Зверебог

О половом вопросе

I

Удивительное дело: непомерно возрос у нас интерес к "проблеме пола", так непомерно, что уж и на убыль, кажется, пошел, -- а за все это время никто серьезно не взглянул в сторону немецкого писателя Вейнингера [Вейнингер Отто (1880-1903) -- австрийский философ. Автор пользовавшейся огромной популярностью книги "Пол и характер" (1903), переведенной на многие европейские языки, в том числе дважды на русский.]. Книга его "Пол и характер", самая замечательная и самая современная книга по данному вопросу; в Германии она давно создала целое течение; у нас, несмотря на то, что последняя гимназистка толковала о "проблеме пола" -- почти не писали о ней: отзывались где-то сухо, скучно и холодно -- и только. Грязно и безграмотно переведенная -- она затерялась в приложении к безобразным "Тайнам Жизни".

На днях, -- в самое глухое летнее время, -- вышел другой, давно объявлявшийся и, конечно, более приличный перевод книги. Но боюсь, что и он не заставит наше "общество", ту его часть, которая казалось преимущественно занятой "вопросом пола", отнестись к Вейнингеру внимательно. Разгадка этого, удивительного на первый взгляда, невнимания -- очень проста.

Дело в том, что именно проблемой-то пола у нас никто и не интересовался. Интересовались полом, таким, каков был и есть; интересовались им так же, как и всегда, с -- тою разницею, что прежде говорили о поле между собою, а теперь стало можно и "модно" говорить о нем публично.

Не только "санинцы" ["Санинцы" -- сторонники свободной половой любви, которую пропагандирует главный герой романа "Санин" Михаила Петровича Арцыбашева (1878-1927). См. подробно в кн.: Ачкасов А. Арцыбашевский Санин. М, 1908; Омельченко А. П. "Санин", роман Арцыбашева. СПб., 1908; Пешехонов А. В. В темную ночь (гл. ""Санин" и "санинцы""). СПб., 1909 и др. изд.] и гимназистки с "Безднами", но и кузминские разные "проблемы" [Имеется в виду роман М. А. Кузмина "Крылья" (Весы. 1906. No 11) о проблемах гомосексуальной любви, шокировавший читателей.] с самими Кузминым,-- что они, год тому назад, что ли, родились? Да нисколько, всегда они благополучно существовали, в ту же меру, на том же месте, только прежде прикрыто -- теперь открыто. А ни вопросов, ни суждений, ни размышлений относительно пола в нашем обществе еще нет. Есть пол (как везде он есть), и есть глупая, подчас грубая, с ним возня, -- свежедозволенная.

Для этой возни Вейнингер не нужен. Он не полом, а именно проблемой пола занят. Труд его, обнаруживающий, между прочим, громадную эрудицию, -- оказался воистину трудом всей жизни: молодой философ, окончив его, застрелился. [Вейнингер демонстративно покончил с собой в доме, где жил и умер Бетховен.] И уже одно то, что 23-х лет отроду он мог располагать таким научным багажом, заставляет думать, что это был человек почти гениальных способностей.

Насколько незыблемы и глубоки первые положения философа, настолько ложны его выводы, -- благодаря одному, незаметно явившемуся, противоречию, и даже не одному... Но я не буду здесь ни излагать книгу Вейнингера, слишком широко интересную (одни его определения гения и таланта чего стоят!), ни доказывать ложность его выводов. Вероятно, я включу этого писателя в мою специальную работу, начатую задолго до выхода его книги, во многом подтвердившей мои мысли. Теперь я хочу поговорить лишь о первых положениях философа, о его определении Женского Начала, которое он, в конце книги, подменяет просто женщиной, и хочу показать, насколько возможно, что именно это определение -- всемирно, всеисторично, именно на нем покоится и фактическое наше отношение к женщине. Потому что человечество, как и Вейнингер, идентифицирует Женское с женщиной, только Вейнингер тут сознателен, а потому и ложность выводов его для него губительна. Жизнь выводов не делает; к выводам она придет; и течение ее правильно, ибо верен исток. Верно инстинктивное ощущение Женского, определенное и осознанное Вейнингером.

