Проводив своих гостей, Андрей зашел в гостиную, где все еще сидели друзья Агнии: поручик Штейер и новый помощник присяжного поверенного Жорж Стаховский, недавно приехавший в Марамыш.
Агния представила Стаховского брату. Андрей поклонился и молча сел. Разговор шел о «Грозе» Островского, которую ставили на днях местные любители драматического искусства. Говорил Стаховский:
— Идея перпетуум-мобиле — этого вечного двигателя, над созданием которого трудился один из персонажей Островского, напоминает мне безумцев, которые стремятся к коренному переустройству общества и видят спасение России в пролетарской революции.
Штейер, не спуская глаз со своего собеседника, утвердительно кивнул головой.
— Боже мой, как это скучно, опять свели на политику, — не скрывая своей досады, капризно протянула Агния. — Сколько можно говорить! Неужели нет более интересных тем?
— Пардон, — Стаховский поднялся со стула. Его угреватое, с синими прожилками лицо расплылось в улыбке. — Я очень рад, что в лице Константина Адольфовича нашел единомышленника, — кивнул он в сторону Штейера. Тот самодовольно погладил свой подбородок.
— Надеюсь, что и вы, Андрей Никитович, разделяете мои убеждения?
— Я воздерживаюсь от дискуссии, — сухо ответил Фирсов. — Нет настроения, — добавил он и, поклонившись, вышел.
«Болтуны, — подумал он про гостей Агнии. — Спорить не с кем, да, пожалуй, и бесполезно».
Андрей ушел в свою комнату и лег спать. Он долго ворочался на постели, пытаясь уснуть. Вспомнил Устюгова, полемику с Кукарским, затем выплыло взволнованное лицо Виктора. Андрею казалось, что он слышит его гневные слова: «…отказаться от интересов своей родины, быть чужим своему народу, можно ли после этого называться человеком».
Фирсов долго лежал с открытыми глазами, и лишь когда за окном начал брезжить рассвет, он забылся тревожным сном.
Поднималось солнце; позолотило церковные кресты и, спускаясь с соборного купола, зайчиками заиграло на окнах домов.
Было слышно, как открывались калитки да хлопали железные засовы ставней. На улице пронеслось протяжное: «У-угли! У-угли!»
Марамыш просыпался. Открылись магазины, лавки. Послышался бойкий говор приказчиков, неторопливая речь прасолов, идущих на конный базар. Проковылял, ощупывая заборы, слепой нищий и, усевшись на углу двух улиц, гнусаво затянул «Лазаря». Прошел седобородый купец в стеганом картузе; истово перекрестился на церковь и, опустив в шапку нищего три копейки, вынул из нее пятачок.
Солнце поднималось все выше и выше, освещая топкие берега речушки, где на шатких плотцах, переругиваясь с водовозами, стирали белье говорливые мещанки.
Андрей проснулся поздно. Распахнул окно; легкий, освежающий ветерок хлынул в комнату. Наскоро выпив стакан чаю, он направился к Виктору. Словцова он нашел под навесом старого сарая. Виктор выпиливал из фанерного листа рамки для портретов.
— Вступай в наш кооператив, — сказал он весело, протягивая Андрею руку. — Правда, членов только двое, я да Марковна, но по уставу открыт доступ и другим. Как ты думаешь, Марковна, — крикнул он проходившей мимо сарая старушке, — можно Андрея Фирсова принять в наше кооперативное общество?
— Можно, — махнула та приветливо рукой. — Только пускай со своим инструментом идет.
— Она у меня человек практичный. Покупай лобзик и включайся в общественную форму труда.
Виктор повел своего друга в комнату.
— Ну как спалось? — спросил он Андрея.
— Плохо. Все еще нахожусь под впечатлением вчерашних споров.
— Да, — задумчиво произнес Виктор. — Иван Устюгов искренен, его еще можно убедить в ошибочности его взглядов, но Кукарский — это законченный тип меньшевика. — Помолчав, Виктор продолжал: — Есть еще один серьезный противник, адвокат Стаховский. Он причисляет себя к лагерю реформаторов и является сейчас председателем клуба приказчиков в Зауральске. Между прочим, эта организация сильная и служит опорой местных меньшевиков.
Поговорив с Андреем о городских новостях, Виктор заметил:
— Кстати, я обещал тебя познакомить с Григорием Ивановичем Русаковым. У тебя есть намерение пойти сейчас к нему?
— Да, — ответил Андрей. — Знакомство с Русаковым мне обещала и Нина Дробышева.
Приближаясь к ямщицкой слободке, где жил ссыльный, Виктор продолжал:
— Русаков большой оптимист. Ни тяжелые условия ссылки, ни каторжные этапы — ничто не сломило бодрость его духа. Наоборот, в нем как бы сконцентрировалась воля к борьбе.
— Епифан! — крикнул Словцов парню, сидевшему на скамейке небольшого домика, — Григорий Иванович дома?
— Дома, дома, заходите, — высунув голову из окна, ссыльный приветливо помахал им рукой. Встретил он гостей на крыльце.
— Давненько не был, — сказал мягким баритоном Русаков, крепко пожимая руку Словцову.
— Знакомьтесь, — Виктор повернулся к своему другу.
Андрей почувствовал в своей руке широкую ладонь ссыльного и с уважением пожал ее.
— Ваша фамилия мне знакома. Вы не сын хлеботорговца Фирсова? — Глаза Русакова внимательно посмотрели на Андрея.
