На вечере евразийцев (прения по докладу П. Н. Милюкова) мне опять думалось: как мы должны быть благодарны докладчику за его основательное рассмотрение евразийства. Такая работа необходима, а проделать ее самостоятельно не всякому под силу. Милюков дал нам солидное оружие против многоголового... ну, не дракона, положим, -- просто существа, называемого евразийством. Многоголовие, как известно, секрет его соблазнительности. Каждый находит голову по своему вкусу и ради нее, уже не глядя, принимает остальные, сидящие на той же шее.

Фашист, социалист, монархист, чекист, графоман, советоман, революционер, православный, народолюб, непман, -- не говоря о националистах всех толков, -- для каждого в евразийстве есть зацепочка, каждому какая-нибудь голова да улыбается.

Стрелы Милюкова отлично попадали в цель. И на наших глазах многие улыбки превращались в гримасы. Но в колчане Милюкова не хватало одной стрелы, и шея многоголового существа осталась неуязвленной.

Говоря вне метафор: Милюков не подверг исследованию иррациональную сторону евразийства. Между тем, она имеет не малое значение, и подойти к ней следует.

Евразийцы, выступавшие на вечере, сразу поняли, какие позиции всего лучше защищены, куда выгоднее отступить. Первый, Вышеславцев, тотчас же, с дешевой грацией, перепрыгнул в область "иррационального", где и дал простор своей не менее дешевой, лирике, всяким излияниям сердца, проникновениям в "русскую душу", такую "безмерную", такую... "большевицкую". (Я не могу упрекать Вышеславцева в дурном тоне, ведь он не специалист по "хорошему"; но все же, когда нам преподносят такую "Красоту", мы вправе усомниться, стоят ли за ней Истина и Добро.) После Вышеславцева и другие евразийцы старались держаться на тех же позициях, -- благо сам докладчик назвал их неприступными; а тех, кто на них стоит, -- просто "поврежденными".

С этим я никак не могу согласиться. Почему неприступные? Около них достаточно было борьбы во все времена. Методы исследования этой области, -- духовной, душевной, религиозной, мистической и т. д. -- тоже существуют. А присутствие в человеке иррационального начала есть нормальный факт, еще не говорящий о "повреждении". Не само это "начало" подлежит, конечно, исследованию; но и важно-то не оно в себе (неизменная данная точка), а разнообразные степени и формы, в каких являет его жизнь. Важно, как люди к нему относятся, что и когда с ним делают, куда направляют, во что преображают или во что превращают, и что из этого выходит. Тут исследования, даже оценки, необходимы -- и вполне возможны.

Да, область опасная. В ней легко "повреждаться", легко "повреждать". (Но какая безопасна?) Подчеркивание евразийцами "иррационального", заслон "иррациональным" в критические минуты -- поведение характерное и говорит очень много, особенно в связи со всеми их другими положениями.

Попробуем выбраться из сложностей, упростить дело до грубых линий, наименее спорных. И начнем с конца.

Евразийцы -- "смена". Так они и сами на себя смотрят. Их отношение к сегодняшней власти в России -- "ôtes-toi de là que je m'y mette" {"убирайся, дабы я мог занять твое место" (фр.). }. Вот цель, и рядом -- уверенная надежда на ее достижение. Явилась ли эта цель (и надежды) как следствие таких-то и таких-то идей, или сами "идеи" евразийцев вытекают из фактического задания? Ответ не труден, ибо не трудно проследить, что эти "идеи" рождаются и формируются по мере возникающих в России "настроений", потенциально годных для цели, и такими настроениями регулируются. На каждое мы находим заботливый отклик в евразийской системе (если это система, а не просто "чего изволите"). В евразийстве нет "свободы" и нет "России". Не ясно ли, почему? Да потому, что в "настроениях", полустихийных, эти слова -- еще не сказались. А чем настроение темнее, стихийнее, "иррациональнее" -- тем для евразийцев полезнее: надобен "размах", "безмерность".