II

Есть два начала: Мужское и Женское. Реально никакой человеческий индивидуум не носитель одного которого-нибудь начала исключительно: т. е. нет чист о го мужчины и чистой женщины. Каждое живое человеческое существо -- неравномерная смесь этих двух начал (предполагается соответствие, как бы единство между физическим и духовным). Для обозначения чистого женственного начала, чистой женщины,-- реально не существующей, -- Вейнингер пользуется буквой "Ж"; для чистого мужского начала -- "М".

В каждом природном индивидууме непременно находятся "М", с преобладанием того или другого. Установив это положение, Вейнингер необычайно глубоко и в определяет сущность обоих начал. Это как бы первое сознание мира и мировых сил в известной стороне. Два противоположные Начала живут в мире именно таковыми, каковыми он их увидел. Ошибки мыслителя начинаются там он с определения Женского Начала, "Ж", соскальзывает на определение реальной женщины. Он забывает свою собственную мысль о несуществовании чистой женщины, произвольно конкретизирует "Ж", и постепенно все, что он так глубоко понял о "Ж", -- оказывается принадлежащим всякой физической женщине (и даже только оно, -- и только женщине). В области конкретного трудно остаться объективным: и вот к определениям Вейнингера начинает примешиваться оценка. Критерием является даже не одно из двух Начал, не "М" (что тоже было бы произвольно) -- но просто мужчина. Это неудачное превращение мыслителя в практика и дало Вейнингеру славу "ненавистника" женщин. Но как бы то ни было -- его философский срыв слишком понятен, слишком человечен. Реальные женщины слишком "чисты", чтобы нельзя было смешивать их, -- в жизни, -- с "Ж". Слишком бросается в глаза преобладание в каждом индивидууме одного которого-нибудь начала, как в мужчине мужского, так в женщине женского. Весь мир, практически, соскальзывает тут вместе с Вейнингером, весь мир живет так, как будто женщина -- и есть "Ж"; а посторонняя точка не считается. И повторяю: весь мир, все человечество, ставя знак равенства между женщиной и "Ж", между мужчиной и "М", подтверждает фактом взаимоотношений своих именно определения "Ж" и "М" Вейнингера, бессознательно оправдывает их, доказывает их истинность. Нам хотелось бы сейчас коснуться, главным образом, женщины. Как же ее, или, вернее, "Ж", определяет (вместе со всей историей; Вейнингер?

III

Возьмем главные черты.

В женском начале нет памяти, нет творчества, нет личности. "Чистая" женщина ("Ж") не может быть безнравственна, ибо она всегда -- вненравственна. Женщина -- мать, или проститутка (Соглашаясь с этими определениями, добавлю от себя: или героиня-мученица. Это отнюдь не нарушает цельной пассивности женского начала).

Мужчина -- всегда субъект: женщина -- всегда объект.

Остановимся пока на этом. Теперь, если мы учтем, что все мужчины и женщины, вместе с Вейнингером, поддставляем под "Ж" -- реальную женщину, -- становится понятным наше жизненное отношение к "женщине" и отношение женщин к самим себе.

Да, мать, или любовница, или мученица... И всегда "объект", постигаемое, хотя и не постижимое. Если она мне не мать, не возлюбленная, если я ею не восхищаюсь, не возмущаюсь, если она мне никак не нужна -- она не существует. Объекта нет, если отходит наблюдающий.

Однажды случилось мне как-то сказать моему приятелю, соработиику и сомышленнику, человеку очень тонкому и умному:

-- А знаете, ведь у нас с женщинами не говорят. Я даже и представить вас не могу, говорящим с женщиной о предмете, о каком-нибудь сию минуту вас интересующем вопросе. Да кто говорит? Мережковский говорит? Розанов говорит?

Мой собеседник даже подскочил.

-- Действительно! Не говорим! Отвечаем, если спрашивает, по не говорим. Хорошенькая, -- ну еще можно, да и то о чем-нибудь другом. Да, вы правы. Мнение женщины о том, что меня сейчас серьезно интересует -- мне неинтересно. Я как-то заранее убежден, что оно моего не коснется. Никакого доверия нет, что женщине то же интересно, что мне.

Мой приятель склонялся к философии, ему уж совсем позволительно было не разговаривать с женщинами. Но "недоверие" это присуще не одним философам, оно коренное, всеобщее, и вытекает из правильного ощущения сущности женского начала. "Женская мысль", "женское творчество", "женское движение" (эмансипация), развитие -- все величайшие абсурды, ибо в "Женском" не содержится ни ума, ни силы созидания, и в корне своем оно неподвижно. Вейнингер опять прав.

