. (До пяти у меня еще дело одно, а в 5 буду вас ждать).

Ваша Зин. Г.

На обороте записки адрес:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пантелеймонская 4 кв. 20.

Пометы М. Шагинян:

Вторая 1/2 1909. "Письмо ваше хорошее, настоящее".

No 34.

<Без даты>

Мариэтта, я могу сейчас дать вам только глубочайшее понимание всего, что вы пишете. Только это сейчас. Если бы иное, если бы "открытость, сообщение о печалях и настроениях и т.д." -- это было бы у меня насилием, худым и бесполезным. Я -- такая; я очень, очень запертая, я всегда такая, и мне тяжко тут насилие над собой, особенно было бы тяжко потому, что я не знаю, почему оно необходимо, почему я должна тут коренным образом себя ломать. Я даже не знаю, любили ли бы вы меня, если б я была вся другая: ведь вы меня любите такой. Простите меня за боль, которую я вам даю. Любовь непременно и боль, на это мы все идем сознательно, если мы сознательны. Говорю вам: я до дна понимаю все, что вы пишете; и ничего не хочу вам давать нарочно, не вольно. И вы не требуйте. Желать и стремиться, с терпением молиться -- вот что действенно, а не требование, да еще с логическими доказательствами.

(Феня ваша торопится, кончаю).

Простите же меня, Мариэтта, если сердце вам подскажет. А любовь пусть подскажет не мучить меня преждевременным желанием изменения моего "Я", любящего свое одиночество -- подчас правое, подчас нужное.

Ваша Зина.

Я напишу вам, когда придти. Верьте мне.

Адресная надпись:

М.С.Шагинян.

Пометы М.Шагинян:

Ответ на мое отчаяние, что она мне не открывается. No 22.

No 35.

<Без даты>

Сегодня еще не приходите, Мариэтта, я еще никуда не гожусь, а лучше завтра или в воскр<есенье>. Если завтра -- то пораньше, около 4-ех, мы еще успеем с вами поговорить, пока случайно никто не пришел (если только я буду принимать).

Нет, вы ужасно смешная. Я все это видела отлично, пока вы все переживали. Но разве можно сказать, надо, чтоб в душе само сказалось.

Ваша Зин.

На обороте записки адресная надпись: М.Серг. Шагинян.

No 36.

<Без даты>

Милая Мариэтта. Простите за глупую книгу, кот<орую> я вам послала, но она забавная. Посылаю Мопра (я его до сих пор не кончила), а, главное, "Рел<игию> и культуру" Мейера27. Вам тогда Мейер станет яснее -- со всеми его опасными недоговоренностями. У меня все еще жар по вечерам -- такая досада! Не придется на секцию пойти. Жаль, что вы сегодня не можете у нас быть. Когда же вы бываете свободны?

Тата, должно быть, на секцию пойдет.

Не скучайте. Подумайте, мне-то каково безвыходно сидеть и мерить температуру!

Ваша Зин. Г.

Линины письма кстати посылаю.

Адресная надпись:

Мариэтте Серг. Шагинян (с пакетом).

No 37.

Среда.

<Без даты>

Милая Мариэтта, сказки я ваши прочла. По-моему, одна под Андерсена, а другая -- так умна, так умна, что боюсь, как бы детям она не показалась глупой. В этом духе я и отрекомендовала их Поликсене Сергеевне по телефону, а сказки послала по почте. Они там молят, главное, "реального рассказа", а всех, хоть ты что, тянет на сказки.

Будь я сейчас маленькой девочкой -- я сама бы жаждала рассказа, и чтобы премного в нем "случалось".

Мне бы очень хотелось, чтобы вы в пятницу (эту) пошли познакомиться с Пол<иксеной> Серг<еевной>. Возьмете у нее кстати том ваших стихов (с моими пометками, с кот<орыми> она согласна, хоть еще имеет и свое мнение). Я рассказала ей между прочим, что вы "кладезь премудрости", и она уверяет, что "боится" вас. Но вы этого не бойтесь.

