ГОРБАТОВ
В числе выходцев из Смоленска встретил я в Горбатове и родственников, которые до приезда моего познакомились с семейством моим. Повторяю и здесь, что в переселении тысяча восемьсот двенадцатого года жизнь душевная и возобновлялась и обновлялась. За потерю имуществ и разорение услаждались сердечными свиданиями и напоминаниями о счастливых днях родственных. Тут сердце и мысли вызывали всех и все; в разговорах задушевных быстро улетало время.
Из Горбатова переход полку, состоявшему в запасном войске князя Д. И.
Лобанова, назначен был сперва в село Павлове, а потом в город Арзамас.
Свидание с семейством вывело мысли мои из оков тяжкой скорби. Снова судьба Отечества заняла всю душу мою. Во весь переезд от Горбатова до села Павлова по непривычке моей к карете и по охоте к прогулке я шел пешком. Ока, Волга и события минувшего напоминали о тех временах, когда Россия стонала под вековым игом монголов или татар. "Но,-думал я,-как исчезла Орда Золотая, потрясавшая царства и порабощавшая народы? Кто сдвинул се с лица земли русской? Одна земля русская без помощи заемной. Тяжело было России и 1612 года, но кто и тогда вытеснил сопротивников и отстоял Москву Москвою? Одни русские. Следственно, сила Отечества - в Отечестве. Рим ускорил падение свое захватом обладания всемирного; он тогда пал под секирами дикарей, когда силе нравственной не на что было опереться в обширном разгроме римского владычества и когда имя римлян, некогда изумлявшее народы, превратилось в оглашение уподления духа, корысти, лжи и разврата.
Много,-прибавлял я в мыслях моих,-доставалось мне за такие возгласы в "Русском вестнике". Но если возвращусь в Москву, то опять примусь за то же". Совесть моя удостоверяет меня, что я был прав в моих предчувствиях.
Пусть заглянут в книжки "Русского вестника" от 1808 до половины 1812 года; я шел одной дорогой, теперь перед нами раскинулось много дорог. Но и у провидения много своих путей, оно не раз спасало Россию Россией.
СЕЛО ПАВЛОВО
В таких и подобных этому рассуждениях я дошел, а мои доехали до села Павлова. Россия-край дивный! Взгляните на это село; какие красивые дома каменные с садами и со всеми привольями жизни, а это все на роскошном берегу Оки, обогащающей прибрежных жителей. И какие жители! На лицах-цветет здоровье, в домах- изобилие. Тут не встретите ни одного нищего. А вот отчего? Благодаря умной, деятельной промышленности мужей своих жены богатых поселян или купцов (как угодно назовите) сами на себя работают. "У нас,-говорили они нам,- свое дело. Мы смотрим за детьми и за домашним обиходом, а одежду и все прочее заготовляют для нас наши бедные. Нам нет в семье помехи, да и они кормят свои семейства, оттого и не шатаются по чужим сторонам". А когда жены зажиточных мужей выедут в праздничные дни для прогулки: какие телогреи, какие головные уборы! кипят бисером и жемчугом.
Это и село и город, и, должно прибавить, что тут жители, занимающиеся железным издельем, заготовляли все нужное для исправности ружей. За работу запроса и в помине не было, спрашивали только: "Что надобно? Что нужно?" Я стоял в доме чрезвычайно зажиточного поселянина или купца. Старик, отец его, человек весьма грамотный в старине, любил заводить со мною прения.
Иногда соглашался, а иногда приговаривал: "Оно бы и так! Да дай сердцу волю, так и заведет в неволю".
Москва, старинная очаровательница духа русского, и в пожарных развалинах своих отовсюду манила к себе мысли. Из села Павлова непрестанно летали в нее расторопные гонцы за вестями. Тут услышал я весть о выходе из Москвы полков Наполеоновых. Рассказ был следующий: "Отряд генерала Винцегероде, находившийся сперва в Клину и потом сблизившийся к Москве, октября 12-го вступил в Москву. Остановя отряд на Тверской, генерал поскакал к Иверской божией матери для переговоров, но его захватили и привели в Кремль к маршалу Мортье. Наш генерал жаловался за задержание его вопреки законов войны. Маршал отвечал: "Делать нечего! Я должен спасать своих. Отсутствие ваше приведет ваших в недоумение, а я, между тем, выйду с моими безопасно".
При взрыве под Кремлем маршал двинулся в поход в Калужскую заставу на Воробьевы горы и далее.
ВЫХОД ИЗ СЕЛА ПАВЛОВА
Выход запасного полка из села Павлова был новым торжеством духа народного.
