Смутные дни в жизни Петра Алексеевича, конечно, не могли не отзываться вредно на его занятиях и временно положили конец и его воинским забавам.
Но вот наступил конец кровавым событиям в Москве, и Наталья Кирилловна с сыном были оставлены в покое. Софья Алексеевна, окруженная преданными людьми из стрельцов, не считала личность десятилетнего Петра для себя опасною, и он мог снова вернуться к любимым потехам. Так, все лето 1683 года маленький царь проводил в подмосковном селе Воробьеве, где его военные игры принимают уже широкие размеры и наполняют мирные сельские окрестности гулом настоящих пушечных выстрелов. Сюда беспрестанно требуются из Оружейной палаты барабаны, копья, пищали; равным образом делаются постоянные заказы на пушки, но не на деревянные, как это было прежде, а на настоящие, медные или железные, пригодные для стрельбы порохом. Эта стрельба производится здесь под руководством иностранца, мастера Симона Зоммера, а также русского капитана Шепелева. Благодаря появлению артиллерийского потешного огня, игры эти переносятся уже из дворцовых комнат в открытое поле, на живописные возвышенности Воробьевых гор. Войско царя производит здесь правильные ученья с пушками и под звуки военной музыки, для которой он выписывает из Москвы точеные дудки из кленового дерева. Будущий герой Полтавской битвы и победитель шведов, окруженный облаками порохового дыма, начинает чувствовать, в виду златоглавой Москвы, на высотах Воробьевых гор, под залпы орудий, грохот барабанов и звуки дудок, все обаяние военной славы, начинает сознавать мощь своих орлиных крыльев. Вся его любовь, вся привязанность, таким образом, складывается вдали от бородатых стрельцов и раскольников, этих типичных представителей дореформенного Московского государства.
Только требования разных церемоний, крепко связанных с придворным бытом и обязанностями правителя, заставляют его время от времени покидать привольные поля, зеленые дубравы и возвращаться в кремлевский дворец, где все так живо напоминало ему недавнее ужасное прошлое...
Появление его в Москве, рядом с хилым, болезненным и слабоумным братом, возбуждало удивление, вызывая восторг одних и опасения других. Эти другие были приближенные Софьи Алексеевны, начинавшие видеть в его цветущем, обаятельном образе признаки той опасности, которая со временем должна положить конец их влиянию и могуществу.
Один иностранец, Кемпфер, удостоившийся приема у обоих царей по делам посольства, так описывает впечатление, которое произвели на него Иван и Петр Алексеевичи.
Когда посольство, в составе которого вошел Кемпфер, было введено в Грановитую палату, он увидел обоих их величеств сидящими в серебряных креслах, на возвышении в несколько ступеней над каждым креслом висела икона; вместо скипетров они держали в руках длинные золотые жезлы. "Старший сидел почти неподвижно с потупленными совсем почти закрытыми глазами, на которые низко была опущена шапка; младший, напротив того, взирал на всех с открытым прелестным лицом, в котором, при обращении к нему речи, беспрестанно играла кровь юношества; дивная его красота пленяла всех предстоящих, так что, если бы это была простого состояния девица, а не царская особа, то, без сомнения, все должны бы влюбиться в него".
Таково описание одиннадцатилетнего Петра, оставленное нам Кемпфером.
Дальше он приводит один случай, показывающий проявление крайней живости Петра, которую не могли сдержать и правила тогдашнего чопорного посольского приема.
Когда оба царя встали и должны были одновременно спросить о здравии приславшего их иноземного короля, Петр, не дожидаясь вопроса мешкотного и вялого брата, быстро спросил:
-- "Его королевское величество, брат наш, по здорову-ль?"*
______________________
* -- Здоров ли?
Такую же живость и нетерпеливость будущий преобразователь России обнаруживал неоднократно и прежде. Так, однажды, когда ему минуло только три года, и мать его, спрятавшись с ним вместе за дверью соседней комнаты, сквозь щель смотрела на прием австрийского посольства, нетерпеливый сын, нарушая все обычаи старины, толкнул дверь, распахнул ее и тем обнаружил тайное пребывание Натальи Кирилловны, по правилам тогдашней жизни не могшей показываться перед чужими мужчинами.