Впрочем все это я надеюсь вам рассказать и лично, т.к. жду вас в четверг.

З. Г.

Милая Мариэтта,

будьте добрая, отдайте кстати прилагаемый пакет Пол<иксене> Сер<геев>не, когда будете у нее сегодня!

Ваша З. Г.

На обороте адресная надпись:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Помета М.Шагинян:

Начало работы у Поликсены Сергеевны Соловьевой -- Allegro. "Тропинка"28.

No 38.

22.

Милая Мариэтта, посылаю вам от Пол<иксены> Серг<еевны> половину письма, относящуюся к вам, и то, что она прилагает. Вы, оказывается, не дали ей своего адреса. Дайте хоть московский.

Она больна, у нее, кроме сердца, еще болят почки.

Мне, кажется, лучше, сижу целые дни одна, скучно, но отдохновенно. Впрочем, и не скучно было бы, если бы можно было писать. Но этого еще боюсь.

Жду вас в четверг, как обещали. Пришлите мне Линино письмо, если находите интересным.

Думаю о том, какие все люди разные и как невозможно им понимать друг друга. И они не виноваты. Разно устроены. Знать еще можно кое-что, да и то все ложь.

Искренне ваша Зин. Г.

Адресная надпись:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пантел. 4 кв. 20.

No 39.

<Без даты>

Только хотела писать вам, чтобы вы пришли сегодня! Приходите, мне вас нужно. Пол<иксена> Серг<еевна> просит вас придти к ней завтра, поговорить о рассказе, который ей очень нравится. А я вам дам для нее кое-что передать.

Нет! Это уж предел, третий раз переписывать!29 Не могу решиться. И так вы меня совсем подавили своими подвигами. Итак -- до 5 часов!

Зин.

Лучше книжку рассказов приведем в порядок, она растрепана.

Адресная надпись:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Помета М.Шагинян:

Я переписала ее стихи для печати. No 32.

No 40.

Среда.

<Без даты>

Бедная моя Мариэтточка, и отчего это вы такая психопаточка? Я, было, написала вам вразумительное письмо, но вижу, не стоит. И денег обратно не посылаю, чего им взад-вперед таскаться, а вы приготовьте Пол<иксене> Серг<еевне> письмо с объяснениями и с просьбой возвратить рукопись, принесите ко мне, я вложу деньги м отправим при вас. Я и читать не хочу ваших объяснений, а сама не могу ей ничего говорить, мне жалко ее оскорблять, а за вас стыдно.

Д<митрий> В<ладимирович> рассказал мне по этому поводу, что он вам послал деньги на марки, а вы их назад прислали, так что он должен был с этими же деньгами лететь сам за марками, или даже, кажется, Дашу послал, а уже вам марки предоставил. Мы оба удивленно смеемся, решаем, что тут не без психопатии, ибо ведь не оттого же вы деньги прислали, что требовали готовых марок? Но отчего?

Нет, пусть это психопатия, а не что-нибудь другое. Но надо вам ее сознавать, нам -- с ней считаться и на деловые сношения с вами не всегда полагаться.

Какие, вообще, мухи вас там у хозяйки кусают? Какие я ваши письма читала? И какие там "непоправимые" ужасы такие, что вы не своим голосом о них говорите?

Если б я знала заговор от психопатий! А я только от ожога...

Жду вас в четверг, с письмом для П<оликсены> С<ергеевны>, если вы не придете в себя и будете упорствовать в желании оскорблять невинных людей. Но уж я -- прямо вас боюсь, и обещаюсь ни о чем вас не просить никогда.

Ваша Зин. Г.

На обороте адресная надпись:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Помета М. Шагинян:

Как я отказалась от гонорара Поликсены Сергеевны Соловьевой -- Allegro. Журнал "Тропинка".

