Маленькая, тоненькая книжка, темная -- цвета земли. Язык простой и круглый, современный -- но без надрывных изломов, а действительно живописный, иногда очень яркий. Так видел бы природу с_о_в_р_е_м_е_н_н_ы_й Тургенев, вернее так бы он описывал ее, -- Тургенев без романтизма, без нежности и... без тенденции, -- если сказать грубо; без осмысливания, -- если выражаться шире и вместе с тем точнее.
Тенденция, или осмысливание -- уже предполагают связь с психологией, а психология, хорошо ли, плохо ли, -- связь с Личностью. Я не говорю, Боже меня сохрани, что всякое касанье к понятию Личности должно у художника отражаться "тенденцией"; тенденция в искусстве -- одно из самых неудачных отражений личности; возможно глубокое понимание ее -- при отсутствии "тенденции", но вряд ли возможно -- при отсутствии осмысливания.
Другой вопрос -- насколько художнику необходимо касанье к понятию "личности". Об этом мы сейчас спорить не станем. Это -- вопрос нерешенный, роль личности в искусстве многими даже отрицается, как отрицающая искусство. Другие думают обратно... Повторяю, кто тут прав -- судить не буду. Я хочу только сказать, что в книжке рассказов Бориса Зайцева, сочной и неподвижно-картинной, -- нет, или почти нет, ощущения личности, н_е_т ч_е_л_о_в_е_к_а. Есть последовательно: хаос, стихии, земля, тварь и толпа... А человека еще нет. Носится над землею дух созидающий... Но какой? Божий ли? Еще безликий. Уже есть бессмысленное, не сознающее себя страдание, уже есть бессмысленная радость, и даже где-то, в каком-то невидном свете соприкасаются они, сталкиваются... А лика еще нет -- и лица нет. Есть дыхание, но дыхание всего космоса, точно вся земная грудь подымается. Тот же космос вздыхает у автора и в его толпе, безликой, без единого человека. Тварь, тварь, совокупно стенающая, уже стенающая об избавлении, -- а избавления нет. Легкие, редкие лучи света -- не об избавлении говорят, а о смутной, тоже безликой, тихой примиренности
"Что они там делают такое, в этой зелени? Что видят? Не они ли в той зелени, и то зеленое не в них ли?" -- "Сердце немеет и лежит распростертое"...-- "Из зеркальных далей, по реке, нисходит б_л_а_г_о_с_л_о_в_е_н_и_е горя".
Это -- конец рассказа "Тихие зори". На всех его страницах лежит отблеск примиренности, единственный обет автора, зимний, не греющий сердца ч_е_л_о_в_е_ч_е_с_к_о_г_о, луч -- благословение горя.
А вот -- нет и благословения горя, да и горя почти нет:
"Зерно насыпают, оно текучее, гладкое. А земляные люди рады зерну, хоть и чужому". "Черный, обворожительный ком -- земля кипит и бурлит, сечет себя дождем; гонит вверх тонкие росточки зеленей, кормит мужиков и здорового, кряжистого деда".
Мне вспоминается, когда я говорю о Зайцеве, недавняя книжка стихотворений одного молодого поэта -- "Ярь". Книжка, не в меру осыпанная похвалами в декадентских или неодекадентских кружках. И, главным образом, за ее "стихийность". Но уж если утверждать стихийность, космос, помимо личности, -- то стихии, земли, космоса гораздо больше в книге Зайцева, и гораздо он тут подлиннее. Я не сравниваю дарований обоих писателей; я думаю -- оба они талантливы; и у Зайцева язык, при всей его тяжелой красочности, далеко не безупречен; неровен, неумело обработан, с провалами в жестокую банальность; и у автора "Яри" большинство стихов написано с младенческой некрепостыо; не в этом дело. У Зайцева -- стихия стонет, дышет, ворочается; у Городецкого -- больше "стихийничанья", нежели стихийности, более звукоподражания, нежели истинных голосов непробужденной земли. Для того, кто первично воссоздает космос, -- может еще родиться личность: она придет; для мистизирующего космос -- она перешла. Мистика космоса без личности -- не начало человека, а конец его. Описан круг.
Читая Зайцева -- грустишь, но ждешь; ничто души, самой глуби ее, еще не ранит; правда, не ранит ее и "Ярь"; но только неутолимо влечет от этой последней книги (именно потому, что автор все-таки талантлив), влечет от его болезненной юности, от ранней, жалобной надрывности, усилий приникнуть к земле, от этого иссякновения личности, от тих милых, иногда прелестно-тонких, стихов -- к Баратынкому, к Тютчеву, к Лермонтову, -- к железно-твердому "Я" Ратынского прежде всего. Скорее, скорее -- сдуть похотливые былинки, слабо завившие душу, развеять призраки "Барыб", встающие из призрачных болот. Есть еще правда, кров, солнце и человек. Не за воскресенье бестаинственных, бесплодных призраков отдаст человек свою плоть, с_е_б_я. Его одиночество, его сила и упор ждут не этих воскресений.
"Истина возникнет из земли, правда приникнет с небес..." И верится слову, сказанному столько веков тому назад. Да "истина возникнет из земли", но чтобы "истина и милость встретились" -- надо, чтобы правда "приникла с небес", а не поднялась паром холодным из болот. Нам уже нужны в_ и _д_е_н_и_я, а вид е ния нам не нужны.
Зайцев хорошо сделал, что издал свою книжку: в его рассказах, собранных вместе, резче выступают все недочеты тяжеловесности, банальности, однообразная однотонность и многие другие художественные слабости. Автору легче заметить их, освободиться от них в следующей книжке. Борис Зайцев, хотим надеяться, -- еще в будущем.
ПРИМЕЧАНИЯ
Весы. 1907. Nо 3.
С. 152. Маленькая, тоненькая книжка... -- Речь идет об издании: Бор. За й цев. Рассказы. Книга I. СПб.: Шиповник, 1906. Борис Константинович Зайцев (1881 -- 1972) -- прозаик, драматург, публицист, переводчик, мемуарист.
С. 153. "Ярь. Стихи лирические и лиро-эпические". СПб., 1907 -- первая книга поэта, прозаика, переводчика, драматурга Сергея Митрофановича Городецкого (1884--1967), оказавшаяся в центре внимания критики. Высокую оценку стихам дебютанта дали Вяч. И. Иванов, В. Я. Брюсов, А. А. Блок, К. И. Чуковский, И. А. Бунин, В. В. Хлебников и др.
Барыба -- языческий бог, персонаж стихотворения Городецкого "Барыбу ищут" (1907) из сборника "Ярь".
С. 154. "Истина возникнет из земли..." -- Псалом 84, ст. 11--12.