Нсли человеческая женщина, как-никак, -- иногда говорит, мыслит и развивается -- это вмешанное в нее мужское начало творит; ведь и по первой мысли Вейнингера -- всякая женщина -- есть Ж+М. Но эта черта в ней мала; в практике стирается, не учитывается абсолютно; отсюда и вытекает абсолютное неверие в женщину творящую, мыслящую.

"Женское творчество" даже никто и не судит. Судят женщину, а не ее произведение. Если хвалят, -- то именно женщину: ведь вот, баба, а все-таки умеет кое-как. Вейнингер приводит пример "знаменитой" Софьи Ковалевской [Ковалевская Софья Васильевна (1850-1891) -- математик, прозаик. Первая женщина, избранная в Петербургскую Академию наук (член-корреспондент с 1889 г.).]. Действительно, она знаменита лишь тем, что женщина. Сделай то же мужчина -- судили бы его дело, и очень оно бы оказалось посредственным.

Далее -- Вейнингер все содержание женского начала своя к полу. Он даже весь пол, целиком, заключает в "Ж". Но не буду касаться сложных крайностей, которые нуждаются в столь же сложных опровержениях. Вспомним только что и этот оттенок -- отожествление "Ж" с полом, -- фактически существует: именно так относимся мы к женщине Вспомним: "женская честь", "женская нравственность" -- лежат в поле. К женщине предъявляют другие требования нежели к мужчине, и если снисходят к пей в ее плохих мужских делах -- то тем более строго судят ее в ее "существе", в ее поле. И это лежит гораздо глубже всех социальных условий. Замечательно, что до сих пор, на небольших пространствах истории, рост культуры как бы даже увеличивал такое отношение, вернее -- выявлял его более резко. Во Франции, например, в стране давней, хорошей культуры, оно особенно ярко. У нас сравнительно слабее; в слоях низших, наименее культурных, оно подчас еще не обозначилось, хотя из этого не следует, что его нет, что оно не вырастет вместе с культурой.

Культура, на пути своем, меняет здесь лишь внешние формы, по существу же и теперь совершается то же, что, хотя бы, в средние века: женщина всегда объект (как для мужчины, так и для себя) -- мужчина всегда субъект личность.

В недавней статье, своей о поле даже такой тонкий мыслитель, как Бердяев (и уж совсем не ненавистник женственности) -- только подтвердил определения Вейнингера. Он, прежде всего, тоже смешал Женское Начало (Ж) с женским реальным индивидуумом, взял женщину как воплотительницу чистой женщины. И эту женщину-Женственность нарисовал, как "объект". И он, последовательно, против "женской эмасипации": женщина может хорошо делать лишь женские дела. Вот женское дело, говорит он, -- дело Беатриче; вот мужское дело -- дело Данте. -- Пример разительный! Что же такое Беатриче, как не объект в высшей степени, существующий лишь постольку, поскольку существует субъект -- Данте? Была ли Беатриче [Беатриче -- возлюбленная Данте, героиня его автобиографической повести "Новая жизнь".] сама для себя? Да и ни все ли это нам равно? Не все ли это равно и для самого Данте? Она жила в нем и он делал, при ее помощи, свое человеческое дело, женского же дела тут никакого не было, уже потому, что "женское" Никогда ничего не "делает".

Итак -- Бердяев тоже один из примеров нашего всеобщего, всемирного и верного отношения к Женственности, как к чему-то внетворческому, неподвижному; плодоносящему, но не зачинающему. Неосознанное -- оно вошло в жизнь и слилось с отношением к реальной женщине. Бессознательное смешение это часто ведет к близоруким оценкам двух мировых как не равных. Чувствуя, что действительно Женственность не содержит в себе ни творчества, не единства, ни нравственности, и подставляя под Ж -- женщину, -- мы говорим: "женщина не человек". А между тем не только так, но даже, освободившись от смешений, -- сказать: "Женственное -- не человеческое" -- мы не имеем права. Ведь для этого надо было бы взять за высший критерий Мужское, взять его как единственно-человеческое. Взять произвольно, потому что вряд ли доказуемо, -- и Вейнингер не доказывает, -- что голое Мужское Начало содержит в себе самом совершенство полной Личности, все действие творческих, мировых сил и высшую, истинную Человечность.