No 41.

<Без даты>

Мариэтточка, я не успела просмотреть книжку, очень дурно себя чувствовала весь день. Пусть уже в воскресенье пришлю. Спасибо за все; Отлично наклеили! Пока не нужно, думаю, клеить статьи.

Я забочусь все о Пол<иксене> Серг<еевне>, как это она без рассказа останется. Но вы пишите ей только если самой захочется.

<Без подписи>

На обороте записки адресная надпись: М.С.Шагинян.

No 42.

<Без даты>

Спасибо вам, милая, повесть, по моему, отлично написана, а что против нее -- скажу при свидании. Но конечно она П<оликсене> С<ергеевне> очень пригодится (еще не рассказывала о ней).

Действительно, "В черту" нет. А я не заметила! Вставьте его, куда хочется, прервите похожий размер. Я дурно себя чувствую, пишу лежа. Скоро увидимся.

Зин.

На обороте записки адресная надпись:

М.С.Шагинян.

Помета М.Шагинян:

О том: что она пропустила "В черту". Стих.? Я вставила.

No 43.

Четв<ерг>.

<Без даты>

Мариэтта милая, спасибо вам, и как скоро! И как хорошо, что так скоро!

Прошу, придите сегодня ко мне (в 5 час), обо всем поговорим, нужно.

Зина Г.

На обороте записки адресная надпись: М.С.Шагинян.

No 44.

Суб<бота>

<Без даты>

Боюсь, милая, что вы немножко увлекаетесь. "Эмбрионы", которых я нынче вызвала к жизни, надумав эту секцию30, -- должны быть многочисленны очень, чтобы хоть двое оказались настоящими людьми. Какие-нибудь двое и есть наверно, Скалдин ли из них -- не знаю. Письмо его к вам -- пренаглое в смысле самомнения, смотрите, как бы вы за честолюбие не приняли самомнение. По-моему, уж Нечаев куда "настоящее". Но, конечно, и Скалдин, как факт, любопытен. А что касается Сим<еона> Столпника, то ровно о нем и знать нечего, кроме того, что он тридцать лет на столпе стоял, спасаючись (факирство своего рода). Скалдин неуклюже хотел выразить, что вот, мол, сей Симеон не менял же своих миросозерцании, а держался одного -- столпа.

Конечно, приходите. Тем более, что у нас никого не будет. Дм<итрий> Вл<адимирович> всем отказал на эту субботу. Я выезжала два раза (на автомобиле), но пользы это мне не принесло: сегодня доктор сказал, что у меня, кроме плеврита в правом легком, еще катарральная пнеймония в левом, и даже уезжать нельзя, пока не разрешится.

Так, жду вас сегодня.

Ваша Зин. Г.

PS. А Стангов вам наврал, вот прочтите, что он ДС-чу написал (я просмотрела), увидите, к_а_к он верил во Христа.

На обороте адресная надпись:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пометы М.Шагинян:

1910. О своих эмбрионах. Дмитрий Владимирович. Странден.

No 45.

Понед<ельник>.

<Без даты>.

Милая Мариэтта, сегодня я оказываюсь занята, и страшно, лучше завтра приходите.

Энд.

А Вячеслав болен, и на секции не был.

Напишите, не рассердились ли на мое письмо (и на отмену)..

На обороте записки адресная надпись:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пантелеймонская 4 кв. 20.

No 46.

<Без даты>

Ну и какая же вы хвастунья! "Все могу" и даже "ничто не трудно", и... Ну, я шучу, я вполне верю в искренность вашей доброй воли и на нее надеюсь.

Будьте только терпеливы и зрелы (поел, слово неразб. -- Н.К.). Главное -- терпеливы. Ничего наспех и сразу не делается.

Я сегодня скверно себя чувствую от этого дьявольского тумана. Никого не вижу. Если придете в субботу часов в 5 -- поговорим.