Все ружья исправлены были павловскими работниками железных изделий; всем рядовым розданы были рукавицы и все нужное для охранения от зимних непогод.
Дары гостеприимные и хлеб-соль провожали полк от села Павлова до города Арзамаса.
АРЗАМАС
Вслед за полком отправился и я с семейством моим в город Арзамас.
Приближаясь к Арзамасу, глазам моим представился как будто бы новый Кремль.
Зодчество башен, слияние красок, а еще более волшебство воображения выводили подорванный Кремль московский из могильных его развалин. Там гулял я каждый день, оттуда мелькал в глазах моих Кремль арзамасский, оживляя Кремль московский.
"И дым отечества нам сладок и приятен!" - 1812 года это высказывалось не в одном "Русском вестнике", а везде.
В порыве усердия Арзамас не уступал ни одному из городов русских. Тогда городским головою был Иван Алексеевич Попов. У него ум основательный и сердце нежное и сострадательное. Я говорю у него в настоящем времени, желая, чтобы он был жив и расцветал жизнью. Часто, очень часто судьба не щадит и лучших из людей! Смерть, как будто бы избрав в целом городе особенною жертвою семейство добродетельного гражданина, поразила истребительной косой и супругу его и детей, но не исторгла из души его любви к страждущему человечеству. В воспоминание душевных друзей своих благодушный городской голова арзамасский устроил, во-первых, дом для училища; во-вторых, странноприимный дом для бедных; в-третьих, приют сиропитательный. В то же время общим рвением граждан арзамасских сооружался велелепный собор. При буре нашествия, поражавшего Россию, пожертвования частные сливались с общими. Длань русская, движимая душою, готова была все отдать Отечеству.
В Арзамасе встретил я полковника Бобаедова, пришедшего туда до нас с прочими запасными полками князя Д. И. Лобанова. В лице полковника обнял я избавителя моего семейства. Вот как это было.
Карета наша прибыла к одной переправе, наскоро сделанной на Оке. Я сказал уже, что семейство мое, присоединясь к войску в Егорьевске, не отлучалось от него. Брат мой Иван Николаевич советовал жене моей выждать переправу всего войска, чтобы потом спокойнее переправиться. Но как шатки бывают предосторожности человеческие и в большом и в малом объеме существования нашего! По какому-то сердечному побуждению жена моя решилась переправиться до удаления войска, и это спасло ее. Берег был крутой, ветер пронзительный бушевал над рекою. Нельзя было выйти из кареты с младенцем, едва дышащим. И так, сидя в ней, съехали на плот, и вдруг в нескольких шагах от берега задние колеса скатились с плота и увлекали за собою карету. Грозила гибель неизбежная. Но тут был полковник Бобаедов. "Ребята!-закричал он полку,-спасайте карету!" Быстро несколько человек бросились в воду, воскликнули: "Братцы, дружнее!" И в одно мгновение поставили карету на плот. Не стану повторять сердечного излияния при свидании с избавителем моего семейства. Скажу только, что во времена рыцарские полковник Бобаедов шел бы по стопам Боярдов, чистых славою и душою. С умом просвещенным соединилось в нем сердце, полное тех ощущений, которые везде дарят жизнь новою жизнью. Совершал он полет с Суворовым на цветущих полях Италии и на грозных вершинах Альпийских. Страстно любил он героя своего, но и говоря о Кутузове, прибавлял: "Михаил Илларионович не выдаст ни себя, ни славы русской. Досадно, что я попал в полки запасные: что делать? Дойдет очередь и до нас. Мы гоним Наполеона, а он поведет нас за собою. Будем и мы в числе его провожатых. Суворов обвивал славою штыки русские в стране древних римлян; кажется, что они в сиянии той же славы блеснут и в пределах древней Галлии. Наша запасная молодежь не уступит полкам действующим. Дух русский скоро обстреливается и созревает под свистом пуль и градом картечным".
Думаю, что великодушного полковника нет в живых. Он уже 1812 года богат был и летами доброй жизни и ранами. Но доколе не кончится наше земное странствие, он будет жить в сердцах моего семейства.
В Арзамасе прочитал я первое печатное известие об освобождении Москвы от плена нашествия. В тех же "Московских ведомостях" помещен был и рескрипт, данный мне за любовь к Отечеству, за деяния и сочинения. Я пламенно любил Отечество, но если б 1812 года и не горела бы эта любовь в сердце моем, то она запылала б от жарких и повсеместных проявлений самоотречения; и признаюсь, что весть о Москве заполонила во мне все то, что могло мне напомнить о личности моей. В источнике любви общей-жизнь Отечества и человечества.