Несколько иной смысл был в давних словах одного молодого писателя, в ту пору еще студента, когда он сказал мне, после долгой исповеди:

-- Я тут чего-то совсем не понимал и никогда не пойму. Женщина совсем не человек. Она -- зверебог.

Унижения женщины в этих словах не было. Студент, конечно, тоже ставил знак равенства между отвлеченной Женственностью и женщиной фактической; но в чистом виде мысль его была такова: если мы назовем "М" -- человеком, то нельзя дать то же имя "Ж", ибо эти два понятия различны до полной противоположности.

В том-то и дело, что втянуть понятие "человеческого" в которое-нибудь одно из двух мировых Начал, хотя бы и в "М", -- по меньшей мере логический произвол. Гораздо более данных взять для определения Человеческого -- человека, т. е. некую цельность, уже объединяющую в себе оба Начала. Быть может, мы найдем тогда, что Личность есть продукт какой-то сгармонированности двух начал в одном индивидууме, быть может, мы найдем, что самая мера ощущено ощущения Личности зависит от меры этой сгармонированности; -- но отнюдь не решимся мы утверждать, что индивидуум с громадным преобладанием Мужского непременно будет наиболее яркая личность и даже наибольшая творческая сила. Напротив, чересчур "мужской" индивидуум настоль же удален от начала "Личности", насколько и чересчур о "женский".

Произвольная предпосылка Вейнингера, утверждающая одно Начало -- светлое, а другое темное, заставляет его мыслить несовершенство реального мира в его еще недостаточной дифференциации. Он разделяет, но не вполне. Начало злое, начало женское, пронизывает изнутри реальное существо, реального мужчину, -- человека, по Вейнингеру. И это злое Начало "небытия" как бы ущербляет истинное бытие, уменьшает потенцию Личности...

Не ясно ли, что мы получим другие выводы и заключения если, -- согласившись с Вейнингером в его определениях "М" и "Ж" и в его взгляде на реальный мир как на дифференцированный не вполне, -- воздержимся от упрощенного решения проблемы Зла, и Женское Начало еще не признаем, как абсолютное небытие? Приняв даже общую с Вейнингером (и с Бердяевым) конечную цель -- идеально совершенную человеческую личность -- мы, однако, придем к выводу противоположному: мы скажем, что мир еще слишком дифференцирован. Прямее говоря: сильное преобладание одного которого-нибудь Начала в каждом реальном индивидууме, -- что мы фактически наблюдаем, -- есть причина несовершенной Личности; и, напротив, реальное (пусть еще малое) существование обоих начал в одном и том же индивидууме -- есть надежда, обещание, заря этой Личности. Заря, которую Вейнингер погасил бы, если бы исполнилась воля его двинуть мир назад, к окончательной дифференциации, т. е. к уничтожению человеческой личности.

IV

Но я, кажется, перехожу границы моей задачи, намечая путь для будущих возражений Вейнингеру по существу. Настоящая же задача моя намеренно очень узка: доказать, что женщина занимает, фактически, положение, которое соответствует по Вейнингеру, и что факт этот является результатом верного, хотя и слепого, ощущения Женственности в связи с тем, что, действительно, реальная женщина почти воплощает идеальную Женственность, -- так сильно в ней "Женское" преобладает.

Можно бы без конца иллюстрировать отношение к женщине, о котором я веду речь. Можно бы, исследуя его, развивать и дополнять определения Вейнингера. Но я дополню свои беглые строки лишь еще несколькими словами, несколькими конкретными чертами.

В женском Начале (Ж) нет памяти, нет ума; но есть особность ассимиляции. Это свойство очень опасно, ибо оно обманно. Ум женщины лежит в ее мужском Начале, поскольку оно в ней присутствует; и если в современной женщине оно почти не присутствует, то мы должны с полной справедливостью сказать, что у женщины почти нет ума. Но дело в том, что на самой женственности ее легко отпечатывается ум чужой, и это я называю ассимиляцией, "женским умом". Мы с инстинктивным недоверием относимся к женщинам, теряющим женственность; но такие женщины, в сущности, нисколько ее не теряют: они ее лишь видоизменяют, хотелось бы сказать -- пачкают подобием чужого (мужского) ума, покорно принимая отпечатки. Творчества не получается, а все лишь повторения. И только затемняется необходимое чисто-женское. Я вполне понимаю, что моему приятелю в голову не приходило говорить с женщиной о том, что его "волнует и мучает"; он законно не верил, что женщина внесет новое в его сомнения.