З.Г.

На обороте записки адресная надпись:

М.С.Шагинян.

Пантелеймонская 4 кв. 20.

No 47.

Пятница

<Без даты>

Милая Мариэтта, я не могу решиться выйти в такую погоду (не город -- подземелье), а т.к. вы все равно дома не сидите, и т.к. мне хотелось бы повидать вас, то приходите сегодня часа в 4-5. У меня болит голова, и я никого не буду принимать, кроме вас, да я и вообще не принимаю, все видя одних моих сожителей!

Ваша З.

PS. Если бы эта записка вас дома не застала, -- приходите завтра (в 4). Мой же визит от вас не уйдет.

На обороте записки адресная надпись:

Map. Сергеевне Шагинян.

Пантелеймонская 4 кв. 20.

No 48.

<Без даты>

Милая Мариэтта, я нездорова, простудилась тогда в аудитории, а на другой день должна была читать на вечере, т<ак> что еще подбавила. Приходите завтра.

Все, что вы пишете, я отлично понимаю. Вот что значит усиленно и сосредоточенно заниматься своей психологией! Она должна складываться около другого.

Зин.

На обороте записки адресная надпись:

Map. Серг.

Помета М.Шагинян:

No 18.

No 49.

<Без даты>.

Мы еще поговорим, что склеить, я вам напишу веч<ером> с Дм<итрием> Вл<адимировичем>.

Ваша Зин.

На обороте записки адресная надпись:

М.С.Ш.

Помета M.Шагинян:

No 33.

No 50.

<Январь -- до 9 февраля 1910>

Милая Мариэтта, вижу, что ваш южный темперамент доставит вам еще не мало хлопот и горей. Я им не могу сочувствовать, потому что действительно мало понимаю их остроту, однако соболезную. Не знаю даже, как вас и утешать, потому что у меня впечатление (как очень часто), что все эти переживания ко мне никак не относятся. Постараюсь прочесть эту "фатальную" книгу, м.б. больше пойму. Мне ее на днях принес Дм<итрий> Вл<адимирович> от сестры вместе со Стендалем и Rogny. Вспоминаю, что я ее читала лет 10--12 тому назад заграницей, у меня осталось смутное воспоминание стилизации, интересной попытки восстановить психологию женщины известной исторической эпохи Фрации. Abel Hermant очень талантливый человек, романы его весьма любопытны для интересующихся духом истории Франции. Он почти классик. Причем тут "мир как кровать" -- я абсолютно и безнадежно не понимаю. У нас с вами, очевидно, разные взгляды на книги. Я люблю романы в меру талантливости авторов, сужу с точки зрения искусства и постольку они мне доставляют удовольствие, а вы чего ищете? Поучения? Вряд ли, ибо вы наслаждаетесь Натом Пинк<ертоном>, лубком и пошлостью, которую я в руки не возьму. Я с интересом следила за Willy, таким характерным для Франции современной, а вы бы, пожалуй, повесились от горя, прочитав его Claudine en ménage. Некоторые старые романы Beyl-я я даже перечитываю: например, "Rouge et noir", a я даже не знаю, читали ли вы его хоть раз, пожалуй, он показался бы вам "безбожным", как и весь Beyle, которого я ставлю очень высоко и хорошо31.

Вот и все, что я вам могу сказать, Мариэтта. Ваших всех приписок я совершенно не понимаю, и вникать не хочу, буду считать, что это ваше личное дело, ко мне не относящееся, и там уж как себе хотите, так и воображайте.

Ваша З.Г.

PS. Я ожидала, что вы мне о секции что-ниб<удь> напишете, а вы мне какую-то бабьи-ребяческую дичь.

На обороте адресная надпись:

Мариэтте Сергеевне Шагинян.

Пантелеймонекая 4, кв. 20.

