Только на третий день к вечеру буря совсем успокоилась. Ветер выровнил поверхность снега, как эмаль. Вокруг автомобиля образовался громадный сугроб. Потребовалось несколько часов упорной работы лопатами, чтобы освободить засыпанную машину. А потом мы немедленно вновь отправились в путь.
Равнина все время повышается. Мы еще не достигли вершины плато. Ледяной панцырь, покрывающий Гренландию, представляется ученым в виде половины лежащего конуса, верхушкой обращенного на юг. Наибольшая высота этого панцыря еще неизвестна. Достигнутая Нансеном высшая точка лежала в 2.718 метрах над уровнем моря. Очевидно, на севере ледяной слой поднимается гораздо выше. Некоторые говорят и о 4.000 метрах. На этом основании толщина ледяной коры достигает местами до 2.000 метров и давит на поверхность почвы с ужасной силой в 160 атмосфер. И если эта масса льда, благодаря своему весу, начинает двигаться по склону, — какая получается при этом сила давления; вот почему своей тысячелетней постоянной работой льды вырывают глубокие долины.
Мы находимся уже на высоте облаков. Барометр показывает 7.500 футов. Никогда я не забуду этой части пути.
Из далеких таинственных областей Гренландии, с северо-востока, вдруг пошляются седые угрюмые облака. Словно чудовища, несутся они низко над самой ледяной равниной и моментально окутывают нас густой холодной мглою.
На минуту немного проясняется, но уже новые массы облаков движутся по белой равнине, чтобы снова окружить нас. И когда эти тучи уходят, вся машина, сани, люди и собаки — все покрыто слоем тонких нежных кристаллов. Есть в этом что-то такое, что наводит уныние.
Мы двигаемся в недра неведомой пустыни, от которой веет ужасом. Когда тучи уходят, и печальное солнце начинает тускло освещать этот оцепенелый край смерти, нас охватывает какая-то тоска. Никто уже не говорит громким голосом. Через голубое или серое стекло наших очков этот край кажется краем другой планеты.
Слышно, как правильно дышит машина. Мерзлый снег скрипит и хрустит. Даже Фелисьен не решается произносить своих ядовитых замечаний. Он сидит в санях, высоко на багаже, молчит, и во время остановок можно слышать, как он попеременно то зевает, то вздыхает. Снеедорф задумчив. О чем думает он? И Сив неспокойно ворчит.
По временам, когда небо ясно и печально, поднимается сильный ветер. В одно мгновенье сыпучая, сухая снежная пыль начинает двигаться по всей шири равнины. Высоко белым пламенем взвивается она к небесам и мчится вперед, ложится и снова срывается с места. Бывает здесь и полярный самум. Его воздушные вихри образуют снежные столбы, которые, кружась, медленно двигаются по снеговой равнине.
Какой-то путешественник назвал центральную часть Гренландии ледяной Сахарой. Нельзя придумать более правильного определения.
Снежная пыль становится все более ужасной. Она проникает всюду, в самые малейшие отверстия, в поры кожи и причиняет настоящую пытку. Безветрие приносит нам полное облегчение.
Сегодня мотор вдруг остановился. Оказалось, у нашей «барышни», как выражаются профессионалы-автомобилисты, в первый раз случилась какая-то порча в карбюраторе.
Вскоре мы снова пускаемся в путь. Медленно, но неуклонно наши разговоры приобретают безнадежную мистическую окраску. В этой бесконечной, нигде не меняющейся, мертвой и грозной, беспощадно уничтожающей всякую жизнь пустыне мы должны найти живым Алексея Платоновича.
Где же следы какого бы то ни было свободного ото льда оазиса? Их нет. Напрасно Снеедорф смотрит в подзорную трубу. Он откладывает ее каждый раз усталым движением, полным разочарования.
Солнце начинает выбираться из туманов. Мы останавливаемся. Солнечный свет становится сильнее, и отблеск от снеговой равнины невыносим.
Утро. Вода начинают бурлить в кипятильниках. Все мы одинаково чувствуем усталость и утешаемся лишь при мысли о горячем напитке.