Можно лишь приветствовать наше общее подчинение этому правильному инстинкту недоверия. И я не только не восстаю и не жалуюсь на него, но, будучи женщиной, всячески, -- действенно и жизненно, -- его утверждаю. Так нужно еще, потому что слишком еще "женственны" женщины, -- и слишком опасна женская ассимиляция ума и творчества. Признаюсь откровенно: везде, где только можно было, мне хотелось защитить подлинное от вторжения женской ассимиляции, защитить, если придется, даже собой, собственным делом. Там, где, думалось, я могу сказать и сделать что-нибудь, но вставала опасность вовлечь этим в "делание" и "разговоры" многих других женщин, -- руки мои опускались и уста замыкались. Ведь даже если (если!) я и еще какие-нибудь женщины скажут и сделают свое, не от своего женского начала идущее, -- то не лучше ли пропасть этой ничтожной крупице, но не дать прорваться женскому ассимиляционному потоку? О, конечно, бывали и ошибки. Но что ж делать, женщины должны примириться, что их крупицы часто пропадают. Малые величины пусть стираются.

Любопытно проследить отношение к женщине, -- то, о котором идет речь,-- на литературных нравах. Тут я имею опыта. Начиная от критика самого беспристрастного, благожелательного -- до грубого бранителя, все всегда мнят, что пишут о женщине. (Уж мне ли этого не знать, ведь и я, то сознательно, а больше бессознательно, так же пишу тоже помня.) Благожелательный критик в лучшем случае скажет: "...одна из талантливых и умных женщин писательниц"... А зато какое легкое средство "уничтожать" есть руках незатейливого полемиста, сильно обиженного! Что мол, тут обращать внимание, ведь это -- баба! Аргумент можно повторять на тысячу ладов -- всегда убедительно

Незыблемая точка мира: тут сходятся и старичок Буренин [Буренин Виктор Петрович (1841--1926) -- литературный и театральный критик, поэт.] и новейшие декаденты. И реакция, и либерализм. Равны - друзья и враги.

Недавно, например, уязвленный старой какой-то статьей, ближайший друг мой, Андрей Белый, написал мне отповедь. Я его знаю, это нежнейшая и тончайшая душа, слишком женственная, чтобы быть узкой, слишком мужественная, чтобы быть неумной; правда, он более умен, нежели сознателен; и вот, захваченный чувствами, он поднял общеупотребительное оружие, принялся "язвить" меня: вот, мол, пишет дама, которая, наверно, не знает гносеологии, -- а о гносеологии, между прочим, и речи не было.

Мне всегда казалось практичнее самые дорогие мне мысли высказывать под меняющимся псевдонимом, под чужим именем (в крайнем случае осторожно "внушать" постороннему лицу). Только в этих случаях можно надеяться услышать беспримесную оценку их (а в этом, порою, очень нуждаешься), или даже надеяться на прочтение. Ведь полусознательно мы прокидываем почти все, подписанное женским именем. Только о том моем я и знаю что-нибудь, что с именем моим не связано, об остальном нет у меня суда, кроме своего, -- который у всех непременно не полон, не верен, не годен. Чужому же суду, ни доброму, ни злому, тут я не верю. Ведь не могу же я, в самом деле, верить рецензентам, которые однажды возмущенно усмотрели в стихотворении моем о физической болт болезни, -- порнографию! [Имеется в виду стихотворение "Боль" (Весы. 1907. No 5), вызвавшее скандальную реакцию. "Боль" перепечатали газеты "Биржевые ведомости", "Русь" и др. с оскорбительными комментариями. В прессе появились язвительные пародии.] Если бы это же стихотворение написал кто угодно, только мужчина, никому и в голову бы не пришло искать тут "пола", а следовательно и порнографии. Не могло бы прийти. Но женщина! Женщина и пол -- неразделимы, они -- едино, говорит Вейнингер (и слепо ощущают все). Значит -- писано о поле. И писано так, как нельзя, ибо женщина должна быть скромна. А тут ведь что:

Красным углем тьму черчу,

Гну, ломаю и вяжу... [Гиппиус цитирует первую и последнюю строки начальной строфы, стихотворения "Боль".]