Пометы М.Шагинян:

Перв<ая> 1/2 1909.(? -- Н.К.) В январе 1910. После моего чтения книги Hermant-a.

Люблю Зину на всю жизнь. Клянусь в этом своею кровью, которою пишу.

Мариэтта Шагинян. СПб., 9-ое февраля 1910 г.

Поздняя приписка:

Какая же я была дура, что не понимала эту старую зазнавшуюся декадентку, выдающую себя за "саму простоту"!

О Hermant-e с п. Willy.

Примечания

1 "Собрание стихов 1889-1903". М., книгоиздательство "Скорпион", 1904. 8 декабря 1909 г. Гиппиус подарила Мариэтте Шагинян эту книгу с надписью: "Мариэтте С. Шагинян. Пусть нет узла -- его в себе мы носим... З.Гиппиус". Вторая книга стихов З.Гиппиус будет издана в 1910 г., при технической помощи М.С.Шагинян: "Собрание стихов. Книга 2-я. 1903-1909. М., книгоиздательство "Мусагет". 1910.

2 Пять книг рассказов З.Гиппиус -- "Новые люди. Рассказы". СПб., 1896; "Зеркала. Вторая книга рассказов". СПб., 1898; "Третья книга рассказов". СПб., 1901; "Алый меч. Четвертая книга рассказов". СПб., 1906; "Черное по белому. Пятая книга рассказов". СПб., 1908. Книга статей -- "Литературный дневник 1899-1907". СПб., 1908.

3 Бывший Гриф-Соколов -- Соколов Сергей Александрович (1876-1936, псевдонимы С.Кречетов, Гриф), поэт, журналист, основатель альманаха "Гриф" и одноименного издательства (1903-1913), в котором печатались А.Белый, А.Блок, Эллис и др. поэты-символисты.

4 "Все к худу" -- рассказ Гиппиус из ее четвертой книги рассказов "Алый меч"; позже был включен в сб. "Небесные слова, Рассказы 1897--1900 гг." Париж, 1921. В журн. "Новый путь", 1903, No 10. С. 1--12 печ. под загл. "К худу". Слова "Никакого сообщения между людьми нету" произносит герой рассказа Дементьев, убивший свою жену, с которой у него не было "никакого сообщения", отбывающий наказание в монастыре и повесившийся в конце рассказа.

5 Цитата из стих. "Поэт" А.С.Пушкина. Точно строка -- "В заботах суетного света..." -- Полн. собр. соч. в 10 тт. М., 1957. Т. 3. С. 22.

6 Речь идет о книге стихов Мариэтты Сергеевеы Шагинян "Первые встречи. Стихи 1906--1908 года". Москва, 1909. Один из разделов книги -- "Interieurs" -- имел эпиграф из З.Гиппиус:

Мое одиночество -- бездонное, безгранное,

Но такое душное, такое тесное...

7 Иван Иванович -- герой рассказа Гиппиус "Иван Иванович и чорт", входившего в пятую книгу рассказов "Черное по белому" 1908 г. Первоначально был опубликован вжурн. "Золотое руно", 1906, No 2. С. 58-76.

8 Речь идет о статье Гиппиус "Литературный дневник", ч. 11 -- "Обратная религия" // Русская мысль, 1909, No 2, отд. 2 -- о богоискательстве и о вере в сверх-человека, что есть "обратная религия" по отношению к христианству (не Бог как человек, но человек как Бог).

9 Первая публикация повести Бориса Викторовича Савинкова (1879-1925), эсера, террориста, возглавлявшего Боевую организацию, -- под загл. "Конь бледный", данным ей З.Гиппиус -- "Русская мысль", 1909, No 1. Гиппиус принадлежит редактура повести и псевдоним Савинкова В.Ропшин. В дневнике "О бывшем" Гиппиус писала о нем как о человеке "с тяжелой биографией, с кровью многих на душе": "Борис Савинков -- необыкновенно даровитый во всех отношениях человек. Поразительно умный и чуткий. Русский. <...> Я увозила с собой (из Париже в 1908 г. -- Н.К.) только роман Савинкова "Конь бледный", написанный, конечно, от совместных наших разговоров" // З.Гиппиус. Дневники. Т.1, М., 1999 С. 139-140.