Настроения всем известны. Стоит ли перечислять их евразийские отзвуки? Они тоже известны: большевизм без коммунизма, советы, собственность, евреи надоели... Для самых сильных настроений -- самые громкие отклики. Смутному оскорблению национального чувства и приобретенной ненависти к Европе -- предлагается удовлетворение в виде такого национализма и мессианства, каких свет не видал. А для ярко вспыхнувшего влечения к гонимой коммунистами религии -- истоком и оплотом евразийства объявляется православная церковь, торжествующая, единая истинная, коей покорены будут все инакомыслящие еретики. Как бы православный интернационал...

Ленин тоже умел угадывать настроения момента, учитывать силу стихии и пользоваться всем этим для своих целей. Только он действовал искуснее, грубее, с поправками: мировую революцию облеплял понятным шоколадом: "Бей всех (т. е. мировых) буржуев", национализацию подавал в виде "грабь награбленное", ненависть к европейской государственности насаждал при помощи слов: "Антанта, которая хочет войны". И действовал так уже на месте. Но самое главное отличие Ленина от евразийцев, -- и, кажется, единственное, -- это что у Ленина была... идея. Как бы ни относиться к Ленину и коммунизму (хотя бы так, как я, с последней абсолютной непримиримостью), но отрицать, что коммунизм есть идея и что у Ленина она была, -- нельзя. У евразийцев, в прямом смысле, идеи нет, да и быть не может: Евразия вообще не идея и никаких атрибутов идеи не имеет. То, что мы облыжно, в общежитии, называем евразийскими идеями, -- не более чем обрывки соответственно вывернутых, прилаженных, перекрашенных уже известных положений, порой до неумеренности избитых, непрочно и произвольно склеенных.

Продолжим параллель с коммунизмом (фактическая их параллельность достаточно доказана, но я хочу кое-что еще прибавить). По существу, в евразийстве элемента обмана больше, чем в коммунизме, или обман как-то... обманнее, ядовитее. Это мы увидим, если вступим в "заповедную" область иррационального, духовного, мистического, религиозного, где с таким пафосом и с такой торжественной легкостью распоряжаются евразийцы.

В этой области человек называет свои ценности -- "святыми". И слово соответствует определенному к ним отношению, "Святое", прежде всего, всегда, -- самоцельно. Оно не может быть ни орудием, ни средством для чего-нибудь, не мыслится играющим служебную роль. Видеть оскорбление святыни -- конечно, страдание для верующего. И немало русские люди страдали от надругательств над их святынями. Но... большевики открыто, -- насилием, как всегда, -- однако, прямо следовали своей идее, в которую входит "искоренение" святынь. Обмана тут не было. И это, для верующих людей, были только посторонние насильники, о которых сказано: "Не бойтесь убивающих тело и более ничего не могущих сделать". Их и не боялись, глядя на попытки убить церковь, -- "тело Христово" для нескольких миллионов русских людей.

Но что бы сказали те же русские люди теперь, когда они не только не перестали чтить свою святыню, но особенно близко подошли к ней, гонимой, -- что бы они сказали, если б действительно поняли, какое употребление хотят сделать евразийцы из этой святыни? Как бы они отнеслись к тому, что их повышенную духовную настроенность хотят "использовать" для смены вывесок: "СССР" на "Евразия"? Мы уж знаем, что за вывесками осталось бы то же, лишь обозначение другими буквами: вместо ЧК -- положим, ДУ, "Добродетельное Учреждение", или БеПе, "Благое Попечительство" и т. д. Но в отношении церкви перемена будет поглубже, поядовитее. Из помехи, из гонимой, предполагается, украсив приятными словами, возвести ее в чин служащей порядкам не коммуно-большевицким, а евразо-большевицким. Ведь она для Евразии (спросите любого евразийца, выбрав попроще) -- лишь "этнографический факт", то есть один из факторов.

Даром разукрашивать церковь не будут: служба предстоит серьезная. Прежде всего, ЧК не требовала от нее благословений: ДУ или БП -- потребуют. За объявление ее единой истинной, вселенской -- потребуют активной борьбы со всеми, без разбора, еретиками -- иудеями, язычниками и христианами других церквей. Возложат на нее и просветительную работу по разъяснению политграмоты (евразийской). Служба не шуточная, потяжелее царской, а ведь и та в свое время довела церковь до "паралича". С теперешним же положением церкви, этой духовной народной святыни, положение ее при Евразии и сравнивать нельзя. Евразийцы не коммунисты, которые бьют по телу, "а больше ничего не могут сделать". Евразийцы посягают на дух церкви христианской, дух Господен, ибо посягают на свободу: лишь там, где свобода, -- дух Господен.

