Мне за г-жой Кусковой не угнаться: зигзаги ее настроений слишком причудливы, а связь мыслей трудно уловима. Только что заставила меня темпераментная писательница вспомнить, что "люди не выносят правды", -- и вдруг, через несколько дней, сама, по-видимости, говорит то же самое.
Впрочем, лишь "по-видимости", не будем себя обманывать. Она не говорит, что "люди не выносят правды", но: "Русские люди не любят истины". Разница громадная, такая же, как между "правдой" и "истиной". Положим, г-жа Кускова о различном значении этих двух слов и знает, взяла, должно быть, то, какое первое попалось под руку; вряд ли пойдет впрок и наставление, которое преподано ей насчет этого в передовице "Посл. Нов.", но ничего: как раз тут все вышло кстати.
Сказать такую вещь: "Русские не любят истины" -- совершенно невозможно, если иметь взгляд нормально-объективный и малейшую заботу о точности выражения. Раз дело идет об истине и о людях русских, -- картина ясна: никакие другие люди так с истиной не возились, так... ну, любили -- не-любили, но не воображали, что любят, или, на худой конец, не вели себя ее обожающими. В сопряжении с фатальным русским зарывом, с безмерностью, эта "любовь" немало уж дала последствий. И продолжает их давать. Между прочим, возвращаясь к моей мысли: обуреваемые подобной любовью люди -- они-то наименее и "выносят правду". Это естественно; ведь любовь (согласимся хоть в чем-нибудь с Кусковой) у каждого к истине -- своей, по своему росту; не истина в руках, и как же не трепетать перед правдой: вдруг, не ровен час, мне придется, я буду вынужден признать, что я ошибался?
Автор передовицы "П. Н." усмотрел, что г-жа Кускова, в своих рассуждениях, забродила где-то недалеко около места опасного: около "покаяния". Не думаю, чтобы самой Кусковой грозила эта опасность; и забрела-то она сюда не волей -- собственные слова лукаво подвели. Но вообще "покаяние" (заметим, именно русские к нему склонны) -- это нередко заключительная глава той "любви к истине", о которой у нас идет речь. Это ее крах. Грандиозному (в представлении) соответствует только грандиозное, а поэтому всякое признание своей ошибки мыслится как неизбежный крах; не просто "признание" -- но "покаяние"; то есть --
"Сжечь все, чему поклонялся"
и, с пеплом на голове, с криками, удалиться под сень струй...
Понятно, что при одной мысли о таких перспективах -- человек уже сам не свой и на все готов, чтобы охранить свою "истину" от "правды": если можно -- заткнуть другому рот, если нельзя -- себе уши.
Только не "русская" любовь к истине, скромная и тихо-сознательная (м. б., по Кусковой, это не любовь?) -- только она одна никаких правд не боится. Напротив, жадно ищет их, больших и малых. Увидеть свою ошибку -- да ведь это чистейший выигрыш, прибыль, которой так не хитро воспользоваться! Признание ошибки не требует. Боже сохрани, никаких коренных ауто да фэ; нет, просто лишний добрый камень для фундамента будущего.
Впрочем, г-же Кусковой и ее окружению этого не объяснишь. Застарелое сектантство непроницаемо.
Мне только хотелось бы сказать "еще два слова о другом, или почти о другом: о недавнем "письме из Москвы" в "Пос. Новост.".
Письмо не имеет ни малейшего интереса. В нем нет ни звука нового, ничего, что мы давным-давно уже не знали бы, не читали. И совершенно не интересно, откуда оно исходит, кто и где его писал. Пусть написал какой-нибудь тамошний "передовой" интеллигент; это очень возможно. Посадите человека в закрытую камеру, твердите ему все тем же голосом, 11 лет, все то же самое, и вы думаете, что он, в конце концов, не поверит? Поверить, что бы это ни было, и кто был ни был. Вот фотография: снята свалка тряпичника, а подписано: жилище французского рабочего (см. "Илл. Россию"). Верят, конечно. Было бы чудо, если б не верили...
Вполне допустимо также, что автор "письма" -- какой-нибудь хитрец из полпредства. Не все ли равно? Что это меняет? Письмо остается той же знакомой жвачкой; с ней эмиграции ровно нечего делать.
Что касается г-жи Кусковой -- давно вышивает она свои узоры по известной канве ненависти русских "настоящих" (в России) -- к русским эмигрантам. Будет и дальше вышивать. За ней не угонишься; впрочем и охоты особой гнаться нет, -- уж очень шерсть, которой она пользуется, неприятного сорта: "Хоть плохи большевики -- да наши!".
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 16 ноября. No 1263. С. 2.
Автор передовицы "П. Н." -- 14 ноября 1928 г. в передовой статье "Крестьянский террор" в "Последних Новостях" речь идет о Е. Д. -Кусковой, считавшей крестьянский террор в России "примитивной формой протеста".
"Сжечь все, чему поклонялся..." -- из стихотворения И. С. Тургенева, вложенного в уста Михалевича в романе "Дворянское гнездо" (1859), гл. XXV. Выражение восходит к преданию об основателе Франкского государства Хлодвиге, принявшем в 496 г. христианство после того, как он проводил гонения на него.