10 Первая строка стих. Гиппиус 1901 г. "Глухота" // Мир искусства, 1901, No 5. С. 203; входило в кн. "Собрание стихов 1889-1903". М., 1904.

11 Соловьева (псевд. Allegro, А.Меньшов и др.) Поликсена Сергеевна (1867-1924) -- поэтесса и детская писательница, издатель журнала "Тропинка" (совместно с Н.Манасеиной). Близкая приятельница Гиппиус, посвятившей ей несколько стихотворений и мемуарный очерк "Поликсена Соловьева", напечатанный лишь в 1959 г. в журнале "Возрождение". Гиппиус опубликовала в 1909 г. в журн. "Тропинка" рассказ "И звери" (No 7, 1 апреля) и статью "Самый одинокий (О Гоголе)" (No 6,15 марта).

12 Философ и публицист Николай Александрович Бердяев (1874-1948) был сподвижником Мережковских в начале 1900-х гг. В 1904 г. он был одним из редакторов (вместе с С.Булгаковым) журнала "Новый путь", затем журн. "Вопросы жизни". Расхождение, затем разрыв с Мережковскими произошли в Париже в 1908 г., и были связаны с отказом Бердяева принимать неохристианство Мережковских и их пересмотр православных церковных обрядов (придумывание своих молитв, разработанная ими служба литургии и пр.). Гиппиус писала в дневнике "О бывшем": "То, что мы поняли, -- он перестал понимать. Отсюда его упреки в "самоволии", его, еще тогда не явный, наклон к Церкви; в 1908 г. Бердяев перешел в православие. Обо в с е м -- мы ему не говорили, но все-таки -- он молился с нами, я помню его еще не верующего, я так много сил и мыслей отдала ему, любила его всегда. Был тяжел разрыв". // Дневники. Т.1. С. 140. В 1908 г. начался "московский" этап жизни Бердяева, вошедшего в среду церковных деятелей и философов "православного возрождения" вместе с философами С.Булгаковым, Е.Трубецким, В.Эрном, П.Флоренским и др. Он был участником Религиозно-философского общества, затем кружка М.Новоселова; в статьях, объединенных в сб. "Духовный кризис интеллигенции: Статьи по общественной и религиозной психологии (1907-1909)", СПб., 1910 он обвиняет интеллигенцию в измене истине и "метафизическому духу" великих русских писателей, в увлечении революцонными и общественными идеями. Статья Бердяева об этом вошла в сб. "Вехи" 1909 г. -- "Философская истина и интеллигентская правда".

13 Новоселов Михаил Александрович (1864 --?) -- духовный писатель, публицист, один из организаторов московского религиозно-философского кружка, издатель "Религиозно-философской библиотеки". Был сторонником ортодоксальной православной церкви и противником неохристианства Мережковских. Владимир Кожевников -- один из членов кружка Новоселова.

14 Образ костра -- один из значимых символов в ранней поэзии Мариэтты Шагинян. Так, в стихотворении-эпиграфе ее первой книги "Молитва" говорится:

Мой светлый Бог, чудес не надо,

О нет, я чуда не прошу.

Я у невидимой ограды

Огонь зажженный не тушу.

Гляжу на бешеную ловлю

Зигзагов огненных костра

И от утра и до утра

Тебя, Премудрый, славословлю...

В разделе "Огоньки одинокие": "Прошлых костров огоньки одинокие, Нет, вы мерцаньем меня не обманете..." С образом костра, для которого она готова была "таскать щепки" под руководством Гиппиус, М.Шагинян связывала свои надежды на будущее служение революции "сообща", вместе с другими "призванными" членами новой церкви.