Хотя и сказано, что это говорит "Боль", но наверно это авторша. Вот позор для женщины! Вот падение женской нравственности! И т. д. Таких примеров, своих и чужих, могу набрать без конца. Но довольно. Скажу лишь кстати, что в самой современной литературе, в новейших произведениях, от порнографических до талантливых, -- ни одним автором не было еще нарушено это мировое, Вейнингером определенное, отношение к женщине: женщина -- объект поклонения, вожделения, почтения, презрения или отвращения, зверь или бог, нечто связанное с полом, "совсем другое", нежели человек, -- уже потому, что всегда объект.

Арцыбашев ли со своим Саниным, Блок ли с Прекрасной Дамой, -- одинаково все они относятся к женщине реальной, к индивидууму человеческому, как к отвлеченной Женственности, а к Женственности -- как Вейнингер к своему "Ж". Больше скажу: сами женщины относятся совершенно так же к самим себе. Сочинения какой-нибудь Нины Петровской [Петровская Нина Ивановна (в замужестве Соколова; 1879--1928) -- прозаик, критик, переводчица. "Sanctus amor. Рассказы" -- единственная книга Петровской, вызвавшая разноречивые оценки в критике.]: "Sanctus Amor" {"Святая любовь" {лат.).} -- не более как самообъективизация женщины, признающей пол своей исчерпывающей сущностью и пишущей, как всегда в таких случаях, с помощью ассимилированных ума и "творчества".

Не думаю, чтобы такое общее положение дел могло и должно было сейчас как-нибудь измениться. Единственно, чему пришло время, -- это большему осознанию данного положения. Зачем сознавать, скажут мне, если это ничего не изменит, если это сознание -- сознание безысходности? Вейнингер, придя к нему, застрелился.

Это правда, Вейнингер застрелился, поняв, что такое "женственность". Но не забудем, что именно в сознании своем Вейнингер допустил противоречия и ошибки, и только благодаря им он пришел к выводам безнадежно-отрицательным. Кроме того -- всякое истинное сознание -- реально, оно часть действительности, а потому новое сознание действительности есть новый факт, привходящий в эту действительность и тем самым уже как-то ее изменяющий. Во всяком случае -- указывающий направление, следуя которому она могла бы и должна бы измениться. Если мы станем это отрицать -- то нам придется отрицать и всякую нужду правильного диагноза болезни, которую мы не знаем ка лечить. Мы, однако, открываем бациллы, против которых остаемся беспомощными; и допускаем, что не только мы н еще десять поколений будут перед ними беспомощны, пока одиннадцатое, воспользовавшись предыдущей работой осознания, не увидит, что и сыворотка уже почти готова, что реальность изменилась. Можно взять и другой пример: революция, длящаяся месяц, изменяет реальность; но не этот месяц, в сущности, изменяет ее, он только увенчивает долгие годы работы сознания, годы, когда, кажется, ничего не происходило, все было неизменным.

Я говорю, приводя эти примеры, лишь о значении нашего сознания вообще. Возвращаясь же к Вейнингеру и к вопросам, им поднятым, -- о сущности пола, о существе двух мировых начал, о взаимоотношениях полов в реальном человечестве, -- мы должны признать, что если когда-нибудь тут и мыслима своя "революция" -- она должна быть более коренной, нежели всякие революции научные и государственные. О ней почти нельзя рассуждать, а разве только мечтать, довольствуясь сейчас, в жизни -- лишь скромной работой осознавания действительности.

С уверенностью в окончательной двойственности мира и неистребимости зла -- жить нельзя. Это и доказал Вейнингер. Но если мы не повторим его ошибок, если мы увидим, что в том же мире, в том же человечестве есть и сила синтезирующая, сила единства, есть стремящаяся родиться и развиться истинная Личность, мы не сможем окончательно отвернуться от мира, не захотим проклясть его, как Вейнингер, который из-за страха перед ложным Небытием не увидел надежны растущего, молодого мира -- на Бытие истинное.

Образование. 1908. No 8. Отд. III.