Фелисьен насвистывает какую-то задумчивую мелодию и вдруг, осторожно опуская в чайник небольшой кубик прессованного чаю и потрясая своей хвостатой шапкой, необыкновенно меланхолическим голосом восклицает:
— Э, друзья, друзья, нет никакого оазиса. Чего ждать? Ну, пусть профессор Сомов измерял географические широты и долготы в этой пустыне. А потом он просто-напросто улетел на своей машине куда-нибудь на западный берег и оттуда прислал свои записки.
Об этом-то мы и не подумали! Вся наша так красиво построенная теория о свободном ото льда оазисе является только миражем. А между тем все данные до самой последней минуты доказывают справедливость утверждения Фелисьена.
Я поглядел на Надежду. Как она побледнела. Ее маленькая ручка сжалась. Глаза заискрились. Но как-раз в этот момент Снеедорф осторожно вынимает изо рта трубку и, спокойно глядя на француза, говорит:
— А все же мы поедем дальше.
Все та же пустыня. Мы останавливались опять на полдня для небольшой поправки в машине, часто попадали в наносы зернистого снега, через который автомобилю приходилось пробираться с таким трудом, как сквозь сыпучий песок. По временам особые белесоватые туманы закрывают горизонт, и в такие минуты случается, что мы вдруг видим высоко в воздухе громадный чудовищный автомобиль, грозно двигающийся в облаках посреди окружающего его блестящего белого круга, — громадную движущуюся тень, закрывающую половину неба в сопровождении наших во много раз увеличенных фигур. Потом это явление бледнеет, расплывается, и только его светящийся ореол остается еще несколько мгновений на небе.
Неправильное повышение температуры меня очень сильно беспокоит. Несмотря на то, что мы неуклонно подвигаемся к северу, ртутный столб в термометре поднимается вверх. В силу каких загадочных влияний происходит это? И сегодня термометр повысился. Свежее выпавший накануне снег стал влажным, налипал на лыжи и сани и приводил нас в отчаяние.
Фелисьен показывает мне барометр. Его стрелка безумно бегает по циферблату. Мы смотрим на небо. На востоке, над самым ледяным полем, оно потемнело. Мы останавливаемся, зная, что это обычный признак бури.
Машина замолчала, и давящая тишина наполнила край. Уже издали видно, как поднимается снежная пыль. Тяжелые облака грозно двинулись на плато. Наступил мрак. Нас поглотила страшная мятель, смешанная на этот раз с дождем.
Но что же это такое? Раздается треск громовых ударов! Воздух наполнен электричеством. Из металлических частей машины выскакивают беловатые огоньки. На металлических остриях наших палок светятся зеленоватые шарики.
Каждая пушника снега — светлый атом, искра холодного огня. При соприкосновении они издают треск, как маленькая молния, и причиняют колющую боль. В общем хаосе они крутятся сверху вниз и перелетают, как искры пожара. Потом пошел град — крупный и тяжелый, светящийся град. Каждая градина — миниатюрная лейденская банка.
В кромешной тьме это поразительно красивое зрелище. Длинные бесшумные молнии освещают тьму фиолетовым светом, а бешеная светящаяся мятель с двойной силой сечет равнину. Я соскочил с саней и побежал к машине.
Двери заднего купэ были открыты, и я увидел окруженную блестящим светом фигуру Надежды, которая, сложив руки, спокойно созерцала это волшебное явление природы.
Но едва я отошел, как другая фигура вынырнула из мрака. Я услышал гневный крик. Казалось, что две фигуры начали борьбу.
Кто же это такой? Я не видел никого из друзей, находившихся по другую сторону машины.
— Надежда! Надежда! — бешено крикнул я, поспешно возвращаясь назад. — Одна из борющихся фигур бросилась кошачьим бегом и исчезла. — Надежда, — это был Сив?
Девушка схватилась за меня трясущейся рукой. Она тяжело дышала.
— Этот негодяй... Он осмелился... осмелился обнять меня...
В эту минуту вдруг прояснилось. Электрическая буря пролетела, как молния, исчезая на юго-западе, и тусклый свет бесконечного полярного дня снова озарил край.