Покончив со скучными обязанностями в Москве, молодой царь еще с большим восторгом и нетерпением спешил в любимые загородные жилища -- Преображенское, Воробьеве, Сокольничью рощу, где шумные товарищи детства уже ожидали возвращения своего командира и возобновления военных забав, которые с каждым днем, благодаря участию в них некоторых жителей "Немецкой слободы", делались все занимательнее и поучительнее.
Этим жителям слободы суждено было сыграть выдающуюся роль в военном образовании и умственном развитии первого русского кадета, каким тогда являлся Петр Алексеевич.
Мы уже знаем, как Менезиус дал ему основные понятия о воинской дисциплине, приучил его видеть в военных играх серьезную сторону дела: но то было в очень ранние детские годы, и понятия эти, с течением времени, легко могли ослабнуть. Вот тут-то и явился вовремя Зоммер, второй житель "Немецкой слободы", которому пришлось упорядочить военные забавы Петра во втором периоде их развития. Стрельба из пушек, в которой был так искусен Зоммер, познакомила царя с артиллерийским делом и с усовершенствованными приемами европейского войскового обучения.
Зоммер полюбился Петру; его артиллерийское искусство пришлось ему по сердцу, и он не скупился осыпать своего нового учителя-друга наградами, то денежными, то платьем. Так, в 1684 году "великие государи пожаловали капитана, огнестрельного мастера Симона Зоммера, за потешную, занятную и огнестрельную стрельбу июня 19, что в селе Преображенском, велели ему дать государева жалования... сукно английское доброе пять аршин".
Милости, оказываемые Зоммеру, служили доброю приманкою для соотечественников последнего из "Немецкой слободы", которые и являются в местопребывание царя -- в Преображенское, Воробьево, Сокольничью рощу, охотно и в большом числе. Все они находят дело при царе; их опытность, знания и бывалость позволяют им изобретать всякие средства, чтобы позабавить Петра "на разные манеры".
Московские бояре, желавшие заручиться расположением царя, не могли в данном случае с ними соперничать; в их распоряжении были только двоякого рода развлечения -- пиры или соколиные охоты; но для первых Петр был еще слишком молод, а вторая претила ему своей бесцельностью и отсутствием деловитости. По этому случаю, когда однажды бояре вздумали, было, отвлечь царя от воинских забав и склонить к древнерусскому способу развлечения псовою и соколиного охотою, Петр дал им хороший урок. Он согласился потешиться охотою, но пожелал внести в нее начала самодеятельности, приказав служителям передать господам в руки своры собак, а самим ехать домой. Царедворцы, привыкшие на охоте пользоваться лишь приятною ее стороною, а тяжелую черную работу возлагать на слуг, очутились в критическом положении: собаки путались, лошади начали горячиться и сбивать седоков с седел. Это зрелище беспомощности и неумения быть хозяевами дела доставило Петру немало веселья, и он хохотал до упада. На следующий день он предложил назначить охоту с птицами, но также без участия слуг. Любители охоты поняли, что им придется опять сыграть перед царем роли шутов, и отреклись от этой забавы. Тогда Петр обратился к ним с вопросом:
-- Псарями ли лучше быть или светлыми воинами? В шкурах псовых лучше ли находить забаву, или в оружии?
-- Нет, в оружии слава всесветлая! -- ответили сконфуженные царедворцы.
-- А когда так, -- сказал царь, -- когда всесветлая слава в оружии, -- так зачем же к охоте от дел царских меня отвлекаете и от славы -- к бесславию? Я царь, и подобает мне быть воином, а псы приличны пастухам и им подобным.
Так кончилась в 1683 г. неудачею попытка бояр оттеснить от Петра Зоммера и его товарищей и отвлечь государя от деловитых воинских потех в сторону праздных охотничьих забав, до которых, к слову сказать, был такой любитель Алексей Михайлович. Московская Русь в данном случае вступила в борьбу с европейским просвещением и на первых же порах потерпела полное поражение: двенадцатилетний царь отвернулся от родовитого боярства с его складом жизни и дал явное предпочтение жителям "Немецкой слободы", в лице которых Петр нашел себе по вкусу товарищей и по влечениям ума -- наставников и учителей.