Не скажут ли евразийцы, что все это не так? Не скажут ли, что из коренных положений евразийства нельзя вывести именно такого отношения к церкви, со всеми вытекающими из него последствиями? Не будут ли заверять, что в этих коренных положениях нет ничего, что раскрывало бы настоящий смысл их экскурсов в область религии, мистики, духа и т. д.?

"Головка" евразийская, конечно, все это будет говорить. Недаром же выдумана "гибкая инструментовка". Я нисколько не сомневаюсь, что среди соблазняемых и увлекаемых, среди слабоумных прозелитов, есть люди подлинно религиозные, искренние всех оттенков. В них специально поддерживается стихийно-гомерическое душевное состояние, граничащее с одержимостью. Но головка евразийства, "отбор" -- вовсе не одержимые или, по слову Милюкова, "поврежденные". Им и принадлежит изобретение "гибкой инструментовки", довольно, впрочем, грубой: вся она, порою, сводится к простому отрицанию того, что утверждалось вчера одним евразийцем и вновь будет утверждаться завтра -- устами другого.

Но здравый ум, твердую память, истинное религиозное чувство -- гибкость не обманет. Как ни "инструментируй" Евразию с географией, ее стихийностью, мессианством, этнографическим православием, приятием большевизма и большевиков, гомерическим, экскоммуникативным национализмом, советами (а может быть, и царем) -- ничего о "России" мы во всем этом не услышим, ничего о "свободе", -- а, следовательно, и о религии, да еще христианской, связанной со свободой единым корнем.

Нет, пока евразийцы раз навсегда, и начисто, не отказались от всех своих вышеперечисленных положений и даже от самой Евразии, как слова и представления, мы с полным правом будем утверждать: их основа, -- несмотря на претензии водительства в области "иррационального", -- мелкий рационализм. Я подчеркиваю: мелкий, ибо лишь такой не затрудняется, в полезных случаях, натягивать на себя обманный плащ "духа", перекрашиваться в защитный цвет "божественности".

Не буду вдаваться в предсказанья, гадать, верны ли расчеты евразийцев, как удается им "использовать" разнообразные российские настроения. Я коснусь еще лишь одного вопроса, который остается темным: это вопрос о тактике евразийцев. По собственным заявлениям, даже по уверению сочувствующих, они "единственная реальная, активная, пореволюционная сила"; они презирают "болтающую" эмиграцию. Каков же их конкретный план действий? Прежде всего: думают ли они бороться за смену, или надеются произвести ее мирным путем? В обоих случаях, особенно в последнем, пора бы им быть на местах, а не "действовать" в эмигрантских журналах и обивать наши эстрады. Или, может быть, они идут вплотную "по стопам великого Ленина"? Выжидают, когда чьи-нибудь руки смахнут коммунистическую головку, чтобы тогда ринуться со своей -- на смену?

Это, пожалуй, и опрометчиво. Умаляет шансы успеха. Ленин Лениным, но полной аналогии исторических моментов не бывает. Кто знает, какое временное правительство создастся в промежутке, и не встретятся ли запоздавшие евразийцы с какими-нибудь новыми, неожиданными настроениями?

Но пусть активисты пользуются приятностью и удобствами "выжидания". Пусть побольше болтают о своем "утопо-реализме" и действенности. Чем громче они кричат -- тем вернее надежда, что наша родина проснется от коммунистического кошмара свободной Россией, а не рабской Евразией.

КОММЕНТАРИИ

Впервые: Последние Новости. Париж, 1927. 2 марта. No 170. С. 2.

Евразийство -- идейное движение русской эмиграции в 1920-е годы, пытавшееся найти пути преобразования большевистской власти. В конце 20-х годов произошел раскол движения. Вокруг газеты "Евразия" (1928--1929) образовалась группа С. Я. Эфрона и Д. П. Святополка-Мирского, симпатизировавшая сталинскому режиму.

Антанта ("Тройственное согласие") -- блок Великобритании, Франции и России, оформившийся в 1904--1907 гг.; в 1918 -- 1920 гг. организовал интервенцию против большевистской России.