Я не совсем понимаю, что разумеет Е. Д. Кускова под индивидуальными "исканиями", которым будто бы вся зарубежная печать должна предоставить полную свободу; но я не сомневаюсь, что "мнению", даже индивидуальному, но вполне объективному, всегда найдется место на страницах "Последних Новостей".
Такое мнение я и хочу высказать, или, пожалуй, общий взгляд на всю историю пешехоновского возвращенства и на то, что Е. Д. Кускова называет "неоконченным спором".
Впрочем, это мнение "индивидуально" лишь в том смысле, что не исходит от определенного коллектива и что я не могу сказать, какой именно процент эмиграции его разделяет. Но я, конечно, думаю, что какой-то процент, и даже не малый, разделяет наверно.
Прежде всего, мы (я и мои единомышленники) не видели тут предмета для споров. Нам казалось, что "спора" и не было, -- чему же кончаться или не кончаться?
Было же просто вот что: Пешехонов объявил, что хочет вернуться в большевистскую Россию. Я, мол, никого не уговариваю, но я, лично, постараюсь вернуться. Так я хочу.
Часть эмиграции, которая этого не хочет, отвечала: пожалуйста. Раз это ваше личное дело! Наше дело -- оставаться. И мы тоже никого не уговариваем.
-- Но я хочу вернуться с "гордо поднятой головой", -- сказал Пешехонов, а за ним, увлеченные этой "головой", стали повторять то же какие-то молодые люди. Е. Д. Кускова начала внезапно и страстно обличать всех, не видящих в этом "идеи"; но какой, собственно, идеи -- не поясняла.
Тут уж мы удивились. "Идею" мы оставили в стороне, а на второе объявление Пешехонова и его сочувственников мы откликнулись: -- Пожалуйста! Это очень хорошо "с гордо поднятой головой". Мы сами так мечтаем в Россию вернуться. Но -- мы реалисты. Мы знаем -- и замечательно твердо знаем, -- что в большевистскую Россию "с гордо поднятой головой" вы не вернетесь. Просто физически не вернетесь. Если вернетесь -- только с повинной. Однако мы и этого нашего знания насильно не навязываем. Думаете иначе -- пытайтесь.
А какая, собственно, цель вашего обращения к нам? Мы не властны впустить или выпустить вас в Россию ни с той ни с другой головой. На нашу помощь в личных хлопотах вы тоже не можете надеяться. Или вы ждете, чтобы их начать, нашего "благословенья"? Но зачем оно вам, да и как возможно, если мы всем ощущением реальности знаем, что в сегодняшнюю Россию вы "гордо" не поедете, хотя бы мы, сойдя с ума, принялись обеими руками вас благословлять.
В чем же спор? Где спор? Что должно быть "окончено"? Откуда "горесть" молодого пешехонца, о котором пишет Кускова, куда, за какую "черту" могла его "толкнуть" статья П. Н.? Уж не за черту ли "повинной головы"?
Ряд загадок; прямо сонное мечтанье какое-то. И подумать: все из-за того, что один старый эмигрант и несколько молодых возымели желание, -- личное, как они говорят, -- вернуться к большевикам. И не "каясь", а "по закону". Ну что ж? У нас один взгляд на действительность, у них другой. Здесь, слава Богу, всякий волен иметь взгляды, какие хочет. Обсуждать их? Зачем? Все, что можно было сказать, -- давно, тысячу раз сказано, да и ясно оно, как самое прозрачное стекло.
Мы искренно думаем, что в чужие личные дела не следует вмешиваться. И мы, конечно, не позволим себе, -- когда все уляжется, когда, одни, с повинной головой, вернутся, а другие, с поникшей, останутся, -- напомнить кому-нибудь о знаменитой эпитафии купеческой вдовы на памятнике супругу:
Говорила тебе я
Ты не ешь грибов, Илья...
А сегодняшние "споры" -- почему из них ничего не выходит? Почему даже самого спора не выходит между "П. Н." и Кусковой? Да потому, между прочим, что у этих "противников" разнствуют даже первоположения. И большинство доводов, доказательств, примеров "спорящей" Кусковой -- идет впустую. Для некоторых оппонентов П. Н. Милюкова ничего не изменилось, просто "возвратился ветер на круги свои". Был царский режим. Теперь есть большевистский режим. Сходство -- несомненное. Значит, тождественно и остальное: эмиграция, прошения, их удовлетворения, возвращение...
Между тем в "П. Н." русским языком было сказано, что бывшая Россия, царская и нынешняя, большевистская даже отношением к собственным законам разнится, "как небо от земли". А Е. Д. Кускова продолжает защищать возвращенство сопоставлениями Герцена с нынешними политиками-эмигрантами, Пешехонова с Кельсиевым и т. д. Но разве это имеет убедительность для видящего, что никакие режимы и никакие времена не совпадают до полного тождества?
Е. Д. Кускова могла бы еще спорить с г. Сухомлиным, утверждающим тождество режимов. Но, по-видимому, с ним ей спорить не о чем.
И последний вывод наш (мой и того процента эмиграции, которого учесть я не могу) таков: хорошо бы, пора бы, поставить в квазиспорах -- точку. А на возвращенстве, как на вопросе, -- крест. Ведь "вопроса"-то, пожалуй, и нету. Есть личные дела Пешехонова, есть тревожность Кусковой, а если есть "общество" молодых возвращенцев -- то мало ли какие общества учреждает неопытная "ветреная молодежь"? Их увлекла "гордая голова", может быть, слово "идея" (если не слово, какая же это, все-таки, "идея"?). Они, вот, и о большевиках еще не знают: "Мы не знаем, что найдем на родине". Опыт им необходим. Пусть Е. Д. Кускова не тревожится за членов "общества": жизнь сумеет каждого свести с облаков на землю. На какую мы не решаем; мы только ручаемся: если на большевистскую, -- то не с "гордо поднятой" головой, а с "повинной". Большевицкий "меч сечет" нередко и "повинную голову". Эта его особенность известна Е. Д. Кусковой -- но всем ли молодым возвращенцам она известна? Они как будто даже этого не знают. А жизнь учит таких, ничего не знающих, особенно сурово.
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Последние Новости. Париж, 1926. 7 марта. No 1810. С. 2.
"возвратился ветер на круги свои" -- Екклезиаст I, 6.
Кельсиев Василий Иванович (1835--1872) -- эмигрант с 1859 г., сотрудник Вольной русской типографии в Лондоне. В 1863 г. вернулся в Россию.
Сухомлин Василий Васильевич (1885--1963) -- общественно-политический деятель. В эмиграции с 1918 г. В начале 20-х годов редактировал пражский журнал "Воля России". В 1954 г. вернулся в СССР.