15 Булгаков Сергей Николаевич (1871--1944) -- философ, экономист, член редакции журн. "Новый путь" и "Вопросы жизни", участник сб. "Вехи" и Религиозно-философского общества. С 1906 г. депутат 2-й Государственной Думы, в 1906--1908 гг. профессор Московского университета. В 1918 г. принял священн. сан. Гиппиус полемизировала с Булгаковым в "Литературном дневнике", -- в частности, с его "терпимостью" и оценкой современной христианской православной церкви как "истинной во всем и вечной". Гиппиус противопоставляла Бердяева и Булгакова друг другу, но считала влияние обоих на умы ищущей молодежи одинаково вредным. В статье 1905 г. "Все против всех" она писала: "Если Булгаков опасно здоров, то Бердяев опасно болен; если у Булгакова -- отсутствие трагедии, чрезмерное благополучие, то у Бердяева такая трагедия, что за него страшно -- выйдет ли он жив из нее. Это та же самая трагедия, как у всех героев Достоевского -- от Ставрогина до Ивана Карамазова: бесконечное раздвоение ума и сердца, воли между бездною верхнею и нижнею, между "идеалом Мадонны и идеалом Содомским", как выражается Дмитрий Карамазов" // Дневники. Т. 1. С. 316--317).

16 Флоренский Павел Александрович (1882--1937) -- религиозный философ, богослов.

17 "Вехи" -- сборник статей московских религиозных философов, стоящих на позициях ортодоксальной православной церкви и протестующих против революционных устремлений интеллигенции. Участниками сборника были Н.Бердяев, С.Булгаков, Мих.Гершензон, А.Изгоев, Б.Кистяковский, П.Струве, С.Франк.

18 Но вы сами в этом виноваты (франц).

19 Трубецкой Евгений Николаевич (1863--1920) -- князь, правовед, религиозный философ. Стремился соединить учение Вл. Соловьева о "всеединстве" с доктриной ортодоксальной христианской церкви. Один из основателей партии кадетов и партии "мирного обновления".

20 Тетка -- крестная Мариэтты, Ашхен Джамгарова, жена банкира.

21 Две статьи Гиппиус парижского сборника "Le Tzar et la Révolution", Paris, 1907 -- "La Révolution et la violence" ("Революция и насилие") и "Le vraie force du tzarisme" ("Истинная сила царизма"). См. на русском яз.: Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д. Царь и революция. М., 1999. С. 87--132 и 193-214. "Тоска по смерти" -- статья Гиппиус в журн. "Свобода и культура", 1906. No 7. С. 476-482, который являлся продолжением еженедельника "Полярная звезда".

22 Собрания в Религиозно-философском обществе были воссозданы Мережковскими после возвращения из Парижа в июле 1909 г. Гиппиус писала об этом в дневнике "О бывшем": "Религиозно-философское общество, без нас, давно, затеянное Бердяевым и брошенное им, едва прозябало. (Было затеяно по примеру моих старых Религиозно-философских собраний). Мы его взяли на себя. Сильно подняли и оживили. Неонародничество и споры с марксистами. "Богоискатели и богостроители"." (Дневники. М. Т.1. С. 141.) "Христианскую секцию" в Обществе возглавлял Вячеслав Иванов; туда и ходила М.Шагинян. Мережковские создали в параллель ей свою секцию, при Народном Университете. В дневнике Гиппиус пишет об этом и о появлении М.Шагинян в их духовной жизни: "Мариэтта -- умная, религиозная и... легкомысленная девушка, привязанная ко мне. Все понимающая. Свидания с епископом Михаилом. Начало "голгофцев". Устройство, помимо "христианской", Вячеслав-Ивановской, секции -- еще другой, нашей, с Мейером во главе, в Народном Университете. Бесплодные приемы мужиков." (Там же. С. 142).