— Да.
— Слышал о вас и о вашем папаше, — произнес он слегка сдвинув брови. — Проходите в комнату.
Андрей прошел кухню, у порога которой сидел, ковыряя шилом хомут, хозяин дома Елизар Батурин. Андрей вошел к Русакову. В углу стояла простая железная кровать, затянутая цветным пологом, три стула, возле окна — небольшой стол, на столе — книги.
— Прошу, — Григорий Иванович подвинул стул Андрею и обратился к Словцову: — Как здоровье Марковны? — Видимо, Русаков был у Виктора постоянным гостем.
— Бегает, — ответил тот. — Беспокойная старуха.
Григорий Иванович внимательно посмотрел на Фирсова.
— Что-то я вас не видел раньше. Вы здесь живете? — обратился он к Фирсову.
— Нет, я учусь в Петербурге. Каникулы провожу в степи на мельнице отца, у знакомого мне механика.
— Почему не дома?
— Во-первых, я не разделяю взглядов отца на жизнь, во-вторых, я живу самостоятельно.
— И это еще не все, — вмешался Виктор в разговор. — Там недалеко от мельницы есть у него симпатия. — Словцов знал об отношениях Андрея к Христине Ростовцевой.
— Что же, все это достаточно веские причины, они делают честь Андрею Никитичу. Устенька! — крикнул он в соседнюю комнату. — Самоварчик бы нам.
Поправляя на ходу косу, Устинья прошла в кухню. Фирсов успел заметить ее красивую, статную фигуру.
— Между прочим, у Никиты Фирсова есть интересный субъект, — заговорил Словцов и, улыбнувшись Андрею, продолжал: — Хотите расскажу о встрече с ним? — Виктор закурил.
— Однажды иду по улице, день был праздничный. Смотрю, навстречу мне шагает какой-то огромный человечище. Вытянул руки и рычит, аки зверь: «Варав-ва, дай облобызаю». Винищем прет от него за версту. «Скорбна юдоль моя. Эх, студиоз, студиоз, — похлопал он меня по плечу. — Пойдем, говорит, в кабак». Облапал меня ручищами и загудел, как колокол:
…Коперник целый век трудился,
Чтоб доказать земли вращенье…
«Пью я, студиоз. Пью и буду пить, пока чортики перед глазами не запрыгают». Умный человек, говорю, до такого состояния никогда не дойдет. «А я что, по-вашему, дурак?» — Я не сказал этого. — «Может, я пью от неустройства жизни, а?» — Не знаю, но человек себе хозяин. — А он так ехидно: «Если ты хозяин, поезжай обратно в Петербург, в свой университет». Чтобы отвязаться от пьяного Елеонского, отвечаю шуткой: — Рад бы в рай, да грехи не пускают. «Вот то-то и оно, — расстрига поднял указательный палец и изрек: бог есть внутри нас, остальное все переменчиво. Адью», — и, приподняв над головой рваный картуз, шаркнул босой ногой и, напевая что-то церковное, зашагал от меня в переулок.
Внимательно слушая Виктора, Русаков прошелся раза два по комнате.
— Теория богоискательства не нова, — начал он. — За последние годы, в особенности после поражения революции 1905 года, ею начали увлекаться слабонервные интеллигенты. — Григорий Иванович провел по привычке рукой по волосам и продолжал не спеша:
— Нашлись так называемые «новые апостолы» марксизма, в частности Базаров, Берман и другие, и последователи у них нашлись типа Елеонского.
Андрей заметил, что последнюю фразу Русаков произнес с нескрываемым презрением.
— …Мы должны бороться с любой разновидностью религии. Это азбука всего материализма и, следовательно, марксизма, так учит Ленин. Кстати, у меня сохранился экземпляр газеты «Пролетарий», где опубликована передовая статья Ленина «Об отношении рабочей партии к религии». Советую вам ее почитать. Одну минутку. — Русаков вышел из комнаты.
Было слышно, как за ним скрипнула дверь. Через некоторое время Григорий Иванович с довольным видом передал газету Андрею.
— Только прошу вернуть. Очевидно, она еще нам потребуется.
Вскоре на пороге комнаты показалась Устинья с самоваром. Поставила его на стол и украдкой посмотрела на Андрея, которого она знала понаслышке.
«На Сергея-то не похож, больше на мать», — подумала девушка и стала расставлять посуду.
В дверь просунулась голова Епихи и вскоре скрылась.
— Епифан, заходи в комнату, — заметив парня, пригласил его Григорий Иванович.
Епиха робко переступил порог и остановился в нерешительности.
— Заходи, заходи, не бойся, — подбадривал его Русаков и подвинул стул.
— Это брат Сергея Фирсова, Андрей, — показал он на сидевшего рядом с Виктором Андрея. — Тоже социалист, как и я.
— Ты суди, — недоверчиво протянул Епиха и уселся на краешек стула. — Диво берет, — продолжал он, осмелев, — Сергей Никитович-то, говорят, весь в отца и капиталом ворочает не хуже Никиты Захаровича, а вы, стало быть, больше по ученой части? — оглядывая плотную фигуру Андрея в студенческой тужурке, спросил он.
— Будущий инженер, — ответил за Фирсова Виктор.
Епиха робко подвинул свой стул ближе к Русакову, к которому он с первых же дней знакомства почувствовал большое доверие. Разговор затянулся до вечера.