23 "Стружка" -- по-видимому, термин, восходящий к названиям нескольких критических статей К.Чуковского "Литературные стружки", которые публиковались в газете "Речь", начиная с 23 февраля 1909 г.

24 Письма сестры Магдалины Сергеевны (Лины) Шагинян из Москвы в Петербург содержали подробные сведения о встречах с религиозными философами и писателями, посещавшими дом сестер, о ее учебе на курсах и другие деловые подробности и фактические сведения. Сестры называли их "регламентациями". В дальнейшем именно такие письма Мариэтта по просьбе З.Гиппиус посылала ей из Петербурга в Париж. ""Бездны" открывает Чуковский". Фраза Гиппиус, возможно, содержит намек на многочисленные статьи Чуковского о Леониде Андрееве, в частности, о его рассказе "Бездна" (1902) и полемике вокруг него.

25 Фохтинианка -- от имени немецкого естествоиспытателя Карла Фохта (1817--1895), здесь: материалистка. Когенианка -- от имени немецкого философа идеалиста, неокантианца Германа Когена (1842-1918). Впрочем, может быть, в термин "фохтинианка" Гиппиус вкладывала и другой, более "личный" по отношению к биографии М.Шагинян, смысл: ее отец, врач и естествоиспытатель С.Д.Шагинян был учеником профессора Александра Богдановича Фохта и работал в Москве в его клинике. Установить это можно было бы только на основании писем Шагинян к Гиппиус, которые не сохранились.

26 Иннокентий Федорович Анненский писал о Шагинян в статье "О современном лиризме" // Аполлон, 1909, No 3, декабрь.

27 Мейер Александр Александрович (1875-1939) -- религиозный мыслитель, публицист, активный участник Религиозно-философского общества и единомышленник Мережковских в 1908-1909 гг. В дневнике Гиппиус пишет о нем: "Отвлеченный, умный и какой-то "странник". Любви у нас к нему особенной -- ни у кого. <...> Бывший социал-демократ, потом был и "мистический анархист". Подходил искренно и тяжело" (Дневники. Т. 1. С. 149). "Мопра" -- роман Жорж Санд, 1837.

28 М.Шагинян в журнале "Тропинка" опубликовала рассказ "Бегство", 1910, No 9, май, с. 354-362; No 10, май, с. 393-398.

29 М.Шагинян несколько раз от руки переписывала стихи Гиппиус для ее второй книги. Один такой список хранится в отделе рукописей РГБ. 18 февраля 1910 г. Гиппиус подарила книгу Шагинян со следующей надписью; "Эта книжка -- может быть я -- вам; может быть вы -- мне; ведь вы заботились о ее плоти. Если правда, что в вашей душе -- есть капелька моей -- делайте то, что я всегда хотела делать, и, главное. -- сделайте. Зина Гиппиус. 18.11.Х. СПб."

30 Скалдин, Нечаев -- молодые рабочие, представители "народа" в секции Мережковских в Религиохзно-философском обществе.

31 Hermant Abel (1862-1927) -- французский писатель, автор романов из истории Франции. Willy Henry Gauthier Willars (1855--1931) -- французский писатель. "Claudine en ménage" его роман "Клодин в супружестве". Шагинян не согласилась с оценками, данными Гиппиус. В воспоминаниях "Человек и время" она писала об этом: "Абель Хэрман никакой не был классик. Книга его была цинична и претила мне своей похабщиной, своим равнодушием и к политике, и к истории Франции. Никакой стилизации я в ней не усматривала и не понимала, зачем и для кого нужно писать такие книги. И она просто была неинтересна мне. А в то же время, к стыду своему, я совсем не читала Стендаля и даже не знала, что Бейль и Стендаль -- это одно лицо" (М., 1980. С. 405.). Beyle -- Стендаль (Анри Мари Бейль, 1783--1842), роман "Красное и черное" написан им в 1831 г.